Педагогическое наследие Калабалиных. Книга 2. Г. К. Калабалина

– Чем обусловлен этот интерес?

Г. К. Я ведь сама из таких ребят, да и большинство моих лучших друзей – сейчас уже людей почтенного возраста – в прошлом были неудачниками. Но воля, способности, воспитание сделали их хорошими людьми, многие из них до ухода на пенсию занимали видные посты. И мне, и им помогли стать такими наши педагоги, и, в первую очередь, Антон Семенович, могли ли мы остаться неблагодарными воспитанниками. Не случайно многие из нас пришли работать в школы и детские дома.

Надо всегда помнить, что трудными дети не рождаются, такими их делает ближайшее окружение.

Работать с трудными крайне тяжело. И, тем не менее, это самый живой и самый интересный народ. Воспитателю настоящему работа с ними помогает раскрыть свои лучшие профессиональные качества, выявить уровень собственных педагогических возможностей.

Глубоко убеждена: без доброты человек – ничто. Человеческое приобретается с добротой, если неуклонно повышается самосознание личности. Нет человека, который не пытался бы стать лучше, чем он на самом деле есть. Видеть лучшее в человеке нужно уметь. Этому надо учиться у А. С. Макаренко, что мы и делаем.

А. В. Хотелось бы узнать, как вы относитесь к педагогическому наследию В. А. Сухомлинского?

Г. К. В.А. Сухомлинский, по моему твердому убеждению, – выдающийся советский педагог. Обидно очень, что подобные вопросы иной раз бывают навеяны стремлением некоторых противопоставить его Антону Семеновичу Макаренко. А. С. Макаренко, мол, – да, а что до В. А. Сухомлинского, то он, дескать, ничего нового в педагогике не сказал и не сделал. Ошибочное, вредное суждение!

Этот удивительный человек действительно отдал свое сердце детям, нелегкому педагогическому делу.

Я уверена, что будь жив Антон Семенович, он дал бы деятельности В. А. Сухомлинского самую высокую оценку. Оба выдающихся педагога сказали свое слово в теории и проявили себя на практике в конкретных жизненных условиях. Поэтому не сопоставлять и не сравнивать надо этих людей, а глубже изучать обоих и шире использовать их опыт и теоретические выводы в повседневной работе.

А. В. Дни пребывания Г. К. Калабалиной в Горьком были насыщены напряженной работой. Иногда казалось, что нагрузка, которую взяла на себя эта далеко уже немолодая женщина, была ей не под силу. Беседы со школьниками и учащимися ПТУ, выступления с лекциями перед учителями и студентами, многочисленные встречи с людьми, интересующимися творчеством А. С. Макаренко. И всегда казалось, что девиз колонии имени М. Горького «не пищать!» продолжал оставаться в силе для Г. К. Калабалиной и в эти дни. Всегда собранна, подтянута, в хорошем настроении.

Ее выступления были настоящим откровением большого педагога, отличника народного просвещения, страстного пропагандиста идей А. С. Макаренко, матери детей, ставших по примеру родителей педагогами.

Трагические страницы3

…Летом 1932 года Семена перевели в Ленинград на работу в 66-ю школу-колонию, что находилась в районе пригорода «Сосновая Поляна». Это было учреждение со сложным контингентом ребят. Коллектив воспитателей то и дело менялся. В день, когда мы приехали, 50% воспитанников отсутствовали в д/доме. Нам дали комнатку в мансарде учебного корпуса. Подниматься в нее надо было по темной, крутой лестнице. Расположив свой скромный скарб в комнате, мы начали осваиваться на новом месте.

Костику было уже 10 месяцев, и я решила устроиться на работу. Жить на одну зарплату Семена было тяжело. Смотреть за детишками мы взяли девушку – Марусю, по национальности она была эстонка. Спокойная, аккуратная, она произвела на нас хорошее впечатление, и мы не ошиблись. В мое отсутствие дети были в надежных руках. Я поступила работать воспитателем в соседнюю школу-колонию, что была в одном километре от нас. Вновь началась жизнь, полная трудовых напряжений, домашних хлопот, тревог, радостей, вечеров в кругу семьи после трудового дня. Теперь мы уже вместе обсуждали свои успехи и неудачи. Семен всегда был для меня хорошим советчиком, помогал мне разобраться порой в трудных ситуациях. Приходил ко мне на работу, очень быстро вошел к нам в коллектив как свой человек. У нас образовалась хорошая, дружная компания молодых педагогов-воспитателей. Мы часто собирались вместе семьями. В свою очередь, я сдружилась с ребятами из 66-го детского дома. Они приходили ко мне за советом. Если кто из ребят заболевал, я вечерами ходила в изолятор проведать больных. Так, несмотря на то что мы работали в разных учреждениях, интересы у нас были общие.

