Физкультура и литература

Лет через пятнадцать я познакомился с одним учителем по баяну. На первый взгляд он казался довольно милым человеком. Ласковый с детьми, приветливый с коллегами, а дома с превеликим удовольствием избивающий жену. С такой же милой улыбкой на лице. Наверное, он думал, что не избивает ее, а просто учит уму разуму. После того, как я узнал его тёмную сторону, пришлось прекратить общение. Другие учителя стали косо на меня смотреть. Они все были женщинами. Вдруг и про меня начнут что-нибудь говорить. Например, учитель физ-ры и учитель сольфеджио – свингеры, они меняются жёнами и избивают их. А мне такая репутация была ни к чему. Поэтому баянист остался один на один со своей женой.

Но вернёмся к нашему трудовику. Он направился в соседний кабинет, соединённый с мастерской коридором, в котором стояла циркулярная пила. Она была ужасна. Пила могла расчленить, покалечить или просто убить. Поэтому мы старались держаться от нее подальше. Однажды брат Джонни Кэша10 угодил под такую же, после чего был вынужден примерить деревянный костюм и залечь на дно. Иногда, отыгрываясь на нас за бесчисленные издевательства, учитель включал пилу и звал самого нерадивого ученика помочь распилить бревно. Обычно, после такой процедуры, ученик возвращался с мокрыми от мочи штанами и с покрытым занозами лицом. Благо, если возвращался. Иной раз приходилось соскребать ошметки со стен, сортировать по пакетам и тайком вывозить на свалку. Но об этом лучше не вспоминать. Много славных парней полегло на этих уроках. Кто ушёл сам, кому помогли уйти, кого просто покалечили, кому испортили всю жизнь, лишили детства, наследства или чести. Те, кому повезло, не любят об этом рассказывать. Мы – ветераны уроков труда. Мы помним.

Пока трудовик не вышел из мастерской, мы, не теряя времени, ринулись в подсобку. У нас была цель. Урок близился к концу, а на руках у нас были только киянки. Мы не выполнили задания. Не сделали какую-то абсолютно ненужную хрень. Мы даже не знали, что должны были сделать. Никто и никогда не слушал учителя. Его слова не воспринимались всерьёз. Над ними привыкли смеяться. Но, тем не менее, он ставил нам оценки. И не просто так, а за выполненную работу. За хорошо выполненную работу.

Перед нами урок трудов шёл у параллельного класса. Они были очень обязательными парнями. Выполняли всё, что им не задавали, и сверх того. Они серьёзно относились к предмету, готовясь во всеоружии вступить во взрослую жизнь. Тренировали свои бытовые навыки, развивали их и совершенствовали. Для них – терпение и труд всё перетрут. Если вы заглянете в мастерскую, когда у них идет урок, вы будете неприятно удивлены. Никаких матов, никакой ругани, никто не орет, не взывает о помощи, не просит пощады, не плачет. Никакой крови, разбросанных кишок или выбитых мозгов. Все тела целенькие, чистенькие, конечности на своих местах. Они даже помогали друг другу!!! А это, извините, уже ни в какие ворота не лезет. Если у нас кто-то просил помощи, на него налетал весь класс и, орудуя киянками, превращал его в свиную отбивную. Поэтому, зная об их отклонении, мы стали пользоваться продуктами их трудов. Мы паразитировали. Два урока подряд мы пинали балду, мы избивали её киянками. Мы делали киянком все, что можно было им делать и не делать. Ничего другого в руки нам не давали. Не доверяли. Но для нас киянок был словно молот для Тора, или трезубец для Зевса. За время уроков трудолюбия, киянок стал логическим продолжением наших рук. С его помощью мы творили чудеса погрома и давали концерты грохота и витиеватые симфонии оглушающего шума. Мы полюбили его таким, каким он был. Деревянным, грубым и неотесанным болваном. Мы приняли его. Открыли ему свой внутренний мир, доверили сердечные тайны. Киянок стал для нас лучшим другом, а кому-то даже заменил отца.

Мой киянок знал меня как облупленного. Он многому меня научил. В том числе – драться. Но больше всего я благодарен ему за то, что он научил меня искусству любви. Но об этом нельзя рассказывать.

