Клинки и крылья

– Я не просил тебя представиться, Вилтор аи Мейго, – медленно, с большими паузами, уточнил Нитлот. – Я просил тебя убраться, причём сейчас. Выход вон там.

– Не прогоняйте меня, господин волшебник, – парень подпустил в голос жалкой мольбы, чем только сильнее разозлил Нитлота. – Госпожа Индрис была рада, что я пришёл. Ей так скучно одной…

– Что ты несёшь? – прошипел Нитлот, практически уверившись, что толстяк тронулся умом. Только ненормальных им здесь не хватало – посреди леса, в окружении, почти без еды…

Но тут случилось невероятное: Индрис слабо пошевелилась. Позабыв о сыне пекаря, Нитлот бросился к ней, осторожно убрал со впалой щеки густую волнистую прядь; после заклятия «огненного колеса» волосы Индрис невесть почему стали просто тёмно-каштановыми. Её зеркало треснуло, Дар истощился; нащупывая сознание Индрис на изнанке реальности, пытаясь вернуть её из Мира-за-стеклом, Нитлот видел нечто тусклое и растерянное на месте разноцветного, полного юной свежести, – того, что было ею прежде. Он знал, что восстановиться полностью Индрис сможет только в Долине. И неизвестно, когда она теперь там окажется…

Утренний жар спал; кожа Индрис была холодной и чуть-чуть влажноватой от пота. Вчера она дважды очнулась, но лишь на несколько мгновений, и сил на связные разговоры у неё не хватало. С чего же этот белобрысый мечник взял, что Индрис рада подобным гостям?.. Нитлот ощутил покусывания ревности – злорадные, будто укусы чёрных одноглазых крыс на равнине Ра’илг.

Тех самых, что одарили сына пекаря следами от чёрных болячек по всему телу… Нитлот вспомнил, как обрабатывал его раны. Ничего смертельного не было, парню, можно сказать, повезло; но из-за отметин зрелище казалось вдвойне жутким.

Дрогнули густые, слегка подпалённые магией ресницы Индрис; от улыбки на щеках проступили знакомые ямочки. Нитлот бережно приобнял её за плечи, поддерживая запрокинувшуюся голову; мышцы шеи особенно слабы после долгой неподвижности… Вот только откуда он, никогда не занимавшийся целительством, знает это? Неужели запомнил – из того времени, когда лежал в беспамятстве, из рук Соуша, грязных в ту пору ещё не от чернил?..

– Зануда, – хрипло сказала Индрис, и что-то томяще перевернулось у Нитлота в животе. – Не прогоняй Вилтора. Мы подружились ещё в столице, я за… – она сделала резкий вдох, попытавшись кашлянуть, но вышел снова хрип. – Зачаровывала его меч. Ты должен помнить.

– Тшш, тихо… Всё хорошо, – протяжно, будто ребёнку, прошептал Нитлот. Зубы у него стучали, и стоило немалых усилий заставить руки не трястись; Индрис пришла в себя, а он – фактически – обнимает Индрис… Живую, тяжёлую, тёплую. Он сердито мотнул головой в сторону Вилтора, а потом кивнул на тюфяк; у дорелийца хватило ума поправить подстилку и взбить слежавшееся сено. – Он останется, если хочешь. Как ты?

Последнюю фразу – очень банальную, но очень нужную сейчас, – он произнёс на языке Долины. И Индрис, хвала Порядку, отнеслась к ней вполне серьёзно.

– Кажется, лучше. Правда.

Она нахмурилась; взгляд широко расставленных, по-кошачьи округло-раскосых глаз постепенно фокусировался, и Нитлот, замерев, наблюдал, как то растёт, то уменьшается чернота зрачков. Глаза Индрис жадно вбирали полог палатки, балахон Нитлота, котелок, мешки с бинтами и припасами; её рот по-детски приоткрылся, казалось, она пьёт и никак не может напиться…

Напиться – ну конечно! Почему же он такой беспамятный чурбан?

