******ный мир

На этом все остановилось – Харон больше не знал, что происходит за стеной. Он позабыл кота. Ему было ни к чему вспоминать, кто он, и зачем пришел сюда. Нужно было только понять, что происходит в соседней комнате.

Появился другой стук (который Харон никогда не слышал и слышать не мог), и это вызвало морщины под шляпой. Харон сразу же заглянул под плащ, ведь нужно было понять, что так холодит грудную клетку. Кончики пальцев пульсировали впервые в жизни. Харон приложил руку к своей пустой оболочке и почувствовал биение СЕРДЦА. Вместе с этим он ощутил, как ослабла его хватка. Этот звук появился снова, но что-то с ним было не так. В глазах появилось какое-то помутнение, а комната стала намного глубже. Холод забрался еще и под язык. Забинтованному ЧЕЛОВЕКУ начало казаться, что он никогда так не ЖИЛ, но в то же время, что он от этого чувства умирает.

Рефлексию остановил стук ботинок. За стеной снова началось движение. Вот только на этот раз стук провалился, ушел куда-то в подвал. Харон стоял возле лестницы, ведущей на минус первый этаж, и в какой-то момент ему показалось, что где-то там в темноте, прямо перед скрипучими ступенями, пролетело ТО САМОЕ трупное лицо. Агент понял, что его долгом будет пойти вслед за незнакомцем, шастающем по дому. Харон спустился по лестнице, ожидая, что он придет в ловушку. К большому удивлению мумии он попался на уловку, но особых последствий за этим не было. Агент ЧУДЕСНЫМ образом спустился на лестничный пролет, находящийся над прихожей (словно мумия спускалась со второго этажа, а не в подвал). «Это какие-то защитные системы дома?» – подумал Харон.

На лестничной площадочке (там, где лестница второго этажа резким изгибом становилась лестницей первого этажа) висел еще один портрет. Харон подошел к нему и тут же узнал беременную гномиху, что, по виду, вынашивала ребенка гному (ну, традиционно), которого не было рядом (на картине). Домохозяйка так же хмурилась и смотрела на Харона (картины по непонятным причинам постоянно пилили его взглядом). В этом Харон распознавал непонятную ему агрессию (возможно, все эти люди злились на художника во время позирования, точно так же, как Харон злился на Фалька).

Что-то отвлекло агента, заставило на моргание опустить голову, чтобы избавиться от сожаления, которое раньше не закрадывалось в бесформенную душу холодной мумии. Это несильно помогло, и Харон решил напоследок взглянуть в глаза гномихи, которая, видимо, страдала при жизни. Вот красные глаза устремились на портрет, но встретили они скорее ужас, чем понимание. Изображение гномихи стало другим: она испуганно смотрела на входную дверь, словно увидела там что-то очень нехорошее. Харона это действительно «пронзило», но вместо того, чтобы восхищаться авторской задумкой, он развернулся так скоро, что его плащ едва не слетел с плеча.

У самой лестницы стоял кто-то. Звезды хорошо освещали кусочек пола, где находился усатый человек с трупным видом.

Кровь снова охладела.

– Эй! Кто ты? – спросил Харон и направился к бледному мужчине.

Человек не стал дожидаться агента и вышел за дверь. Харон бросился за ним, но стоило ему открыть дверь на улицу, как он оказался в прихожей, как если бы он вошел в дом с улицы, а не наоборот. Тогда Харон повернул обратно, но теперь, там, откуда он пришел, была улица, а не прихожая, и на крылечке случился ливень. Агент остановился в последний момент, и капли коснулись только края потрепанной шляпы.

– Лоскут мне в зад!

Мумия хлопнула дверью и заметила, что в комнате слева зажгли свечи. Она вошла в помещение, где ее встретили гости. Посреди гостиной поставили узорчатый стол, за которым собрались старые знакомые агента. Харон не хотел даже обращать на них внимание, но трудно делать это, когда ты видишь, как двенадцать картин сидят за столом и празднуют твое помешательство.

Забинтованный человек подошел к каждому изображению, чтобы заглянуть в глаза людей на портретах, и на этот раз все они отказывались смотреть в ответ.

– Что с вами стало? – спросил он. – Что вы хотите мне сказать!?

