
Полная версия
Педагогическое наследие Калабалиных. Книга 2. Г. К. Калабалина
Возвращалась домой с тяжелыми думами. Надолго ли война? Что нас ждет? Куда судьба забросит Семена? Не подозревала я тогда, что Семен готовился к отправке в тыл врага. Он скрыл это от меня, и узнала я об этом только в 1944 году. Руководство детским домом было поручено очень легкомысленному человеку – завхозу Титову, и теперь все работы в детском доме легли на мои плечи. Нужно было поддерживать бодрость духа в коллективе работников и детей, обеспечивать дисциплину, нормальную работу в школе и в мастерских. Начались систематические бомбежки. В подвальном помещении детского дома мы оборудовали бомбоубежище, в которое на время воздушной тревоги выводили детей. Была организована бригада из числа сотрудников и старших детей, которые во время бомбежки дежурили на крыше – тушили зажигалки. В Москву начали поступать раненые с фронта, школу переоборудовали под госпиталь. Тетя Марфуша, боясь, что мы эвакуируемся, стала подыскивать себе место работы и ушла. Теперь старшие мои ребятки, Паша и Леночка, смотрели в свободное время за Галочкой и Антошей. От Семена не было никаких вестей. Перед отъездом он мне сказал: «Будь мужественной, терпеливой, это поможет тебе перенести нашу разлуку. Я обязательно вернусь. А если тебе будет очень трудно – вот тебе телефон, позвони по нему, попроси тов. Василия и скажи, что ты жена Семена, он посоветует тебе как быть».
Весь мужской персонал ушел на фронт. На смену пришли молодые педагоги – выпускницы Московского педучилища. Мне предложили принять детский дом.
Уходя на фронт, Семен Афанасьевич оставил ребятам письмо-напутствие, в котором призывал их учиться для фронта, трудиться для фронта, отказывать себе для фронта. «Победим врага – придет сторицей, берегите детский дом, будьте хозяевами своей жизни, но жизни разумной», – писал он. Далее следовал большой список ребят, на которых можно было положиться как на первых помощников.
Мы обсудили это письмо на рапортах, и ребята приняли решение сделать все, чтобы быть достойными тех, кто ушел на фронт. Мастерские наши в эти дни получили новый оборонный заказ – изготовляли ящики для патронов и медальоны для солдат. И, конечно, ребята очень гордились своим первым посильным вкладом в дело борьбы с врагом. Вечерами старшие дети вместе с воспитателями дежурили на крышах домов, сбрасывали вниз падающие на крыши «зажигалки».
И вот настал такой день, когда из Москвы стали эвакуировать детские дома, школы были преобразованы в школы-интернаты, и их эвакуировали в глубокий тыл. Предложили и нашему детскому дому готовиться к отъезду. Что же делать? Уехать – значит, потерять надежду получить от Семена весточку, как узнает, где мы? Уезжать из Москвы не хотелось, но и подвергать детей опасности было страшно. Бомбежки все усиливались, враг был на подступах к Москве. Я решила позвонить тов. Василию, посоветоваться. Набрала номер, он быстро ответил, я назвалась. Тов. Василий охотно согласился встретиться со мной, но мы не знали друг друга. Условились на следующий день в 10 часов утра встретиться у цветочного киоска, что у метро «Кропоткинская». Я буду в синем костюме, синем берете, и в правой руке у меня будет газета. На следующий день в 9:30 я подошла к киоску и похолодела… У киоска стояла женщина в синем костюме, синем берете и в руке держала газету. Мы простояли у киоска до 10 часов, никто к нам не подошел. Расстроенная я поехала домой, больше по этому телефону на мои звонки не отвечали.
С утра 16 октября 1941 года в Москве началась паника, закрылись учреждения, не работало метро. К вечеру потоки машин с людьми и грузами двинулись за город, – был страшный день, упорно шли слухи, что немцы уже в Химках. Заволновались и сотрудники. Что же будет с нами? Второй день не приходил в детский дом директор Титов, и со всеми вопросами обращались ко мне. Я отправилась в Мосгороно, пешком из Сокольников на Арбат. Это далекий путь. Когда пришла в гороно, застала страшную картину: люди увязывали пачки, все было разбросано. В коридоре я встретила человека в черном полушубке. Это был директор Барыбинского детского дома Белогрудов. Только два наших детских дома оставались неэвакуированными. Мы пошли к заведующему гороно Орлову. Выслушав нас, он немедленно вызвал к себе зав. сектором детдомов Р. Е. Орлову, дал ей поручение срочно выяснить вопрос об эвакуации наших детских домов. К вечеру я вернулась домой, как могла, успокоила своих коллег. На следующий день паника в городе прекратилась, а те руководители предприятий и учреждений, которые на машинах бежали из Москвы, были возвращены. Вскоре мы получили официальное извещение-распоряжение Моссовета о подготовке к отъезду.
