Осиновая корона

Сноп искр с треском упал на каменный бортик камина. Уна посмотрела на Индрис, чтобы убедиться, что её не разыгрывают; колдунья кивнула.

– Это правда. Мы взрослеем с другой скоростью, леди Уна, только и всего… И живём иначе. И растём в материнской утробе. И умираем. – (Индрис опустила лохматую голову и коснулась зеркала на поясе). – Есть много различий, о которых Вы не знаете… И уже не узнаете, наверное, – (она тоненько вздохнула), – по воле Вашей матушки. Кое-что люди понимают лишь в нашей Долине – больше нигде. Даже не знаю, хорошо это или плохо.

Уна потёрла висок, привыкая к новому положению дел. Если вообще можно привыкнуть к обществу двух Отражений сразу. Кончики пальцев призывно закололо, и она крепче сцепила их в замок.

Что ж, в конце концов, всё не так уж страшно. По крайней мере, в Кинбралане ни им, ни ей ничего не угрожает.

Наверное.

Уберегут ли стены замка от наместника Велдакира? А от его убийц? И способны ли помочь вот эти «занятия» – пока, по совести говоря, совершенно бесполезные?

– Хорошо, что моя леди-мать вообще разрешила нам заниматься, – спокойно сказала Уна. Лист бумаги лежал перед ней чистым, перо – сухим. Она вспомнила, сколько листков и тетрадей испортила зря, когда долгими ночами пыталась освоить волшебство сама, по старым книгам, запираясь в библиотеке… Может, суть Дара действительно в чём-то ином? – И делать это наедине. То есть почти наедине, – уточнила она, покосившись на Гэрхо. Тот со снисходительной ухмылкой отошёл к книжному шкафу.

– Никто и не спорит, леди Уна. – (Ямочки на щеках Индрис обозначились чётче – верный признак потеплевшего настроения). – Это было непросто. Леди Мора очень волевая женщина – а уж сейчас, в пору скорби вашей семьи…

«В пору скорби» – вот как красиво это можно назвать. Дядя Горо. Отец.

На этот раз Уна ощутила целых два узла – в животе и в горле – и поспешно уставилась в камин. Нет уж, при Отражениях она не разрешит себе быть слабой. Ни за что.

– Вы задали вопрос, и я пока не ответила верно, – напомнила она. – Давайте вернёмся.

– Давайте, – сразу согласилась Индрис. – Итак, что Вы видите?

– Огонь.

– И всё?

– Огонь, сотворённый магией. Огонь в камине… Красивый огонь. Дающий тепло.

Скорее уж жар – в такую-то погоду. Уна бормотала ответ за ответом, а её уверенность сползала вниз, точно отяжелевшая от дождя гусеница. Мимо. И снова мимо. Всё не то. Она помолчала, пытаясь собраться. Мысли разбегались – от отца и дяди к матери, наместнику… К лорду Альену и странным снам: о нём без него.

Нужно сосредоточиться.

– Сосредоточьтесь, леди Уна, – тихо велела Индрис, будто проникнув ей в голову. Уна вздрогнула. – Что Вы видите? Прямо сейчас.

Уна смотрела в камин так долго, что заслезились глаза. Жасмин, тёрн, непонятное имя Фиенни… Чья-то магия, чья-то боль в стенах Кинбралана. Измена. Тайны. Ложь. Многие поколения лжи – бессмертной, бегущей по жилам Тоури вместо крови.

Да соберись уже наконец!

Решительно обругав себя лентяйкой и дурочкой, Уна стала думать только об огне. Правильно, надо было сразу отбросить всё лишнее. Вот он, перед ней – такой яркий, простой и чистый. Как солнце. Или вино с миншийскими пряностями. Или лисий мех…

Её спрашивают, что она видит. Не о том, что он есть.

Он может быть чем угодно. Видит ли она истину?

Какая разница, если для неё всё равно существует лишь то, что она видит? Не надо быть философом, чтобы это понять.

– Горение, – с заминкой сказала она. – Я вижу горение. Что-то текучее, а не результат.

– Уже ближе, – кивнула Индрис. – А ещё?

