Резервация 2

– Да, это я, – ответила Аня, опустив руки к коленям.

– Вы не похожи на родственников.

– Она приемная, паспорт… он недавний, – заикаясь, сказала Мирра. – Мы поменяли ей имя и фамилию, так уж положено в индуистских традициях…

– Да? Довольно интересные у вас традиции, – монотонно ответил военный. Он распрямился и открыл дверцу со стороны Мирры. – Выйдете-ка из машины, пожалуйста, обе.

– Что? Зачем это? – Мирра попыталась закрыть дверцу, но камуфляж держал ее крепко.

– Не нужно спорить, миссис Пател. Выйдете и положите руки на капот, – он снял рацию с портупеи и прижал к губам. Нажал кнопку. – Красный Фиат, номер Джи Ти семь ноль пять, владелец Мирра Пател. Нужна информация. Повторяю – нужна информация о возможной причастности к террористическому акту…

– О, нет… – прошептала Аня, выходя из машины. Она оперлась руками о холодный капот. – Только не это…

***

Монстры. Они преследуют нас целую жизнь. Появившись однажды, они навсегда остаются с нами. Иногда это всего лишь тени, воспоминания, которые ждут ночи, чтобы повылазить из темных углов. Но порой монстры самые настоящие. Порождения тьмы, чьих-то чужих разумов и кошмаров. Когда мы теряем близких, когда они блуждают в темноте, мы продолжаем их звать. Просим их вернуться. Протягиваем к обжигающей пустоте свои дрожащие, исцарапанные руки. И нас слышат. Но не те, кого мы пытаемся отыскать. Твари лезут из этой бездны и становятся нашими личными монстрами.

Когда Мирра встала у капота и опустила руки на его горячую крышку, она увидела своего проводника. Ту тварь, что являлась к ней в последнюю ночь перед отъездом. Жуткое создание с белой вытянутой головой и алой прорезью рта. Оно сидело на заднем сидении ее автомобиля. Глядело черными бусинами глаз. И улыбалось, оголяя красные десна. Оно выжидало. Ждало ее краха, ее поражения.

Что ты за тварь? – подумала Мирра в ужасе. Но, кажется, она знала ответ. Это чудовище вылезло из-за стены, оттуда, где сейчас находился ее муж. Мирра была уверена, что и Гай видел эту тварь, прежде чем пропасть.

А рядом с этой безумной тварью сидела еще одна фигура – громадная тень с горящими глазами. И она тоже смотрела на Мирру.

– Что вам надо?! – закричала Мирра и сильные руки военного скрутили ее запястья, приложив лбом об капот. – Что вы хотите от меня?!

– Миссис Пател, вы оказываете сопротивление, вы понимаете? – поинтересовался военный с издевкой. – Усугубляете свою ситуацию.

– Отвали от меня! – взвизгнула Мирра, пытаясь вырваться. – Пошел на хуй!

– Хорошо, отлично! Это дает мне право… – тяжело дыша, сказал военный, навалившись на Мирру и заломив ей руки за спину, – использовать это…

Она почувствовала на запястьях холодные браслеты наручников. Через секунду они сдавили ей руки, защемив кожу.

– Что вы творите? – крикнула Аня, развернувшись, – отстаньте от нее!

– Положите руки на капот, мисс, – сказал голос из слепящего света. Щурясь, Аня вгляделась в этот свет, но увидела только нацеленное на нее дуло автомата. – Положите руки на капот!

У военного, который заковал Мирру в наручники, зашипела рация.

– Красный Фиат, Джи ти семь ноль пять. Владелица Мирра Пател. Пропустить. Повторяю – пропустить!

Военный сорвал рацию с портупеи и нажал кнопку:

– Повторите!?

– Приказ – пропустить. Приказано пропустить, как слышите?

– Я не понимаю…

– Пропустить. Приказано – пропустить! – повторила рация. И военный, наконец, отпустил кнопку приема, на которую все еще с силой нажимал.

– Не понимаю… – повторил он.

– Лучше вам пропустить, – сказала с капота Мирра Пател.

– Заткнись! – рявкнул военный. – Сука черномазая!

Мирра смеялась. Где-то там, внизу, распластанная на капоте своего красного автомобильчика, скованная наручниками. Она смеялась. И Аню это испугало. Впереди их ждала лишь тьма. И им нужно было постараться сохранить в ней свой рассудок. Но что, если обе они давным-давно были безумны? Две сумасшедшие, совершенно ненормальные «madame», жаждущие встречи с этой тьмой? А что, если не обе, а всего лишь одна? От таких мыслей Аню пробрало до костей, а внутри живота закрутился хула-хуп.

