Марьина исповедь

Недоумение переросло в неописуемую радость. Возвращаясь к столу, он уже благодарил бога, что всё обошлось, ещё не задумываясь над тем, что здесь какой-то подвох и что этот розыгрыш неспроста. Незнакомца за столом уже не было, и это тоже обрадовало Гирина. Он вылил остатки водки в рюмку, выпил, потянулся за шляпой, чтобы встать и уйти, но тут обнаружил, что шляпы на столе нет.

Незнакомец

Ты уже понял, мой догадливый Читатель, что шляпа ушла вместе с незнакомцем, вернее, её увели, она же дама. Как только Аполлинарий Матвеевич удалился к телефону-аппарату, незнакомец без лишней суеты, прижав одной рукой шляпу к груди, со спокойным лицом подошёл к половому.

– Передайте, пожалуйста, моему господину, что я захватил его шляпу и буду ждать на улице.

Поднимаясь по ступеням, он надел свой новый трофей, ступил на улицу и зашагал быстрым шагом, но вот незадача: едва он прошел метров тридцать, как на голову ему упал горшок с геранью. Удар был до того неожиданный, что он, даже не успев вскрикнуть, упал на колени, а потом, немного задержав туловище, влепился лицом в тротуар. Стали сбегаться прохожие. Дворник, сколько есть сил, свистел в свисток, раздувая щёки. Улица ожила, почти одновременно подъехали два извозчика. Не заставил себя ждать и городовой, он чинно шагал навстречу своим обязанностям, засунув большой палец правой руки под ремень, и выражал само спокойствие. Это был высокий детина с форменными усами и бляхой на груди. Дворник подбежал к нему и что-то невпопад докладывал.

– Обычное дело, – ответил городовой, подходя к незнакомцу. Наклонившись, послушал пульс на руке, потом на шее, снял фуражку и произнес: «Отошёл, горемыка», – глубоко вздохнув, перекрестился.

– Это, несомненно, убийство, – категорично заявил худощавый старичок в очках, отчётливо выговаривая каждый слог в слове «несомненно», – вы посмотрите, ему на голову кинули вот эту железную шайбу.

Рядом с незнакомцем лежали осколки разбитого горшка с остатками цветка, шляпа и чугунная шайба. Городовой посмотрел наверх: на четвёртом этаже не хватало пятого крайнего горшка с геранью, окно было закрыто и зашторено.

– Да нет же, – рассуждал городовой, – цветок ветром сдуло, а грузы такие у жестянщика можно купить на рынке, дабы вес у горшка потяжелее был, чтоб этим же самым ветром и не сдуло. На краю стоял, вот и упал. Да и шайба вся в земле. Обычное дело.

– Но как же, господин полицейский, – не унимался старик, – ветра-то нет.

– А вот сейчас дуну разок, чтоб тебя сдуло, и будет ветер, – осерчал городовой, – кто-нибудь видел, что вот энтому господину горшок на голову кинули? – Все отрицательно покачали головой. Он посмотрел на дворника, тот тоже развёл руками. – Я же говорю, обычное дело. Может, кто-нибудь его знает? – ответа не последовало, и городовой начал обыскивать незнакомца. Кроме часов на цепочке да 30 копеек, ничего не было. – Не густо, ни одного документа.

И так как нам, мой разочарованный Читатель, не удалось познакомиться с этим человеком в трактире, тут уж ничего не поделать, имя его навсегда останется тайной. Видимо, на роду ему так написано: уйти из нашего рассказа незнакомцем.

– А шляпа? – осторожно выкрикнул старик.

– Что шляпа? – злобно зыркнул на него городовой.

– На шляпе может быть имя написано, посмотрите внутри, – настаивал старик.

Городовой поднял шляпу, внимательно осмотрел её и обнаружил под внутренним бантом визитную карточку.

