Ленин. 1917-06

Jacob Davidovsky

Ленин. 1917-06

22 мая 1917 года.

После Открытого Письма, оглашённого на Всероссийском Съезде Крестьянских Советов, Ленин лично выступил на этом съезде с речью. Разумеется, по аграрному вопросу.

Начало речи не содержало ничего нового по сравнению с мыслями, содержащимися в оглашённом ранее Открытом Письме. Он изложил точку зрения большевиков, в этом вопросе полностью совпадавшую с позицией эсеров – передача всей земли крестьянам через крестьянские (“земельные”) комитеты.

Но Ленин не был бы Лениным, если бы не сумел даже и здесь нанести новый удар. Эсеры вполне законопослушно намеревались претворить свою позицию в реальность путём принятия соответствущих законов на будущем Учредительном Собрании, подготовку которого провозглашало своей основной задачей Временное Правительство.

Точка зрения Ленина, изложенная им в своей речи на Съезде, оказалась значительно радикальнее.

Он сообщил, что если взять самых богатых помещиков всей европейской России, то окажется, что у тридцати тысяч человек находится около семидесяти миллионов десятин земли, тогда как у десяти миллионов бедных крестьянских дворов – тоже около семидесяти-семидесяти пяти миллионов десятин. Это значит, что помещик имеет в среднем свыше двух тысяч десятин, а крестьянский двор – только семь!

Ленин заключил свою речь так: “Мы хотим, чтобы сейчас, не теряя ни одного месяца, ни одной недели, ни одного дня, крестьяне получили помещичьи земли”.

То есть не дожидаясь Учредительного Собрания, а сейчас, немедленно!

– Это можно добиться, – сказал далее Ленин, – объявлением земли всенародным достоянием!

Хотя съезд был, естественно, в подавляющем большинстве эсеровским, но лидера большевиков провожали аплодисментами.

Правда, в решении съезда всё равно земельный вопрос был отложен до Учредительного собрания. Понятно, эсеры, чьи представители уже даже состояли в правительства, не могли пойти против него.

Но как показало ближайшее будущее, лёд большевизма тронулся в крестьянском океане России. В растущее аграрное движение России Ленин своим выступлением бросил ставший впоследствии популярнейшим лозунг: “ Грабь награбленное”. И крестьяне начали грабить, сжигать, захватывать помещичьи имения. Забегая вперёд, сообщим, что в марте было 50 крестьянских выступлений, а в мае-июне – уже 1600.

28 мая 1917 года.

Пётр Мартынов шёл по улице. Вместе с Николаем Маркиным и его матросами сегодня они проводили очередное патрулирование на улицах Питера.

В последнее время Пётр ходил с матросским патрулём практически регулярно, почти перестав выступать на митингах. Выступать не хотелось совершенно.

Возможно, причиной было глубочайшее разочарование, постигшее его после спонтанной дискуссии на митинге с длинноволосым студентиком-эсером, когда юный студент разбил большевика-солдата в пух и прах. Конечно, после разговора с дядькой Арсением Пётр умом понимал, что ничего страшного не случилось и, столкнись он с этим парнем ещё раз, уже знал бы, что возразить.

Но запомнившееся с той встречи ощущение беспомощности на глазах у десятков слушателей переживать заново очень не хотелось.

А может быть, причиной было то, что за это время Петру довелось услышать на митингах и в Петроградском Совете речи Ленина, Троцкого, Зиновьева и других ведущих ораторов. Свои выступления после этого казались ему какими-то детскими, корявыми, косноязычными и откровенно беспомощными. Уж эти-то перед студентом-эсером бы не спасовали!

Николаю тоже довелось послушать признанных ораторов. Тут-то и выяснилось, что вкусы у них с Петром расходятся. Если Мартынов был больше всего впечатлён неумолимой логикой, которой были пронизаны выступления Ленина, и считал, что никто не умеет так ясно разъяснить – куда нужно двигаться дальше и какие действия для этого предпринять, то Маркин, послушав буквально пару выступлений Троцкого, стал одних из самых горячих его поклонников.

