Каменный престол. Всеслав Чародей – 4

– Давай!

Рёв турьего, с серебряной оковкой рога, прорезал не по-осеннему горячий застоялый воздух.

Земля дрогнула от согласных ударов двенадцати тысяч конских копыт.

Прянули почти три тысячи конных степных воинов, блистая нагими клинками, со свистом взлетела туча лёгких острожалых стрел.

Ринулись в самую коловерть боя, в блеск стали, в ржание оскаленных конских пастей, в хрип и мат, в бешеный рёв хриплых мужских глоток.

– А-а-а-а!

– Руби!

– Режь!

– Мать!

– Продали!

На том берегу Альты хан Шахрух коротко усмехнулся, теребя себя за бороду, отыскал взглядом туг Атрака.

Сын был жив.

И они победили!

ГЛАВА ВТОРАЯ

ИГРА ДВУМЯ ЩИТАМИ

1

В янтарном пиве плавали мелкие вощинки. Воевода повёл носом, принюхиваясь – не пахнет ли воском. Воском не пахло. Пахло пивом и чуть-чуть мёдом. В последнее время холоп на поварне наладился добавлять в пиво мёд. Понемножку. Вои поварчивали, но самому воеводе новый вкус нравился. Непонятно с чего, потому что по отдельности как пиво так и мёд он не очень любил. А вместе – вот поди ж ты…

Рогдай Славомирич подхватил со стола жбан, осторожно поднёс к губам, ухитряясь не пролить ни капли – наливать пиво вровень с краями и даже чуть с горкой было ещё одной страстью холопа, с которой воевода устал бороться. Тут уж ничего не поделаешь – иного такого мастера варить каши и жарить грядину, сидеть пиво и квасить квасы не то что во всём Дебрянске не сыщешь, а и в самом Чернигове поискать, пожалуй. Святослав Ярославич уже несколько раз намекал Рогдаю, что было бы неплохо воеводе продать своего холопа князю, но дебрянский наместник старательно пропускал эти намёки мимо ушей.

Но выпить пива без потерь Рогдаю сегодня было не суждено.

В сенях вдруг словно сам собой возник шум. Что-то загрохотало и обвалилось на пол, громогласно загукали голоса дворни. Рука воеводы дрогнула, пиво переплеснулось через край, он невольно дёрнулся, стараясь отстраниться. Отстраниться не получилось (за спиной была тёсаная стена гридницы), и вместо того, чтобы отодвинуться, Рогдай отодвинул руку. Пиво облило крашеную рубаху, и воевода, поморщась, шёпотом выругался. Поднёс-таки жбан к губам, сделал несколько глотков. Полегчало – после вчерашней попойки с дружиной и дебрянскими дедичами голова гудела.

Дверь, меж тем, отворилась, внутрь пролез теремной холоп.

– Гонец до тебя, воевода.

Рогдай несколько мгновений смотрел на холопа, словно пытаясь сообразить, чего ему надо, потом разом допил пиво, со стуком отставил опустелый жбан и спросил, словно холоп мог ему что-то ответить:

– Что, опять?

Гонец из Чернигова прискакал ещё позавчера, привёз приказ Святослава Ярославича подымать людей, конными, людными и оружными идти к Чернигову. Вчера дебрянские дедичи и бояре с оружными людьми стекались к Дебрянску, потом пировали с воеводой, справляли отвальную. На сегодня собирались выступать в поход.

При мысли о походе Рогдай поморщился, представив, как ему придётся качаться в седле, а боль будет плясать в затылке, колоть шилом в голову.

Может, у князя изменилось что, он и второго гонца прислал, сказать, что поход отменяется?

– Зови, – гонца нельзя было заставлять ждать, даже если он и не от князя. У гонцов неспешных дел не бывает, у них все дела – неотложные.

Холоп рванулся к двери.

– Постой!