– Наши семейные ужины. Зимой, у очага… Когда мать добавляла мне мёд в чай с травами. – (Уна прочистила горло. На миг ей померещилось, что пламя разрослось, заполнив собой всё целиком – включая её исстрадавшееся зрение. В глазах потемнело, но она слышала, как замер у противоположной стены Гэрхо, как Индрис напряжённо выпрямилась… Они ждут правды. Её, личной правды. Каждый видит только то, что видит – ни больше, ни меньше. «Огонь» – просто слово, но есть и не просто слова. Своё, главное – вот чего добивалась от неё Индрис). – Красные маки на ярмарке в Меертоне. Бриан, сын кухарки, потратил тогда последние семь медяков и купил мне букетик… Подарил на конюшне. Никто не знал.

– Ещё, – выдохнула Индрис. Огненные искры долетали почти до шапки её волос. – Ты на верном пути, но уйди ещё глубже. Что ты видишь, Уна?

– Гобелен с поединком рыцарей в комнате отца. Язвы на его ногах. Я только дважды видела их – когда помогала мыть его… Обычно мать меня не пускала.

Слова тяжело падали одно за другим. Почему-то Уне не было стыдно – наоборот, казалось, что в пламени исчезают и рассыпаются пеплом верёвки, которые долго стягивали грудь. Отражения хранят тайны лучше людей – а этим двоим и не нужны её тайны. Им нужно, чтобы она добралась до сути. Чтобы Дар горел внутри неё так же ярко.

Индрис взволнованно постучала ногтями по столу.

– Ещё, Уна. Ещё. Что ты видишь?

– Драконы из сказок. – (Уна не сразу заметила, что улыбается). – Из легенд и сказок тёти Алисии… Огромные, дышащие огнём. Тот менестрель сказал, что они до сих пор живы на западном материке. И мне так хотелось, чтобы это не было ложью.

– Ещё.

– Свеча на моём письменном столе. Мой дневник. Я бросила вести его год назад. В тот день, когда решила, что уже не овладею Даром. Свеча горела каждую ночь, пока я верила.

– Ещё.

– Тот огонь, которым я подожгла человека на тракте. Мне снятся его глаза. Он был негодяем, наёмником, но кричал от боли – так долго, прежде чем умереть. Он страдал дольше, чем дядя Горо. Я не знаю, простила ли себя.

– Ещё.

Индрис сказала это беззвучно, одними губами, но Уне уже и не надо было слышать. Пламя вошло к ней под кожу, затопив нездешним теплом. Боль от этого тепла прихотливо превращалась в наслаждение: ей давно, так безумно давно было холодно…

Уна не видела уже ни комнаты, ни Отражений, ни скучно-аккуратную стопку книг по магии на столе – но её голос вдруг окреп и зазвучал насыщенно, как чужой.

– Моя магия. Мой Дар. Правда, которую я ищу. И страсть, которой жду, – она полной грудью втянула дым с запахом гари и проговорила: – Мой настоящий отец и настоящий жених. Моё желание. Я хочу этого – хочу найти их обоих. И отомстить убийцам.

– Значит, найдёшь и отомстишь, – твёрдо ответила Индрис. – В тебе Дар, Уна Тоури. В тебе пламя. Вот что ты видишь… Отражение себя. Ты наша – так же, как твой настоящий отец. Добро пожаловать, ученица.

– Получилось, – громко прошептал Гэрхо, тыча пальцем в камин. – Смотрите! Самый редкий способ обрести его – и сработал!

Уна вцепилась в край стола, отходя от огненного забытья. Её трясло. В комнате для занятий воняло гарью.

Индрис смотрела на неё по-новому – с прежней лукавинкой, но как на равную. Уна ощутила гордость раньше, чем успела задаться вопросом о том, чем же тут гордиться.

Потом она заглянула в камин – и поняла. Там не было уже ничего, кроме кучи пепла.

А на пепле, поблёскивая лаком прямоугольной рамки, лежало маленькое зеркало.