– Я сварил тебе новую порцию зелья, – засуетился он, укладывая Индрис поудобнее. – Сейчас налью… Хочешь на другой бок? Или, может, сесть?

– Я могу помочь, – влез Вилтор. Он ни слова не понял, но, видимо, догадался, о чём идёт речь. Нитлот отмахнулся; Индрис улыбнулась – гораздо шире и осмысленнее.

– Пока полежу так, ничего со мной не случится… Уже ничего, – с бархатистой скорбью прибавила она – так, чтобы Нитлот понял: это «уже» ценнее всех многословных благодарностей. Он поскорее кинулся к котелку, чтобы не пялиться на Индрис с идиотски-ликующим видом.

Вновь помешивая загустевшее зелье, Нитлот заметил, что руки слегка дрожат, и мысленно выругался. То, что Индрис вернулась оттуда, что она жива и говорит с ним, казалось чем-то нереальным, настолько прекрасным, что Обетованному просто не вместить такую красоту, – разве что Лэфлиенну за морем или другим, более совершенным мирам… Нитлот отошёл к своему мешку, пальцами обтёр пыль с мерного флакончика и горестно вздохнул. Сколько можно, в самом деле, этой дурацкой поэзии? Где прежний, разумный Зануда, который всегда знал, что он обязан делать, а что непозволительно?..

Толстый Вилтор, который всё это время мялся возле выхода из палатки, опять осмелился заговорить.

– Госпожа, я очень… Очень… – издав несуразный хрип, парень примолк. Нитлот боковым зрением наблюдал за Индрис; та улыбалась, приподнявшись на локтях, и всем своим видом доброжелательно поощряла – по его мнению, слишком доброжелательно. – Я так рад, что Вы пришли в себя. Вы… Ваша магия всех нас спасла на равнине.

– Думаю, явно не всех, – тихо и серьёзно сказала Индрис.

Я жду подробностей, – прозвенело её требование у Нитлота в голове. От неожиданности он чуть не выронил кружку, где смешивал зелье (ровно треть флакончика: «Дели на три части и не ошибёшься», – как учила мастеров старая Кетлабат, когда ещё не окончательно выжила из ума) с капелькой мёда, чтобы смягчить горечь. Мёд они с Тейором благополучно стащили (Тейор, правда, называл это «позаимствовали») из тех же обозных тележек, бессовестно обделив солдат.

Какая же прорва сил в Индрис, если и сейчас её хватает на телепатическую связь… Кошачья живучесть, иначе и не скажешь.

– Очень многих! – яро запротестовал Вилтор. – Мы не отогнали бы их от леса без вашей помощи. Даже те, кто сейчас здесь, наверняка бы не выжили. Гонната, к примеру, Ваша стена огня на моих глазах закрыла от двух… Гоннат – мой десятник, Вы ещё зачаровали его ножны.

– Конечно, я помню его, – сказала Индрис; Нитлот видел, что ей не терпится узнать что-то ещё. – Что произошло после «огненного колеса»? Королева Хелт призвала ещё кого-нибудь?

Шумно выдохнув, Вилтор посерел. Видно было, что при одном воспоминании его мутит. Нужно было срочно вмешаться.

– Я сам всё тебе расскажу, только чуть позже, – пообещал он. – Зрелище было впечатляющее… Древние и тёмные заклятия. Тысячи трупов.

– Об этом, как ни странно, я уже догадалась, – фыркнула Индрис – как делала всегда, когда дело, как ей казалось, затрагивало принципиальный вопрос женской сообразительности.

– Дракон, – выдавил Вилтор, глядя в угол – наверное, вспомнил, как сам ничком бросился в снег, увидев над собой ртутно сверкающее брюхо и крылья, по-дурному бесконечные, словно ночной кошмар. – Там был дракон. И недокрысы. И оборотни.

– Иллюзии, – кивнула Индрис, точно нисколько не удивившись. – Просто призраки, Вилтор. Колдунья сотворила их, чтобы смутить тебя и твоих товарищей, чтобы разбудить ваши самые глубокие, спрятанные страхи… Особенно те, что порождены Чёрной Немочью.