Холоп замер у двери, положив руку на дверное кольцо, медленно повернулся лицом к воеводе. Рогдай спокойно встал из-за стола, отряхнул остатки пива с подола рубахи, подошёл к холопу вплоть и размеренно сказал ему в лицо, безотрывно глядя в испуганно расширенные глаза:

– Ещё раз пиво с горкой нальёшь – выпорю. Вник?

Холоп испуганно сглотнул и кивнул.

– Ну и добро. А теперь беги за гонцом. Распоряди на поварне, чтобы его покормили-напоили. И принеси мне переодеться, а то буду весь день с мокрыми портами ходить.

Гонец оказался не от князя.

Он нетерпеливо шагнул через порог из сеней, внеся с собой густое облако запахов – пахло горячей кожей, человеческим и конским потом.

– Ну? – бросил воевода, всё ещё стоя около стола в мокрых портах.

– Дедич Волкомир вести шлёт, – быстро сказал гонец, остановясь у самой двери и переминаясь с ноги на ногу. Было видно, что ему хочется по нужде, но пока не скажет с чем прислан, отвлекаться ни на что нельзя. В дороге, пока коней меняют – одно дело, а теперь, раз уже примчался, куда послан – зась. – Вятичи в силе тяжкой вышли из Чёрного леса и идут к Чернигову, не меньше полутысячи конных, да больше тысячи пехоты будет.

– Чего?! – изумился Рогдай, не веря собственным ушам. – Это у кого ж из вятицких владык оказалось столько войска, да и откуда?

Воевода выговорил всё это разом, словно гонец мог знать ответ.

А гонец и знал.

Усмехнулся криво и сказал, всё ещё нетерпеливо притопывая ногой по гладко тёсаному, выскобленному каменной крошкой полу:

– Да вроде корьдненский князь Ходимир, оборотнев зять. С ним от всей вятицкой земли полки. Он теперь у вятичей главный.

– Эвааа, – протянул Рогдай озадаченно. – Как это он их собрал? Они же друг с другом в жизни не сговорят, даже и против руси!

Похоже, сговорились.

– Грамота какая есть от дедича Волкомира?

– А как же, – гонец вытащил из калиты туго обмотанный смолёной бечёвкой берестяной свиток. – Вот оно.

– Добро, – грамота увесисто легла в ладонь. Воевода глянул на гонца вприщур и смилостивился. – Ладно, ступай. Отдохни, пива выпей, тебя покормят, холоп мой уже озаботился, я велел.

Гонец почти вприпрыжку скрылся за дверью, а воевода, поглядев ему вслед с лёгкой усмешкой, перевёл взгляд на свиток. Несколько мгновений разглядывал хитрый узел, залитый смолой с отпечатанным знакомым знаменом Волкомира. Он не спешил срывать печать или резать бечёвку – главное он уже услышал. Сейчас надо было решить, что делать.

Труба звонко разорвала тишину гулким рёвом. Топоча по половицам и ступеням сапогами и поршнями, бежали вои, лязгало оружие, скрипела кожа. Фыркая и раздувая ноздри, прядая ушами, били копытами кони, дико косились выпуклыми глазами, словно чуя грядущую кровь.

Рогдай Славомирич спустился с высокого крыльца, плотно и твёрдо ставя ноги на ступени. Остановился на нижней, дожидаясь, пока ему подведут коня, потом прямо с крыльца вдел носок сапога в стремя и рывком вспрыгнул в седло.

Оглядел столпившуюся на широком дворе дружину. Помедлил несколько мгновений, оглядывая ждущие лица.

Потом приподнялся на стременах и хрипло гаркнул:

– Орлы!

На дворе разом стало тихо, только фыркали кони, перебирали ногами – глухо стучали копыта. И от этой тишины воевода вдруг как-то смутился и сказал просто:

– У нас новый враг, орлы, – обвёл взглядом ждущие лица. – Мы не сможем помочь нашему князю бить половцев. Нам придётся защищать его владения от вятичей.

Лица стали непонимающими.