Мартынов и до этого неоднократно слышал, что речи Троцкого буквально гипнотизируют слушателей. Сам он, несколько раз послушав его выступления, не ощутил никакого гипнотического давления (хотя речи были очень хороши, на взгляд Петра лишь немногим уступая ленинским – у Льва Давидовича было больше эмоций в ущерб логике).

Но, похоже, на Маркина слова Троцкого с трибуны подействовали именно гипнотически. Матрос стал даже выискивать все статьи своего кумира в революционных изданиях и восторгаться ими по прочтении.

Впрочем, Пётр против этого ничего не имел. Вкусы у всех разные, а Троцкий – тоже пламенный революционер, почти большевик и Ленину уступает совсем немного. Так что в предпочтениях Николая ничего страшного не видится.

Им обоим даже довелось вживую пообщаться со своими кумирами. Как-то раз Пётр набрался смелости, сам подошёл к Владимиру Ильичу после выступления и, представившись, сказал, что он – большевик, рядовой Павловского полка, где большинство – сторонники ленинской линии.

Ленин поблагодарил, с чувством пожал верзиле-солдату руку, глядя на того снизу вверх, после чего засыпал вопросами – каковы вообще настроения в Петроградском гарнизоне, о чём говорят на улицах, что думают в Павловском полку об эсеровско-меньшевистском Петросовете. Узнав, что Пётр и сам выступал на митингах, тут же заинтересовался – как Петра принимали, возражали ли, если да – то в чём, и какие именно приводили доводы против.

После упоминания о дискуссии со студентом-эсером вознамерился выслушать полное её изложение, но в конце концов был уведён другими большевиками, давно уже напоминавшими вождю, что времени мало и нужно ехать на какое-то заседание.

Но напоследок пожал Петру руку и, искренне поблагодарив за интереснейшую беседу, выразил надежду, что им доведётся ещё побеседовать – и не раз. Пётр ушёл тогда очарованным дружелюбием, доброй весёлостью и какой-то человечной простотой Ленина. Впрочем, вождь большевиков никогда не жалел усилий, чтобы делать своими сторонниками новых и новых людей.

Разговор Николая Маркина с Троцким был значительно короче. Его после выступления кумира буквально подтащили к тому и представили. Троцкий улыбнулся, сказал, что рад знакомству с представителем героических революционных матросов и даже попытался затеять беседу о настроениях в матросской среде.

Но как мы помним, собеседником Николай был не лучшим и, увидев, с каким усилием тот выдавливает из себя слова, честно и трудолюбиво пытаясь ответить на вопросы, Лев Давидович сослался на недостаток времени, пригласил матроса ходить на его выступления, пожал с улыбкой на прощание руку – и умчался по своим революционным делам.

Несмотря на краткость беседы, Николай после личной встречи стал Троцкого просто боготворить, всё время вспоминая, как тот жал ему руку и приглашал бывать на выступлениях.

Так что главные кумиры у Петра и Николая теперь были разные. Как бы то ни было, на дружбу их эти мелкие расхождения во вкусах не повлияли, и сейчас они дружно оглядывали на ходу улицу, выискивая – не буянит ли кто, нет ли опасности беспорядка.

В последнее время у них вошло в привычку перед началом патрулирования прикалывать к одежде красные банты, что должно было демонстрировать – они не какие-то праздношатающиеся, а революционный патруль.

На улице было спокойно, хотя прохожих хватало. В основном люди шагали сосредоточенно, видимо, торопясь куда-то по своим делам. Вот только шагах в пятидесяти впереди группа молодых парней и девчонок явно фабричного вида никуда не спешила, весело переговариваясь и наслаждаясь солнечным днём. Похоже, они собирались что-то отпраздновать, поскольку в руках несли какие-то бутылки и закуску – колбасу, хлеб, а самый высокий парень с кудрявым чубом, лихо выбивавшимся из-под кепки, с усилием тащил с полкруга сыра.

