Защитники прошлого

Эйтан: (орет)       Молчать!

Эберхард изумленно смотрит на него и замолкает.

Эйтан:       Какой славный язык этот ваш немецкий. Такой категоричный.

С этого момента разговор приобретает менее эмоциональный и более информативный характер. И все же нам удалось узнать не так уж много. Эберхард утверждал, что еще в 1939-м году Тибетская экспедиция обнаружила в районе Шигадзе древние летательные аппараты, скрытые в потайной пещере. Про эту экспедицию в Сети ходили самые противоречивые слухи. Одни с пеной у рта утверждали, что эсэсовские отряды Шефера2 искали и нашли магические артефакты, позволившие впоследствии Гитлеру захватить Европу. Другие же с не меньшим энтузиазмом обвиняли первых в погоне за дешевыми сенсациями и утверждали что немцы не привезли из Тибета ничего, кроме нескольких облезлых шкур яков. У сторонников теории конспирации не было, разумеется, никаких серьезных доказательств. Их противникам, в свою очередь, никак не удавалось объяснить, зачем готовящаяся к войне страна финансировала недешевый поход за сомнительными трофеями. Смущала также завеса секретности вокруг этого мероприятия и тот факт что все без исключения его участники были эсэсовцами. И вот теперь давно умерший немец рассказывает про найденные той экспедицией таинственные машины. У него сейчас начинался 43-й год ХХ-го века, переломный год большой войны. Что же происходило в это время на фронтах, полыхающих в Европе, Азии, Африке и Океании? Кое-что я знал. Итак, февраль 1943-го. В Африке из последних сил огрызается "Лис пустыни" Роммель, на Тихом океане завершается битва за Гуадалканал, останавливая японскую экспансию, а в ставке Гитлера под Винницей готовят операцию "Цитадель", последнюю инициативу Вермахта на Восточном фронте. Эберхард был осведомлен не хуже меня и, даже не зная итогов битвы на Курской дуге, понимал, что это начало конца. Понимал это не он один. Возможно, сам Гитлер многого еще не осознал и ему поддакивали вояки Вермахта, по старинной прусской традиции не интересуясь политикой или делая вид что не интересуются. Зато кое-что не то понимали, не то чувствовали другие, более реалистичные нацисты. Они-то, по утверждению Эберхарда, и собирались вытащить последнюю карту из своего не слишком чистого рукава. С трудом сдерживая панику, он доказывал что эти древние аппараты и оружие, которое они несут, способны переломить ход войны. Наверное, соглашался он, Германия все равно будет повержена, но количество жертв будет ужасно, война продлиться еще долгие годы и человечество никогда не оправится от ее последствий.

Это звучало как очередной темпоральный бред, но я пару раз уже сталкивался с таким "внизу" и чувствовал пятой точкой что, по меткому выражению Винни-Пуха, "это ж-ж-ж неспроста". Кроме того, Рои произвел туманные расчеты, основанные на настолько засекреченных замерах, что даже я почти ничего не знаю о них, кроме самого факта их существования. Так вот, эти расчеты показали, что в 1943-м действительно назревает (не говорите "назревал", это технически некорректно) очередной темпоральный катаклизм. А где катаклизм, там и ваш покорный слуга. Не случайно ведь, с подачи программиста Виктора, меня за глаза, а иногда и в глаза, называют "клизмой для катаклизма". Хорошо хоть, что не все в лаборатории знают русский, а на иврит этот сомнительный каламбур, к счастью, не переводится.

Короче, Эберхард потребовал помощи и согласился принять наш десант. Кем он посчитал Эйтана и Рои? Это было неясно и они предположили, что немец считает их агентами англо-американских спецслужб. Спросить его они не сообразили, а теперь было поздно, потому что он молчал. После первого сеанса он выходил на связь всего лишь еще один раз, мотивируя это тем что за ним следят. Была ли это паранойя?

– Не уверен – сказал австриец – В те времена Гестапо и СД весьма преуспели в тотальной слежке.

Интересно, откуда он это знает? Наверное, вопрос читался на моем лице, потому что он немедленно ответил:

– Я историк, специализируюсь по германской истории. Двадцатый век, Третий Рейх.