В это время с нами жили моя сестра Оля, которая работала учителем в 66-м детском доме и две мои двоюродные сестры, мать которых тяжело болела. Семен ко всем относился, как к своим родным. Для каждого у него находилось теплое слово. Жили они у нас более двух месяцев и, когда поправилась их мать, и они уезжали домой, то расставались, как самые родные.

Ребята, Леночка и Костик, росли среди воспитанников детского дома, и никто никогда их не обижал. Костик фактически вырос на их руках, был общим любимцем. Хорошо сложенный, с черными кудрявыми волосиками, он был очень симпатичный. Большие цвета спелой вишни глаза всегда светились радостью. Жили они с Леночкой очень дружно. Минуты не могли быть друг без друга. Леночка очень рано начала чисто говорить, а вот Костик долго не мог выговорить букву «Р», и много у него было собственных слов. И вот Леночка часами терпеливо учила его правильно произносить слова, выговаривая букву «Р»…

Я часто вечерами, глядя, как дети спят в самодельных кроватках здоровыми, загорелыми с беззаботными улыбками на личиках, думала: «Какая я счастливая – у меня такой хороший муж-друг, такие прекрасные детки, любимая работа. Что еще надо человеку. Наверно, это вершина счастья». Да, наверное, такой счастливой я себя чувствовала в те дни, когда непоправимое горе подкралось к нам.

Костик был очень подвижный мальчик, его интересовало все, он не боялся ничего. Однажды он пришел на хозяйственный двор, пролез в стойло, где стоял племенной бык, которого боялись все и не без оснований. Он признавал только одного мальчика – Сашу Рослякова, который ухаживал за ним. Так вот, Костик залез к нему в стойло, уселся у его ног, стал поглаживать и напевать ему песенку, а бык дружественно лизал его волосики. Все были в ужасе, я боялась подойти к стойлу, чтобы не рассердить быка и только издали делала Костику знаки, чтобы он вышел. Наконец-то он меня заметил и вылез. Бык провожал его ласковым взглядом. Но, конечно, все могло обернуться иначе.

В другой раз он залез по лестнице на крышу дома за мячиком, а потом спокойно спустился с ним вниз. Казалось, он ничего не боится, и судьба берегла его. Несмотря на то, что он был младшим, он всегда ревниво оберегал Леночку и никому не давал ее в обиду. Они очень хорошо играли вдвоем. Нам было легко с ними, хотя надо сказать, что жизнь у нас складывалась нелегко. Работать надо было много, и работа была сложная. Вставали рано, чтобы успеть до работы все сделать – приготовить еду, дрова для печки, наносить воды, накормить ребят и оставить их с Марусей, которая присмотрит за ними в наше отсутствие… Зарплата была небольшая, с продуктами в это время тоже было очень трудно, но все это не омрачало нашу жизнь. Все были здоровы, дружны. В доме все было самое необходимое. Были у нас верные надежные друзья, были добрые письма от Антона Семеновича Макаренко. Мы были молоды, полны сил, любили друг друга, у нас были хорошие дети, наши самые лучшие Леночка и Костик, любимая работа, общие интересы. Что же еще надо человеку? А все остальное со временем прибудет.

Но в жизни человек никогда не знает, что его подстерегает. Это было летом 1934 года. Второго июля в детский дом прибыл из детского приемника-распределителя новый воспитанник Петр Гумин – 13 лет. Мальчик как мальчик, небольшого роста, худенький, обратили на себя внимание руки с длинными музыкальными пальцами. Как положено он был помещен в изолятор для прохождения карантина. 3 июля весь детский дом под руководством Семена уходил в поход. Как всегда, когда куда-нибудь уезжал, Семен расцеловал ребятишек. Помнится, будто бы как сейчас, Костик был в коротких штанишках и вышитой косоворотке, которая очень ему шла. Семен взял его на руки, поднял и, крепко прижав к себе, сказал: «Ты знаешь, Галя, если с ним что-нибудь случится, я не переживу». Потом быстро поставил его на ноги, поцеловал меня и ушел. Детский дом опустел. Остался только новенький мальчик в изоляторе.

