Другая

Когда я заканчиваю работу, на улице сильный ветер, влажный холод проникает сквозь одежду, я забиваюсь в самый угол будки на автобусной остановке. От мытья посуды кончики пальцев у меня по-прежнему съежившиеся – я перестала пользоваться перчатками, поскольку считаю, что они отвратительно пахнут чем-то резиновым и медицинским, но из-за этого у меня страшные ногти, мне не по себе от того, что на работу нельзя ходить с накрашенными ногтями. Лак может отслоиться и попасть в еду или прилипнуть к посуде, что было бы негигиенично; правило, конечно, разумное, но все равно грустно. Хотя ближе к вечеру нужно каждый раз отскребать посудомоечную машину, я все-таки, пожалуй, могла бы во время обеда выходить в переполненный зал с красивыми ногтями.

Видимо, автобус ушел у меня прямо из-под носа, и следующий придет только минут через пятнадцать. Уже собираясь покинуть остановку, чтобы подождать с книжкой Бодлера в вестибюле больницы, я увидела, что идет Карл Мальмберг. Я узнала его еще в больших крутящихся дверях – высокий, выше большинства других врачей, он быстро и решительно шагает мимо низких бетонных вазонов с завядшими астрами, его шарф развевается на ветру. Когда Карл Мальмберг проходит мимо остановки, наши взгляды встречаются, и я слегка улыбаюсь.

– Здравствуйте, – говорю я.

Он останавливается.

– А-а, здравствуйте, – произносит он несколько удивленным, но любезным тоном, словно я кажусь ему знакомой, но поначалу он толком не понимает, откуда.

На нем темные джинсы и темный плащ, вид стильный. До меня доходит, что я никогда не видела его в чем-либо, кроме белой больничной одежды. Возможно, ему приходит в голову то же самое по отношению ко мне, думаю я, замечая, как он покосился на мои сапоги и быстро провел взглядом вдоль ног.

– Значит, ваш рабочий день окончен? – спрашивает он.

– Да.

Я киваю. Он мне слегка улыбается.

– Мне сегодня было не до ланча. Вероятно, там давали цыпленка?

– Точно.

Теперь мы оба киваем.

– Да, цыпленок обычно бывает вкусным, – говорит он.

Заканчивать разговор ему, похоже, не хочется. Прямо-таки видно, как он ищет тему, перебирает в голове варианты, слегка блуждает взглядом. Под конец его взгляд останавливается на электронном табло внутри автобусной остановки.

– Какой вам нужен автобус? – интересуется Карл Мальмберг.

Он приветливо улыбается мне и выглядит вовсе не таким строгим, как иногда в столовой, вокруг глаз у него появляются добродушные морщинки.

– Сто шестнадцатый, – отвечаю я.

– Двенадцать минут… – произносит он.

– Он ушел у меня прямо из-под носа.

– Вы живете в городе? – спрашивает Карл Мальмберг.

Когда он говорит, у него изо рта идет пар, вероятно, похолодало, после множества теплых дождливых дней температура опустилась до минусовой. Шарф у него шерстяной, клетчатый, в приглушенных тонах – красивый, вся его одежда красивая.

– Да, возле театра.

– Тогда я мог бы… Да, мне это по пути домой, так что, если хотите, я с удовольствием вас подвезу.

Я знала, что он это предложит, думаю я. Может, не именно так, но я знала: что-нибудь произойдет. Сейчас что-нибудь произойдет – это отчетливо ощущается. Наконец что-то произойдет.

– Вы уверены, что это не причинит вам неудобства? – спрашиваю я.

Я его испытываю. Никакого неудобства быть не может.

– Нет-нет. – Он улыбается. – Никакого неудобства.

– Ну, в таком случае… – произношу я, улыбаясь в ответ, и думаю: мы заключаем некий договор. Теперь все изменится. Что бы ни произошло дальше, кое-что уже произошло.