– Матросики! Солдатики! Братцы, помогите! Смертоубийство! – из арки дома, мимо которого проходили патрулирующие, вдруг вывинтился какой-то приличного вида человек и со всех ног кинулся к ним. Матросы и Пётр остановились.

Человек был не стар и не молод, наружности самой незапоминающейся, хотя, похоже, обращал внимание на таковую. Нафиксатуаренные усики были аккуратно подкручены вверх, набриолиненные волосы гладко причёсаны. Одет незнакомец был в белую рубашку, правда, расстёгнутую сверху, жилетку и брюки, явно являвшиеся частю одного ансамбля – костюм-тройка, хотя пиджак отсутствовал. На ногах красовались остроносые начищенные до блеска модные штиблеты.

Впрочем, причёсанные волосы уже успели подрастрепаться. Кроме того, они были мокры, а по лицу стекали струйки пота. Вспотел человек и ниже, о чём свидетельствовало влажное пятно на рубашке, видимое из-под верхнего края жилетки.

– Вон они, вон, – захлёбывался человек, указывая на упомянутую чуть выше группу молодых людей фабричного вида, – Задержите их! Они – душегубцы! Моего хозяина … Дементий Фёдорыча только что … до смерти … .

Николай уже безо всякой доброжелательности посмотрел вслед молодёжи. Видимо, ему сразу вспомнилась банда насильников примерно такого же возраста, главаря которой он давеча уложил наповал молодецким ударом.

– Братва … догоните … приведите сюда, – приказ не оставлял сомнений, – Только … не бить … просто приведите, – Николай повернулся к Петру и, как бы извиняясь, пояснил, – мы ж … не знаем ещё … в чём дело.

Матросы с криками “Стоять!” устремились к группе, на ходу снимая винтовки с плеч. Те, впрочем, никуда бежать не собирались. Группа остановилась, обернулась к подбегавшим матросам и уставилась на них с любопытством.

– Что стряслось-то? – спросил тот самый высокий парень с сыром в руках, – Это ваше, что ли? – он показал глазами на бутылки и продукты.

– Вам вернуться надо. Туда, – пояснил веснушчатый матросик, для убедительности показывая стволом винтовки – куда именно парням с девчатами надлежит вернусться.

Звали матросика Тимоша, и был он в бригаде Николая всеобщим любимцем – за весёлую открытость, приветливость и какую-то излучаемую всем его веснушчатым естеством солнечность.

Однако сейчас Тимоша был весьма серьёзен и даже производил грозное впечатление.

Пожав плечами, компания послушно направилсь туда, где Пётр с Николаем продолжали беседу с человеком в жилетке и штиблетах.

– Так. Давай по порядку. Ты кто такой? Кого убили? Где это произошло? – Пётр сразу решил выяснить ситуацию.

– Прохор я. Отца Фомой звали. Приказчик в лавке. Убили хозяина – Дементия Фёдорыча. Вот здесь, – человек указал на дверь в доме около витрины, которая и в самом деле весьма напоминала витрину лавки.

– Здесь? Ну, пошли, – Пётр двинулся к двери. Николай последовал за ним.

– Погодите! Я сейчас! – Прохор шустро метнулся в арку, из которой давеча выскочил и скрылся из виду.

Маркин пожал плечами и попытался открыть дверь.

– Заперто … на засов, похоже … ломать, что ли? – он вопросительно взглянул на Мартынова. Тот в нерешительности полез почесать в затылке, как вдруг что-то громыхнуло, и дверь отворилась.

За ней обнаружился Прохор.

– Покорнейше прощеньица просим. Забыл засовчик отодвинуть. Милости прошу, братцы, сейчас всё сами увидите, – он точно работал приказчиком судя по манере разговаривать.