Позвонила Галина Стахиевна Макаренко и сказала, что эвакуируется в Куйбышев. Предложила взять с собой Леночку, но та категорически отказалась: «Ты что, мама! Я никуда от вас не поеду, все будем вместе. Мы с Пашей будем тебе во всем помогать, мы так обещали папе». Мне и самой не хотелось расставаться с ними, ни с кем из детей, но предложить я должна была им, чтобы потом не упрекать себя. Я была счастлива, что мы все вместе, что у меня добрые, отзывчивые дети.
Через несколько дней совершенно неожиданно на пороге дома появилась Оля (она работала в Виннице). Измученная, с тремя детьми: Ниной семи лет, полуторогодовалым Игорем, грудным младенцем – и узелком вещей в руках. Оказалось, что их куда-то эвакуировали, хотя часть пути они шли пешком. И вот когда их состав проезжал по Окружной дороге под Москвой, она сбежала с поезда на остановке, хотя это было категорически запрещено, и с огромным трудом добралась до нас. Дети были до предела измучены. Помыли их, накормили, уложили всех спать, а сами пошли в Гороно, просить для Оли назначение на работу и включить ее с детьми в список эвакуированных работников детдома.
Семья моя теперь увеличилась вдвое. Сборы детского дома продолжались неделю. Нужно было упаковать обмундирование, заготовить питание, составить опись имущества, которое оставляли в Москве. 20 ноября нам сообщили, что отправляется наш эшелон завтра… Дорога была трудная, периодически бомбили, не всегда можно было достать воды. По дороге к нам в вагон сели три офицера, которые после госпиталя ехали по направлению домой, очень участливо относились к нашим ребятам. Старались, чем могли, нам помочь… Вечером разговорились с одним подполковником, он читал «Педагогическую поэму» и когда узнал, что я жена Карабанова, любимого его героя, стал расспрашивать о Семене. Я показала ему фотографии Семена, которые всегда были при мне как талисман. Он внимательно посмотрел и сказал:
– Посмотрите, так это же Семен Калабалин! Я с ним в 1926 году вместе служил в 74-м полку в г. Яроське Полтавской области.
Именно там проходил Семен обязательную службу, это я знала. После этого он активно включился в нашу жизнь и до самого Челябинска помогал нам во всем.
27 ноября мы прибыли в Свердловск. Здесь нам предстояла пересадка, надо было все перегрузить в другие вагоны. Это было очень сложно, но и тут нам помогли наши заботливые попутчики. Они обнаружили на станции воинский эшелон, и солдаты помогли нам перегрузиться. 30 ноября мы прибыли в пункт назначения – город Челябинск. Эвакопункт был битком набит народом. Мы разместились в одном уголке. Накормив за столько дней езды ребят горячей пищей в столовой и оставив их на попечение воспитателей, я поехала за направлением в Челябинский областной отдел народного образования. Направили наш детский дом в город Катав-Ивановск.
Вечером нам дали два товарных вагона, в которых были оборудованы деревянные полки. В них мы и начали грузиться. Все надо было делать очень быстро, т. к. состав, к которому прицепили наши вагоны, отправлялся через два часа. С трудом успели погрузиться, меня ребята втащили в вагон уже на ходу. В теплушке сидели, как селедки в бочке, тесно прижавшись один к другому. На руках у меня дремал Антоша, повернуться было трудно – отекли руки и ноги. Посреди вагона топилась печурка – «буржуйка». На остановках старшие мальчики выискивали дров, угля и подбрасывали в печурку. Набирали снег, топили, чтобы напоить ребят. Под утро заболел Олин малыш, вдруг у него начались судороги. Я не знала, чем помочь Оле. Я взяла ребенка на руки и с ужасом обнаружила, что он мертв. Это было очень страшно. Как успокоить мать, не создать паники среди остальных? Плохо чувствовал себя и другой мальчик у одной воспитательницы. По-видимому, он отравился газом от печурки, которую топили углем. Я всю дорогу крепилась, а вот когда подъезжали к Катаву, мои нервы не выдержали, стало страшно. Куда мы едем? Мне показалось, что это тупик – край света. На дворе 40 градусов мороза. Одеты все по-московски, для такой зимы не подготовились. Но вот поезд остановился. Кто-то открыл дверь нашего вагона, вошли люди. Стали брать детей, усаживать их на повозки-сани, которые стояли у состава. Нас ждали и встречали местные учителя, несмотря на ночное время. Сразу окружили нас заботой, теплом. Кто-то спросил:
– Где здесь младший Антон Семенович? Давайте его сюда!