Харон услышал стук. Оказалось, что в комнате есть дверь, через которую кто-то вежливо просил войти. Харон боковым зрением обнаружил что-то странное, и оказалось, что люди на портретах снова выглядели испуганными и смотрели в ту сторону, откуда доносился стук (Харон решил, что больше не хочет смотреть на портреты).

В дверь постучали еще несколько раз. Харон просто стоял возле стола с картинами и ждал, что произойдет в следующее моргание. Стук прекратился. Все они остались в темноте и тишине, но люди на картинах по-прежнему смотрели на дверь. Харон успел вздохнуть, прежде чем кто-то попытался разнести дверь в щепки. Стук был гораздо сильнее, словно кому-то было необходимо любой ценой попасть на пиршество. Харон завис на время, прислушался к частому сердцебиению, а затем он приказал трясущимся ногам привести его к двери. По короткой дороге агент провел рукой от плеча до пояса, но никакой сумки не появилось. Харон поднес трясущуюся руку к двери и открыл ее с фурнитуры, после чего агент слабо помнил происходящее.

На пороге стоял забинтованный однорукий человек в пальто – такой же как Харон – только с кровавым пятном на полгруди. Сначала он подумал, что перед ним зеркало, но холст выдали льняные волокна, по которым, впрочем, бежала материальная алая смола. «Кровь. Кровь. Кровь, кровь, кровь-кровь-кровь», – услышал внутри себя Харон. Ему пришлось захлопнуть дверь и с широкими красными глазами попятиться назад в ожидании, что его смерть вот-вот войдет.

Мумия решила вообще выйти из комнаты. Он затопал по полу, услышал шлепки по воде и посмотрел под ноги, обнаружив лужу теплой крови. Харон представил, какое зрелище развернулось у него за спиной, он обернулся, и перед ним предстали портреты, измазанные в красной краске. Ни на одной из картин не было изображено человека с головой на плечах.

Харон почувствовал ЗАПАХ, и к его великому ужасу первым запахом в жизни стал запах сырого мяса. Забинтованный человек растерялся на какое-то время, но вскоре вспомнил про фигуру за дверью. Он вышел с кухни и направился к подвалу, продолжая слышать мерзкий запах. Ступни стали мерзнуть и прилипать к доскам, оставляя на поверхности красные следы. Это ощущение преследовало его и в прихожей, и на кухне. У лестницы Харону стало плохо, и он понял, что сейчас спустится в подвал довольно болезненным, но эффективным способом.

***

БЕЗЫМЯННЫЙ открыл глаза спустя время, которое было известно только Великой вселенной. Он почувствовал, что воздух имеет странный вкус (а еще он был очень темным). Со временем красные глаза привыкли к мраку, но воздух по-прежнему оставался неприятным. Он поводил рукой везде, где могла лежать шляпа, но ее нигде не было. Безымянный попытался встать (и сделать это удалось так же быстро, как гномам удается растрачивать состояние предков, т.е. очень быстро). Он сделал шаг, попробовав упасть вперед и подставить ногу, затем еще один, и еще. Он шел туда, потому что воздух был странным. Холодок вел его за собой. Спустя пару шагов память начала восстанавливаться.

Сперва Безымянный вспомнил черноволосую девушку в белом халате. Он буквально видел ее перед собой: она вела его вперед – во тьме и… ТИШИНЕ. Девушка растворилась в воздухе, превратившись в прохладный поток. Безымянный вспомнил маленькую девочку с черными ботиночками. Девочка бегала вокруг него, пока он сидел в каком-то кресле, но этого не было слышно, ведь Безымянный сам приказал ей не издавать ни единого звука. Сама девочка тоже возникла в деформированной голове, после чего растворилась, и на ее месте появилась уже девушка. У нее была седая прядь волос, а еще она генерировала вино в бокале, просто водя пальцем вокруг него. Эта девушка тоже растворилась, и на ее месте появился низкий усатый мужчина, напоминающий какого-то толстого зверя с плавниками. Следом всплыли образы картин (священник, мужчина с ящеркой, одинокая альвийка-невеста, охотник с ружьем, беременная гномиха в свадебном платье, девочка с плюшевой куклой, мужчина с гробами, безногий на костылях, старушка в кресле качалке, гном в смокинге (как у жениха), мужчина в черном халате и семья из трех человек). Наконец, Безымянный вспомнил имена. Он прошептал: «Фокси, Харон, Паппетир, Лили…»