Пётр с Николаем последовали приглашению и вошли. И впрямь лавка. Сыры колбасы, окорока, хлеб, выпивка. Стандартный набор. Правда, в общем интерьере диссонансом смотрелся нож, лежавший на прилавке и покрытый чем-то тёмно-красным … не кровью ли? Вроде не лавка мясника

Послышался шум, и ввалились задержанные, сопровождаемые матросами. Ребята недоумённо переговаривались, с интересом оглядывая лавку.

– Пускай пока … в углу постоят, – распорядился Николай, указав рукой на угол, находящийся дальше от прилавка, – Надо, чтобы … следы не затоптали, – Маркин извлёк уроки из расследования убийства Филиппычем Лукерьи, проведённого давеча Петром. Хотя на гладком чисто вымытом полу лавки никаких следов не наблюдалось.

– Где … мёртвое тело? … за прилавком? – показал Николай теперь на тёмно-красный нож и, не дожидаясь ответа, прошёл за прилавок. Посмотрел на что-то, лежащее там на полу и потому не видное остальным, повернулся к Петру, удовлетворённо кивнул и сразу исчез из виду, видимо, присев на корточки.

Мартынов прошёл вслед за матросом и увидел того сидящим над телом пожилого человека в рубашке и жилетке, лежащим на спине в луже крови. Жилет и рубашка были тоже в крови и пробиты чем-то во множестве мест.

Маркин как раз касался шеи человека, пытаясь, видимо, нащупать пульс. Поняв безуспешность попытки, он отнял руку и принялся расстёгивать верхние пуговицы жилета, а затем рубашки. Увидев что-то интересное на трупе, расстегнул все пуговицы полностью, отогнул края рубашки, обнажив живот и грудь мертвеца – и торжествующе оглянувшись на Петра, произнёс:

– Пётр Петрович … ты глянь-ка, – после чего выпрямился и шагнул в сторону, освобождая Мартынову доступ к мёртвому телу.

Пётр приглашение принял, присел в свою очередь над телом, потрогал шею, внимательно осмотрел живот и грудь, мысленно поаплодировал Маркину – быстро учится, молодец – и, встав, обратился к тому:

– Думаю, вы правы, Николай Григорьевич.

Вышел из-за прилавка, подошёл к Прохору и уставился тому в глаза. Прохор преданно взирал в ответ. Мартынов краем глаза заметил вставшего рядом Николая, вздохнул и заговорил:

– Так. Понятно. Мёртвое тело в наличии. Так что произошло, Прохор Фомич?

Тот набрал полную грудь воздуха и затараторил:

– Там, значит, Дементий Федорыч лежит убитый. Хозяин лавки, я у него приказчиком. Дементий Фёдорычу невозможно всё время в лавке быть, вот меня и нанял. Когда я, значит, за прилавком, когда хозяин, а когда и супружница его была.

– Стоп, – перебил Пётр, – Так он женат? И где ж он с супругой проживал?

– Да тут, рядышком, – заторопился Прохор, – вот как из лавки выйти, так налево сразу, и по той же стороне третий дом будет. Кирпичный. Второй этаж, квартирка ихняя справа сразу.

– Ясно … Митроха, сгоняй … коли супруга дома … покличь … да поделикатней … смотри … у неё мужа убили. … Как супружницу-то … по имени? – Николай порядок помнил.

– Мелания Сидоровна. Такая ну, как барыня, в общем.

– Давай … Митроха … дуй.

Митроха без лишних слов исчез. Пётр поощрил приказчика:

– Ну а ты пока, Прохор Фомич, продолжай, рассказывай.

– Так значит сегодня я лавку открывал. Ну, открыл. Торговлишка ни шатко, ни валко шла. Денежек-то у людишек маловато стало. Где-то с час тому хозяин зашёл. Ну, поглядеть, проверить, то да сё. Поглядел, уже уходить собрался. А мне как на грех в нужник приспичило. Я так-то как приспичит, двери на засов запираю, а тут Дементий Фёдорыч и говорит – дуй, мол, Прохор, я пока за прилавком постою. Чтобы, значит, торговлю не прерывать.