Аполлинарий Матвеевич Гирин

Надворный советник

Старший контролёр судебных производств по городу Санкт-Петербургу

переулок Банный дом 6

– Вот тебе, бабка, и Юрьев день, – выпрямился городовой – человек-то знатный, а с виду не скажешь.

Извозчики, всё это время о чем-то жарко спорящие, ударили по рукам, и один из них удалился. Всё дело в том, что здесь пассажир особый. Если везти в больницу, да без сознания, то тройная плата полагается, ну а если преставился, то уже в похоронное бюро, а там ещё и поторговаться можно, сказать, мол, что другим отвезу, так вшестеро, а то и всемеро больше выложат. Городовой подозвал извозчика.

– Вот что, любезный, – сказал он, вытирая пот со лба, – отвезешь его высокоблагородие на Галерную 17, к братьям Лакрицким в похоронное бюро. Да скажешь, что от меня, Прохоров я, – внушительно произнёс городовой, – они укажут, где сгрузить. А я к полицмейстеру на доклад.

Ну что тут добавить. Кому-то жить, а кому-то умирать, и тот, кому достается первое, всеми силами старается эту свою жизнь сделать поярче, поинтереснее, как говорится, чтоб было и на хлеб, и на леденцы. В те времена это ещё называлось «Услуга за услугу». Не суди их строго, мой нравственный Читатель: и извозчик, который выторговал поездку у своего коллеги, и городовой Прохоров, который направил извозчика в нужное ему ритуальное бюро, конечно же, не бескорыстны, но они обычные люди своего времени.

Дворник с извозчиком погрузили тело незнакомца в коляску, предварительно подвязав ремнём и положив рядом шляпу. Извозчик тронулся в своём направлении, городовой в своём, а дворник проводил их скучным взглядом, расставил широко ноги и, опершись на свою метлу, продолжил дремать с открытыми глазами.

А тем временем

Первым делом Аполлинарий Матвеевич позвал полового, и так как подошло время оплаты, тот с застывшей улыбкой подбежал к гостю.

– Ваше сиятельство желает расплатиться?

– Наше сиятельство, – прошипел Гирин, – хотел бы прежде всего знать, где его шляпа? – он нервно стучал пальцами по столу.

Половой удивлённо захлопал глазами: «Вашу шляпу забрал ваш извозчик».

– Какой извозчик? Зови-ка ты мне хозяина, – вскипел Аполлинарий Матвеевич, – вижу-с, с тобой, дураком, каши не сваришь.

Через минуту появился трактирщик, коренастый бородач низенького роста в косоворотке и в канцелярских нарукавниках.

– Уважаемый, хочу принести Вам свои глубочайшие извинения. Мы готовы…

– Но он же, – перебил его половой, – он спустился, сказал, что ваш извозчик, потом спросил, где у нас телефон, а после вернулся и сел за ваш стол.

– Замолчи, придурок, – трактирщик хотел ударить полового по затылку, но достал только до шеи, – у нас такой случай впервые.

Тут уж трактирщик слукавил: всегда была договорённость между ворами и хозяином заведения. Хозяин получал свой небольшой процент, а воры спокойно работали; если мужики вора ловили, то били нещадно, но трактирщика он не выдавал. Знали мужики: пьёшь, держи шапку в руке, а кошель в голенище. И всё равно, где пьяный, вору работы непочатый край. Но то мужик, а тут дворянин, и таких договорённостей не было.

Гирин встал и посмотрел на трактирщика сверху вниз.

– Мы готовы всё возместить, – съёжился трактирщик, став ещё меньше, – если хотите, можете взять мой котелок, он почти новый.

– Да ты знаешь, кто я такой, – взревел Аполлинарий Матвеевич, – чтоб предлагать мне свой вшивый котелок. Да я тебя… – но быстро осёкся: популярность в таких заведениях ему была не нужна, он оправился и пошёл на выход.

– А за обед? – осторожно спросил половой.