ГЛАВА X

Северное море. Корабль «Русалка»

Путешествие, на взгляд Шун-Ди и без того долгое, явно затягивалось. Сар-Ту вёл «Русалку» с осторожностью бывалого морехода – и не менее бывалого преступника: старался избегать встреч с кораблями альсунгцев и миншийскими торговыми судами, которыми в это время года кишели и Восточное, и Северное моря. В самом грузе ничего противозаконного не было, да и присутствие на борту Лиса и Шун-Ди при желании можно было бы объяснить невинно: подумаешь – двое друзей плывут по делам в Ти’арг, а на кораблях поудобнее и поновее просто не нашлось места. Но Сар-Ту предпочёл не рисковать, за что Шун-Ди был ему благодарен.

Лис страдал. Он не любил море, как и вообще открытые пространства, – ведь детям лесов жизненно необходима прелая духота и тёмно-зелёный купол, скрывающий небо. Ещё отчаяннее Лис не переносил скуку и однообразие; это Шун-Ди уяснил ещё на западе, в Лэфлиенне. Новые впечатления, встречи и занятия требовались его беспокойной рыжей натуре постоянно, точно хьяна или вино – пьянице. Шун-Ди предусмотрительно запасся верёвочными головоломками и шкатулкой с набором миншийских настольных игр (шкатулка досталась ему в наследство от опекуна – разноцветные фишки, кости, стеклянные шарики, похожие на капли дождя; Шун-Ди до сих пор сам не знал, что делать с большей частью этих сокровищ), а ещё, порывшись в памяти, извлёк оттуда скудный запас купеческих баек, которыми мог поделиться.

Но Лису, конечно, было мало всего этого. От безделья он не находил себе места и пару раз (в своей манере – не то в шутку, не то всерьёз) признался, что еле сдерживается от того, чтобы вновь принять звериное обличье. Шун-Ди представил себе, что будет, если кто-то из команды встретит на «Русалке» лису цвета золота с янтарными, не по-животному умными глазами. Он бросился отговаривать Лиса, но тот лишь отмахнулся и сквозь хохот спросил, когда же Шун-Ди – Мнительный Зануда начнёт понимать иронию. И всё-таки, просыпаясь, Шун-Ди теперь каждое утро осматривал мешки и ящики в трюме – на предмет следов от когтей. Просто так, на всякий случай.

Привычка Лиса не спать по ночам, бродя по палубе и наигрывая на лире, изрядно донимала гребцов; что до Сар-Ту – тот просто откровенно свирепел, но уважение к Шун-Ди пока мешало ему объясниться с «менестрелишкой» по-мужски. Во время сильной качки Лис принимался язвить и жаловаться, как капризная дочка вельможи, а в штиль бок о бок с гребцами распевал непристойные песенки – чтобы не пялиться бездумно в бескрайнюю синеву. Он не притрагивался к сухарям, рису и солёной рыбе, зато мяса ему вечно было мало (а что поделать: Шун-Ди попросту не успел снабдить «Русалку» достойным провиантом – так же, как разобраться с денежными сложностями, которых немало накопилось за полтора года). Шун-Ди оставлял Лису свои полоски вяленой говядины и куски курицы, острые от специй; тот не благодарил, воспринимая это как должное.

По вечерам Лис развлекался тем, что подтрунивал над чётками Шун-Ди и его молитвами Прародителю (старая тем – но проезжаться по ней ему, кажется, никогда не надоедало) или заводил с Сар-Ту заумные разговоры о политике Обетованного, попеременно хуля то Альсунг с Ти’аргом, то Дорелию, а то и – полушёпотом – Светлейший Совет Минши. «Неужели им самим выгодны такие зверские законы против пиратов? Это же надо – смертная казнь…». Однажды на закате Шун-Ди не удержался и сказал, что Лис противоречит сам себе; тот сузил жёлтые глаза и гортанно протянул на родном языке: «Это называется – двойные правила, Шун-Ди-Го. Двойные нормы, двойные оценки. Не забывай, что Двуликие не обязаны мыслить так же просто, как вы. Любую ситуацию можно развернуть и так, и эдак. Разве не это доказывают ваши легенды и песни?»