Лучше бы я потерпел, да после того, как хозяин ушёл бы, на засов закрыл, как обычно! Жив бы Дементий Фёдорыч остался! – трагически возопил приказчик, но, как бы устыдившись своего эмоционального порыва, продолжил.

– Так значит, выхожу из нужника – и вдруг шум какой-то слышу нехороший. Гвалт, ругань, то да сё. У нас дверь в нужник-то вон в том коридорчике, изволите видеть. Ну, я осторожненько так выглянул, вижу – тот, чубатый, – он показал на парня с сыром в руках, – стоит за прилавком уже, держит хозяина за горло и бьёт ножом. Раз за разом. Тот хрипит, глаза выкатились, потом на пол сполз. А душегубец-то из-за прилавка вышел, скомандовал своим – они тоже в лавке были – мол, хватайте кому что понравится – и уходим. Ну, похватали и через дверь-то и ушли. Меня не заметили, слава богу, а то бы и мне лежать рядом с хозяином.

Это что же на белом свете деется?! За кусок колбасы и пару бутылок казёнки христианскую душу лютой смерти предали!, – в голосе Прохора слышались слёзы.

– Да что ты врёшь, приказчичья твоя душонка! – не выдержал чубатый парень. Он явно устал держать на весу полкруга сыра, но, вынужденный стоять в углу, не знал, куда его девать, и это, видимо, раздражало ещё больше, – Мы ни в какую лавку и не заходили! Воскресенье нынче – вот и гуляли с девчатами. Эх, испортили нам воскресенье.

Впрочем, на лицах ребят с девчатами уже читались не только сожаление и досада из-за испорченного отдыха, но и явная встревоженность. Они начали понимать, что в историю попали неприятную.

– Тише, пожалуйста, – тон Петра был твёрд, но злобы в нём не ощущалось, – Дайте Прохору Фомичу договорить. Вам потом тоже дадим высказаться. Нам же разобраться надо, – уже мягче добавил солдат.

А ты, – он указал на чубатого, – сыр-то положи … ну, хоть на прилавок. А то держишь, маешься. Я же вижу.

Чубатый немедленно выполнил распоряжение, вернулся обратно, с наслаждением выпрямил спину и потянулся всем телом.

Тем временем Прохор благодарно кивнул, как бы говоря “спасибо” за предоставленную возможность продолжить и снова заговорил:

– Ну я, значит, к хозяину сразу. Глянь – а он и не дышит уже. Весь в крови лежит … загубленный безвинно. Хотел я на улицу через дверь выскочить – на помощь звать, да испугался. Вдруг душегубцы не ушли далеко ещё. Увидят, уразумеют, что я в лавке тоже был, вернутся – и меня кончат как Дементий Фёдорыча. Чтобы, значит, никто уже на них показать не мог.

– Да что ж ты, холуйская морда, на честных людей наговариваешь?! – чубатый снова не смог сдержаться, – Я тебе сейчас покажу, как напраслину возводить.

Он кинулся к приказчику так стремительно, что Тимоша не успел среагировать.

Впрочем, Маркин даже не встревожился. Он лишь обернулся и взглянул на парня. Тот, натолкнувшись на этот угрюмый взгляд, как-то сразу стушевался и шагнул назад, в угол, к своим.

– Вот и правильно, молодец, – нравоучительно произнёс Тимоша, поняв чубатого., – Николай Григорьич безобразий не любит. Давеча одного такого … повыше тебя, да в плечах раза в два пошире, одним ударом уложил. Наповал. За такое же.

Тимоша несколько утрировал давешний случай, но впечатление от его слов парней утихомирило. Только лица стали мрачнее и задумчивее. Пётр посмотрел на задержанных, повернулся обратно к приказчику и сделал знак продолжать.