Тот даже не повернулся, в нём всё кипело. Конечно, трактирщик мог бы ему сказать, что через час его шляпу можно будет увидеть в квартале отсюда, в магазине подержанной одежды, он сам две недели тому назад купил там свой котелок, но зачем было создавать лишнюю проблему? Выйдя на улицу без шляпы, Аполлинарий Матвеевич почувствовал себя практически голым. Справа, в нужном ему направлении, стояла толпа людей, извозчики. Чтоб не привлекать лишнего внимания, он повернул налево. Благо, что в те годы в Санкт-Петербурге было много шляпных магазинов. Пройдя несколько улиц, он нашёл нужный ему магазин и, уже выйдя из него в новенькой шляпе, подумал: «Нервы ни к чёрту. Хорошо, хоть пятница сегодня. После службы сразу в ресторан».

Переулок Банный, дом 6

По набережной Фонтанки шли два молодых человек, звали их Абрам Натанович Лакрицкий и Арон Натанович Лакрицкий. У одного из них в руках была украденная шляпа Аполлинария Матвеевича. Как ты уже понял, мой догадливый Читатель, это были братья Лакрицкие, владельцы похоронного бюро «Светлый путь», куда был доставлен наш незнакомец. Одеты они были как два столичных франта, как говорится, с иголочки, и хоть обшивал их дядя Мойша Либерман, отличие от парижских костюмов было незначительное. Дядя Мойша шил лучше.

Своим нарядам они уделяли большое внимание, так как считали, что по внешнему виду продавца можно определить уровень продаваемого им товара. В остальном жили они очень скромно, нет, даже очень-очень скромно. В жёны взяли себе двух сестёр-близняшек и, прежде чем сделать им предложение, серьёзно подошли ко всем вопросам экономии. Здесь было много приоритетов: один день рождения на двоих, один подарок на день рождения для тёщи. Они даже визитную карточку заказали единого образца, не вписывая полностью имени и отчества, а только инициалы. Солистом в этом дуэте был Абрам, Арон играл вторую скрипку, но струны этой скрипки заставляли таять даже ледяные сердца.

Остановившись на углу Банного переулка, Абрам огляделся и произнёс: «Пришли». Арон достал луковицу, разрезал её карманным ножом и, поднеся к носу, стал вдыхать луковые пары. Делал он это с таким видом, как будто эта процедура доставляла ему неимоверное удовольствие, при этом осматривал исподлобья улицу. Через несколько минут он уже не мог открыть глаз, слёзы застилали их. Обильно высморкавшись, Арон одобрительно кивнул, и братья двинулись дальше.

На втором этаже нашли табличку с надписью: «Гирин Аполлинарий Матвеевич». Дверь открыла горничная.

– Прошу прощения, здесь ли живёт Аполлинарий Матвеевич Гирин? – спросил Абрам, потом осёкся, – извините, вернее, проживал?

– Какое горе, мадам, какое горе, – запричитал заплаканный Арон.

– Что вам угодно, господа?

– Мы бы хотели поговорить с кем-то из близких родственников. Есть ли кто дома? – спросил Абрам.

– Есть, Эмма Христиановна, супруга Аполлинария Матвеевича, – сухо ответила горничная.

– Мы бы хотели с ней пообщаться, передайте ей мою визитную карточку, – и Абрам протянул братскую визитку.

Когда они вошли, Эмма сидела в столовой.

– Здравствуйте, госпожа Гирина, – сказал Абрам.

– Какое горе, мадам, какое горе, – опять запричитал Арон.

Эмма не проронила ни слова, она сидела как вкопанная, только изредка моргая.

– Мы принесли вам прискорбную весть: сегодня пополудни ваш супруг ушёл в мир иной. – Абрам закатил глаза к небу. – Нелепая, незаслуженная смерть для такого человека, на него случайно упал огромный цветочный горшок. Какая неосторожность. Мы принесли вам его шляпу, остальные вещи мы отдадим вам после того, как переоденем усопшего.