Шун-Ди не знал, что ответить. Он никогда не умел препираться с Лисом, а на корабле это вдвойне выматывало. Острое, хмельное счастье первых дней прошло, уступив место какой-то сложной смеси. Впрочем, Шун-Ди по-прежнему каждый вечер задавал себе один и тот же вопрос – и ответ получал тот же самый. Он не жалел, что ввязался в эту авантюру, бросив всё.

Не жалел, что везёт яйцо Рантаиваль в Ти’арг.

С драгоценной «Вещью» в руках Лис преображался. Мурча что-то непонятное, он ласкал и гладил серебристую скорлупу, баюкал яйцо, как ребёнка, или просил Шун-Ди приложить ухо к скорлупе и слушать, как шевелится внутри крошечный дракон. Шун-Ди не слышал ничего, кроме тишины (неудивительно, если подумать об остроте слуха оборотней), но кивал и улыбался, чтобы не расстроить Лиса. Они везли яйцо в отдельном ящике, выложенном изнутри лебяжьим пухом: ему нужно было тепло. Опасаясь качки и шторма, Лис настоял, чтобы ящик примотали цепью к крюку в стенке трюма; Шун-Ди порой казалось – будь его воля, он и спал бы в обнимку с яйцом. Скорлупа была тёплой, покрытой тёмно-синими и серыми прожилками; в длину вытянутое яйцо почти достигало локтя. Шун-Ди тоже считал, что оно красиво. Правда, наблюдать за Лисом в такие моменты было ещё увлекательнее, чем за самим яйцом: он даже дышал иначе, часто и глубоко. Похожим образом действовали на него лишь охота и музыка.

На девятый день плавания Сар-Ту сообщил, что «Русалка» вошла в воды Северного моря. Лис приободрился: гавань Хаэдрана была теперь уже не так недостижимо далека. От его бодрости и Шун-Ди стало полегче; день промелькнул быстро.

А вечером, когда закат раскрасил небо и море широкими мазками жёлтого и розового, словно ширмы в покоях богатой шайхи, они с Лисом снова уединились в трюме – проверить «Вещь». Шун-Ди откинул крышку, и Лис издал сдавленный вскрик.

– Что та… – Шун-Ди осёкся.

Яйцо, конечно, никуда не пропало со своего пухового ложа. Но на его остром конце появилась сеть мелких трещинок. Так, будто…

– Он вылупляется, – с неописуемым выражением лица прошептал Лис. – Детёныш вылупляется, Шун-Ди-Го.

– Детёныш… – (Какое-то время Шун-Ди просто смотрел на трещинки. Они были тонкими, изломанными, будто линии на человеческой ладони – если не считать цвет. Они были чем-то совершенно неуместным и поразительным здесь, на «Русалке», и вообще в жизни Шун-Ди с острова Маншах, сына рабыни, торговца маслами и мазями. Шун-Ди не знал, чего в нём сейчас больше: восхищённого благоговения или паники). – Ты хочешь сказать… Дракон?

– Ну, конечно, не пчела же! – (Тонкие ноздри Лиса ликующе дрогнули). – И не лев. И даже не голубь, чтобы носить письма Шун-Ди Понятливому. Разумеется, дракон.

– О Прародитель… – (Шун-Ди захлопнул крышку, не позволив Лису заключить яйцо в объятия. Тот плеснул в него свирепой желтизной глаз, но и эта желтизна сейчас не имела власти). – Почему ты не предупредил, что уже пора?

– А откуда мне было знать? – невозмутимо произнёс Лис. Он скрестил руки на груди и явно не собирался ничего добавлять.

Шун-Ди тяжко вздохнул. Возразить, на самом деле, тоже вроде бы нечего… Он опёрся локтем на ящик и водрузил голову на кулак: так ему проще думалось.

– И когда? Сколько у нас времени?

Лис всплеснул руками.

– Ты спрашиваешь так, будто у меня хвост и крылья!.. Ну, чешуйчатый хвост, я имею в виду. – (Он ухмыльнулся – не без кокетства; хвост у него был действително роскошный, и Шун-Ди помнил его даже наощупь). – Я не Рантаиваль, Шун-Ди-Го. И вообще не дракон. Понятия не имею. Эсалтарре не делятся с моим народом подробностями личной жизни. И я никогда не имел чести знать, каковы точные сроки созревания их зародышей.