Когда я вернулась в этот день с работы, ребятки не отходили от меня. Они скучали без ребят, без Семена. У детей была любимая игрушка – большая русская матрешка, с которой они всегда играли. И вдруг Леночка обнаружила ее отсутствие. Стали везде ее искать, и тут Костик неожиданно сказал: «Не ищи, она умерла, я ее похоронил» – и повел нас во двор к бугорку, где была зарыта матрешка. Мы с Леночкой ее извлекли, а Костик посмотрел на меня и спросил: «А Костик тоже умрет?» Откуда у него появились такие мысли? Я постаралась отвлечь его этих мыслей, но на душе у меня стало как-то не по себе. Теперь я постоянно думаю о том, что у него было какое-то предчувствие. И еще – в эту ночь Костик спал тревожно, проснувшись, заплакал и сказал, что хочет ко мне, потому что ему страшно. Я взяла его к себе в постель, он крепко прижался ко мне, успокоился и заснул. Надо сказать, что к этому времени Маруся, которая смотрела за детьми, устроилась на завод и к нам приходила пожилая женщина, которая в мое отсутствие смотрела за детьми. Утром, как всегда, собралась на работу. Обыкновенно перед уходом я целовала детей, они провожали меня до дверей, махали ручками. Но в это утро Костик вдруг сказал: «Мама, не уходи на работу, Костику будет скучно». Я постаралась его отвлечь и незаметно ускользнула, оставив ребяток на няню. Леночке 18 июня исполнилось 4 года, а Костику через три недели должно было исполниться 3 года. Не прошло и трех часов после того, как я пришла на работу, как позвонили из дома и сказали, что куда-то исчез Костик, не пришел ли он ко мне, уже два часа его ищут и нигде не найдут. Сразу вспомнился весь вчерашний день, тревожная ночь. Что-то страшное сдавило сердце. Я бегом помчалась домой. Все мои сослуживцы бросились на поиски Костика, но его нигде не было. Леночка утверждала, что вскоре после моего ухода к крыльцу подошел новенький мальчик и позвал Костика пойти с ним погулять, собирать цветочки, хотела и она с ними пойти, но он ее не взял. Новенький мальчик – Гумин – категорически отрицал и говорил, что он к крыльцу не подходил и никого не видел.

Позвонили в Красное Село Семену, куда он ушел с ребятами в поход. К 2 часам дня он прискакал. Мы понимали, что случилось что-то непоправимое и все же еще надеялись. Искали все и где только могли – в колодце, в пруду, в лесу, но все было тщетно. Уже начало смеркаться, две женщины на поляне около пруда собирали цветы. И вдруг страшно закричали. Семен метнулся туда. В кустах, прикрытый травой, лежал убитый Костик. Нет слов, чтобы описать то горе, которое мы пережили. Казалось, за один миг рухнула жизнь. За 10 минут, что Семен нес Костика от пруда домой, он поседел и как-то окаменел. Я не могла плакать, и от этого стало еще страшней. До последней минуты похорон я не проронила ни одной слезы и, только возвратясь домой, я разрыдалась. Меня начали успокаивать, а наш большой друг тетя Варя сказала: «Оставьте ее, дайте выплакаться, и ей станет легче». Трудно мне и сейчас вспоминать, как мы справились тогда со своим горем. Наверно, в первую очередь, помогла Леночка. Нужно было ее успокоить (она очень тяжело переживала потерю братика), наконец, продолжать жить для нее.

Только через неделю удалось установить, кто действительно убил Костика. Это был тот самый новенький мальчик Петр Гумин. Он сам в этом признался после того, как в детский дом приехала завуч психоневрологического института, где он находился в прошлом году после убийства мальчика Вити. Лежал он и в 1931 году, и в 1932 году за аналогичные случаи. Наш Костик был четвертою жертвою его рук. До этого я никогда не слышала о таких страшных вещах. Оберегала детей от чего угодно, только не от людей, а тем более от детей. Мне было очень тяжело, я винила себя, да, пожалуй, и до сих пор не могу себе простить, что в этот злополучный день, когда Костик так тревожно себя чувствовал, не осталась дома. Возможно, это могло случиться и в моем присутствии, как знать. Конечно, я ни в чем не могла винить няню, она знала, что дети играют с воспитанниками. И все же мне было невозможно оставаться рядом с ней, оставлять на нее Леночку. И тут меня выручила Маруся, которая, узнав о гибели Костика, немедленно приехала и все время была с нами. Она привезла с собой девушку Шуру, которая оставалась смотреть за Леночкой, кстати, она прожила с нами до 1938 года, от нас и вышла замуж.