– Примите наши соболезнования, – Арон сморкался в платок и всхлипывал.

Эмма взяла шляпу, внимательно разглядела её и положила на стол. Спокойствие её объяснить было просто: по характеру она была в мать, аккуратную и рассудительную уроженку Северной Германии.

– Полиция уполномочила нас заняться процедурой погребения, – продолжал Абрам и, выдержав незначительную паузу, добавил: мы самое лучшее ритуальное бюро в городе.

– Да, мадам, это правда, – добавил Арон и зарыдал.

– А что вы плачете, – вдруг вышла из ступора Эмма, – вы что, знали моего мужа?

– Нет, мадам, – ответил за Арона Абрам, – но нам чужое горе всегда как своё родное, а брат мой весь в нашу маменьку, очень сентиментален.

Арон понял, что с рыданием он немного переборщил, и затих.

– Процесс похорон очень трудоёмок, мы понимаем, как вам сейчас тяжело, и готовы взять на себя все хлопоты, – продолжил Абрам. – Усопший был большим начальником, дворянином, и похороны должны быть соответствующие. На похороны придёт весь свет Петербурга, коллеги по службе, а может быть, и сам господин министр. Мы подготовили список необходимого, достойный человек должен и уйти достойно, – он протянул Эмме список с выведенной в конце цифрой.

– Уважаемый, как вас там? – широко открыв глаза, спросила она.

– Абрам Натанович, – с лестной улыбкой наклонился к ней Абрам.

– За эти деньги я смогу поставить ему памятник на Малой Садовой, напротив министерства.

– Да, мадам, всё так дорого, так дорого, – вставил свои пять копеек Арон и опять высморкался.

– Но вы обратите внимание, – продолжал Абрам, – могила на Новодевичьем кладбище на двоих.

– А кто ещё умер? – испуганно спросила Эмма.

– А, так это для вас, – встрял Арон.

– Нет, мадам, – стал успокаивать Абрам, – вы неправильно поняли, это как бы на будущее.

– Не надо на будущее, – испуганно ответила Эмма, – я всё оплачу, но могила должна быть для одного.

– Спасибо, – довольно сказал Абрам, – похороны мы назначим на вторник, на 12-е июля, на 10 часов. Сегодня же дадим некролог и объявление с вашим соболезнованием в «Санкт-Петербургские Ведомости». Нам нужен аванс 50 % и парадный мундир вашего супруга.

Эмма позвала горничную.

– Даша, дайте, пожалуйста, господам парадный мундир Аполлинария Матвеевича, а деньги, – обратилась она к братьям, – я завезу вам завтра, с утра.

– Благодарствую, мадам, – растёкся в улыбке Абрам.

– А вы поплачьте, – сделав святое лицо, произнёс Арон, – это так помогает.

Раскланявшись и забрав парадный мундир, господа Лакрицкие удалились.

Ко́да

Аполлинарий Матвеевич вернулся домой около двенадцати, не нарушая пятничных традиций. Состояние его было, как говорят доктора, тяжёлое, но стабильное. Не включая света, он разулся и тихонько направился в кабинет. Проходя через столовую, задел стул. Эмма уже была в постели, но ещё не спала и, услышав движение предметов, подумала: «Дух вернулся, ещё девять дней бродить будет». Потом послышалось дребезжание стекла в дверцах буфета. «Завтра непременно нужно будет завесить все зеркала», – испуганно решила она и укрылась с головой. Гирин прошёл в свой кабинет. Диван был не застелен, как обычно по пятницам, но плед лежал на спинке. «Непорядок», – это последнее, что пришло ему на ум, и упав не раздеваясь, он заснул сном младенца.