Я взглянул на него повнимательней. Янике-младший, если и был старше меня, то совсем ненамного. В истории Германии было много интересного. Здесь и Крестовые походы, Тевтонский орден, Мартин Лютер, Фридрих Великий, наполеоновские войны, Бисмарк. Чего только не происходило в лесах между Одером и Рейном. Какой восхитительный простор для историка. Так нет же, ему понадобился именно Третий Рейх, нацистская Германия.

– Нет, я не мазохист – улыбнулся австриец.

Он что, мысли читает?

– Кстати, если не вы против… – он еще раз улыбнулся – Меня зовут Карстен.

Ну и прекрасно, мое имя он уже знает и я попросту кивнул, изобразив кривоватую улыбку. Интересно, что бы по этому поводу сказал его прадед? А, да ну его в болото! Как бы то ни было, мне следовало готовиться к заброске. Это, в свою очередь, предполагало безвылазное сидение в сети и короткие вылазки из нее для консультации с ничего не подозревающими специалистами. Хотя, в данном случае подходящий специалист был уже здесь. Тем лучше, потому что подготовку не следовало затягивать, впрочем, сие было совсем неочевидно несведущему человеку. Казалось бы, не все ли равно, забросят ли меня завтра или через год, ведь я все равно попаду в то же самое место на оси времени. Но Рои считал, что взаимоотношения времен намного сложнее, чем нам кажется. По его расчетам, расщепления реальности, которые мы называли катаклизмами, были в чем-то подобны "Шредингеровскому коту": единожды обнаружив их, мы невольно запускаем некий механизм, "вклинивающий" такой катаклизм в нашу реальность. Чем больше времени проходит после обнаружения неприятности, тем глубже она вклинивается в реальность и тем сложнее, если и вообще возможно, ее устранить. Разумеется, наш физик приводил убедительные доказательства, вот только их никто не понимал. Но толстяку мы верили, поэтому медлить не следовало.

– Георг Эберхард, студенческое прозвище – Кабан Юрген3 – начал австриец.

Говорил он, разумеется, по-английски, поэтому эту игру слов ему пришлось объяснить.

– Ни в архивах, ни в Сети нет никаких сведений о необычном коммуникационном приборе – так Карстен назвал Зеркало – Так как вы подозреваете, что такой прибор не мог быть создан с помощью конвенциональных на то время технологий…

– Карстен, а нельзя ли не столь занудно? – нагло перебил его я.

Эйтан, незаметно для австрийца, подмигнул мне.

– Можно – в серых глазах австрийца зажглись веселые огоньки.

Это неожиданно напомнило мне такие же серые глаза верховного жреца и удивление в этих глазах перед тем, как я его убил.

– Итак – торжественно объявил Карстен, искоса поглядев на меня – Эта хрень была создана неизвестно когда и неизвестно кем.

Новый Янике начинал мне нравиться. Эйтан тоже одобрительно кивнул.

– Но наш Кабан не возник из ничего, про него еще кое что известно, помимо имени и студенческой клички. Он родился в ноябре 1901 года в Потсдаме, там же окончил гимназию, а потом и Гейдельбергский университет по специальности “археология". Немаловажно отметить, что в те же годы там учился небезызвестный Отто Ран и, полагаю, они были хорошо знакомы. Похоже, они поддерживали знакомство на очень серьезном уровне, по крайней мере если судить по номерам их эсэсовских удостоверений. Если верить архивам, то эти два номера различаются только последними знаками. О чем это нам говорит?

Последовала пауза профессионального лектора. Он требовательно посмотрел на нас с Эйтаном, не дождался никакой реакции и продолжил:

– Очень любопытная фигура, этот Отто Ран. Говорят, он был просто помешан на катарском наследии. До 1932 года он роется в катарских развалинах вокруг Монсегюра и вдруг, ни с того ни с сего, французские власти обвиняют его в шпионаже и выдворяют из страны. Современники утверждают, что Ран искал Чашу Грааля… А что он нашел на самом деле? И что именно произошло во время Исландской экспедиции 1937-го года, в которой он участвовал? Кстати, наш общий друг, герр Эберхард, тоже числится в списках той экспедиции. Любопытное совпадение, не правда ли? Интересно, что после Исландии Ран попадает в опалу и его даже посылают в Дахау в качестве своего рода ссылки. Нет, не в бараки, разумеется, ведь он все еще член СС, а в качестве обслуживающего персонала. Но и этого оказывается для него достаточно и Ран покидает ряды СС. Вы представляете какое нужно мужество, чтобы официально выйти из СС? Еще до этого он был замечен в слишком вольных разговорах с иностранными коллегами и критических высказываниях о режиме. Неудивительно, что в марте 1939-го его нашли замерзшим насмерть в горах Тироля. Но нас больше интересует исландская экспедиция. Мне удалось нарыть в одном из архивов упоминание о происшествии в Гренландии, в котором погиб некто Хайнц Дункле. Запись в архиве намекает, не обвиняя в этом напрямую, что виновником, если не организатором смерти Дункле, является Отто Ран. Естественно, возникают многочисленные вопросы. Если Отто действительно был замешан, то зачем ему убивать своего напарника? Не пытался ли он скрыть нечто, чем не хотел делиться с другими эсэсовцами? Как именно погиб Дункле? Где был при этом наш Кабан? И, вообще, как исландская экспедиция оказалась в Гренландии?