– Ну я, значит, обратно в коридорчик. Он у нас во двор выходит. А оттуда в арку на улицу – ну, вас увидал и подбежал сразу.

– Что ж это деется!, – продолжил свои причитания Прохор. – Этим фабричным человека жизни лишить – что муху прихлопнуть! Захотели водки-закуски – шасть в лавку и ну хватать что пожелается. А хозяин вмешался – так он же для них лавочник. Зарезать – и вся недолга. А то, что душа христианская – им наплевать!

На вас только, братцы, уповаю! Верю, не дадите душегубцам уйти безнаказанными! – разливался соловьём Прохор, упиваясь своим красноречием и собою любуясь. Прерван был он, впрочем, весьма непочтительно.

– Не дадим … не бойся … А ведь врёшь ты … Прохор Фомич, – слова Николая прозвучали весьма отчётливо и произвели впечатление разорвавшейся бомбы.

Приказчик поперхнулся на середине фразы и непонимающе уставился на Маркина. Присутствующие тоже смотрели на него же. На лицах задержанных появилось недоумение, смешанное с надеждой.

Вдруг Пётр уловил краем глаза взгляд, устремлённый не на Николая, а на него, Петра Мартынова. Он перевёл глаза – и столкнулся взглядом с молоденькой девчонкой из фабричных. Та смотрела на Петра с какой-то радостной надеждой. Видимо, на то, что этот громадный спокойный солдат во всём разберётся и вытащит их из неожиданно свалившихся неприятностей.

Красавицей девчоночку назвать было нельзя, но выглядела она со своими рыженькими косичками и усыпанным веснушками лицом удивительно милой. При встрече глазами с Петром девушка вдруг по-доброму улыбнулась. А взгляд отвести и не подумала. Улыбка, оказывается, красила её ещё больше.

Пётр внутренне смутился и отвёл глаза. Тут убийство, дело серьёзное, а он в гляделки играет.

– Значит так, Прохор Фомич, – начал солдат даже как-то ласково – но ласковость эта уже не успокаивала, а наоборот вгоняла в дрожь, – Николай Григорьевич на службе не первый день и сразу заметил, что убит твой хозяин не только что, а самое меньшее час назад. Кровь на теле и на ноже давно запеклась, само тело успело остыть. Так что прав Николай Григорьевич. Врёшь ты.

Но приказчика было не так-то легко поймать. Он подумал, шмыгнул зачем-то носом и ответил:

– Да я не сказал вам сразу. Стыдно было. Понять должны. Вы, Николай Григорьич и Пётр Петрович, сами видели – как хозяина зверски изрезали. Я подошёл посмотреть – жив ли ещё – и увидал весь этот ужас. Ну, а душевное строение у меня до невозможности деликатное. В общем, сомлел. А вам не стал сказывать – стыдновато было. Ну вот, очухался потом, гляжу – на полу валяюсь. Не знал, что уже час минул. Тут же всё припомнил – и побежал на улицу за помошью. А дале – всё как я вам уже сказывал. Не сомневайтесь.

Маркин призадумался. На лицах матросов тоже появилось сомнение. А вот на лицах задержанных уже читался неподдельный интерес. Особенно на лице рыженькой девчонки. На её глазах разворачивалась настоящая детективная история. И сыщиком был приглянувшийся ей здоровенный солдат. У которого, оказывается, ещё и в голове имелись весьма неплохие мозги.

Что Пётр тут же не замедлил подтвердить.

– Сомлел, говоришь? Час пролежал, значит? А ребята, стало быть, весь этот час возле лавки дожидались как ты очухаешься? Или, может, нас поджидали … угостить хотели? Они что, по-твоему, совсем без головы?

Но Прохор уже пришёл в себя.