К угрозе от вятичей в Дебрянске привыкли. Так привыкают к назойливым мухам, к шуршанию крыс в подпечке – борись не борись, всё равно до конца не выведешь. Мухи будут лезть в лицо и жужжать над ухом, крысы – шуршать луковой шелухой и таскать крупу из сусеков, вятичи – угонять скот и топтать хлеба в порубежных вёсках, налетая мелкими ватагами. Половецкая угроза казалась гораздо опаснее.

– Так а чего ж, – протянул кто-то. – Дело привычное. Отгоним, побьём десятка два, да и к князю на помощь.

– Их не десятка два, – пояснил воевода Рогдай сумрачно. – Их почти две тысячи. Дедич Волкомир сейчас сюда отходит, отбивается от них, но у него сил мало, три сотни всего.

Тишина на дворе погибла, разорванная многоголосым возмущением и звоном оружия.

– Веди, воевода! – крикнул кто-то звонко, потрясая над головой нагим клинком – кто-то из вчерашних отроков, недавно только взявших в руки настоящий меч. Ну так и есть. Шварно и Неклюд, двое друзей, только на недавно войское посвящение прошли, на тот день, что язычники доселе Перуновым днём кличут.– Покажем лесным забродам, как половцам помогать! Взденем их головы на тын!

– Вы! – Рогдай безошибочно указал на отроков, даже вои расступились, словно открывая дорогу для указующего воеводского перста. – Шварно! Неклюд!

– Я, воевода! – крикнул Шварно с готовностью хоть сейчас мчаться сломя голову хоть на вятицкую межу, хоть на степную. – Что велишь?!

– Ты, Шварно, никакие головы вздевать на тын не будешь, – процедил Рогдай. – Ты у меня сейчас в Курск поскачешь, к воеводе тамошнему, помощи у него просить. Пусть людей собирает, и к Дебрянску идёт срочно! И моли бога, чтобы он не успел к Чернигову уйти, к Святославу Ярославичу, потому что тогда ты у меня до Корочуна будешь на конюшне навоз выгребать.

Смуглый светловолосый Шварно (жаркое летнее солнце одновременно залило его кожу загаром и выбелило беспорядочно спутанные вихры в чупруне) понурился, убирая меч обратно в ножны. И то остриём в устье не с первого раза попал. Вои начали сдержанно посмеиваться, уже понимая, что будет дальше, а приятель Шварна, приоткрыв рот, выжидающе глянул серыми глазами из-под короткого тёмно-русого чупруна.

– А ты, Неклюд, – всё так же сумрачно продолжал Рогдай Славомирич, – тоже поскачешь. Только не в Курск, а в Чернигов, князю весть повезёшь, что вятичи набежали. Может, тоже хоть сотни две воев даст.

Последние слова он договорил с сомнением, которое все тут же поняли. Угроза, против которой выступил Святослав Ярославич, была гораздо значимее, чем две тысячи вятичей. Тех дебрянские вои так и не могли воспринять как настоящего противника, с которым надо воевать взаболь.

– А в один и тот же город вас обоих посылать – всё дело провалить, – договорил воевода, с удовольствием глядя на вытянувшиеся лица обоих друзей. – Либо заколобродите где, либо с полдороги сбежите, Ходимира-князя ловить…

Те мгновенно вспыхнули оба, но их возмущение тут же пропало, утонуло в поднявшемся хохоте. Вои смеялись, хлопали красных, как варёные раки, отроков по плечам, и те постепенно понимали, что глупо обижаться на хорошую шутку, и что воевода на самом деле поручил им обоим важное и ответственное дело, какое вчерашним отрокам поручают редко, только от большой нехватки воев.

– А голов вражьих на ваш век ещё хватит, – закончил князь свои слова, всё ещё разглядывая обоих с удовольствием – так ярко они оба напомнили ему давным-давно оставшуюся где-то в прошлом молодость: Ярославли походы на печенегов, и ляхов и греков, лихие скачки на степной и вятицкой межах и лодейные сшибки на северных реках. Ишь, даже чупруны толком не отросли ещё, пояса носить как следует не научились, а уже головы собрались на тын волочь.