Харон остановился и посмотрел назад, пытаясь найти возле себя постоянного спутника. Его красные глаза попытались осветить комнату, а когда это не вышло, волшебник похлопал себя по голове. В этот момент его рука нащупала серьезную вмятину на макушке. По первичной оценке, пострадала где-то треть головы, и это объясняло дичайшую боль в висках и в затылке (хотя, нет, это вызывало больше вопросов). Харон захотел выйти на улицу, потому что он не мог поверить, что потерял своего Фокси. Он вернулся на лестницу, которая его чуть не убила, побежал по ней, но в самом конце ударился лысиной. Харон задрал голову и увидел, что лестница ведет в потолок, и что наверху нет никаких люков или проемов (как будто он пробыл без сознания так долго, что потолок успел срастись).

Харон вспомнил, что искал подвал, и что кот хотел ему что-то показать. Он также вспомнил, что чувствует, как поток воздуха ведет его к тому месту, где агент нашел дневник. Забинтованный человек подошел к шкафу, ни разу не ударившись о столбы в темноте. У него была одна рука, но заклинание левитации сработало, хоть и не позволило оторвать шкаф высоко от пола. Спустя пару морганий перед агентом появился банально спрятанный вход в чье-то логово.

XIII

Тьма началась, как только забинтованный однорукий человек ступил в катакомбы. Коридорчик из камня закончился развилкой. «Пойду налево – всегда везет», – подумал Харон. Он высунул голову за угол и распознал в абсолютной темноте какое-то устройство. «Похоже, это зооморфный излучатель. Старый и поломанный». Мумия высунула руку и помахала ей, чтобы дать устройству возможность выполнить свою работу. «Я все еще не курица, значит, он и правда деактивирован». Харон вздохнул и сначала посмотрел в другую сторону коридора, чтобы убедиться, что ловушка стоит лишь в одном месте. Затем он вошел в коридор и направился к опознанному экземпляру изобретения прошлого. Харон встал возле устройства и увидел, что капсула с магической энергией, питающая пушку, лопнула, а еще (в темноте довольно трудно разглядывать детали, но на этот раз Харон смог применить магию и зажечь глаза) возле моторчика детали почернели, что свидетельствовало о том, что устройство (а это обычное дело для изделий низших гномов) перегорело.

Харон пошел в другую сторону (альтернативы, в общем, не было), словно зооморфный излучатель его не интересовал. Коридор освещал красный свет, поэтому мумия могла справедливо судить о том, что стены сужаются (по миллиметру, но все же). Забинтованные ноги ощущали холод каменного пола, и Харону от этого было не по себе, потому как раньше он не знал таких ощущений. «Как он смог разделить нас? Черт, неужели, та страшила на крыше что-то сделала со мной? Это иллюзия?»

Харон остановился, потому что услышал шаги перед собой. Дальше по коридору вновь начиналась развилка, и в проходе кто-то вышел навстречу агенту, но разглядеть его с такого расстояния было трудно. Когда свет от красных прожекторов Харона приблизился к фигуре, она переместилась за угол в сопровождении эха.

– Харон, это вы? – прозвучал знакомый голос.

– Фальк! Что ты здесь делаешь, сукин сын? – спросил Харон.

Теперь он шел на звук. Их разговор было слышно по всем катакомбам, а некоторые слова с трудом разбирались из-за сильного эха.

– Я вас прошу, не сердитесь на меня! Я на вас зла не держу. Просто, такова воля моего ОТЦА…

– Того, который пропал?

Коридоры вели Харона, закручивались то в одну, то в другую сторону, иногда предлагая выбор, в какую сторону пойти, но агент понимал, откуда доносится голос Фалька. Ему казалось, что морж опережает его на один пролет, поэтому Харон старался ускорять шаг, но теперь их было слышно очень хорошо, и забинтованный человек понимал, что Фальк тоже начинает идти быстрее.

– Он не пропал… Он всю жизнь присматривал за мной! И если бы не он, я бы давным-давно сгинул…

– Ты уже мертв! Ты призрак!

– Ну и что! Я ведь не сгинул…

– Возможно, он как раз и держит тебя!

– Если так, то что держит его? Я стараюсь отплатить ему за заботу, ведь теперь я взрослый и должен помогать ему.

– Помогать в чем?