Этого ещё не хватало. Заныла переносица, а корабль, как по заказу, вдруг сильно накренился влево; Шун-Ди потёр лоб костяшкой пальца. Он давно не испытывал такой растерянности.

– Я думал, что мы везём ребёнку Повелителя Хаоса яйцо дракона. Яйцо, а не живого… Во имя Прародителя, Лис! – шёпотом простонал Шун-Ди, не в силах смотреть на этот счастливый белозубый оскал. – Что он будет с ним делать? Ты говорил, что это должен быть ти’аргский лорд – точнее, незаконорождённый сын…

– А кто говорил о сыне? Это вполне может быть и дочь. Андаивиль не уточняла, знаешь ли.

Ещё лучше. Знатная девушка-северянка (а может, уже и не девушка – вдруг замужняя дама?), которой перепадёт внезапный и бесполезный подарок в виде дракона. Девушка, которая, возможно, никакого представления не имеет о своём настоящем отце.

Которая – почему бы такому не случиться?.. – и волшебницей-то может не быть. Что делать, если в её крови не больше магии, чем в дряхлой посудине, на которой они плывут, или в самом Шун-Ди? Разве тогда яйцо (или уже детёныш… нет, лучше по-прежнему размыто называть похищенное «Вещью») не окажется в итоге в руках мужчин-политиков, лордов, ти’аргского наместника? И можно ли тогда будет сказать, что они спасли дар Рантаиваль от алчности Светлейшего Совета?

Нет, конечно.

Они подольют масла в огонь войны, но иначе. Просто бросят кусок мяса другому борцовому псу. Собачьи и петушиные бои были любимым развлечением знати в Минши; у Шун-Ди они всегда вызывали отвращение. Трудно представить, что на них чувствует Лис. Хотя, если речь о петушиных боях и если он голоден… Шун-Ди покачал головой: хватит отвлекаться. Нужно сосредоточиться на проблеме – благо, она немала.

Пока Шун-Ди раздумывал, есть ли смысл делиться своими соображениями с Лисом, тот смотрел на него с насмешкой и сочувствием; преобладала насмешка. Так и продолжалось несколько минут: Шун-Ди смотрел на Лиса, а Лис – на Шун-Ди. Потом Двуликий улыбнулся, и его смуглые пальцы отстучали по крышке ящика какой-то бодрый мотив.

– Вижу, о чём ты думаешь, Шун-Ди-Го – Не-Верящий-в-Двуногих-Сородичей! Дитя Повелителя Хаоса не откажется от дракона просто так. Эсалтарре считают это дитя наследником Повелителя по крови и дару. А они не бросаются такими оценками, особенно Андаивиль.

– Если будет нужно – откажется, Лис, – устало сказал Шун-Ди. Как объяснить этому золотистому чудаку, что он живёт идеалами запада, а в Обетованном их приходится отодвигать? – Если это женщина…

– Не все женщины поступают так, как миншийки, – заметил Лис. – Не все считают себя рабынями, во всём обязанными мужчинам.

– …Или мужчина, преданный королю и наместнику. Мы должны быть готовы к этому. И потом – что он или она будет делать с драконом в Альсунге, где магия почти под запретом?

– А это уже не касается никого, кроме него или неё, – серьёзно ответил Лис. – Драконы сообщили, кого хотят видеть владельцем яйца. Недвусмысленно сообщили: рёв Рантаиваль до сих пор звучит у меня в ушах. – (Он встряхнул головой, и Шун-Ди на миг привиделось, что к лисьей голове прижимаются мягкие треугольные уши). – Мы выполняем их волю, только и всего. Дальше всё решит наследник Повелителя. И в его выбор я верю.

Закатный луч, пробившись через узкое окошко трюма, золотил волосы Лиса, собранные в хвост; они сверкали ярче – и гораздо естественнее, – чем всё роскошное убранство Дома Солнца. Шун-Ди вздохнул.