Орлы, да и только.

Два всадника вымчали из ворот Дебрянска. Одинаковые саврасые кони, одинаковые набивные доспехи, одинаковые кожаные шеломы с чупруном из конского хвоста на темени. Одинаково стучат подкованные копыта, выбивая пучки подсохшей пыльной травы.

За ближним лесом дорога раздваивалась, расходясь на Чернигов и Курск, и мальчишки остановили коней на перепутье. Смуглый Шварно бросил через плечо, неприязненно косясь в сторону Дебрянска:

– Ишь, отправил он нас. Ничего, воротимся, успеем.

– А давай, успеем, – поддержал Неклюд охотно. – Успеем до начала войны! И по голове вятицкой добудем!

Мальчишки весело переглянулись, потом Шварно протянул руку:

– Обещаю.

– Обещаю! – Неклюд хлопнул по протянутой ему ладони, потом решительно тряхнул плетью, подгоняя коня. Савраска взял с места вскачь, только пыль взвихрилась из-под копыт. Шварно несколько мгновений глядел ему вслед (ему можно было и помедлить слегка, Неклюда на треть дальше скакать, до самого Чернигова), потом тряхнул головой и тоже погнал коня по второй дороге, к Курску.

Надо было спешить.

2

Следы были отчётливо выбиты в густой траве – отпечатки копыт и подков видны были плохо, но вот наощупь их найти было легко. Да и трава примятая не даст уйти.

Богуш толчком руки сбил стёганый шелом на затылок, утёр пот рукавом. Осенняя жара не отпускала. Отрок облизал пересохшие губы, хотел уже ухватиться за вощёную кожаную баклагу, но вспомнил, что воды там осталось всего на пару глотков и передумал. Покосился на наставника – глядя на дедича Житобуда и не скажешь, что жарко, тому всё нипочём.

Три десятка всадников цепочкой тянулись по опушке леса. Напряжённо озирались, завязанные луки под рукой, ладони на рукоятях мечей и топоров. В любой миг можно было ждать нападения – свистнет из кустов тяжёлая стрела, засвистят в чаще разбойничьим пересвистом северские вои, рухнет на просеке подрубленное дерево… смерть на каждом шагу.

Вестимо, у дедича Волкомира людей осталось всего с дюжину, так говорили слухачи и лазутчики, они на три десятка «житобудичей» если и отважатся напасть, то одолеть не смогут. Но пощипать – пощиплют изрядно. И уйдут дальше в чащу.

Богуш невольно покосился в глубину леса, туда, где в густой тени бродили полупрозрачные солнечные пятна. Как бы не накликать – подумалось сдуру, и варяжко поспешно отворотился. И тут же замер, уловив краем глаза какое-то движение на широком лугу.

У подножия холма взвихрился и побежал вниз, к ручью, ветерок. Богуш вгляделся – узкое светлое полупрозрачное тело взметнулось вверх, заплетя траву в широкий пучок, мальчишка успел заметить мелькание тёмных волос. В следующий миг шевеление травы уже стихло, не видно было ничего.

Полевик.

Луговой дух.

Потаённый народец только так и можно увидеть, внезапно, краем глаза.

Житобуд вдруг остановил коня и поднял руку. Вои сгрудились вокруг.

– Дорога в лес поворотила, – сказал кто-то. – И след тоже.

– Всем наготове быть, – процедил дедич, глянул в чащу и невольно поёжившись.

И то верно.

Под деревья въехали медленно. Против ожидания, в лесу оказалось совсем не прохладно, хоть и в тени. Душно было.

На Богуша, вздумавшего было отъехать в сторону, дружно цыкнули сразу несколько голосов. Вятичи, сами лесовики и мастера засадной войны, отлично понимали, когда стоит перебдеть. Мальчишку загнали в середину дружины и заставили натянуть шелом пот самые уши, невзирая на жару.