Вилтор кивнул. Кажется, слова Индрис немного успокоили его, хотя не согнали морщины с мясистого лба. После битвы на равнине Ра’илг вряд ли кто-то сумеет согнать эти морщины…

Нитлот взболтал зелье и шагнул к Индрис, с тревогой подмечая, как она похудела за прошедшие дни: эти косточки на руках так не торчали, и кожа не так плотно, не до прозрачности, обтягивала ключицы… Теперь ей придётся есть за двоих, чтобы уберечь себя и ребёнка. Причём долго: женщины из зеркального народа вынашивают плод по несколько лет.

И воинская стоянка в Заповедном Лесу – точно не самое подходящее для неё место… Но выбора, к сожалению, нет. Как, собственно, и всегда среди беззеркальных.

– Зелье, Индрис, – сказал Нитлот, усаживаясь на тюфяк с ней рядом. При этом он по-старчески покряхтывал от боли в ушибах и старых шрамах. Хорошо, что Тейора тут нет – уж очень не в его пользу вышло бы сравнение… – Трижды в день, натощак. А потом я принесу тебе бульон. И не спорь, – добавил он, заметив её недовольную гримасу. – Да, это именно «та самая горькая гадость» – и да, ты будешь её принимать.

Индрис, до подбородка натянув одеяло, хитро прищурилась и жестом королевы приняла кружку.

– А Зануда стал смелым, – со знакомыми гортанными нотками протянула она на языке Долины. – Это война так на тебя повлияла? Или отсутствие душки Соуша?..

Нитлот придерживал кружку, чтобы Индрис не расплескала питьё. И от души желал, чтобы у пухлого мечника нашлись другие дела, кроме по-собачьи преданных взглядов.

– Я могу сбегать за бульоном сам, если хотите, – пробормотал Вилтор, когда молчание затянулось. – Мне всё равно некуда деваться… В разведку мы с Гоннатом уже сходили.

– И что там, без изменений? – спросил Нитлот, прекрасно зная ответ. Вилтор мотнул головой.

– Без. Лес окружён, и их не убавилось. Новостей от лорда Заэру тоже нет… Лорд Толмэ сильно переживает, – внезапно разоткровенничавшись, он понизил голос. – Рыцари говорят – третью ночь не спит, кричит без всякого повода… Не может решить, что нам делать дальше.

Тонкая бровь Индрис многозначительно дрогнула, но она ничего не сказала – прихлёбывала зелье, не морщась, точно фруктовый сок.

Лорд Толмэ – медлительный, галантный щёголь со сдержанным придворным смехом, лучший лучник Дорелии и талантливый боец на мечах… Даже он не выдержал, что уж говорить о народишке вроде вот этого недоразумения.

– Вот, сходи-ка лучше к лорду Толмэ, – попросил Нитлот. Ему почему-то хотелось самому накормить Индрис на первом шаге восстановления. Честное слово, смешно: курица-наседка… – Скажи, что сегодня я приду к нему в шатёр для разговора. Это очень важно. Сумеешь?

– Само собой, – кивнул Вилтор, в третий раз отводя полог. Снаружи долетал весенне-хвойный сквозняк, Индрис явно было холодно, так что Нитлота раздражала его нерасторопность. – Может, хоть Вас он послушает, господин волшебник… Он боится.

– Боится? – резко спросила Индрис, как только стих скрип снега под шагами Вилтора. – Чего?

– Теперь – всего, – ответил Нитлот, забирая у неё кружку. – Всего и всех. Удар Хелт был слишком силён. Многие из тех, кто выжил, потеряли рассудок, – сначала он хотел пощадить её, повременить с признаниями – но заглянул ещё раз в лицо и понял, что не сможет. – Но больше всего он боится действовать без прямых приказов короля и лорда Заэру. А им сейчас не до нас из-за новых проблем…

– Альсунгцы осадили столицу, ведь так? Мы проиграли?