Фальк перестал отвечать.

– Фальк? Что ты делаешь для него?

Харон остановился, и шаги впереди прекратились. По катакомбам эхом пронеслись всхлипы.

– Фальк!

– Заманивать…

– Что?

– Искать людей для него, – сказал Фальк.

Харон сделал несколько шагов и оказался за углом. Там он на расстоянии вытянутой руки увидел Фалька с опущенной головой. Тот стоял в конце коридора и отказывался смотреть на изувеченного агента. Харон какое-то время смотрел на него, на то, как он выдавливал из себя слезу. Мумия сделала шаг, и Фальк (как по сценарию) вытер щеки и пошел дальше. Харон бросился за ним, но когда он оказался в следующем коридоре, Фалька и след простыл, зато на стене появилась другая знакомая фигура. Харон, глядя на нее, утратил магические способности. Свет его глаз заморгал, а вскоре вовсе потух, но это не мешало отчетливо видеть портрет одноногого человека на костылях (возле картины висел подсвечник).

– О, мистер Вориа… Он был первым из жителей, кто покинул нас… Голод и нищета заставили жить человека в страхе. Ветерана этой жуткой войны! Лучше бы это оружие не похоронили здесь, а применили…

Голос Фалька доносился из коридора. Вместе с этим морж уходил все дальше, поэтому Харон снял подсвечник и поспешил за призраком (господин Вориа наверняка был недоволен тем, что агент не уделил ему внимания, но сколько можно разглядывать эти чертовы портреты?).

Харон шел по длинному коридору, и впереди стал вырисовываться силуэт новой картины. Забинтованный человек поднес свечу и увидел то, как погиб Вориа. На картине изображался одноногий мужчина, сидящий в кресле (точнее, скелет, обтянутый кожей). Харон нахмурился и пошел дальше, слушая, как учащается сердцебиение.

– Отец сказал, что он мучается… Что ему страшно, но так и должно быть…

Волшебник шел по коридору, пока не наткнулся на другой портрет (Фальк в это время молчал, и только его шаги раздавались где-то впереди). Харон увидел стену и резкй поворот. Забинтованный человек услышал голос оттуда.

– Ох, миссис Фрейк… тяжела ее ноша…

Харон вновь услышал всхлипы. Он понял, что по дороге встретится портрет с изображением какой-то миссис Фрейк. Забинтованный человек опустил голову. Он подошел к повороту, и на стене действительно висел портрет, но агент не стал смотреть. Он только увидел окровавленные женские ступни и струю крови, выходящую далеко «за границы» картины. Харон сменил тему, отходя от портрета.

– Фальк, а когда это ты перестал заикаться?

– О, так я заика только когда отца нет рядом.

– Понятно…

Харон повернулся и всмотрелся в темный коридор (возможно, он что-то услышал позади). Он пошел дальше и вскоре настиг еще один поворот, за которым его встретил настолько узкий проход, что пришлось идти боком.

«Он не мог тут пройти – подумал забинтованный человек – в реальной жизни он бы не мог…»

Харон услышал, как Фальк говорит ему:

– Я бы хотел забыть свою мать. Она была такой жестокой…

Харон шаркал изорванным плащом по стене, двигаясь на звук. Он нащупал казанками неопознанный объект и попытался его обойти. Получилось так, что у самого носа Харона оказалась картина с семьей из трех человек. Бледная женщина с синяками под глазами, худощавый мальчишка и сутулый мужчина (все они походили на семейку мертвецов) смотрели в красные глаза, которые находились – что называется – «вплотную». Харон старался протиснуться к выходу как можно быстрее, а герои картины в этот момент провожали его взглядом и упирались носами в его тело. В помятой голове Харона появилось головокружение и отдышка. Эти ощущения разбавило уже знакомое волнение. Харон широко раскрыл глаза и наклонился, пытаясь отдышаться.

– Несмотря на то, что мать избивала меня, я чувствую… Сожаление, что все так вышло… Я просто хотел, чтобы отец защитил меня.

– Фальк, Черт возьми! Куда ты идешь!?

Шаги прекратились. Харон ускорился и совсем скоро очутился в большом помещении, стен которого не было видно в темноте. Подсвечник задуло после слов Фалька.

– Вообще-то, мы уже пришли, – сказал Фальк непонятно откуда.