– Моя машина стоит там, – говорит он, показывая рукой в сторону западной части парковки, ближайшей к отделению неотложной помощи. Он направляется туда длинными шагами, я едва поспеваю за ним, он слегка сбавляет темп.

– В последнее время вы много работаете, – отмечает он.

– Да, довольно много.

– Вас уже приняли в штат?

– Нет, я только замещаю других, с почасовой оплатой.

Он кивает.

– Вы надеетесь, что вас возьмут на постоянную ставку?

– Нет… вот уж точно, нет.

Карл Мальмберг смотрит на меня, улыбаясь.

– Вот как?

– На самом деле я не хочу здесь работать, – говорю я.

Он кивает. Я думаю про свои фантазии о его поведении у меня дома и не могу сдержать улыбки. У него «Вольво» новой модели, наверняка есть дети, об этом я раньше не подумала. Машина глубокого темно-синего цвета, красивый цвет, сверкающий, точно звездное небо. Карл Мальмберг вынимает связку ключей и отключает сигнализацию, раздается писк. Потом он открывает мне дверцу пассажирского сиденья.

– Прошу.

В машине тщательно прибрано, никаких детских сидений, никаких забытых игрушек или конфетных оберток, никаких следов детей. Единственная вещь – небрежно брошенная на заднее сиденье английская книжка в мягкой обложке.

Карл Мальмберг усаживается на водительское место и снимает перчатки. Руки у него красивые, ухоженные, я думаю, что они наверняка чувственные, но сразу отбрасываю эту мысль, как глупо, я вроде где-то читала – наверное, в каком-то старом любовном романе – о врачах и их чувственных руках. Я ощущаю, что слегка краснею. Он смотрит на меня.

– Возле театра, это улица Броддгатан? – спрашивает он.

– Нет, переулок Ваттенгрэнден… это поперечная улица.

– Да, именно. Тогда знаю.

Он заводит машину, мотор звучит приглушенно. Потом поворачивает регуляторы тепла и с сосредоточенным видом задом выезжает с парковки.

Некоторое время мы молчим. Я думаю, что следовало бы его о чем-нибудь спросить, логичнее всего про работу, поскольку он спросил про мою, но все, что мелькает в голове, звучит наивно. По-моему, он косится на меня, я тоже кошусь на него, когда он смотрит в другую сторону. Он красив, выглядит моложе, чем в столовой, возможно, там он кажется старше из-за бейджика с надписью «главный врач». В больнице он всегда выглядит занятым, задерганным, а сейчас кажется расслабленным, постукивает пальцами по рулю, улыбается мне.

– Вы еще вдобавок учитесь? – спрашивает он.

Он смотрит на меня, наши взгляды встречаются.

– Сейчас нет, – отвечаю я. – Начну следующей осенью.

– На кого-нибудь… ну, из ресторанной отрасли?

– Нет, – говорю я, усмехаясь. – Это просто подработка. Я не хочу потом работать в ресторане.

Он кивает.

– А чем же вы хотите заниматься?

– Я буду подавать на углубленный курс литературоведения, – отвечаю я.

Такое впечатление, будто разговариваешь со старшим родственником.

– Вот как, здорово, – произносит он с несколько отсутствующим видом и кивает. Похоже, он не удивлен и точно не восхищен, как я надеялась, он никак не показывает, что ничего подобного не предполагал, а просто продолжает кивать. Возможно, он из мира, где все изучали в университете углубленные курсы, где в этом нет ничего особенного, ничего достойного восхищения, особенно если предмет такой несерьезный, как литературоведение.

Возможно, он зануда, думаю я. Возможно, играет в гольф, и больше его ничто не интересует, возможно, жена разделяет его интерес. Они ездят в дом в Испании, расположенный поблизости от поля для гольфа, целыми днями играют в гольф, а культура или политика его не волнуют, его интересует гольф. По пути в Испанию он наобум покупает в аэропорту какой-нибудь английский детектив, почитывает его в самолете, почитывает на пляже, но до конца так и не добирается. Внезапно сидеть рядом с ним в машине кажется странным. Общность, которую я представляла себе, вдруг полностью исчезает. Мы молчим. Он проезжает по торговой улице, поворачивает, останавливается перед моим парадным.