– Жар костей не ломит, – наставительно бросил ему Житобуд, прихлопну ладонью по макушке шелома. – Вот проберёмся на место – будешь у меня седмицу за конями ходить у всей дружины, понял?

– Понял, – пробурчал варяжко недовольно. И то добро хоть, что не все три десятка – дружина Житобудова, а только полтора, остальные – княжьи люди.

И в этот миг сзади вдруг раздался пронзительный, с переливами свист. Человек так свистеть не может, – заполошно подумал Богуш. – А кто тогда?

Полевик!

Варяжко обернулся, приподымаясь на стременах, и успел увидеть, как из густой взвихрившейся травы подымается полупрозрачная горбатая и косматая тень – корявые руки свесились почти до земли, глаз не видно под длинными космами, сквозь тело видны трава и камни на склоне холма.

Полевик!

И почти тут же с пронзительным треском повалилось сразу два дерева – заранее подрубленные, конечно. Одно – впереди, и одно – позади. Медленно-медленно, потом всё быстрее, и наконец, грянулись с грохотом, ломая чапыжник и подрост. Шарахнулись, прядая ушами, кони. И почти тут же засвистели стрелы.

Волкомир!

Завыл лесным волком, заухал по-лешачьи Житобуд, прянул на коне к чапыжнику, прикрываясь щитом, с храпом повалился конь, щедро кропя кровью папоротники – подкосились колени. Но дедич уже прыгнул с седла прямо в ивняк, рубанул мечом с торжествующим воплем. Ринули следом и остальные вятичи, завертелась схватка в непроходимой гуще кустов. Рубились на мечах и топорах, в лесной тесноте, «житобудичи» ломились сквозь чапыжник тесно, плечо к плечу.

Двое дедичей сошлись лицом к лицу, ударили в щиты. Мелькнул перед глазами Житобуда злобный оскал Волкомира, жёлтые зубы бешено щерились в рыжей бороде, серые глаза недобро глядели из-под низкого края шелома. Сшибся оцел, высекая искры, по щиту Житобуда грянул удар, тяжёлый, словно скала. Но Житобудов меч уже летел в лицо северского дедича. Кувыркнулся сорванный ударом шелом, хлынула кровь на папоротники. Житобуд выпрямился, огляделся – дружина Волкомира погибала, последних северян вятичи добивали под огромной корявой берёзой.

Богуш не успел скрестить оружие ни с кем. Слишком всё было быстро. Он даже спешиться не успел.

От потоков крови на траве и кустах его слегка замутило.

Никогда до того война и смерть не подходили так близко, ни три года назад, когда «блюссичи» хотели убить его и посестру Сванхильд, ни потом, когда он вместе с «рогволодичами» гонялся по Волчьему морю за Мстиславом, ни в прошлом году, когда Ходимир схватился под Москвой сначала с Кучко́, потом с Мономахом.

На поляне всё ещё свистел и верещал полевик, и свист этот постепенно становился похожим на скулёж. Ишь, даже и нелюдь местная на их стороне, – подумал Богуш, устало, борясь с тошнотой. – Хотя чего удивляться – они здесь хозяева, и «волкомиричи» им дарили краюхи хлеба, когда шли на охоту и за грибами-ягодами. Вот и помогает нелюдь своим людям, знакомым.

– Кто-нибудь ушёл? – хрипло спросил дедич Житобуд, крупно сглатывая и дико озираясь, словно и он тоже впервой побывал в такой рубке.

– Никого, господине!

Из леса выбрались обратно на поляну. Резали дёрн топорами, рыли яму, выбрав ложбинку поглубже, укладывали тела северян, присыпа́ли землёй и заваливали дёрном. Проходили мимо костров, очищаясь от смерти.

Над поляной тянуло запахом жареного мяса, в котлах глухо булькала каша, вои грызли сухари, а немногие, у кого сохранился – жевали зачерствелый хлеб. Зашипело в ковшах добытое в усадьбе Волкомира пиво – стоило помянуть храброго противника, чтобы душа его там, за чертой, была спокойна.