Харон шагнул вперед. Затем еще раз. Впереди стали вырисовываться очертания человека и чего-то еще. Волшебник ступал, не оглядываясь. Харон посмотрел вперед и увидел своего старого знакомого. Это был бледноликий, но агент узнал в нем еще кого-то. Человек (хоть и в темноте) был копией героя картины семьи Фалька. Уверенный грозный мужчина с полотна предстал перед мумией.

Харон замер, услышав бешеный ритм сердца. Бледноликий стоял позади мольберта, накрытого тканью. Вымокший призрак жестом пригласил Харона подойти поближе. Волшебник ответил на предложение и встал перед спрятанным полотном. Он почувствовал, что ему не хватает воздуха. Бледноликий приковал свой взгляд к потрепанной физиономии Харона. Ему было очень интересно посмотреть на реакцию волшебника.

Ткань слетела с мольберта, и первым делом Харон испытал удивление. Удивительным было то, что перед ним не было очередной картины. На подставке стояло обыкновенное зеркало, в котором с трудом удавалось что-то разглядеть кроме красных глаз (темнота, помните?).

– Мои глаза… – сказал Харон.

В стекло ударил противный свет, на что Харон прикрыл лицо рукой и обернулся. Он увидел перед собой Фалька, держащего яркий фонарь, источающий неприятный белый свет.

– Посмотрите – выходит, вы человек, раз вам больно, – сказал морж.

– Что!? – ответил Харон.

Агент вернулся к зеркалу, и в нем он увидел забинтованную голову с вмятиной на макушке. Между бинтами показались не только глаза, но еще и частички чего-то незнакомого. Харон отогнул лоскут, затем размотал лицо наполовину. Из-под лоскутов выглянул нос, щеки и рот.

– Да быть не может…

Забинтованный человек попятился. Он прикрывал ладонью открытую часть, словно боялся чувствовать кожей лица холод в катакомбах. Но холод шел изнутри и вызывал неприятные ощущения в груди, животе, ногах. Внезапно Харон почувствовал боль в правом плече. Он увидел кровь на своем плаще и понял, что все это время был серьезно ранен.

Харон хотел выйти из тоннелей, но на обратном пути ему повстречался тупик – стена, где агента ждали портреты. Комнату заполнял кровавый туман, в ней стало светлее, чтобы забинтованный ЧЕЛОВЕК смог разглядеть героев картин получше. Его встречали старые знакомые, они по-прежнему хмурились и испепеляли его обвиняющим взглядом. В центре висели портрет охотника и изображение семьи Фалька. Они привлекали больше всего внимания, потому что у охотника с выставленным наизготовку ружьем было нехорошее настроение.

– Фюргельт Тотен всегда боялся смерти… Возможно, поэтому он избрал путь охотника, того, кто всегда сеет смерть, а не бежит от нее.

Харону показалось, что по полотну снова бежит слеза. Он подошел, дабы убедиться и окончательно рехнуться. У седого мужчины задрожали глаза, и они с Хароном посмотрели друг на друга. Агент распознал в этом взгляде тревогу и сожаление (тревогу за предстоящее нехорошее дело и сожаление за слабость перед страхом). Возможно, Харон догадался, о чем предупреждает этот взгляд, но было слишком поздно. Волшебник успел только вспомнить собственный портрет с простреленным туловищем. Никакой жизни перед глазами не пролетело – лишь пронеслась лента из слов: «Тишина, я люблю тебя».

Неожиданный выстрел оглушил все живое в катакомбах. Эхо от такого громкого звука семь раз разнеслось по всем коридорам. Харон до последнего не верил, что это произойдет. Единственной его реакцией стало движение головой. Агент посмотрел на свой плащ, и увидел на груди прострел. Из дырки сочилась струйка вина, и с каждым пролитым бокалом становилось труднее держаться на ногах. Харон повалился на землю. Он посмотрел на кровавый туман, и среди него показался Фальк, который наклонился, чтобы рассмотреть захлебывающегося забинтованного человека.

– Простите, пожалуйста, – сказал морж. Его трясло, и он плакал как маленький мальчик. – Вы мешаете моему отцу.

Над Хароном нависла еще одна фигура. Умирающий агент не признал в ней знакомого. За спиной Фалька стояло высокое существо. Оно было черным как уголь, как тень, как душа того, кто приглашал в это место искателей городских легенд и любителей страха. У тени были длинные рога, которые рассказали Харону, кто перед ним стоит.