И у меня забрали Антошу. Взяли они из рук Коли Фадеева и мертвого Олиного сына. Прямо с вокзала нас повезли в хорошо натопленную баню. Какое это было блаженство – после 2-х недель дороги раздеться и помыться! Как-то сразу отошли все кошмары дороги. Потом нас разместили в школе. Было уже 5 часов утра. Мы уложили детей спать, а сами занялись хозяйственными делами. Утром нас приняли руководители города, показали нам дома для наших детей, разобрали по квартирам работников. Мне дали комнату в одном из корпусов бывшего медучилища на втором этаже. В ней мы расположились: я с четырьмя детьми, Оля с Ниной и Игорьком.
Через два дня прибыл еще один эшелон ребят. В этом эшелоне, отправленном из Москвы еще 12 ноября, находилась часть продуктов, оборудование мастерских, половина ребят и обслуживающего персонала, два воспитателя. Очень много трудностей пришлось нам пережить в первое время. Ребята в дороге разболтались, особенно из первого эшелона. Размещались все дети в пяти корпусах в разных концах города. Учились в своей, закрытой школе для детского дома с особым режимом. В школе было холодно, а дети были плохо одеты.
Трудная дорога расшатала дисциплину, начались срывы у отдельных ребят. Мы понимали необходимость срочного приобщения к общественно-полезному труду. С помощью районных организаций мы оборудовали мастерские, в которых ребята под руководством инструктора изготовили сельхозинвентарь для предстоящих весенних работ. И когда их первая продукция появилась на прилавках города, это было их гордостью.
Стали приходить письма с фронта от наших бывших воспитанников, работников. На вечерних рапортах мы их читали: вот Федя Крещук на своем истребителе сбил три вражеских самолета. А что сделали мы за это время? Провинившиеся опускали глаза. На вечерних рапортах ребята рассказывали о положении на фронтах, о героических делах наших воспитанников, подытоживали свою жизнь за день.
А вечером, после напряженного рабочего дня, я снова и снова обращалась к Антону Семеновичу за советом, перелистывала его статьи, книги, письма и всегда находила нужный ответ.
Вот вроде бы все стало хорошо и вдруг в детском доме появились карты-самоделки (а это большой бич). Уничтожили колоду, назавтра появилась новая, еще лучше нарисованная, и так несколько дней. И, наконец, я узнаю: карты рисует Толя Мельник. Мальчик умный, способный. Разговоры ни к чему не привели. Тогда однажды я обратилась к нему с просьбой сделать иллюстрацию к очерку в газету. Потом проиллюстрировать доклад на тему: «Борьба наших партизан в тылу врага». Толя все исполнил очень хорошо. А потом мы решили для своей библиотеки выпускать «книжки-малышки», составленные из газетных очерков. Ответственность за эту работу возложили на Толю, и он с любовью красочно оформлял их. На областной выставке детского творчества они получили высшую оценку. Внимание Толи, его способность к рисованию были переключены на полезное дело. Карты перестали появляться. Он сам о них теперь вспоминал со смехом.
Подходила весна, предстояло много работы. Мы собрали совет командиров. Создали сводные отряды по заготовке дров, сена, полеводческим работам в своем подсобном хозяйстве и в колхозе. Во главе каждого отряда стоял командир. К каждому отряду был прикреплен воспитатель.
В июне все ребята разъехались на участки своих работ. Жили в палатках, шалашах. Сами по очереди готовили. Тут же в палатках находились продукты, но никто, кроме дежурного к ним не прикасался. Вечером после работы у костра пели песни, рассказывали, вспоминали, мечтали. Я периодически приезжала то в один, то в другой отряд, привозила почту, газеты и радовалась, как мужали ребята. За лето ребята окрепли физически и морально.
Мы написали ходатайство в Челябинское Облоно о снятии с нашего детского дома марки «особого режима». Районная организация нас поддержала.