Два урока подряд мы занимались ничегонеделанием. А в конце занятия заходили в учительскую коморку, брали успешные работы предыдущего класса и сдавали их учителю. Он был в восторге. Мы тоже. Все были довольны и тонули в объятиях. Слёзы наворачивались на глаза. Это были моменты настоящего искреннего счастья. Неподдельного. Ради таких моментов стоило жить. А после уроков трудовик вёл нас в кафе и угощал пиццей и мороженым. Нет, конечно. После уроков учитель уже не мог никуда идти. Алкогольная усталость и трудовая интоксикация брали над ним верх. Шатаясь, он брел в святая святых, открывал крышку дубового свежеструганного гроба и ложился смотреть волшебные, наполненные адскими муками и извращенными пытками сновидения.

Наутро после огуречного лосьона он просыпался в собственном гробу и чувствовал себя как огурчик. Как маринованный в уксусе корнишон. Бодун колоссальный. Трудовик думал, что ночь, проведенная в дубовом ящике, по своим полезным свойствам соответствует времени, проведенному в кедровой бочке. Или в камере депривации. Но эффект был слегка другим. Все его гнусное тело было испещрено занозами, кое-где из кожи торчали сучки. Кровопотеря, не то, чтобы присутствовала, но была явно налицо. Бледная, обзанозенная, смердящая падаль. Учитель часто называл себя "маргиналом". Когда он утром восставал из мертвых, то лучше было не попадаться ему на глаза. И под руку тоже.

Однажды в школе появился новый охранник. Он делал обход в рекреации трудов, когда неожиданно обнаружил паранормальную активность. Охранник увидел одержимого демонами окровавленного выродка. Как он узнал об одержимости, спросите вы? Все просто. Во-первых, учитель трудов, начинал свой день с невыносимых ругательств, проклятий небесам и богохульств. С нечленораздельного воя и разбрызгивания слюны. Он изрыгал из себя всю ненависть к жизни. Каждое утро он искренне удивлялся, отчего дьявол до сих пор не призвал его к себе. И злился, дико злился. Во-вторых, школьный охранник когда-то давно был священником. Узрев это богомерзкое создание, охранник тут же осенил себя крестным знаменем и стал готовиться к обряду изгнания дьявола. Он был оптимистом. Но ни в коей мере не реалистом. Достаточно было одного беглого косого взгляда для того, чтобы понять, что трудовика не спасти. Единственное верное средство – четвертование, дыба, сажание на осиновый кол и сжигание на костре. Именно в такой последовательности. Возомнив о себе невесть что, святой охранник решил покрасоваться. Точным выверенным движением он достал святую книгу из униформы, раскрыл на нужном месте и читая, двинулся навстречу. Трудовик же, находясь в тотальном оглушении, со склеенными коростой веками, махая киянком, наощупь ковылял по коридору. Он орал благим матом, пытаясь вышибить ушные пробки. Но у него, как всегда, ничего не получалось. В среднем, процедура пробуждения, утренняя гигиеническая гимнастика и туалет, в связи с многочисленными психофизическими отклонениями, занимали у него около трех часов. Основными чертами его характера были: скрупулёзность, педантичность и чистоплотность. Ну и пунктуальность. Надо отдать ему должное – он никогда не опаздывал на урок. Всегда одет с иголочки, точнее со сверла. Вся его роба насквозь продырявлена металлической стружкой, а в некоторых местах был нарушен и кожный покров, что вызывало кровотечение. Он считал это полезным. Кровопускание как первичная профилактика инсульта, так сказать. На никогда не мывшейся голове, в жирных кудрях, лежала деревянная стружка и копошилась целая колония древоточцев. Выглядел он экстравагантно. На любителя. А с похмелья – и того хуже. Но святой охранник ничего об этом не знал. Когда он устраивался на работу, ему сказали, что коллектив сплоченный, дружный, но иногда случаются конфликты. Он считал себя человеком коммуникабельным и не волновался. Но он никак не ожидал столкнуться с проклятым школьным призраком.