– Ну вот, – говорит он. – Все-таки, наверное, получилось немного быстрее, чем на автобусе.

– Да, безусловно, – отвечаю я. – Очень любезно с вашей стороны. Большое спасибо.

– Вы завтра работаете? – спрашивает он.

– Да.

– Тогда мы, возможно, увидимся.

Я вылезаю из машины; когда я захлопываю дверцу, он слегка машет рукой, и я машу в ответ, пребывая в растерянности. Возможно, он пожалел в тот же миг, как предложил меня подвезти, сообразил, что это как-то странно. Или же это был тест, который я не прошла. Наверное, мне не следовало соглашаться. Возможно, я показалась ему скучной.

Иногда с бумагоделательного завода дует запах серы и окутывает город, проникая повсюду. Там, где не потрудились отремонтировать, обновить и освежить, город постепенно приходит в упадок; пахнущие мочой задние дворы, кое-как скрытые за размалеванными деревянными заборами парковки, разрушающиеся старые дома возле гавани, дикий виноград, опутавший их темно-зеленым ковром. Я думаю об уховертках, живущих внутри в прохладном полумраке, как они отыскивают щели и отверстия вокруг окон и дверей и всегда умудряются проникать в дома, подобно запаху серы.

Листья в аллеях на короткое время красивые, ярко-желтые. Восточная аллея напоминает собор с колоннами – влажными стволами деревьев, которые, высоко поднимаясь, несут сверкающий в вышине, над пешеходами, потолок из желтой мозаики, Южная аллея подобна протяженному залу из золота с более низким потолком, похожему на позолоченную пещеру, липы здесь моложе, еще не такие высокие. Потом они последним выдохом сбрасывают в преддверии зимы листья, и те мгновение красиво смотрятся на земле, пока пешеходы, велосипедисты и собаки не утаптывают их в грязное месиво со сладковатым запахом гниения, земли и сырости. На улицах листья забиваются в рельсы – прорезанные трамваями в асфальте рисунки, царапины, ведущие в гавань. Все улицы ведут в гавань, где воды Стрёммена начинают свой путь в море, подальше от этого захолустья мировых морей: бухты в заливе другого залива, аппендикса Балтийского моря.

Пару лет назад в заливе несколько месяцев стоял на якоре большой корабль, корабль из России с рабочими, которые должны были чинить кабель на дне. Они вели сварку под водой, и мне нравилось представлять себе это: словно фейерверк в ускоренной съемке, медленно вспыхивающие искры, которые тотчас затухают, блекнут в темной воде. По ночам весь корабль был освещен, светящиеся гирлянды шли по всему леерному ограждению и трубе, корабль сверкал на черной поверхности воды, точно заброшенный парк-тиволи, с длинными отражениями ламп, окружавшими его корпус, подобно светящемуся нимбу.

Рассказывали, что русские сварщики по вечерам сходили на берег. В самом городе редко, в основном в поселениях по обеим сторонам залива: говорили, что там возросло количество краж со взломом, в чем обвиняли сварщиков. Все украденные велосипеды они собирались отвезти в Россию на продажу.

В пабе гостевой гавани маленького поселка на северной стороне залива сварщики встретились с двумя местными девушками, одна из которых училась в моей гимназии, и в понедельник очень быстро распространился слух: обе девушки отправились со сварщиками на корабль на маленьком катере, который те использовали, чтобы добираться до берега, и на корабле девушки переспали с ними, со всеми, с целой командой русских мужчин, проводивших дни под водой. По мере распространения слуха количество мужчин увеличивалось: сначала их было пять, потом десять, двадцать.