Похоронили Костика на немецком кладбище, которое было рядом с детским домом. Через неделю вернулись из похода ребята. Они ничего не знали о случившемся и восприняли наше горе, как свое. С оркестром они пошли на кладбище и возложили на могилку цветы, многие плакали.

Семен как мужчина оказался сильнее меня, он продолжал работать, дома старался всячески облегчить мое душевное состояние, вывести меня из какого-то шока, в котором я находилась. А я не могла побороть себя, выйти на работу. Я ходила и искала глазами детей, похожих на Костика, могла найти такого и усыновить. Я понимала, что ребята ни в чем не виноваты, что они вместе с нами тяжело переживали гибель Костика. И все же я не могла с ними спокойно встречаться, говорить.

И тут, в самое трудное для нас время, пришло письмо от Антона Семеновича, в котором он писал, что утешить нас невозможно, что он понимает, сколь велико наше горе, но, писал он: «Вы потеряли сына, это неутешное горе, но подумайте, сколько еще есть ребят, которые потеряли родных, остались сиротами, вот и отдайте им кусочек своего родительского тепла. Этим вы залечите свою рану, отогреетесь».

Это письмо отрезвило меня. Я поняла, что рассуждала эгоистично, и на второй день вышла на работу. И надо сказать, что в последующие десять лет я работала только с мальчишками и видела в каждом частицу Костика. Рана эта не залечиваемая, она кровоточит и сейчас при прикосновении к ней, но, внимание и забота Семена, друзей, работа и, конечно, Леночка помогли мне снова вернуться в строй жизни. Однако оставаться жить на том месте, где все напоминало Костика, напоминало о страшной трагедии, было невозможно, и мы решили поменять место жительства. По приглашению Антона Семеновича мы на время переехали к нему в Харьков. Семен временно устроился работать инспектором в Управление колоний НКВД УССР в Киеве, которое возглавлял Антон Семенович…

Из воспоминаний Г. К. Калабалиной4

Теперь, когда немного обжились (октябрь 1928), встали на ноги, мы с Семеном решили взять к себе мою младшую сестру Олю, которая воспитывалась в Ленинграде в детском доме. Семен поехал за ней, и наша семья увеличилась. Семен очень заботливо относился к Оле, как к младшей сестре. Вскоре мы ее устроили учиться в ФЗУ швейной фабрики в Харькове… Оля жила вместе с нами.

(Вместе с молодыми педагогами Калабалиными в 1931 году Оля уехала в Ленинград, поступила в педагогический институт имени А. И. Герцена. После первого курса она перешла на вечернее отделение и стала работать в «Сосновой поляне» вместе с С. А. Калабалиным. – Д. Б.).

В это время с нами жила моя сестра Оля, которая работала учителем в 66-м детском доме для трудновоспитуемых детей. Так началась трудовая жизнь Ольги: служение детям, работа в детских колониях, детдомах, школах.

По приглашению А. С. Макаренко Калабалины в 1935 году переехали на Украину, в Винницу, а через год к ним приехала Ольга Константиновна. Началась нелегкая работа в Якушиницкой детской трудовой колонии под Винницей. После переезда Калабалиных в Подмосковье, в Барыбинский детский дом, семья Паскаль осталась в Виннице. В 1939 году, когда у Ольги Константиновны было уже двое детей, муж Игорь Иосифович Паскаль получил тяжелое ранение на Финской войне. После выписки из госпиталя в 1940 году его послали на курсы старших политруков, которые он окончил в июне 1941 года. Его направили в приграничную область Западной Украины, и во время боевых действий первого месяца войны он пропал без вести…

3 июля 1941 года в Винницу пришел приказ об эвакуации колонии. Ольга Константиновна и еще три воспитателя под непрерывными бомбежками повели пешком 535 ребят (!) на восток. С небольшим запасом продовольствия, среди страшного потока беженцев, за два месяца практически безостановочного движения они прошли почти 500 км. Измученные, оборванные, многие больные, пришли в Харьков.