Австриец обвел нас вопрошающим взглядом, как будто на самом деле ожидал, что мы раскроем перед ним все исландские и гренландские тайны. Думаю, он просто по-профессорски наслаждался своей властью над нашей скромной аудиторией. По-видимому, то что он увидел, его удовлетворило: рассказ прозвучал достаточно интригующе.

– Может быть наш друг Кабан сможет ответить на эти вопросы? – он хитро, по-ленински, прищурился – К сожалению, доктор Эберхард не рвется выходить на связь.

– Если Кабан не идет к еврею, то может еврею стоит пойти к Кабану?

Любого мусульманского правоведа (впрочем, раввина – тоже) такая аллюзия должна была привести в ужас, но, к счастью, кощунственную фразу Эйтана услышали только мы с австрийцем. Янике только неопределенно усмехнулся, а мне мгновенно подумалось, что нацистская Германия – не самое подходящее место для еврея. Я хотел было высказаться по этому поводу со всей своей израильской прямотой, но тут Эйтан предупреждающе поднял руку, поднялся из-за стола и подошел к окну.

– У нас проблемы – мрачно сказал он, выглянув в окно.

Мы с австрийцем тоже взглянули на улицу. Теперь лицо доктора выражало недоумение, а вот мне как раз все было предельно ясно: во дворе нервно парковалось хорошо знакомое мне оранжевое "Пежо". Что привело Аню сюда именно сегодня? Хотя я и не езжу в Явне каждый божий день (и слава Всевышнему, потому что тель-авивские пробки в буден день – испытание не для слабонервного), но все же меня довольно часто вызывают на работу и, по субботам, в том числе. Иногда мое присутствие требуется, чтобы объяснить дотошному историку разницу между огузскими и печенегскими оберегами, описать как была подстрижена борода князя Владимира, или набросать покрой платья царицы Эстер. Порой же я должен всего лишь появиться пред светлы очи очередного чиновника, местного или ООН-овского, которому Эйтан уже описал в завуалированной форме мои подвиги в тех местах и временах, в которых я никогда не был. В этом случае от меня требовалось многозначительно пожимать плечами в нужных местах и не болтать лишнего. Бывало и так, что Виктор или Рои консультировались со мной как с единственным пользователем их программного обеспечения. До сих пор все это не вызывало у Ани немедленного желания примчаться мне на помощь. Чем же эта суббота отличалась от иных суббот? Не сомневаюсь, что для моей любимой разница была ощутима, хотя, возможно, лишь на подсознательном уровне, и именно поэтому она оставила Лесю с бабушкой и понеслась в Явне. Я ее понимал…

У других мужья уходят утром в офис, а вечером открывают дверь и целуют жену в уютно подставленную макушку или нетерпеливо приоткрытые губы. У некоторых любимые отправляются в экспедицию или в дальнее плавание, но и эти разно или поздно откроют дверь и заполнят пустоту в груди. А что делать женщине, когда ее мужчина и отец ее дочери отправляется далеко вниз по оси времени? Тогда очень и очень нелегко оставаться спокойной, особенно если ты знакома не понаслышке с простыми, как хозяйственное мыло, нравами средневековья. Там ведь опасно, там могут и копьем пырнуть, просто так, шутки ради. А ведь есть же времена и более глухие, чем раннее киевское средневековье. Именно "есть", а не "были", иначе запросто можно и сойти с ума, попадая в то место, которого давно уже нет в твоем мире. Тут поневоле начнешь признавать озвученную Ведой и Рои концепцию одновременности прошлого, настоящего и будущего. Но разве это может успокоить мою Аню, когда я отправляюсь в такую древность, которая была "незапамятными временами" уже к моменту ее рождения? Ведь в тех темпоральных далях самым распространенным проявлением гостеприимства по отношению к чужеземцу было немедленное его обращение в рабство и один раз я уже это испытал, еще задолго до начала нашей эры. Вот и теперь ее привели сюда, возможно и смутные, но отнюдь не слабые предчувствия.