Не «они», а «мы»… Индрис успела сжиться с новой ролью, в отличие от него.

– Не знаю насчёт осады, – тут Нитлот слукавил: осада, конечно же, началась, и он в этом не сомневался. – Но мы проиграли – это точно. Лорд Толмэ тянет время, а тянуть его больше нельзя. У нас нет ни людей, ни еды, ни оружия… Нужно идти дальше.

– Выходить из леса, навстречу их окружению? Это верная смерть, Зануда, – и почти беззвучно, одними губами, Индрис добавила: – А я не хочу снова в Мир-за-стеклом. Там холодно и скучно, и никому не нужны витражи.

Нитлот вздрогнул и поднялся, грея руки о то место на кружке, где остался след от высохших губ Индрис.

– Тебе не придётся, – пообещал он. – Я хочу предложить лорду Толмэ идти в глубь леса – к Зельдору. Помнишь тот город беззеркальных с бесчисленными лесопилками?.. Это единственный выход. Укрепившись там, мы получим хотя бы шанс выжить. А может, собрать ополчение из местных и подтянуться к Энтору, когда это станет необходимым…

Пока он говорил, выражение лица Индрис становилось всё сложнее описать. Она смотрела на него снизу вверх, сложив руки поверх одеяла и покрываясь мурашками от холода, – так, как никогда не смотрела раньше.

– Значит, переход через лес с армией?.. Ты и правда изменился, Зануда, – несколько секунд Индрис не продолжала, и они глядели друг на друга в тишине – только мелкая птица заверещала где-то рядом с палаткой, вторя всё тому же дятлу. Вела беседу, наверное – или просто приветствовала подступающую весну. – Знаешь, я видела её. Ниамор. Я видела её там.

В лице Индрис что-то надломилось: под родными, мягкими чертами проступило знание вечной тайны – словно туман, затопляющий Долину перед рассветом. У Нитлота сдавило горло. Он отчаянно хотел спросить – но знал, что о таком не спрашивают. Нельзя.

И ещё на него вдруг, глупым ударом вдохновения, нашло понимание того, почему Альен отдал семь лет жизни и бессмертную (ну, хотя бы в теории) душу ради бесполезных попыток вернуть Фиенни. Он не знал теперь, как вёл бы себя, если бы Индрис не вернулась.

– Мастера отольют для тебя новое зеркало, как только мы снова будем в Долине, – как можно увереннее сказал он, прислушиваясь к шуму за палаткой: не идёт ли лорд Толмэ, надумав выслушать лопоухого колдуна?.. – Кстати…

– Нет, – Индрис отвернулась, отвечая на вопрос, который Нитлот не решился задать вслух. – Не представляю, почему, но Фаэнто я там не видела.

ГЛАВА III

Минши, остров Гюлея

Просто дышать. Это так легко. Вдох и выдох; а потом снова вдох.

Что может быть проще? Дышать, и всё, – это так легко. Даже когда ты один.

Альен лежал с закрытыми глазами, пока солнце не начало припекать. Луч пополз по синей шёлковой подкладке на его циновке, испестрил её складки бессмысленно-радостными бликами. Рассвет – ещё один.

Уже несколько ночей Альен не мог заставить себя спать. Сварил себе успокаивающее зелье по старому, надёжному, как затверженная формула, рецепту, – он раздобыл его, пока бродил когда-то по Феорну.

Не помогло.

Зелье горькой дрянью проскальзывало в горло, туманило мозг, разрушая и без того хлипкие связи событий и мыслей. Ривэн крутился рядом и предлагал то подсластить отвар мёдом, то закусить какими-нибудь пряными вкусностями. Скрипя зубами, Альен терпеливо отмалчивался. Он знал, что Ривэн спит не лучше него.