Я представляла себе, что это происходило на палубе: темный теплый летний вечер, обнаженные тела под спокойно сверкающими лампочками, возможно, медленное покачивание от затихающих волн, которые врываются в залив с моря, звук возбуждения, доносящийся по воде до самого берега. Люди с отвращением возмущались, я же считала эту картину красивой.

Давно я не встречалась с Эмили с таким удовольствием. Раньше наши встречи особой радости мне не доставляли, вечное питье кофе казалось слегка рутинным, но все-таки приятным, надежным в своей предсказуемости, будто мы – старые супруги. Еще в гимназии, когда мы познакомились, я знала, что мы в каком-то смысле не полностью совместимы и стали подругами только, чтобы не обедать с кем-нибудь, с кем было еще скучнее.

Мне хотелось бы рассказать ей о Карле именно так, как я чувствую: я увлечена, по-настоящему увлечена, женатым мужчиной и считаю это захватывающим, по-моему, у меня может получиться приключение, и это здорово. Но едва упомянув его, я замечаю, что ей приходится напрягаться для того, чтобы продолжать оставаться на моей стороне. Возможно, на самом деле ей хочется отчитать меня или закричать и разозлиться, пристыдить меня от имени всех обманутых женщин, возложить на меня вину за целую историю, полную мужчин, бросавших жен ради других женщин – женщин с низкой моралью, портящих жизнь другим. Думаю, на подобных мне смотрят так: женщина, стремящаяся спать с женатым мужчиной, может оказаться также женщиной, способной переспать с твоим парнем. Я ненадежна – вот как Эмили начинает на меня смотреть.

Вместе с тем, я не знаю, зачем мне нужно ее одобрение. Ей мое явно не требуется, она все время делает то, чего бы я никогда не сделала. Она сходила на организованный кем-то в университете феминистский черлидинг и сочла его не только забавным, но и полезным, вдохновляющим. Эмили всегда лояльна по отношению к женщинам. Я же нелояльна.

Не знаю, почему я думаю, что все мои действия должны одобряться другими женщинами. Такое впечатление, будто за любое принятое мною решение мне следует представать перед неким женским трибуналом, в то время как меня вообще-то ничуть не интересует одобрение других женщин. Иногда я думаю, может, я – женоненавистница, но мне не доводилось слышать о женщинах-женоненавистницах, и ведь на самом деле я женщин не ненавижу, мне просто трудно ощущать с ними общность, а некоторыми из них я восхищаюсь: самыми обычными женщинами, которые бьются и умудряются наладить жизнь, воспитывать детей и в стесненных обстоятельствах вести домашнее хозяйство, или женщин из истории, которые первыми заняли место в мужских сферах – врачами, юристами, всеми деятельными женщинами, сумевшими совершить такое, на что у меня сто или двести лет спустя не хватило бы мужества или энергии. Другие женщины восхищают меня попросту тем, что они красивы, у некоторых женщин лица и тела подобны произведениям искусства, и я способна растворяться в них, наблюдая за ними, пока это не становится неприличным. Это эстетическое восхищение, возможно, в какой-то степени эротическое – меня всегда влекло к прекрасному.

Я ненавижу мужчин, которые ненавидят женщин, и кстати, ненавижу женщин, которые ненавидят мужчин тоже – нет, «ненависть» слишком сильное слово, я их скорее презираю.

«На тебя не угодишь…» – сказала мне однажды Эмили, когда я говорила о возмутивших меня на вечеринке людях, она произнесла это язвительно, но с улыбкой, и я задним числом подумала, что сказано было наблюдательно, даже забавно, и совершенно верно: угодить мне действительно трудно.

Но вот я все-таки рассказываю ей о Карле Мальмберге, о том, что он предложил меня подвезти и я согласилась. Эмили смотрит на меня в упор.

– Серьезно? – спрашивает она.

– Да.

– Он к тебе приставал?

– Вовсе нет.