– Лис, это безумие. Я не понимал этого раньше, но теперь понимаю. Мы совершили безумный поступок. Мы собираемся доверить нечто крайне важное человеку, которого пока даже не знаем.

– Скоро узнаем. И потом, Шун-Ди-Го… «Безумный поступок»? Но разве тебе не понравилось? – (Голос Лиса перешёл в зверино-гортанное мурлыканье, которое всегда сбивало Шун-Ди с толку. Ему вообще начинало казаться, что рядом с Лисом состояние сбитости с толку не поддаётся лечению). – Расслабься. Ты ведь сам говорил, что пути назад уже нет. И потом… – (Вертикальные зрачки сузились до чёрных ниточек-щелей; Лис напрягся и замер, склонившись над ящиком). – Слушай.

Шун-Ди покорно прислушался. К плеску вёсел, скрипу уключин и приглушённой ругани Сар-Ту на палубе добавился новый звук: под крышкой, погружённая в лебяжий пух, тихо-тихо трещала, расходясь, скорлупа.

***

За ночь трещинки углубились, а их число заметно возросло. На следующее утро Шун-Ди первым делом, ещё толком не проснувшись (снились ему драконы и почему-то гигантские белки – одинакового, золотисто-рыжего цвета), откинул крышку заветного ящика. Трещины испестрили уже всё яйцо, будто накинутая сверху паутина, и почти сомкнулись на другом его конце. Внутри совершалось бесшумное, но ощутимое шевеление.

На циновке, свернувшись клубком, ровно сопел Лис в зверином облике; кончик его хвоста отчётливо белел в пасмурном утре. Да, жары и утомительно-яркого света можно больше не ждать: они ведь в водах Северного моря. Ночью «Русалка» останавливалась: Сар-Ту вёл переговоры со знакомым капитаном, чей торговый корабль шёл на юг, возвращаясь из Хаэдрана. Лёжа в трюме, Шун-Ди пытался по голосу угадать, кто это, но не сумел. Он немного презирал себя за то, что побоялся подняться на палубу; но вдруг приятель Сар-Ту – человек Светлейшего Совета?..

Хорошо, что Лис не проснулся. Наверное, слишком устал от вчерашней радости. Ну, а ещё от хьяны, пения с горластыми гребцами и очередной порции политических диспутов с Сар-Ту. Шун-Ди показалось, что Лис, перевозбуждённый судьбой «Вещи», а потому вдвойне словоохотливый и запутанно мыслящий, довёл несчастного Сар-Ту до дёргающихся век. Бывший пират, должно быть, скоро начнёт прятаться от него – несмотря на свой суровый вид и широкие плечи.

Лис и сейчас спал по-детски крепко. «Русалку» сильно качало на серовато-синих волнах.

Шун-Ди вдруг отчаянно захотелось коснуться яйца. Он протянул руку, но сразу отдёрнул её: серебристую скорлупу окружало облако жара – он словно поднёс ладонь к кузнечному горну. Трещинки ширились и перемещались на глазах Шун-Ди; в двух местах сразу между ними показалась густая белая жидкость. А потом яйцо задрожало – довольно мелко, но дрожь отдалась в пух и в ящик под руками Шун-Ди.

Он облизал пересохшие губы. И перестал дышать.

Жар усилился (по трюму разнёсся запах горелого пуха), а трещинки разошлись – одна, вторая, третья… Скорлупа истончалась, как плёнка, разламывалась на куски. Белая жидкость сочилась уже по всему яйцу, стекая вдоль тёмных прожилок.

Что-то решительно и громко затрещало. Шун-Ди вздрогнул. Тянуло что-нибудь делать (что угодно), куда-то бежать – лишь бы не стоять тут столбом… Может, принести воды или второй ящик? Что нужно новорождённым драконам? Шун-Ди почувствовал, как увлажнился лоб. Он никогда не выступал в роли повитухи.

И мать, разумеется, никогда не рассказывала, что полагается делать в подобных случаях.