Полевик угомонился, и только изредка глухо ворчал где-то поодаль, пока кто-то из воев не догадался и ему подбросить краюху хлеба с солью.

В костре потрескивали поленья, где-то в траве многоголосо верещали цикады. В лесу глухо и раскатисто ухала сова.

Житобуд зачерпнул ложкой кашу, дунул на неё, попробовал, осторожно вытянув губы, чтобы не обжечься. Прожевал, проглотил и одобрительно кивнул.

– Готово, парни.

Ложки весело застучали по краю котла – вои в черёд по старшинству метали кашу из котла. Скоро ложки заскребли по дну, добирая последние горки каши, и дедич, облизав свою ложку, привалился спиной к шершавому стволу берёзы. Отпил крупный глоток пива, почти опустошив чашу, и уставился невидящим взглядом в небо, словно звёзды считал.

Тошно было воеводе.

А с чего тошно – даже своим воям не расскажешь.

Эк ведь какую дурь выдумали князь Ходимир с Вадимом Козарином – половцев на помощь призвать. Пусть даже и против руси. Вестимо, с русью у вятичей давние счёты, кровавые и долгие, да только эту нечисть степную звать… да после них ведь места живого не останется.

Житобуд скрипнул зубами.

Не дело.

Дедич перехватил внимательный взгляд отрока. Богуш смотрел так, словно хотел что-то спросить, и Житобуд отвёл глаза в сторону, словно заметил где-то что-то любопытное. Дотошный варяжко мог и впрямь спросить, о чём это задумался воевода. Хоть отрок и значит «речей не ведущий», а только Богушу многое дозволялось.

– Спать пора, парни, – пробормотал Житобуд угрюмо. – Сторожим по очереди. По старшинству.

К утру спустился туман.

Длинными языками выполз из оврага и кустов, осел мелкими каплями на траве и листве, на лицах спящих воев.

Богуш проснулся внезапно, словно его кто-то толкнул в плечо или что-то шепнул в ухо. Несколько мгновений он оглядывался по сторонам, не понимая, что вокруг.

Ничего же нет.

И никого.

Костёр почти погас, легко дымили уголья, шипели капельки росы, горьковатый дымок щекотал ноздри. Опушка тонула в тумане, над которым остро высились верхушки елей и сосен. Под кустом с другой стороны костра сидел дозорный, время от времени поводя головой, оглядывая окрестности, словно мог что-то разглядеть в густой белёсой пелене.

А потом вдруг случилось ЭТО.

На северной опушке туман вдруг сгустился ещё сильнее, заклубился, словно кучевое облако, и превратился вдруг в огромную волчью голову. Нет. Не превратился. Он по-прежнему остался туманом, но это облако стало похоже на голову волка. Ну да, вон уши, вон пасть оскаленная, вон глаза…

В пустых глазах вдруг тускло засветились болотные огни, голова ожила, шевельнулась. Богуш понял, что вот сейчас он вскочит и заорёт, но почему-то этого не сделал. С места не двинулся. Продолжал сидеть, словно прикованный, зачарованно глядя на волка. Да такой волк с коня ростом!

А волк безотрывно глядел на него, потом едва заметно мигнул и качнул головой, словно приказывая – убирайтесь, мол, отсюда. И начал бледнеть и растворяться в тумане.

И только после этого Богуш содрогнулся и поднялся на ноги, продолжая смотреть на исчезающего волка. Страха, того, который охватил его вначале, не было.

Богуш был варягом. В его земле призраки и знамения были вещью настолько же привычной и обыденной, как шум моря за холмом или вот такой утренний туман. И половина легенд и сказаний рассказывали как раз о таком.

– Ты чего, варяжко? – услышал он вдруг голос. Дозорный, услышав движение, обернулся и заметил отрока. – Не спится?

Он не видел.