Благословенный отец-охранник, читая псалмы, твердым уверенным шагом шел навстречу просыпающемуся и трясущемуся в лихорадке трудовику. Жизнелюбие первого било ключом. Ненависть второго – киянком. Посреди коридора произошел контакт. Светлая голова экс-священника, склоненная в молитвенном экстазе, встретилась с беспощадной беспринципностью деревянного киянка. Трудовик яростно размахивал им, пытаясь продраться сквозь папоротниковые джунгли. Да, у него были зрительные галлюцинации и что? Но для его утра это совершенно нормальное явление, такое же, как и утренний лежак. Объективно, охранник сам виноват, не стоило ему лезть поперек батьки в пекло. То, что случилось потом, лучше не вспоминать. Тем хуже для нас, ибо мы вспомним. Трудовик, нарубив папоротника, решил развести костёр. Холодная ночь, проведенная в дубовом гробу, могла стать причиной простудных заболеваний. А заболеваний у него и так хватало. Он до сих пор не мог вылечиться от скарлатины, цинги и от лихорадки новорожденных. Учитель поднял забитое до состояния отбивной тело охранника и понес его в свою коморку. Точнее – в пещеру, так ему казалось. Дальнейшее описание событий может вызвать у вас анафилактический шок, апоплексию или себорею. Предупрежден – значит вооружен. Можете смело пропустить этот абзац. Ничего познавательного, образовательного, воспитательного и, уже тем более – оздоровительного, там не будет. Я же могу и не писать об этом. Но могу и писать. Выбираю второе.

Для того, чтобы не жечь костёр на голой земле, трудовик постелил еловый лапник. В реальности – это был лист оцинкованной огнеупорной жести. На мягкие ветки он бросил тонкие сухие щепки, а сверху – свежесрубленный папоротник. Учитель щедро полил бензином мякиш бездыханного охранника. Использовав кремниевые камни, он развел огонь. Удивительно то, что и в реальности он тоже использовал кремниевые камни. Тело-папоротник вспыхнуло. Трудовик поднес руки к костру. Горячий воздух согрел заскорузлые окровавленные кисти. Жар поднимался выше. И вот уже обдерматиченные артрозные локти стали наливаться теплом. За ними – выбитые из суставов, плечи. Дрожь, постоянно бившая учителя, стала уменьшаться. Сознание его стало проясняться. Еще бы, ведь пылающий человеческий труп и не на такие чудеса способен. Поскользнувшись на крови и ударившись затылком об острый угол, он ненадолго потерял связь с жизнедеятельностью. Но милостью Бога, уже через несколько секунд был возвращен в мир живых. Ибо путь его еще не завершен. На самом деле, трудовик даже не заметил падения и ранения в голову. Он встал, отряхнулся, размазал кровь и твердым шагом направился по своим делал. На авансцену вышли свежие галлюцинации, вызванные травмами головного и спинного мозга. Теперь трудовик видел вокруг себя шикарные апартаменты. В одной из комнат пылал камин. Самое время для кофе, подумал он. В пьяном угаре, он взял с полки масленку и поставил её на поминальный костёр. Через минуту масло вскипело. Почувствовав приятный кофейный аромат, трудовик снял турку с огня. Рухнув на грубо сколоченную скамью, он вытянул ноги. Хруст в коленных суставах длился около минуты. В коленных чашечках явно не хватало синовиальной жидкости. Чтобы восполнить дефицит, учитель пригубил из масленки. Масло заполнило пасть и побежало дальше по пищеводу, обжигая и уничтожая все на своем скользком пути. Дальнейшие события вспоминаются ему словно в дыму. К тому времени, тесная коморка без окон была полностью задымлена. Концентрация угарного и углекислого газа на квадратный метр достигла критической отметки. Сознание, и без того омраченное, подернулось мутной пеленой, пошло поволокой, затуманилось. Тьма поглотила его.

Через несколько часов после описанных событий, учитель, как ни в чем не бывало, вел первый урок. Единственное, выглядел он не лицеприятно. Но так он выглядел всегда. Потому что жизнь его была сущим адом, где, словно в мясорубке, крошились кости и перемалывалось гнилое мясо. Ах, да, еще и дыхание его в тот день было свистящим, а голос – сиплым, как будто он выпил пару глотков кипящего масла, которое сожгло его дыхательную и пищеварительную системы. А так ничего. Даже иной раз улыбнется и выпустит кровавую пену изо рта.