– А я почём знаю? Может, спорили – куда пойти, да где награбленное спрятать. Что отвечать, коли кто спросит – откуда такое великолепие – водка, сыр, колбаса. Им-то что было беспокоиться? Тело хозяина за прилавком лежит. Кто войдёт – не заметит. Честный человек поймёт, что в лавке нет никого – да и пойдёт себе. А нечистый на руку сопрёт чего – и дёру – пока не поймали. Так что, видать, стояли спорили. Кто их поймёт, фабричных, – приказчик картинно развёл руками.

Пётр думал, что чубатый начнёт опять возмущаться, но тот и не подумал вмешиваться. Похоже, что задержанные забыли, что всё ещё под подозрением и, затаив дыхание, наблюдали за развитием событий. Когда ещё такое увидишь? Интереснее, чем в синематографе, ей-богу.

– Ладно. – тон Петра был серьёзен, – может, и так. А как вышло, что ты не запачкался? Ведь у мёртвого тела хозяина сомлел, там кровищи-то на полу – ужас! А у тебя ни на жилетке, ни на брюках – ни пятнышка. Ты что же, отошёл заблаговременно, а потом уж сомлел и улёгся?

– Вестимо, – приказчик не сдавался, – сейчас только вспомнил. Я ж как изрезанного хозяина увидал, сразу отшатнулся. От ужасности. Ну и сомлел. Но когда отшатнулся, в коридорчике оказался. А туда кровь-то не достала. Я ещё сейчас вспоминаю – очнулся-то я в коридорчике. Всё думал – и как меня туда занесло. А вот теперь припомнил.

– Ну опять же ладно, – Пётр не спеша долбил Прохора логическими нестыковками, которые шаг за шагом находил в изложенной тем версии событий, – А не подскажешь, как так вышло, что дверь в лавку была на засов закрыта, как мы пришли? Мы ткнулись – засов. Уже после ты открыл. А говорил же, что прямо как очухался, из коридорчика рванул через двор на улицу на помощь звать. Ребята, если через дверь уходили, тоже закрыть не могли – засов-то изнутри запирается. Как же так?

– Да это я забыл сказать. Я ж завсегда засов запираю, как из лавки выхожу. В привычку вошло. Вот и теперь перед тем, как бежать на помощь звать, и закрыл. Машинально. А что машинально делаешь – и не вспомнишь потом частенько. Вот я и не вспомнил.

– Ладно. Первичный допрос первого свидетеля пока заканчиваю, – Пётр понял, что приказчика так просто не взять, и расследование придётся вести по полной. – Приступим к допросу других свидетелей. Ребята, а действительно, как у вас водка, сыр да колбаса оказались?

Глаза ребят скрестились на чубатом. Тот, похоже, был в этой компании наиболее авторитетным. Парень солидно откашлялся и начал:

– Ну так день нынче воскресный, собрались погулять. Мы все с одной фабрики – тут рядом. Вот и разом завсегда. Ну, гуляем по улице, воздухом свободным дышим. Солнышко светит, теплынь. Настроение отличное … революционное.

А тут ещё глядим – у стены лавки этой прямо на улице водка стоит и закуска в ящике. Ну, мы и подумали, что какой-нибудь добрый человек … может, и лавочник, угощение дармовое на улицу выставил. Мол, бери, народ, кто хошь, празднуй, да меня добрым словом поминай. Ну мы добрым словом-то помянули, богатство это забрали – и дальше пошли. А тут уже ваши матросы догоняют. Вот и всё … и рассказывать-то особо нечего, – разочарованно закончил он.

– Ну тут ты приврал, пожалуй, – улыбнулся Пётр, – так я и поверил, чтобы нынче в Питере дармовая водка с закуской нa улице вас дожидались. Ну ладно, где взяли – разберёмся ещё.

– Так Пётр Петрович, – вклинился Тимоша, – ящик-то и вправду у стены у входа стоял возле лавки, как мы их сюда вели. Пустой уже, конечно. Так что, похоже, не врут они.