Альен не любил растравлять себя воспоминаниями – точнее, воспоминаниям его компания нравилась определённо больше, чем наоборот. Однако сейчас наступил момент, когда он просто не мог это контролировать. Долгая ночь, проведённая с Бадвагуром в подвальчике дома Ар-Лараха, среди мешков со специями, возвращалась в новых и новых подробностях. Даже разговор с королём Минши в его памяти растерял остроту – как, впрочем, и то, что случилось потом.

А потом случилось (если судить со стороны) немало примечательного. Альена и Ривэна оправдали, причём публично и с извинениями; продуманнейшая, надо сказать, издёвка Сен-Ти-Йи – будто вот такие подачки могут хоть что-нибудь изменить… Альен помнил, как сверкало на солнце одеяние короля, на этот раз бледно-розовое, «цвета нежного лосося» (как манерно выражались дамы при дворе Ти’арга, ни разу не видевшие живого лосося). Помнил, как его величество вывел их с Ривэном под руки на помост базарной площади, представив жителям Гюлеи «дорогими гостями королевства». Смешной, ненужный спектакль.

Ривэн вернулся с допроса в целом довольным, хотя и с синяком под глазом; впрочем, как выяснилось, синяк был результатом встречи с Ван-Дир-Го. Значит, раб ещё и сопротивлялся… А может быть, Ривэн просто слишком разошёлся, отстаивая справедливость или воображая себя грозным мстителем. С ним такое случается.

Как бы там ни было, нет никакой разницы.

Альен уже рассказал тогда о Бадвагуре… Кажется, рассказал. Сейчас он не был уверен. Но до Ривэна, видимо, не сразу дошла суть: так он был поражён неожиданной милостью короля, и блеском вельмож Гюлеи, и гулом толпы под солёным ветром с моря. Свобода и свежесть после ночи, проведённой в обществе шайхов-допрашивателей, вконец опьянили его.

Стоя рядом, Альен тихо ненавидел каждую его чёрточку – от сальных волос до кривых бровей и размазанной грязи на виске. Ему было искренне непонятно, как можно чувствовать себя настолько нормально, если Бадвагур совершил то, что совершил? Если такое вообще возможно?..

Герой одной древней легенды, которая нравилась Альену в юности, выяснил, что убил собственного отца и разделил ложе с матерью: просто жил много лет, не подозревая, что сделал это. Подробности уже выцвели в памяти – как бывает с чем-то особенно потрясшим, когда помнится лишь общее впечатление. Поэтому Альен не помнил, что именно случилось с героем – умер он, или сошёл с ума, или продолжил ковылять по земле, по капле изживая свой позор и своё страдание?.. Как бы там ни было, после первого прочтения (сам момент сохранился отчётливо, будто в зеркале воспоминаний) Альен долго сидел в библиотеке Кинбралана, не шевелясь, с прямой спиной. В голове у него тогда тоже не укладывалось, как дальше жить, если такое возможно.

Выбор Бадвагура был не менее невероятным и страшным, чем судьба героя легенды. А может, и более; это как посмотреть.

– Как ты его убедила? – шепнул он Сен-Ти-Йи, как только их привели в новые, специально приготовленные для гостей короля покои. Неужели это вчера произошло? Точно, вчера. А кажется, что тусклая вечность уже проскользнула мимо, ничем не задев его.

Рабыни Ар-Лараха наполнили для Альена и Ривэна ванну с ванильным маслом, потом принесли еду и кезоррианские вина. «Сын Солнца благосклонен к вам. Он хочет, чтобы вы ни в чём не нуждались». Милая родинка на мочке уха, опущенные долу глаза… Рабыня была тонкой и изящной, как молодая яблоня, но в её взгляде на себя Альен не прочёл ничего нового – скрываемое вожделение женщины, которая давно и накрепко убедилась в том, что она именно женщина. Он отпустил её парой вежливых слов – вежливых и бессодержательных, как многие обороты в миншийском.

От искушения помыться Альен не удержался, но поесть не смог: кусок в горло не лез. Он довольно долго ждал ответа от Сен-Ти-Йи. Может, высокомерная тауриллиан просто не хочет посвящать жалкого смертного в тайны своего мастерства?..