Проснулся Аполлинарий Матвеевич в девять часов утра по двум причинам: часы настойчиво отбивали эту цифру и одновременно позвонили в дверь, в это время приносили субботнюю газету. Через несколько минут послышался ещё один звонок, горничная открыла дверь, в голосе её зазвучали весёлые нотки. «Кого это черти принесли в субботнее-то утро?» – подумал Гирин. Дверь закрылась. Ушли. Тишина. Можно было опохмелиться. Он встал, тихонько приоткрыл двери в столовую и увидел горничную, расправлявшую большой букет полевых ромашек у стола. Даша обернулась, тихонько по-девичьи вскрикнула и рухнула в обморок. «Вот те раз, – удивился Гирин, – испугал девку, нельзя так больше, крадучись». Подойдя к столу, он сначала взглянул на горничную, потом на букет и увидел в нём записку. Здесь сработало мужское любопытство. Записка была следующего содержания: «Дорогая моя Эмма, мои экзамены по траектории полёта были ещё в кадетском училище сданы на «отлично». Предмет успешно достиг своей цели, правда, пострадал горшок с геранью, но теперь Вы свободны. Посылаю Вам этот букет и надеюсь на вознаграждение. Буду ждать Вас у себя, как обычно, во второй половине дня. Ваш А.П.». Рядом возле букета лежала утренняя газета, и в глаза ему кинулась чёрная рамка «Жена и дети с чувством беспредельной скорби извещают родных и знакомых о кончине волею божьей АПОЛЛИНАРИЯ МАТВЕЕВИЧА ГИРИНА. Заупокойная обедня завтра в 9 часов в церкви Святого Димитрия, а погребение на Новодевичьем кладбище во вторник 12-го июля в 10 часов». Вчерашний вечер помнился ему смутно, только отдельными, яркими вспышками: ресторан, официант, вечерняя улица и темнота. Вопросов было много, но больше всего его интересовало одно: «Как оказалась на столе его украденная шляпа?»

Орден и брошь

Все наши чувства, ощущения и всё восприятие окружающего мира сходятся в конечном счёте в одной точке, которую мы называем – душа. Стартовый капитал, генетически заложенный свыше, ставит каждого из нас лишь на первую ступень широкой мраморной лестницы, которая уходит высоко в небо и называется процессом воспитания души. Преодоление каждой ступени этой лестницы требует немалого терпения и сил, бессонных ночей и размышлений. Шаг за шагом, поднимаясь выше и выше, мы открываем для себя огромный мир, полный красок и эмоций, он учит принимать решения и преодолевать страх, бороться с невзгодами и переживать отчаяние, питает нас своей энергетикой. Негатив мы аккуратно складываем в чёрные пакеты и оставляем на пройденных ступенях, а вот положительными эмоциями стараемся напитать всё, что нас сопровождает на подъёме, даря частички своей души не только людям, но и окружающим нас предметам.

Если быть достаточно наблюдательным, то можно заметить, что всякая вещь, которую мы делаем своими руками, получаем в дар или попросту приобретаем в магазине, не спешит даваться нам, сопротивляется, что ли, проявляет волю. И эту волю мы стараемся преодолеть, мысленно вступая с ней в контакт, создавая незримое присутствие живой тайны между предметом и человеком. За долгие годы эта вещь пропитывается нашей аурой, становится чем-то бесценным и, несомненно, одушевлённым.

– Не верю! – скажет убеждённый материалист.

– Да? Хорошо. А как же драгоценные камни, за которыми тянется целый шлейф смертей и исковерканных судеб, или известные картины: «Водяные лилии», «Поклонение волхвов», «Плачущий мальчик», закрепившие за собой дурную славу. То, что в этих предметах есть чья-то энергетика, сомнения нет, а значит, есть и частичка чьей-то души. Одна душа похожа на потрёпанную тряпку со сквозными дырами, от неё не жди ничего доброго, другая – на холст из белых чистых ниток, и грязь к ней не липнет. Ведь насколько же велика сила чудотворной иконы, писанной монахами и намоленной веками. Сможете ли вы назвать её «неодушевлённой»?