В военкомате наиболее здоровых и подходящих по возрасту колонистов отобрали к отправке на фронт. Остальные с товарным эшелоном поехали в эвакуацию через Москву. В конце октября 1941 года Ольга Константиновна с маленькими детьми оказалась в Москве и чудом застала там Калабалиных. Семен Афанасьевич уже находился на фронте, а Галина Константиновна готовила свой детдом к эвакуации. Собрав своих детей и детдомовцев, сестры отправились по железной дороге в Челябинскую область, в город Катав-Ивановск. В 1944 году, когда исход войны был уже предрешен, семья О. К. Паскаль вернулась на Украину. Ольга Константиновна получила вызов в Винницкую область, в недавно освобожденный от фашистов Юзвенский район. Здесь еще было неспокойно, но она получила назначение директором школы и стала готовить детишек к учебному году. В трудных условиях провела избирательную кампанию 1944 года…

Невозможно рассказать обо всем том, что пришлось пережить этой женщине в годы войны и первые послевоенные годы! Ни удары судьбы, ни пошатнувшееся здоровье, ни боль утраты мужа не изменили ее жизнелюбивого, оптимистического характера. С еще большим энтузиазмом Ольга Константиновна работала с детьми, отдавая им всю душу, тепло и любовь своего материнского сердца. После войны О. К. Паскаль работала с испанскими детьми в подмосковной Тарасовке, затем вместе с Калабалиными – в детской колонии в Сталинири (Цхинвал), а с 1952 года – снова на Украине. На этот раз вместе с Калабалиными она работала воспитателем в Мотовиловском детском доме под Киевом. После того как они уехали в Егорьевск Московской области, Ольга Константиновна перенесла несколько операций, инфаркт, но, даже получив инвалидность, продолжала нести идеи А. С. Макаренко в жизнь.

На украинской земле, в педагогической секции общества «Знание», появился новый талантливый лектор с замечательными темами: «Творческое использование педагогического наследия Макаренко», «Роль быта и семьи в формировании личности ребенка», «Роль коллектива в формировании личности» и др. В 1950-е, 1960-е, 1970-е годы в Киеве, Харькове, да и по всей Украине были живы многие воспитанники А. С. Макаренко, жили и работали воспитанники С. А. Калабалина. Во встречах и слетах (Винница, Днепропетровск, Одесса, Харьков) Ольга Константиновна Паскаль принимала активное участие. Она постоянно выезжала с лекциями и воспоминаниями во многие города и области Украины, поддерживала связь с музеем А. С. Макаренко в Кременчуге, выступала в Калининграде, Балтийске, Вологде, Рязани, Череповце, Москве, Подмосковье… Имела переписку с десятками школ, институтов, профтехучилищ. Двери ее дома были всегда открыты. К ней часто приезжали воспитанники разных лет, студенты педучилищ и институтов.

Воспоминания о 1940—1944 годах

(из дневника Г. К. Калабалиной)

…В конце 1940 года Семену предложили принять детский дом с особым режимом в Москве, он был расположен в Сокольниках на 3-ей Гражданской улице. В декабре 1940 года мы переехали из Барыбино в Москву. Семен принял детский дом №60. Вместе с нами переехала в Москву группа ребят: Паша Прокопенко, Коля Фадеев, Леня Комаров, Стасик Шаумян (племянник Бакинского комиссара Шаумяна) и воспитатели: Сухинина Лидия Александровна и Баранова Екатерина Гавриловна. В детском доме №60 воспитывались двести мальчиков, исключенных из московских школ. Дом был обнесен высоким забором, у входа была проходная с вахтером. Школа была своя, внутри детского дома. Директор был снят за развал работы. В детском доме царил настоящий хаос. Процветали карточные игры, воровство. Воспитателями работали случайные люди. Воспитанники и воспитатели представляли собой два враждующих лагеря. Все опять надо было начинать сначала. Квартиру мы получили тут же при детском доме – две комнаты и кухня, ванна и другие удобства, к которым, признаться, мы не привыкли. Леночку определили в массовую школу в третий класс. Школа была недалеко от детского дома. Галочка и Антоша оставались на попечении тети Марфуши.