В подобных?! Что за чушь? Твоя мать хоть раз видела, как вылупляется дракон? О Прародитель, что я…

Он не успел довести мысль до конца. Самый верхний кусок чешуи, с острого конца, отвалился и в шлепке белой жидкости (чуть мерзкой на вид – вроде слизи) упал на пух. Шун-Ди зашипел от боли: не заметил, как занозил руку ящиком, слишком сильно стиснув его края.

Из образовавшейся дыры, прорвавшись сквозь белое и серебристое, показалась крошечная головка, покрытая чешуёй. Не больше пальца в длину – но блестящая, как расплавленное серебро. Шун-Ди разглядел крепко сжатую маленькую пасть и опущенные веки, пластинки панциря на челюстях и на лбу… Сердце бухало во всём теле сразу. Сейчас появится шея – пусть, пожалуйста, сейчас…

– Он прекрасен, – прошептал Лис над ухом Шун-Ди. Как ему удалось встать и превратиться так незаметно? Дракончик, вытянув беспомощно-тонкую шею, уже расправлял крылья – кожистые, как у летучей мыши, помятые, все в белой слизи, но того же колдовского серебряного оттенка. Можно сосчитать сегменты на них, как на листьях пальмы… Шун-Ди усмехнулся; такое явное, не прикрытое волшебство кружило голову. Ему встречались драконы-скалы – а это дракон-ящерка, младенец, гибкая палочка из серебра… Немыслимо. Чудесно.

Лис стоял, почти прижавшись плечом к плечу Шун-Ди, и дышали они в унисон. Сонное тепло кожи Лиса смешалось с жаром, который всё ещё шёл из ящика. Шун-Ди отчаянно желал, чтобы этот, вот именно этот миг никогда не заканчивался. Почему, о Прародитель, нельзя останавливать время?

Глупое желание. Глупый вопрос.

Видимо, ценность мига – как раз в том, что его не остановить.

Шун-Ди повернулся и заглянул в жёлтые глаза Лиса.

– Прекрасен. Ещё прекраснее, чем Рантаиваль.

– О да, – ухмыльнувшись, выдохнул Лис. Дракончик, тем временем, извлёк из скорлупы хвост и четыре лапы; на них уже были едва наметившиеся коготки. Он попытался устоять в пуху, но опрокинулся набок и издал возмущённый писк. Совсем как котёнок… Шун-Ди поспешно напомнил себе, каким этот «котёнок» станет через несколько лет – и его умиление поутихло. – Только вот… В моём племени говорили, что драконы едят постоянно, пока растут. Похоже, до конца дороги нам придётся отказаться от мяса.

Шун-Ди поразмыслил и согласно вздохнул.

– Ну что ж, я не против. А вот одному кровожадному менестрелю труднее будет с этим смириться.

ГЛАВА XI

Альсунг, наместничество Ти’арг. Замок Кинбралан

Уна ещё раз перечитала рецепт зелья, от которого должны были возрасти сила и ловкость человека. Впрочем, и не только человека – любого живого существа (если бы, к примеру, Отражению, агху или оборотню с западных земель вздумалось сделать глоток). По словам Индрис, этот «простенький отвар» часто использовали в древности, чтобы укрепить воинов перед битвой. По секрету колдунья добавила (она вообще любила припечатывать свои фразы вензелем «по секрету», понижая голос до мурчащего шёпота; Уну в первые дни нередко раздражала такая манера), что даже альсунгские военачальники и двуры в подобных случаях не гнушались магией. Хотя, конечно, «громкая версия» – сведения, оставленные для менестрелей и летописей, – говорила совсем о другом. Зверская сила альсунгцев, их неудержимая жестокость в бою, успешные набеги на Ти’арг и Минши объяснялись лишь воинским даром и помощью богов.

Уна вспоминала тех немногочисленных альсунгцев, с которыми ей доводилось мельком сталкиваться в Академии и Меертоне, и удивлялась такому лицемерию. А Великая война и королева Хелт? Чего стоил один знаменитый захват Хаэдрана с морским чудовищем? И хватает же теперь совести у короля Хавальда клеймить всех магов «чернокнижниками» и «проклятьем Обетованного»…