В сентябре 1942 года нам прислали первое пополнение девочек, и впервые наши ребята пошли в массовую школу. Теперь у старших прибавилось забот. После школы ходили ухаживать за ранеными, давали концерты в госпитале, в клубе. В свободное время помогали в эвакуации предприятий.
В ноябре 1942 года в торжественной обстановке была создана своя пионерская дружина, а затем и комсомольская организация.
Совет командиров, пионерская дружина, комитет комсомола теперь уже были крепким оплотом. В октябре 1943 года Облоно проводило итоги социалистического соревнования детских домов Челябинской области, а их было около 80-ти, и моему Катав-Ивановскому детскому дому №60 Мосгороно было присуждено переходящее Красное знамя. Это была награда за большой труд всего коллектива, который уверенной поступью шел вперед, опираясь на мудрое наследие А. С. Макаренко.
Свыше пятисот человек за это время вышло из детского дома. И все они нашли свое нужное место в жизни, стали прекрасными работниками, заслуженно считают себя внуками А. С. Макаренко и в своей практической работе на самых разных участках руководствуются его идеями.
Не было никаких вестей от Семена, а как мне нужна была в то время хоть маленькая весточка! Потом начали приходить письма с фронта от летчика-истребителя Феди Крещука, Толи Мира, Бориса Тайманова. Добрые, теплые, сыновьи письма, в которых они убеждали меня, что отец жив, обязательно вернется, и мы будем вместе. Жить было трудно, зарплата была небольшая, да и деньги ничего не стоили. На свою зарплату я могла купить на рынке одну буханку хлеба, правда, я еще получала красноармейское пособие на детей – 150 рублей. И вдруг мне пришел офицерский аттестат на 400 рублей в месяц как матери Феди Крещука. Это было большое подспорье…
Несмотря на то, что от Семена не было никаких вестей, у меня и у детей была крепкая уверенность в том, что Семен жив и обязательно вернется с Победой. Наверное, это и давало силы преодолеть все трудности. Я вела дневник, в который записывала ежедневно итоги рабочего дня, писала все, что волновало меня. В этом дневнике я мысленно разговаривала с Семеном, советовалась с ним, рассказывала о своих огорчениях, обидах, радостях. И мне становилось легче.
Что поддерживало меня еще? Очень хорошие стихи К. Симонова, хорошие статьи в «Комсомольской правде» корреспондента Лидина. Они придавали силы. Особенно дорого было стихотворение К. Симонова «Жди меня». Мне казалось, что это слова Семена, обращенные ко мне, и я написала ответ на стихотворение, обращаясь к Семену – это было 23/X – 1942 года.
Жду тебяЖду тебя, хороший мой,Очень крепко жду.Жду уральскою зимой,Жду весной в цвету.Жду, и дни бегут быстрей,Гаснут вечера.И со мной сегодня ждутВсе, кто ждал вчера.Ждут по-прежнему друзья,Всей душой любя.Что ни делала бы я —Это для тебя.Снятся мне твои черты.Где же ты теперь?Напиши, когда же тыПостучишься в дверь?Верю, ты придешь опять —Ласковый, родной.Милый, я умею ждать,Как никто другой.г. Катав-ИвановскОтсутствие писем от Семена наводило меня на мысль, что он не в действующей армии, а в тылу врага, партизанит. В это время в газетах сообщалось о делах партизанского отряда под командованием «К». Мы решили, что это Семен, и следили за каждым его шагом. Эти предположения рухнули, когда узнали, что партизан «К» – Ковпак…
Жить в одной комнате двум семьям было очень трудно. Паше и Леночке нужно было заниматься, а четверо малышей шумели, да и буквально повернуться было негде. Поэтому Оле с детьми устроили комнату в корпусе младших ребят. И теперь можно было расположиться попросторнее. Оле там было спокойнее. Теперь еще большая нагрузка по уходу за младшими легла на Пашу и Леночку. Жили старшие мои очень дружно. Паша во всем помогал Леночке, и они тщательно оберегали меня от лишней домашней работы, а если замечали, что у меня плохое настроение, старались развеять его. Оба они учились хорошо. Начала готовиться к школе и Галочка. Антошик был общим любимцем в семье, о нем заботились все. Он был очень ласковый, никогда не капризничал. В детском доме жизнь налаживалась. Начали работать мастерские. Хорошо работал Совет командиров. Наладился хороший деловой контакт с районными организациями…
Из Ленинграда совершенно неожиданно приехала тетя Варя – ее эвакуировали из блокадного города. И пришлось приложить много сил, чтобы поставить ее на ноги, – так она была истощена. С приездом тети Вари мне стало намного легче. Все хлопоты по дому и присмотр за детьми в мое отсутствие она взяла на себя, а меня окружила материнской заботой. Теперь часто вечерами мои девочки-воспитатели приходили к нам, приносили с собой кто картошку, кто еще что-нибудь. Тетя Варя готовила скромный ужин, за которым мы коротали вечера.