Да нет, вряд ли. Минувшей ночью та же тауриллиан уже открыла «смертному» многое – по крайней мере, свой третий глаз и чёрные рожки.

Старушка скривила в усмешке безгубый рот. После того, как Альен встретился с настоящей Сен-Ти-Йи – такой нечеловечески прекрасной, что становилось жутко и тянуло писать пьяные стихи, – это тело, позаимствованное ею напрокат, казалось ему ещё более жёлтым, жалким и сморщенным.

– Ты недооцениваешь меня, Альен Тоури. Есть другие способы, – прошелестела она. Ривэн, как раз выбравшийся из ванны у него за спиной, сдавленно вскрикнул и нырнул в халат – ни дать ни взять оскорблённая невинность.

– Что тут делает это пугало?! Как она вошла?!

– Только что, через дверь, – вздохнул Альен. Узор, который он машинально вычерчивал кончиками пальцев, складывался в символы для заклятия успокоения – известной в Долине вещи, одной из первых при обучении новичков. Вот только сейчас оно, увы, как никогда бесполезно.

– Ты же сказал, что это она предала нас?..

– Нет, – качнул головой Альен, пытаясь разгадать печальную улыбку Сен-Ти-Йи. Он сидел на коврике для медитаций и молитв Прародителю, скрестив ноги, и готовился к очередному Самому Главному Разговору. Такого рода Разговоры уже порядком надоели ему – а самое главное, ни к чему не приводили… Ни к чему, кроме смерти. Ведь так, Бадвагур?.. Где ты сейчас и что делаешь? Попал ли в золотые пещеры Катхагана? На его месте я бы сделал тебя своим личным резчиком по камню – до тех пор, пока держится Обетованное. – Нет, Ривэн. Скорее уж ей предали нас. А возможно, и это не потребовалось.

– Ничего не понимаю! – в отчаянии провозгласил Ривэн, пытаясь отыскать что-нибудь подходящее в ворохе чистой одежды. Вода в огромной ванне заметно помутнела после его купания. – Ты сказал, что Бадвагура… – он вздохнул; надо отдать должное, вполне искренне. – Что Бадвагур… Что… – загорелые руки мальчишки растерянно дрогнули и опустились; он нахмурился – озадаченно, точно стоял на тёмной улице и не мог припомнить дорогу.

Альен посочувствовал ему, поскольку понимал как никогда хорошо. Бесконечные часы он просидел в темноте рядом с телом агха, постепенно теряющим тепло; при свете волшебного огонька он видел, как заостряются грубоватые черты и впадают щёки, он слышал тишину на месте ровного дыхания. Он был некромантом и не по-хорошему привык к смерти – в каком-то смысле даже затерялся в ней, как в Волчьей Пустоши или дурманящих снадобьях. Зрелище смерти лучше, чем что-либо другое, помогало бежать от себя. Но мёртвый Бадвагур был чем-то настолько неправильным, нелепым, несправедливым – с этим просто нельзя было примириться. Альен не помнил точно, что делал там: звал ли его, тряс ли за руки, разбирал ли, ничего не соображая, гребнем рыжеватую бороду… Нитлот или Люв-Эйх наверняка злобно радовались бы, увидев его таким.

Лучше уж думать, что ничего этого не было. Не было, и всё.

Разве что Алисия обняла бы его, прижала бы его голову к своей узкой груди и позволила выплакаться. Сестра – она одна понимала, как слаб он на самом деле. Тоури всегда остаётся Тоури: на гербе у них осиновые, а не дубовые ветки – пусть даже в железном обруче… Альен знал, что каждый раз, когда подобное случалось (а было их немного, слава Порядку, таких разов) остался язвой у Алисии в сердце. После этого ямочки у неё на щеках превращались в невыразительные штрихи, а смех несколько дней звучал реже обычного.

Всё это успело пронестись у него в голове, пока Ривэн стоял, приоткрыв рот и грустно уставившись на роскошные сандалии из чёрного дерева.