Ножка

Однажды на уроке труда нам дали задание – сделать резную ножку для стула. Для этого нам выдали деревянные бруски, которые мы закрепили на шлифовальном станке. Нам дали орудия труда и пытки: напильники, зубила и наждачную бумагу. И, на всякий случай, если не останется другого выхода, киянки. Если заготовка вконец испорчена, ее может спасти лишь избиение деревянным молотком. Его прикосновения, как и в случае с волшебной палочкой, исцеляют. Фактически, это и есть волшебная палочка. Но о Киянке мы уже говорили ранее, твоё время прошло, дай возможность и другим показать себя. Не влезай, пожалуйста. Стоит отвлечься, задуматься, как киянок сам лезет в руки и начинает отстукивать по экранной клавиатуре. Зачем я постоянно таскаю его с собой? Да, он несколько раз спас мне жизнь, но я же не таскаю с собой все, что спасало мне жизнь. Нет. И, тем более, никакая из этих вещей не занимается самодурством или самоуправством. В отличии от тебя, Кия. Будешь себя так вести, отправлю к моему отцу в гости. На тот свет, то бишь. Понятненько? Тогда пошел прочь! Что про меня люди подумают? Сумасшедшим же посчитают. Мол разговаривает с деревяшкой! Им же не объяснить, что ты типа Буратино или Пиноккио – живая деревяшка. Им же доказательства подавай. Практические и фактические. Нет – значит не было, скажут. У автора галлюцинации, он психически нездоровый, больной, то есть. Ему место не на страницах книги, а в психиатрической клинике. Пусть там на стенах выписывает своими экскрементами, что пожелает. Нам подавай серьезную литературу: детективы, фэнтези и фельетоны! Прочь психоделия!

Можно, я продолжу? Благодарю. Итак, мы преступили к заготовлению барельефных ножек для антикварных стульев. Задача поставлена самая серьезная, халтура не пройдет. Либо ножка, либо что-то другое. Третьего не дано. Мы с приятелем Лёхой, подошли к этому делу с творческим запалом. С так называемым энтузиазмом. Энергия била из нас гаечным ключом. Берегись, заготовка! Пришло твоё время. Из простой деревяшки тебе суждено стать предметом декоративного искусства. Тебя ждет великое будущее. Возможно, ты будешь поддерживать задницу короля, ну, или хотя бы вице-короля. На твои хрупкие волокна возложена великая честь. Так прими же ее с высоко поднятой головней.

Если бы вы посмотрели на нас со стороны, то увидели бы двух гениев деревообрабатывающей архитектуры. Процесс пошел. Станок ревел, бешено вращая заготовку, во все стороны летели стружки и труха, дерево пело под аккуратные, грациозные движения напильников. В наших умах уже вырисовывался вид идеальной ножки. Она прекрасна, как Венера Милосская. Для начала необходимо придать ей округлую форму. А уже затем, используя прочий инструментарий, нанести на нее узорчатый орнамент. Все шло отлично до тех пор, пока заготовка не приобрела соблазнительную округлость; когда из неуклюжего деревянного подростка она превратилась в сногсшибательную женщину с шикарными формами. Напомню, мы находились в самом центре подросткового периода. Когда сексуальная энергия преобладает над прочими духовными ценностями. Увидев этот прекрасный вытянутый округлыш, все наши творческие искания наконец приобрели законченную форму. Неуверенность сгинула. Шутки кончились. Мрак отступил. Воссиял свет. Нашим изувеченным от гормонов мозгам явился образ. Это будет он, а не она! Первым человеком был Адам, так почему же мы должны нарушать законы первородства и правопреемства? Кто мы такие? Слово учителя труда – ничто, по сравнению со словом самой природы. Не для того мы изучали природоведение в начальных классах!

Бросив все силы на воплощение замысла, мы и не заметили, как урок подошёл к концу. От нашего станка летели искры и гремел чудовищный хохот. Само Безумие смеялось над нашим творением. Оставалось только ошкурить предмет. Привести его к наиприятнейшей гладкости. Чтобы никаких шероховатостей. Как говорится – без сучка и задоринки. Чтоб комар носа не подточил. Это была приятная работа, мы чуть не перебили друг друга киянками, ведь каждый хотел внести свой вклад. Но вот прозвенел отрезвляющий звонок, и весь класс понес свои ножки к насесту пьяного вхлам учителя. И только тогда до нас дошло. То, что мы сотворили, нельзя сдавать на экспертную оценку. Пускай даже самого пьяного трудовика на свете. За такое могли выпереть из школы. Или вызвать родителей. Мы тут же смекнули заглянуть в кладовую чудес. В лавку древностей. В это время добропорядочные ученики с чистой совестью, по всем канонам выполнившие свой священный долг, стали сдавать свои работы. Ножки полетели со всех сторон. Класс наполнился свистом разрывающегося воздуха. И целью всех этих смертоносных снарядов был уснувший коматозным сном трудовик. Ножки ударялись о доску, оставляя вмятины. Некоторые бились и ломались. Особо продвинутые ученики, поднаторевшие в метании пращи, попали в яблочко. Точней, в адамово яблоко и в глазные яблоки тоже.