Я не лгу, он ко мне не приставал. Возможно, приставание заключалось в том, что он предложил меня подвезти, наверное да, но дальше дело как-то не пошло. Я рассказываю ей, что все получилось несколько странно, что разговор у нас толком не клеился, что вся ситуация меня в основном озадачила.

– Остерегайся, – произносит она.

– Чего?

– Женатых мужчин.

– Ты ведь ничего не знаешь о женатых мужчинах, – смеюсь я.

Она сосет кофе через соломинку, вид у нее обиженный.

– Мало ли что я знаю, – говорит она. – Во всяком случае я знаю, что надо остерегаться.

С одной стороны, она, конечно, права, думаю я. Со скучной стороны. Со скучной стороны я понимаю, что спать с женатым мужчиной – плохая идея, не говоря уже о том, чтобы влюбиться в женатого мужчину, а такой риск надо учитывать, но я думаю также, что ему тоже следует учитывать подобный риск и что в каком-то смысле для него будет хуже, если все закончится так: если он настолько влюбится в меня, что больше не сможет выносить привычной жизни, ему придется оставить жену, а я окажусь красивой молодой женщиной, ради которой мужчины бросают жен.

– О тебе спрашивала Алекс, – вместо продолжения дискуссии о Карле Мальмберге говорит Эмили.

– Неужели?

– Она сказала, что ты показалась ей классной.

– Неужели? – повторяю я. – Именно так и сказала?

Взгляд Эмили, одновременно подозрительный и сердитый, меня не волнует, я действительно хочу знать, что обо мне сказала Алекс.

– По-моему, да, – терпеливо отвечает она. – Мы с группой делаем коллективную работу, поэтому Алекс вчера была у меня дома.

– Она была у тебя дома? – повторяю я, сама слыша у себя в голосе нотки зависти, а взгляд Эмили из сердитого превращается в довольный.

– Она довольно мутная, – произносит она.

– Как это мутная?

Эмили пожимает плечами.

– Ее толком не поймешь.

– Я это люблю.

– Кто бы сомневался.

Мне трудно истолковать ее улыбку, она дружелюбная и вместе с тем слегка снисходительная, будто Эмили считает Алекс мутной и меня тоже, поэтому сразу поняла, что мы должны друг другу понравиться. Я ощущаю гордость, поскольку это означает, что она считает меня похожей на Алекс, а я бы ни на кого в этом городе не хотела походить больше, чем на нее.

В четверг идет дождь, а он не появляется. По пятницам я чаще всего свободна, пятницы спокойные дни в столовой, и дополнительного персонала не требуется, во второй половине дня меня пронизывает ощущение неги, становится чуть ли не уютно. Я воспринимаю это как доказательство того, что благодаря способности человечества к приспосабливанию можно пережить все, раз уж мне начало казаться уютно здесь, в гадкой столовой гадкой больницы. Потом я думаю, что, пожалуй, это скорее доказывает, что нравится мне тут в каком-то смысле вопреки представлению о том, кем я хочу быть. Это меня огорчает и одновременно радует: я вовсе не собираюсь продолжать работать в подобных местах, все последние годы я только и делаю, что пытаюсь из них выбраться. Впрочем, в мрачные моменты я думаю, что работа такого типа мне предопределена генетически, запрограммирована многими поколениями рабочих. Таким же основополагающим образом я могу чувствовать себя чужой в университетских коридорах и на университетских семинарах, бояться раскрыть рот, чтобы случайно не разоблачить себя: выдать, что я здесь чужая, что проникла сюда обманным путем.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Строка из стихотворения Эсайаса Тегнера «Художник». (Здесь и далее примечания переводчика.)

2

Цитата из песни известного шведского поэта и композитора Эверта Тоба «Фритьоф и Карменсита».

3

По давней традиции в Швеции по четвергам едят гороховый суп, часто к нему подается горячий пунш. Обычно вторым блюдом такого обеда являются блины с вареньем, взбитыми сливками и т. п.

4

Ты забрал мою любовь, оставив меня беспомощной (англ.).