Моя любимая ворвалась в кабинет Эйтана грозная, как все природные катастрофы вместе взятые. Эйтан, который был с ней хорошо знаком, сразу это почувствовал и у него нервно заходили желваки на скулах. Он попробовал было что-то сказать, но моя супруга его опередила.

– Куда? – требовательно спросила она вместо приветствия.

Сейчас это была, конечно же, Ингимюнда.

– И в когда?

Моя единственная невольно цитировала меня. При этом обращалась она только к Эйтану, игнорируя меня и, по видимому, вовсе не замечая австрийца.

– Украина? – удивилась она услышав ответ Эйтана.

В ее время такой стране не существовало, но в современной Украине ей довелось побывать. Впрочем, в 1943-м Украины тоже не было, это был Советский Союз.

– 1943-й? – возмутилась она – Да вы все тут с ума посходили! Нет, никуда он не пойдет.

На меня она по-прежнему не смотрела, а Янике разумно молчал и как-то скукожился, наверное – мечтая исчезнуть. Где-то за стеной кабинета, в лаборатории, истошно взвыли зуммеры, сигнализируя о вылетевших предохранителях. .

– Прекрати, Ханна – скривился Эйтан – Так ты нам всю аппаратуру спалишь.

– Гори оно все синим пламенем! – проворчала Ингмюнда по-русски, немного остывая и стремительно становясь Анютой.

И тут только я сообразил…

– Позвольте! – я перешел на английский – Почему Украина? И что там делает наш доктор?

– Может быть мы его недостаточно хорошо поняли – вмешался австриец и Аня впервые обратила на него внимание – Но только он все время упоминает Винницу. А ведь это Украина, верно?

Аня за последние годы неплохо овладела английским и явно понимала все или почти все из объяснений австрийца. Мы все трое молча кивнули, хотя я сомневался что Эйтан знает, где находится Винница.

– Так вот – продолжил Янике – Под Винницей находилась ставка Гитлера, "Вервольф".

"Находится", мысленно поправил его я. Мне уже следовало настраиваться на заброску и пора было рассуждать так, как будто я уже "внизу".

– Наверное, Эберхард именно это имел ввиду.

– Винница или Ница, но так близко я его не пущу – заявила Аня.

Вот они, парадоксы времени… Жена моряка мечтает, чтобы он отправился в каботажное плавание, если, разумеется, она любящая жена. Жена космонавта мечтает о низкой орбите для него. Жена шахтера надеется на не слишком глубокую выработку. А вот моей любимой спокойней, когда я спускаюсь на пару тысяч лет вниз и чем дальше, тем спокойней, хотя я и не рвусь в каменный век. Она убеждена, что тем ниже я ухожу, тем легче меня вытягивать. Как она пришла к такому вывода, остается загадкой даже для Рои, но я подкоркой чувствую ее правоту.

Эйтан молчал, я тоже, и тогда она присела на краешек стула и беспомощно пролепетала:

– Как же он там будет совсем один? И война кругом…

…Когда Аня появилась в нашем мире и начала узнавать его реалии, мне предстояло заполнить десять веков истории, которые она пропустила. Откровенно говоря, я побаивался… Конечно, во все века проливалось немало крови, но орудия убийства изменились. В ее времена сражались мечами, копьями, а то и дубинами. А тут тебе и пушки, и пулеметы, и авиабомбы да ракеты, в том числе и с термоядерной боеголовкой. Количество жертв в теперешних войнах уже исчислялось миллионами, а разрушенные города не были чем-то необычным. Но, вроде бы, обошлось. Нельзя сказать, конечно, что кинокадры мировых войн она просмотрела совсем уж спокойно. Были и расширенные в испуге глаза, были и побелевшие костяшки пальцев на подлокотнике кресла, были и слезы. Но шока не было. Она заметила мое волнение и тихо сказала: "Война была омерзительной всегда, изменились лишь средства". Потом она подумала и добавила: "Зато теперь можно не видеть глаза человека, которого ты убиваешь…" Я вспомнил убитых мною на средневековой киевщине соловьевцев и свои ощущения после этого Не знаю, было бы мне легче, если бы я видел их только в прицел винтовки? В общем, Аня неплохо представляла себе Вторую Мировую.