– …Что Бадвагура убила она.

– Нельзя сказать, что она, – без выражения сказал Альен, стараясь уловить реакцию Сен-Ти-Йи. – Все они вместе.

А заодно с ними – я. Мой промах, моё себялюбие, моё «неумение жить» – ведь так говорят, кажется? Отец, матушка, до чего же вы были правы…

Только это – не такая вина, как после ювелира-агха, или после убитого стражника из Кезорре, или после поднятого бедняги Нода, чьё тело уже тронуло разложение. И не такое сожаление, как после Моры с метелью за окнами, или (до сих пор не по себе…) черепа талантливого Сен-Иля, пальцы которого уже никогда не коснутся серебра с такой же коварной точностью.

Хуже всего, страшнее всего. До самого последнего мига, до того треклятого подвальчика-склада Альен не осознавал до конца, как боялся потерять Бадвагура. Как боялся – зная, что это обязательно случится, и скорее рано, чем поздно.

– Не настраивай против меня своего друга, – спокойно попросила Сен-Ти-Йи. – Особенно если хочешь взять его с собой.

– Я ещё не решил, – сказал Альен и добавил, пресекая возражения Ривэна: – Мы скоро всё обсудим. Я попытаюсь рассказать ему всё так, как было.

– Никогда нельзя «рассказать всё так, как было» Альен. Ты-то должен знать.

По дрогнувшему в морщинках Сен-Ти-Йи злорадству он угадал, что она снова намекает на его записи. Его, действительно, всегда мучил разрыв между замыслом и той больной несуразицей, которая получалась в итоге. Вне зависимости от того, корпел он над каждой фразой или набрасывал их легко и небрежно, как нечто само собой разумеющееся, – выходило совсем не то. Это «не то» не давало покоя, и в такие дни каждая мелочь вокруг – от взгляда уставшего прохожего до ряби на воде в луже – казалась ему мучительно бессмысленной.

Что-то надломилось в зрении Альена, и на долю секунды он увидел вместо сгорбленной старушонки – нечеловечески высокую женщину с длинными и лёгкими, словно ветер, светло-золотистыми волосами. На одну чёрную розу в её венке стало меньше; у Альена заныл маленький, почти затянувшийся порез на ладони – единственное свидетельство того, что всё это было не во сне, что шип правда проколол ему руку.

Обретая подлинный облик, Сен-Ти-Йи почему-то теряла в его глазах право судить о таких личных вещах. Теряла право лезть ему в душу – она, так недолго обладавшая этим правом.

– Это тебя не касается, о бессмертная, – напомнил он, пересаживаясь поудобнее и выпрямляя спину. Из садика Ар-Лараха неслась воркотня белых горлиц – невинных на вид, совсем как давешняя рабыня. – По-моему, ты пришла, чтобы сказать мне другое.

– Чтобы спросить, – мягко, даже с чем-то вроде сострадания, вымолвила она. – Спросить, как ты намерен поступить дальше.

Альен дёрнул плечом. Издевательства победителя над растоптанным врагом всегда казались ему мерзостью. До Минши он искренне считал, что тауриллиан не опускаются до такого.

– А разве у меня есть выбор?.. Могу только сказать, что сначала хочу похоронить его, – Альен попытался, но не смог произнести имя – эти рокочущие, немного смешные звуки, которые подходили Бадвагуру, будто трубка или любимые сапоги… – Похоронить достойно. Так, как он заслуживает.

Ривэн сглотнул слюну – так громко, что заглушил горлиц из сада.

– Ты обязан сделать это, – с уважением кивнула Сен-Ти-Йи. – Где сейчас его тело?..

…Всё это было вчера – а теперь, на другое утро, Альен бездумно смотрел в синие складки шёлка и следил, как солнце, на севере уже весеннее, щедро напитывает их. Он лежал без движения, тщетно стараясь собрать себя по кусочкам, чтобы начать новый день.