Каждый день ходила на почту в надежде получить весточку от Семена. И вот однажды, перебирая конверты детских писем, я увидела почерк Семена. Не помня себя, прибежала домой. Я толком не прочитала адрес на конверте, но это была его рука, а кому, как не мне, он мог еще писать? Вскрыла конверт, вынула заветный листок… И застыла в недоумении, письмо было обращено не ко мне, а к Лидии Александровне Сухининой. Он обращался к ней: «Дорогая дочурка, как живешь? Как живет твоя начальница и ее дети и т. д.» Я прочитала адрес на конверте, письмо было адресовано Сухининой Л. А., а обратный адрес был – г. Горький, гостиница Центральная – Сухинину. Ничего не понимая, ощущая горькую обиду, я расплакалась. Тут пришел из школы Паша, внимательно его прочитал, а потом сказал: «Да Вы, мама, внимательнее прочтите, ведь он все обращается к Вам, только, по-видимому, отец не хочет или не может назвать Вашего имени, обращается просто к Вам». Успокоившись, я еще раз внимательно перечитала письмо и согласилась с Пашей. Что с Семеном?
Разные мысли полезли в голову. Может быть, он тяжело ранен, лежит в госпитале, не хочет меня расстраивать. Дети и тетя Варя всячески успокаивали меня. Я взяла письмо и пошла в райком партии к В. И. Воробьеву, посоветоваться с ним. Я очень уважала этого человека и верила, что он даст мне самый верный совет, как мне поступить. Василий Иванович сказал, что после двенадцати ночи он может соединиться по прямому проводу с Горьким, связаться с гостиницей «Центральная». А если там нет, то с госпиталем. С трудом дождалась полночи, мое нетерпение разделила вся моя семья. Соединились с гостиницей «Центральная», там ни Сухинина, ни Калабалина не значилось, обзвонили все госпитали Горького, но и это было напрасно. Я очень расстроилась, решила любыми путями ехать в Горький, а сделать это было непросто, нужно было получить пропуск. Василий Иванович обещал помочь мне в этом. На днях должны будут из госпиталя отправлять выздоравливающих раненых, он обещал договориться с начальником госпиталя, чтобы меня назначили сопровождающей группу горьковчан.
Я немного успокоилась, пока шла домой. Когда я рассказала дома о своем намерении поехать в Горький, реакция была неожиданная. Дети, узнав о моих намерениях, взгрустнули. Старшие боялись за меня, дорога предстояла трудная, младшим не хотелось расставаться с мамой на такое время. И только тетя Варя успокаивала меня, что дома будет все в порядке под ее наблюдением, дети будут под ее заботливым присмотром. Это я и сама знала. Ночью, когда все заснули, я взялась за свой дневник. Записала все пережитое за день. И мне показалось, что я поговорила с Семеном и спросила у него совета – ехать или нет. И тут же вспомнились слова из его письма: «Трудись, береги детей, сохрани их здоровыми до нашей встречи». Я подумала, а что если со мной что-нибудь случится в дороге, что станет с моими детьми, что станет с ребятами, доверенными мне государством в это трудное время? Ведь своим приездом в Горький я ничего не изменю, а здесь я очень нужна. «Нет, ехать нельзя!» – решила я. Утром я пошла в райком и сказала Василию Ивановичу о своем решении. Василий Иванович добро улыбнулся и сказал, что был уверен, что я приду к такому выводу, и еще раз постарался успокоить меня, что все будет хорошо. Снова начались дни работы, забот, ожиданий…
Воспоминания о 1953—1966 года*
(материалы предоставлены Д. Барсковым)
…В 1953 году Леночка (Елена Семеновна, 1930 года рождения, старшая дочь Калабалиных) окончила педагогический институт и была направлена на работу в среднюю железнодорожную школу в город Коростень Житомирской области. Мы, конечно, очень волновались за ее первые педагогические шаги, ведь они всегда бывают сложными, тем более что она человек добросовестный и требовательный к себе. К счастью, в школе, где она начала свою работу, был очень хороший директор, который уделял большое внимание молодым учителям, ободряя их, внушая им уверенность в своих силах. Мы с Семеном несколько раз ездили к ней, радовались, что она постепенно стала находить себя, обрела уверенность, свой стиль работы.