– Фальк… Спасибо… Спасибо, что без хвоста…

ЧТО-ТО КОНЧАЕТСЯ, ЧТО-ТО НАЧИНАЕТСЯ

4254 год, 70 день лета

Ночью в лесу близ Цитадельфии особенно свежо, и звучит вся природа так, словно лучшие музыканты Востока заехали на опушку сыграть самую живую музыку на планете «Вода». Под оригинальное исполнение пернатых солистов танцевали маленькие сияющие девушки, размером с человеческую ладошку. Эти создания летели по лесу, чтобы насладиться запахом листьев (феи никогда не могли вдоволь налетаться по лесу на Юге, потому как в силу умеренного климата лето здесь длилось не дольше зимы). Лесные санитарки были нарядными в этот день, они надели свои самые прелестные платья из белых, красных или фиолетовых листьев канны. Лепестки были привязаны друг к другу за ниточки, и всю эту красоту приминали ручки летящих фей (чтобы на ветру не задирался подол, и не потому что фей смущает собственная женственность или нагота, но потому что лепестки загородят обзор).

Существ стало еще больше, они слетелись на свет мотыльков, начав крутить хороводы. Танцевали только девушки, и поблизости не было ни одного кавалера (не было ни одного задокументированного случая с обнаружением мужчин среди фей в принципе). Иногда крылья одной цветочной девушки врезались в прозрачные лепестки другой, но это не становилось проблемой, потому как у фей две пары крыльев (мамаша-природа обо всем позаботилась, так что никаких разборов полетов фей!). Одна из девушек ухватилась за другую так, что их отнесло в сторону. При всем этом они улыбнулись друг другу и, держась за руки, полетели в неизвестном направлении.

Между ветками просачивались голоса воздушных менестрелей жаворонков, и их трели не давали феям спокойно пролететь мимо (они то и дело посылали самцам воздушные поцелуи, а те (по-птичьи) смущались). Лес Цитадельфии создавал мелодию, без которой весь род фей вымер бы давным-давно (а это почти что произошло во времена, когда гномы, альвы и люди воевали и не спали друг с другом так массово и так охотно). Выходит, что искусство прижилось эволюционно.

Музыка леса стала пропадать, когда лепестки двух платьев вырвались на влажный воздух поля. Внизу, у входа на лесной концерт, танцевала Тишина, владелица этих пределов. Феи помахали ей, а черноволосая озарила их своей улыбкой (понятно, почему Харон постоянно думал про эту девушку, ведь один ее взгляд умиротворял сильнее дождя и моря, пробуждая скрытое желание сесть в поезд – высадиться у моря).

Феи набирали скорость, чтобы поскорее увидеть, что ждет их за полем сочной и влажной травы. В воздухе послышался ритм, но не такой, под который привыкли плавно кружиться девушки в канновых платьях. Под этот ритм было невозможно двигаться плавно, получая удовольствие от легких махов и поворотов в воздухе. Поле закончилось, и феи увидели гигантские каменные стены. В стенах были светящиеся дыры, в которых мелькали такие же существа, что и сами феи. Они действительно не были способны делать плавные махи, зато у них резво получалось трясти тем, чем феи никогда трясти не думали. Одна из порхающих дев попробовала новые движения, стараясь копировать поведение особи за каменной стеной. Вторая фея подлетела к спутнице, нелепо изгибающейся, чтобы положить свои ручки на бедра феиЧИКИ и затрястись в такт. Это возбудило первую цветочную деву, поэтому она улыбнулась и опустила глаза. Затем фея улетела обратно, попутно влияя тазом так, как это показала девушка в шумном окне. Вторая же зависла и не последовала за подругой, потому как засмотрелась на брачный танец гигантских фей без крыльев. Конкретно лесную красавицу привлекли руки одной из особи, которыми она водила везде, где ей вздумается. Это было столь интересно для феи, что она не сразу почувствовала, как спутница тянет ее за собой. Цветочная дева сконцентрировала внимание на партнерше и попробовала трогать ее там, где вздумается.

На обратном пути они не нашли Тишину на поле, а еще до них продолжал доноситься ритм новой музыки, который распугал певчих жаворонков на краю леса.