Волка – не видел. Хотя туман сгущался прямо перед ним, всего в каких-то десяти саженях.

– Волк, говоришь? – хмуро спросил Житобуд. Вои вокруг ухмылялись, едва сдерживаясь, чтобы не загоготать в голос – и то только потому, что дедич в самом начале заговора на поднявшиеся смешки зыркнул лютейше.

– Ну, – убито подтвердил варяжко. Он уже понял, что ему не верят и вряд ли поверят.

Однако Житобуд не спешил скалить зубы вслед за дружиной.

– Вот что, – поразмыслив сказал он, и дружина удивлённо притихла. – Идём дальше осторожно, на мягких лапах. И каждый шорох слушаем. Все поняли?

Ответом было изумлённое молчание. Варяжко поймал на себе пару косых недружелюбных взглядов и поёжился. Взгреют, – подумал он обречённо-весело. – Ну и пусть.

Нарвались они через десяток вёрст.

В узком прогале между двумя колками вдруг послышался свист, посыпались стрелы. Кони метнулись с диким ржанием, но вятичи уже разворачивались.

Назад!

Кони с тяжёлым топотом вынесли всадников на небольшой мыс у лесной речки. А позади уже свистели и гикали, неслись по высоким травам всадники, выли стрелы.

Русь!

– Русь! Русь! Святослав! – орали за спиной. Словно воскресли времена столетней давности, когда несокрушимые вои Святослава Игоревича Храброго бились в этих местах с козарами, печенегами и болгарами. Да и с вятичами, чего уж отмалчиваться.

Руси было не меньше двухсот. Против Житобудовых трёх десятков.

– Руби! – выкрикнул отчаянно дедич, спешиваясь. Сверкнула секира, врубаясь в ствол толстого осокоря, полетела щепа – и лесной великан с нарастающим треском повалился на дорогу. Богуш с трудом сдержал дурацкий смешок – сначала русичи валили деревья у них на пути, теперь они отгораживаются деревьями от руси. Всё, что можно, в военном деле придумано на долгие годы вперёд.

Грохнулось второе дерево, третье. Завал рос на глазах, щетинясь косо сломленными верхушками и сучьями, грозя зацепить одежду, опутать оружие, пропороть брюхо – хоть коню, хоть всаднику.

– Богуш! – крикнул Житобуд, оглядываясь. – Где ты есть, пасынче?!

– Тут я, – ответил варяжко, возникая рядом с наставником.

– Дорогу запомнил?!

– Запомнил, – обречённо ответил отрок, уже понимая, что его вновь ждёт всё то же – скачка через леса за помощью. Как прошлой зимой в Москве было. То же и здесь будет.

– Скачи навстречь князю Ходимиру, предупреди. Скажи, что мы тут дней пять продержимся точно, а потом, если не успеет, так пусть хоть отомстит за нас достойно. Понял ли?!

– Понял, наставниче.

– Ну, помогай тебе боги!

Богуш всхлипнул, вскочил в седло. Стрелы уже свистели над головой, и варяжко, пригнувшись к конской гриве, бросил коня в речку.

Вплавь, как половец.

3

Богуша разбудил дробный конский топот. Он быстро сел, сразу же хватаясь за топорик у пояса (меча ему, как отроку, пока что не полагалось). Навязанные на краю поляны степные кони, взятые у черниговцев, храпели, приплясывая у кустов.

Туман ещё не рассеялся и там, за туманом, за лесом, ржали и топотали кони – с полсотни, не менее.

Богуш подхватил с земли расстеленный плащ толстого сукна – стёганую броню он не снял даже на ночь. Сборы заняли всего несколько мгновений, и отрок метнулся к привязанным коням, на бегу застёгивая пояс. Гнедой шарахнулся, оборвал привязку и с ржанием ударился в бег, – подальше от чужого неласкового человека, – мгновенно пропав за туманом. Вороной не испугался. Богуш повозился несколько мгновений, затягивая подпругу, и вскочил в седло.