Эти смертоносные попадания произвели противоположный эффект. Они, словно разряды дефибриллятора, вырвали трудовика из лап клинической смерти. Он очнулся, но оказался погребенным заживо. Сразу же, следуя правилам поведения при обвале шахты, он начал орать, реветь и аукать. Звать на помощь. Молиться.

Пока учитель выбирался из груды, свалившихся на него тубареточных ножек, мы прошмыгнули в святая святых. Здесь было все. Любой, даже самый требовательный дракон, удовлетворился бы количеством сокровищ, скрывавшихся в этой пещере. Выставив все предметы, находящиеся там, на аукционе, можно стать миллионером. Все вокруг сверкало и отливало серебром и позолотой. На стенах висели резные рамы для картин, узорчатые лакированные панели, предметы зодчества высшего качества, фигурки Будды из дерева, металла и полудрагоценных камней. Разрисованные вазы, посуда из глины, покрытая гжелью. Трости с различными набалдашниками в форме волчих голов и черепов с янтарем в глазницах. Серебряные подсвечники тончайшей работы. Конечно, ничего этого не было и в помине. Но могло быть, если бы это писал не я, а Виктор Гюго. Но нам достаточно и того, что он написал на первых пятидесяти страницах «Собора Парижской Богоматери».

На самом деле это была обычная дыра, заваленная всяким хламом и мусором. Там было небезопасно, любой неосторожный шаг мог привести к чудовищным физическим мучениям. Всюду торчали ржавые гвозди, на полу валялись грабли, шкурки от бананов и развязанные шнурки. Из углов торчали острые вилы, заточенные лопаты, серпы и косы. Даже Индиана Джонс11 обделался бы в штаны от страха и позорно повернул назад. Но страх получить "двойку" по трудам гнал нас вперед. Никто и никогда на моей памяти не получал отрицательных оценок по этому предмету. Великий позор и всепоглощающее унижение были для нас лучшими мотиваторами. Продемонстрировав чудеса эквилибристики, мы подошли к ящику из обсидиана, который на самом деле был простой картонной коробкой, с кучей ножек от стульев внутри. Мы, рискуя быть уличенными на месте преступления, не стали брать первую попавшуюся. Мы стали выбирать лучшую, чтобы утереть носы одноклассникам. Через несколько десятков различных огрызков и калек, мы, наконец, нашли то, что искали. Идеальная ножка, в сто крат лучше женской. Шедевр от настоящего мастера-ножиста. Мечта всех стульев и пример для подражания всех ныне существующих ножек. Лучшее предложение и одновременно с этим – предложение, от которого нельзя отказаться. Мы зачарованно вертели ее в руках, не в силах оторвать взгляд. В руке она лежала как литая. Гладкая бархатистая поверхность, шелковые изгибы, манящие выпуклости и влекущие углубления. Рисунок вился призрачным лабиринтом, заплетаясь в шевелящийся узор змеиных лилий. Я влюбился и уже через мгновение опустился на колено, готовый сделать предложение руки, сердца и души. Но сразу же в колено мне впился гвоздь, разорвав не только штанину, но и обманчивый морок, которым опутала нас ножка. Боль от укола и невыносимая боль от утраты пронзили моё колено, а затем и сердце. Душа вместе с кровью, капля за каплей сочилась из раны. Зато мозги заработали трезво. Взять эту ножку-сирену – чрезвычайно глупое решение. Это очень похоже на ловушку, придуманную хитрым учителем. Оказывается, он не так глуп, каким кажется. Умалишенным придурковатым имбецилом-дегенератом. Но и мы не робкого десятка. Мы раскусили его грязный хитроумный замысел. Скольких учеников он успел сгубить таким образом? Тысячи, сотни тысяч, миллионы? Что он делал, когда они приносили к его дряхлым немощным ногам эту ножку? На что склонял их? Бедняги и бедолаги, ушедшие, сгинувшие, пропавшие. Ваши неприкаянные призраки шатаются по всему свету, не находя себе ни места, ни покоя. Но настал день, настал час, настала минута, когда вы будете спасены. Пробили часы! Пора! Используя грязную окровавленную вонючую тряпку, лежавшую на полу, я схватил ножку, и бросил ее в ведро с соляной кислотой, стоявшее посреди комнаты. Она не успела ничего понять, но прочувствовала все сполна. Ножке – ножья смерть. Ее крик, то есть, треск, до сих пор звучит у меня в ушах. Агония длилась недолго, и вот от ножки уже не осталось никаких следов. Бесследно растворилась, оставив шрамы на наших юных сердцах. Я чувствовал себя Фродо Бэггинсом12, выбросившим кольцо всевластия в жерло Ородруина. Я вымотался и исчерпал жизненные силы. Не глядя друг на друга, взяв первую попавшуюся псевдо-ножку, мы потащились к выходу.