– Я пойду вместе с Арье – заявил вдруг Янике-младший.

Это прозвучало настолько неожиданно, что у нас отнялся дар речи. Первым опомнился Эйтан.

– Это очень опасно – осторожно сказал он – Как вы планируете вернуться?

– Так же как и Арье – удивленно сказал Карстен – Он же возвращается.

– А вы знаете, как именно он возвращается? – спросил Эйтан.

Этого не знал никто за пределами нашей лаборатории и не только из-за завесы секретности. Я подозреваю, что даже Рои, при всей своей болтливости, не решится озвучить идею Л-энергии, справедливо опасаясь насмешек ученого сообщества. По его утверждению, физики были еще консервативнее лингвистов.

– Вы не сможете вернуться так, как Арье – категорически заявил Эйтан – Скорее всего, вы не сможете вернуться совсем.

Австриец задумался.

– Я все равно должен пойти – решительно сказал он – Арье пропадет там один без знания немецкого и без знания реалий того времени.

Что-то еще явно было недосказано. И мы с Аней и Эйтан это почувствовали и вопросительно уставились на Янике. Он смущенно пожал плечами.

– Ну… Как вам сказать… – промямлил он и закончил неуверенно – Наверное, это мой долг, что ли? Как историка и… как немца.

Похоже было, что он стесняется пафоса этих слов. Так вот оно что! Пресловутое чувство вины! Нашему поколению это уже не знакомо, а ведь еще моя мама вздрагивала при слове "немец" и ее сверстники играли в "наших и немцев". Прошу заметить, не "фашистов", а именно "немцев". Мы не стали напоминать ему, что он не совсем немец, даже совсем не немец: наверное это было сейчас неважно. Аня подошла и молча поцеловала его в щеку, заставив покраснеть. А меня легонько, совсем почти незаметно, кольнула ревность. И только тут я сообразил, что австриец говорит на иврите. Это был тот еще иврит, с жутким акцентом и с коверканием слов всюду где это только возможно. Но все же это был вполне понятный иврит, а жуткими акцентами в нашей стране трудно кого-то напугать. Мы с Аней недоуменно уставились на него. Австриец пожал плечами:

– Я около года прожил в кибуце Алоним как волонтер: собирал авокадо и работал в курятнике. А что, я так плохо говорю на вашем языке?

– Нет, вовсе неплохо – машинально ответил я, думая о другом.

По моему, Эйтан втайне наслаждался моей растерянностью.

– Все, на сегодня хватит – сказал он – Вам нужно еще готовиться к заброске.

При слове "заброска", Анюта, которую я обнимал за талию, заметно вздрогнула.

– Вы поедете через Тель-Авив? – спросил Янике – Можете меня подбросить?

Я кивнул. Этот историк сумел меня заинтриговать, хотя я и не смог бы объяснить, что такого таинственного в том, что немец или австриец был волонтером в кибуце или в том, что историк рвется в изучаемое им прошлое. И все же было во всем этом нечто загадочное. По крайней мере так мне подсказывало предчувствие, а своим предчувствиям я привык доверять.

…Оранжевое "Пежо" мы оставили в Явне и ехали сейчас втроем в моем верном "Хендае". Ашдодское шоссе в сторону севера было полупустым по случаю раннего субботнего часа: семьи с детьми еще не начали возвращаться домой из загородных прогулок. Даже на огромной развязке Ганот не было обычных пробок.

– Тебе куда? – спросил я Карстена.

– У меня встреча в Яффо – ответил он и, после некоторого колебания, предложил – Хотите со мной?

– А это удобно? – осторожно спросила Аня, но было заметно, что ее разбирает любопытство.

– Вполне – ответил он – К тому же, нам с Арье надо начать притираться друг к другу. Потому что… Ну вы же понимаете.