Прежде всего Семен занялся комплектованием нового воспитательного коллектива. Пришли на работу молодые воспитательницы – выпускники Московского педучилища им. Ушинского. Большинство ребят были педагогически запущенные, отсутствовал коллектив, каждый жил сам по себе. Работа предстояла большая, трудная, но нам было к этому не привыкать. Семен со всей присущей ему энергией взялся за дело. Педагогический коллектив работал с полной отдачей. Вновь избранный Совет командиров, в который вошли и наши из Барыбинского д/дома ребята, стал хорошим помощником. В детском доме были оборудованные мастерские, в которых ребята учились и выполняли производственные заказы. Вновь избранная производственная комиссия во главе с заведующим производством организовала соревнование между бригадами. Был объявлен категорический бой карточной игре. Жизнь в детском доме налаживалась. Мы впервые за долгие годы жили в большом городе, но работа и домашние дела не давали возможности часто бывать в театре, кино, просто в городе. С началом весны занялись оформлением территории детского дома. Во дворе были разбиты клумбы, а на зеленой лужайке, посреди двора высеяли красные маки, которые очень любил Семен.

В середине июня, 15 числа к нам приехали Павлуша Архангельский (в «Педагогической поэме» – Александр Задоров) и Лидочка Колинцева, которые вот уже полгода как поженились. Встреча была радостной, мы давно не виделись, а они заехали к нам по дороге к новому месту назначения Павлуши. Мы не могли наговориться, вспоминали юность, колонию Горького, Антона Семеновича, а 21 июня мы все были приглашены на свадьбу Левы Салько (сын Галины Стахиевны Макаренко). Все четверо поехали в Лаврушинский переулок на квартиру Макаренко. Встретили нас радушно, познакомились с молодой супругой Левы – Галей. Но, признаться, на свадьбе мы себя чувствовали не очень уютно. Там было много «знатных» людей, совсем незнакомых нам. Галина была дочкой генерала Смирнова – начальника АХО НКВД СССР. Все было на широкую ногу, и мы чувствовали себя не в своей «тарелке». Сидели с краю и искали удобный случай, чтобы уйти. Часа в 2 ночи мы ушли домой. Я так поздно никогда не была на улицах Москвы, и она нам показалась необыкновенно величественной, великолепной в своем ярком убранстве, сияющая огнями. Не знали мы тогда, что это была последняя, на долгие годы, ярко освещенная Москва.

На следующий день – 22 июня – мы встали попозже. Всей большой семьей сели завтракать. На следующий день Архангельские должны были уезжать. Мы мирно разговаривали, обсуждали вчерашний вечер. Строили планы на следующие встречи, собирались в следующем году вместе отдыхать. Настроение у всех было отличное, ничто не предвещало плохого. И вдруг мы услышали позывные радио, а затем голос диктора Юрия Левитана: «Внимание, внимание! У микрофона выступает Вячеслав Михайлович Молотов». Тревожное чувство охватило всех. И вдруг страшное слово – «война»! Враг вероломно напал на нашу страну. Все погасло, померкло вокруг. Что будет! Что нас ждет? Павлуша немедленно пошел в Райвоенкомат и получил назначение на фронт. Лидочка в тот же день уехала в Харьков. К вечеру Москва погрузилась в полную темноту. На улицах царило напряжение. У военкоматов толпились люди. В ночь на 24 июня по радио была объявлена тревога, но она продолжалась недолго, через 2 часа все успокоилось. Посадив детей в ванную комнату, мы с Семеном побежали в детский дом, чтобы успокоить ребят. На станциях метро в Москве были организованы бомбоубежища, куда во время тревоги отправляли людей. А детей и стариков отправляли в бомбоубежища каждую ночь. Началась эвакуация из Москвы детских учреждений, учебных заведений, оборонных предприятий. Эвакуировали училище, в котором учились Валя Удальцов и Миша Голобородов. Понемногу стали уходить на фронт наши сотрудники-мужчины. Ушли на фронт физрук Николаев, завуч Земас, и мне было предложено занять должность завуча.

В июле Семена вызвали в военкомат, домой вернулся с повесткой на фронт. На душе было очень тяжело, томила неизвестность, что ждет всех нас, но я понимала сердцем, что война – дело всего народа, и место Семена сегодня там, где он нужен. Враг подходил к Москве. Я осталась одна с четырьмя детьми: Павел Прокопенко (мы его усыновили), Леночка, Галочка и Антоша. Старалась всеми силами держать себя в руках, чтобы не расстраивать Семена и детей. Внешне спокойно собирала Семену рюкзак. На следующее утро мы с Пашей проводили его на Ярославский вокзал. Шел дождь. Семен сказал: «Знаешь, дождь – хорошая примета, значит, вернусь обязательно».