Учитель уже вовсю занимался анализом работ. Некоторые экземпляры ему нравились, и он, хмыкая, вращал их перед глазами. Забракованные ножки глупо валялись на полу, уставив окоченевшие взгляды в потолок. Их время было сочтено. Не успев исполнить свой трудовой договор, им предстояло сгореть в печи. И это не самый плохой вариант. Потому что самые уродливые ножки шли в личную коллекцию учителя. Он демонстрировал их в качестве примера того "как не надо делать". Каждый год они становились объектами шуток и насмешек, им постоянно приходилось выслушивать улюлюканье, смех и свист в свой адрес. Их называли "уродами". Их избивали, калечили, уничтожали. Но с каждым годом их становилось все больше и больше. Ряды их росли, пополняясь новыми отвратительными кадрами. И, наконец, настал день, когда ножки восстали против системы. Они вышли на улицы, избивая всех и вся, поджигая машины и разбивая витрины магазинов. Они захватили власть в свои ножки. Страшное слово "геноцид" как нельзя лучше подходит под описание того, что они сделали с людьми. Истребление было индивидуальным. Они засовывали человека в станок, по типу деревообрабатывающего, только теперь он назывался "человекообрабатывающий" и начинали обработку. В ход шли те же орудия труда. Было одно отличие – человек не поддавался обработке. Под действием приложенных к нему сил и инструментов, человек превращался в груду вопящего кровавого фарша. Худшего материала для обработки не найти. Некоторые модели подвергались ошкуриванию с помощью наждачной бумаги. Но это не то, о чем стоит рассказывать. В итоге, на помощь человечеству пришли киянки. Хоть по своей природе они и были родственниками ножек, но по духу им ближе человек. Гражданская война длилась недолго. Молотки, неся потери среди мирного населения, сумели изловчиться и в решающей битве, нанести сокрушительный удар, с мясом вырвав победу из грязных лап ножек. Революция захлебнулась в собственных опилках. Моля Киянков о пощаде, временное ножочное правительство встало на колени. И те смилостивились, отправив остатки, некогда буйных и кровожадных ножек, на остров святой Елены.

– Ах ты, чертов негодяй! Сколько раз я тебе твердил, держаться подальше от моего рассказа? Хочешь в растопку? Я тебе устрою костры амбиций! Будешь гореть адским пламенем, деревяшка ты этакая!

Прошу читателей простить невоспитанность моего киянка. Просто у него синдром гиперактивности и дефицита внимания. Совсем недавно, по собственной инициативе, он перестал принимать успокоительные средства и совсем распоясался. Но, я обещаю вам, что он больше не будет вам докучать.

Мы сдали "нашу" работу. Отличная ножка, выполненная в стиле раннего неоклассицизма. Учитель одобрил и поставил нам "отлично". Он отнес ее в каморку, откуда мы недавно ее вынесли. Он ничего не заметил. После ударной дозы древесного спирта вообще сложно что-либо замечать. Наша же настоящая заготовка лежала у меня в рюкзаке. Ей еще только предстояло предстать перед публикой, увидеть свет и себя показать. Это был – сорокасантиметровый деревянный член. С искусно вырезанной головкой. Гладкий и гадкий.

Покинув территорию трудового лагеря, мы направились в столовую, тыкая попутно деревянным членом всех встречных и поперечных. Не то, чтобы им всем это нравилось, но сделать они ничего не могли. Поскольку тыкали мы только тех, кто был слабее нас. Конечно, мы старались тыкать незаметно для учителей и прочих взрослых. Никому не хотелось быть уличенным с безнравственным предметом в руках.

– Ваня, а ну-ка подойди сюда. Что это у тебя в руках? Покажи. Давай-давай, выкладывай. О, боже! Господь милосердный! Ты где это взял?!!! А ну пошли к директору, ему и объяснишь все подробности.