Я понимал, Аня тоже. Мне вскоре предстояло попасть туда, где единственный, кому я смогу довериться, будет этот немец… Этот потомок нацистов и антисемитов, собиравший авокадо в Галилее и говорящий на иврите. Правда, он не немец, а австриец. Тут я вспомнил, что Гитлер тоже был австрийцем и мне стало муторно на душе. Со мной такое бывает время от времени, как правило – от растерянности. Аня, разумеется, что-то почувствовала и прикрыла своей мягкой лапкой мою руку на руле.

В Яффо было негде яблоку упасть: орды туристов рвались в порт и в старый город, но блошиный рынок, к счастью, был закрыт по случаю субботы. Поэтому мне удалось запарковаться в переулке под дверью запертого на выходные гаража. Мы поплелись за Карстеном, который неуверенно свернул за угол, потом за другой, проверил что-то на своем телефоне и через пару минут вывел нас к скромному кафе. За одним из трех круглых пластмассовых столиков "под мрамор" сидела женщина, нервно вертя в пальцах левой руки незажженную сигарету. Правой рукой она также нервно помешивала ложечкой свой "капучино".

– Извини, Майя – сказал Карстен – Мы немного опоздали.

– Я заметила – ответила женщина – Это жизнь в Израиле плохо на тебя повлияла. Нет чтобы научиться чему нибудь хорошему… Ну здравствуй, Янике.

Они обнялись, а я присмотрелся к Майе. Она выглядела типичной израильтянкой со слегка грубоватым обветренным лицом выходца из сельской местности. Во всем остальном Майя напоминала некую усредненную жительницу Тель-Авива, которые за последние десятилетия стали все больше походить на обитательниц Вены, Рима или Мадрида. Длинное светло-серое дизайнерское платье сидело на ней идеально, а прическа в стиле "каре" делала честь салону красоты в котором была выполнена. Черная туфелька на небрежно покачивающейся левой ноге показывала острый модный носок из-под платья. Пестрый неброский шарфик удачно прикрывал шею, на которой могли бы обнаружиться и морщины, так как Майя была, похоже, лет на десять старше Карстена.

– Это Арье и Анна – представил нас австриец – Познакомьтесь с Майей Тайеб.

– В девичестве – Белобржецкая – строго подчеркнула Майя – Моим дедом был Карстен Белобржецкий.

Видя наше вежливое недоумение, она поначалу чопорно поджала губы, но тут же разъехалась в широкой израильской улыбке:

– Ну вы и даете! Это же знаменитый Карстен Белобржецкий. Нашего Карстена назвали в его честь.

Чем этот Белобржецкий был знаменит, мы с Аней так и не узнали, а спрашивать было неудобно. Наверное, на наших лицах читались многочисленные вопросы и Майя ответила на один из них:

– Наши семьи, Белобржецких и Янике связаны между собой практически родственными узами, хотя и не кровными.

– Еще не хватало, чтобы эсэсовцы были связаны с евреями кровными узами – проворчал Карстен.

– Это ты сейчас о чьей чистоте крови печешься? – ехидно спросила Майя.

При этом она мягко прижала своей ладонью ладонь Карстена. Австриец усмехнулся:

– Не надо было тебе рассказывать про моего прадеда. Теперь ты мне всю плешь проешь.

– С твоей шевелюрой тебе это не грозит. Вот что значит – арийская кровь.

– Перестань, Майка, ты нарываешься. Может ты дашь, наконец, людям сесть.

Было похоже на то что между ними действительно было родство, если даже и не кровное. Когда мы с трудом разместились за маленьким столиком и заказали себе кофе, Карстен спросил:

– Ты принесла то что я просил?

Майя пожала плечами:

– Принесла… Только зачем тебе? Ты же ее уже видел… Если хочешь, я ее оцифрую и пришлю тебе.

– Может быть… Попозже… А пока что, просто покажи.

Майя еще раз пожала плечами и достала из сумочки коричневый конверт. Потом она осторожно, двумя пальцами, вытащила из конверта его содержимое и протянула Карстену. Это была старая фотокарточка с потеками желто-коричневых пятен спускающихся с торцов на тыльную сторону, ту что была видна нам с Аней. Изображение же было повернуто к Карстену и мы его не видели. Но это была именно старая фотография, подобная тем, что моя мама хранит в старинном альбоме. Мне до него не разрешается дотрагиваться и приходится довольствоваться оцифрованными копиями. А вот Лесе, почему-то, позволяется перебирать листы этого альбома и иногда я даже немного, совсем немного, обижаюсь.