Добро, несомненно, мудрее и старше зла, а значит, и сильнее, мы храним его в наших оберегах и амулетах, зная, что в трудный час оно обязательно проявит силу. Поэтому ваше «Не верю!» звучит неубедительно.

Ящик №254

Кабинет, из которого её вынесли, чем-то напоминал один из залов дворца, в котором очень давно, ещё в пору далёкой молодости, ей уже приходилось бывать. Тот же длинный коридор с арочными окнами, та же ширина лестничных пролётов, те же люстры, только всё какое-то неживое, холодное. Нет, всё стало намного богаче и краше, но неживое. Раньше здесь витал дух хозяина, семейного очага, сейчас же пахло моющими средствами, имеющими неестественный фруктовый запах, и кошками, единственными постоянными обитателями этих стен. Человек, который бережно нёс её всю дорогу, открыл длинным ключом высокую дверь с надписью: «Хранилище №4». Войдя в комнату, развернул какую-то бумагу и, словно по карте, нашёл нужный ему шкаф. Выдвинув ящик под номером 254, он аккуратно положил туда принесённую вещь. Шаги удалились, хлопнула дверь и наступила тишина.

– Ушёл, ушёл, ушёл, – через какое-то время пронеслось шепотом из соседних шкафов.

– О, как хорошо, – сказал мужской голос справа и громко чихнул, – не до конца задвинули ящик. Хоть немного свежего воздуха и света. И опять эта проклятая пыль. – Было видно, как пылинки проникают в ящик через световую щель.

– Кто здесь? – спросила настороженно принесённая вещь.

– Не переживайте, сударыня, – ответил всё тот же голос, – в этом склепе нас только двое. Разрешите представиться: Императорский Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Моим кавалером был полковник Воинов Юрий Иванович. А Вы, как я понимаю, брошь?

– Да что ты понимаешь! Понимает он… – произнесла она с возмущением. Страх и новая обстановка говорили ей, что лучшее средство защиты – это нападение. – Я женское украшение, каких на свете больше нет. Я никогда ни с кем не делила своих подушечек и шкатулочек! И почему здесь такой сильный запах табака? Ужас! Я что, в ящике для сигар?!

– А Вы ещё та штучка, – обиженно произнёс орден, – послал же бог соседку.

– Соседку? Солдафон! – отрезала брошь.

– Змея, – спокойно парировал орден. Она на самом деле была украшением в виде змеи.

– Что?! – она начала задыхаться от ярости. – Хам!

Орден ничего не ответил. Послышалось шушуканье соседей: «Не приживётся. Сварливая старуха. Обидеть такую почтенную вещь. Нехорошо. Некрасиво. Неправильно».

Женская логика

С тех пор прошли три дня. Днём все обитатели хранилища вели себя тихо, а когда движения во дворце прекращались и за окном зажигались фонари, делились воспоминаниями и впечатлениями из прошлой жизни. Брошь упорно напрягала слух, но слышала только обрывки отдельных фраз, непонятно о чём рассказывающие и неизвестно от кого прилетевшие. Страх уже заменило спокойствие, а желанное одиночество – жажда общения. Освоившись на новом месте, она искала повод для разговора, но после такого начала знакомства найти нужные слова было не так-то просто, и в ящике по-прежнему царила тишина, лишь изредка нарушаемая чихающим по нескольку раз кряду соседом. Так, после очередного приступа, брошь решила прервать молчание.

– Лучше бы они закрыли ящик, – с волнением произнесла она, – я уже устала считать пылинки. Они так и норовят сюда залететь. А что ты молчишь? Я испугалась и наговорила каких-то гадостей, в конце концов, я дама, у меня всё зависит от настроения. – В голосе послышались капризные нотки. – Ну хорошо, если это так для тебя важно, извини.

– Типично женская логика, – промолвил орден, – я знаю, что была не права, но виноват в этом ты.