Заканчивала учебу в 10-м классе и Галочка (Галина Семеновна, 1935 года рождения, младшая дочь Калабалиных), в июне 1954 года она сдавала выпускные экзамены. Школу окончила на «4» и «5». Мечтала поступить в педагогический институт. Между прочим, ее класс состоял в основном из воспитанников детского дома (Мотовиловского). И мы договорились со школой провести выпускной вечер в детском доме. На протяжении всех лет, что я работала в детском доме, я вела дневник индивидуальных наблюдений за своими воспитанниками, куда вносила все самое важное. Это помогало мне узнать лучше личность каждого воспитанника, найти необходимый подход к нему. Ребята это знали и часто просили показать. Я обещала, что на выпускном вечере это сделаю. Слово свое я сдержала. Ребята были поражены, что я знала о них то, о чем они никогда не подозревали. Выпускной вечер прошел тепло, весело, дружно. Территория детского дома была иллюминирована, на площадке около дома ребята танцевали, пели, играли, а потом мы все вместе встречали рассвет. Галочка сдала документы в Киевский педагогический институт и стала готовиться к экзаменам.
В это лето поступил на работу в детский дом в качестве завхоза некий Вемс, начал работать старательно, но потом Семен стал замечать, что он нечист на руку, несколько раз был пойман с поличным. Семен издал приказ об освобождении его с работы. И тогда тот начал писать письма в разные инстанции, обливая Семена грязью. Началось расследование в районной прокуратуре. На меня все это произвело сильное впечатление, я свалилась с микроинсультом и пролежала в постели почти два месяца. Следствие отдали совершенно неопытному следователю. В ходе следствия Вемс повесился в лесу, это еще больше осложнило дело. В расследование вмешалась областная прокуратура, были привлечены работники контрольно-ревизионной службы, которая в конечном счете и установила, что все написанное является клеветой. Семена ни в чем не обвинили, но пережить все это стоило ему и мне много здоровья. В это время Галочка сдавала экзамены в институт. Сдала два экзамена на «5», два на «4» и не прошла по конкурсу. Семен подал заявление об уходе с работы и перешел работать начальником пионерского лагеря при геологоразведочном институте. Я пока осталась работать в д/доме. Настроение было отвратительным. В сентябре 1956 года ушла из детского дома и я. Расставаться с ребятами было трудно, очень я к ним привыкла, да и они ко мне.
Я понимала, что работа наскоком по ходу не удовлетворяла Семена. Он как-то совсем упал духом. И я решила взять инициативу нашей будущей судьбы в свои руки. Я поехала в Москву, чтобы обратиться в Министерство просвещения с просьбой дать Семену работу в Российской Федерации. В Москве я остановилась у Фриды Абрамовны Вигдоровой, которая приняла меня как родную. «Известия» напечатали статью Вигдоровой о клевете на Семена, об этой тяжелой для нас истории. Конечно же, статья очень поддержала нас морально. На следующий день после приезда в Москву я пошла к президенту Академии педагогических наук Ивану Андреевичу Каирову. Иван Андреевич доброжелательно принял меня, выслушал и позвонил в Министерство просвещения РСФСР заместителю министра Дубровиной, рассказал ей все, на что она ответила, что хорошо знает Калабалина по довоенной работе и верит ему. Назавтра я была у Дубровиной. Выслушав меня внимательно, она пригласила к себе начальника Управления детскими домами т. Скробова и познакомила меня с ним. Я сказала ему, что мы готовы ехать работать в любую область России. Скробов улыбнулся и сказал, что мы заслужили право работать в Московской области. Он дал мне письмо начальнику Управления детскими домами Московской области т. Евсееву. На следующий день я была уже в Мособлоно. Прочитав письмо, Евсеев сказал, что я могу спокойно ехать домой, через две недели он пришлет вызов. Я не верила своему счастью, тому, как быстро и хорошо все обернулось, а когда я собиралась ехать, Семен не верил в удачу. Антоша (Антон Семенович, 1939 г.р., младший сын Калабалиных) к тому времени перешел в 10 класс. Отдавать его в русскую школу нам не хотелось, ведь 6 лет он учился на Украине, и его забрала к себе в Коростень Леночка. Конечно, нам тяжело было его оставлять, зная, что и Леночке будет сложно, потому что и мы не могли им первое время ничем помогать материально.