– Да. Я люблю в себе всё, в том числе и свои недостатки. А что здесь плохого? И не надо трогать женскую логику. Скажи, может ли дама за одну ночь прокутить всё своё жалование, или драться стенка на стенку, или сыграть в «русскую рулетку»? Всё это непредсказуемое безрассудство вы, мужчины, называете загадочной русской душой. И если в женской логике есть хоть какая-то логика, то в вашей загадочной душе её вообще нет. А впрочем, мне всё равно, согласен ты со мной или нет.

– Сударыня, если Вам всё равно, то к чему столько эмоций? – сказал спокойно орден. – И почему Вы постоянно обращаетесь ко мне на «ты»?

– Если женщина говорит, что ей всё равно, то как раз это ей и небезразлично. Ладно, если хочешь, можешь тоже обращаться ко мне на «ты». Я не против.

– Другого ответа я и не ожидал. – Немного помедлив, орден добавил: Век каждой награды короток, потому что у нас всего один хозяин. Лет десять я красовался на груди, после чего в карманы мундира обильно насыпали табаку и повесили в шкаф. Ненавижу запах табака, его из меня уже никогда не выветрить, а ещё у меня аллергия на пыль, поэтому и чихаю. Даже не знаю, сможем ли мы с Вами поладить? Как Вы думаете?

– Мне думать вообще вредно, потому что я могу и передумать, – она кокетливо улыбнулась. – Я пошутила. Конечно, поладим. Если есть с кем поговорить, молчание для меня – яд. Тишина порождает дурные мысли. Я же не знаю, о чём ты думаешь. Эти мысли начинают терзать меня, от этого можно и умереть.

– О, сударыня, Вам не страшен ни один яд, судя по Вашему характеру, Вам обеспечено бессмертие. Вы как та звезда, холодная и вечная.

– Да. В нас есть что-то общее. Жаль, что звёзды так далеки. Но порою, когда нам удаётся увидеться, я слышу, как мои камушки переговариваются с ними.

Идиллия

Их диалог, начавшийся с вечера, продлился до самого утра. Словно два вулкана, спавших долгие годы, вдруг проснулись и начали выплёскивать накопившиеся лавы эмоций, мыслей, воспоминаний. Сначала возникло чувство уважения, а позже ещё что-то, более важное и нужное, доселе для них неизведанное. Она уже привыкла к запаху табака, забыла их первую встречу и всё чаще стала беспокоиться о его здоровье. Он, почувствовав прилив сил, рассыпался при каждом удобном случае в комплиментах. Время, безнадёжно застывшее, качнуло маятник и стало набирать обороты, с каждым днём ставя всё новые и новые рекорды.

– Вы на самом деле очень красивы и понравились мне сразу. Был бы я помоложе, – мечтательно произнёс орден, – я бы доказал Вам всю чистоту моих намерений, а если бы кто-то встал на моём пути, я бы дрался с ним на дуэли.

– Да, с годами я только хорошею, и ты даже не можешь себе представить, сколько раз из-за меня дрались на дуэли. «Эта брошь многих сведёт с ума», – так сказал мастер, который меня изготовил, разглядывая напоследок. И в первый же день в Ювелирный дом вошёл почтенный господин: «Я бы хотел приобрести это украшение, но таких денег у меня в наличии нет». Он оставил задаток, а оставшуюся сумму пообещал завезти на следующий день, до полудня. Вскоре зашёл ещё один покупатель, офицер средних лет, и тоже пожелал приобрести меня. Ему отказали, но сообщили, что покупатель должен явиться до 12 часов и выкупить украшение. Он дождался почтенного господина и стал его всячески уговаривать предоставить ему возможность приобрести меня, но все попытки были тщетны. И тогда офицер, явно не желавший отступать, произнёс: «Я забыл представиться: Великий князь Сергей Михайлович Романов. Ни в коем случае не хочу злоупотреблять своим положением, но это украшение, – сказал он шепотом, – я приобретаю по просьбе самого Государя императора и, если Вы мне не уступите, я буду вынужден прибегнуть к более решительным мерам».