Солдат расстегнул наручники, и Мирра медленно поднялась на руках. Обернулась к пограничнику. К его покрасневшему, перекошенному злобой лицу. Ее разворот, в свете прожекторов, был похож на соблазнительный танец из какого-нибудь сраного мюзикла. Ей только и оставалось, что откинуться на капоте назад и раздвинуть ноги. Но она всего лишь молча посмотрела на военного. А потом вернулась за руль.

Что он пережил? – подумалось Ане. Она коротко посмотрела на солдата, все еще преграждавшего им путь. Он стоял с автоматом наперевес – как будто призрак, как обветшалое пугало на деревянном шестке. – Возможно, он потерял кого-то из близких в том взрыве?

Она села на пассажирское сидение, рядом с Миррой и пристегнула ремень. Надела черные очки, купленные на заправке, у толстого бородатого мудака за кассой.

Мирра надавила на сигнал клаксона, и Аня подпрыгнула от неожиданности.

Солдат тоже вздрогнул, пришел в себя и отошел в сторону. За ним, освещенный фонарями, поднимался вверх полосатый шлагбаум.

– Едем, – сказала Мирра и посмотрела в зеркало заднего вида. Там, позади, никого не было, не могло быть, но Мирра смотрела пристально, так жутко, что Аня обернулась. Задние сидения были пустыми и темными.

Автомобиль мягко покатил по асфальту и вскоре пост КПП остался позади.

Мирра молча вела машину и думала о том, что увозит из привычного мира своих демонов. Там, в надкроватном мире, она вспоминала о них только по ночам, когда ложилась спать, стараясь не свешивать ногу с кровати. А с наступлением утра забывала. Но здесь, на границе миров, в подкроватном мире, все ее чудовища обретали плоть. Становились проводниками. У каждого из людей свои чудовища. Там, в мире света и взрослых дел. Но здесь, в пыльной и темной резервации, чудовища не делились на своих и чужих. Они были общими.

Впереди лежала пустота. Он обволакивала машину со всех сторон, просачивалась внутрь сквозь щели, лилась под ноги. Холодная, вязкая жижа, пожирающая свет. Мир горел где-то там, позади. В зеркалах, отражающих прошлое. Превращался в точки кружащих светляков. И чем дальше Мирра с Аней удалялись от КПП, тем тусклее становился этот свет. И все добрые воспоминания стирались, пропадали, как запахи прелой листвы под выпавшим, запоздалым снегом. Они уступали место кошмарам. Аня чувствовала, как зудело все ее тело от набухших гнойных ран. Как они лопались, выпуская на волю весь смрад, скопившийся под кожей за то время, пока она старалась начать новую жизнь.

“Жизнь – это кольцо, сука. Ты снова вернешься ко мне. Даже после смерти”

Эти слова никогда не принадлежали похотливому индейцу. Через него, через его поганый рот, с Аней разговорила сама Резервация.

Мы не вернемся, – подумалось ей, и она зажала холодные руки между колен. – Мы никогда не вернемся обратно.

– Мия сдержала слово, – сказала Мирра холодно. Будто провела ножом. Но внутри у нее бушевал огонь. Она подумала, что должна была что-то говорить. Себе самой. Лить воду слов на разгоревшийся в груди пожар. Чтобы убедить себя в нужности принесенных жертв. Голдтаун всегда был чудовищем, скопищем ядовитых гадов, шипящих, голодных мразей, ползавших под маской утопических свобод. Мия Лавлин сдержала слово, но теперь ей самой нужно было бежать. Закрыть все двери и постараться залечь на дно. Но вся штука была в том, что из Европы можно было сбежать только за стену. А значит Мия Лавлин была обречена стать кормом для ползучих гадов. Жертвой уродливым, кровавым богам.

– У нее будут неприятности? – спросила Аня.

– Думаю, все будет хорошо.

Конечно же, не будет. Все это было частью какого-то заговора, по случайности превратившегося в мясорубку. И теперь эта мясорубка перекрутит всех, до кого сможет добраться.

– Ты покажешь дорогу? – спросила Мирра. – Туда, где вы с Гаем виделись последний раз?

Аня кивнула. Для начала им нужно было ехать прямо, не сворачивая. По обезлюженному песчаному кварталу, мертвому многие годы.

Он все еще опасен, – подумала Аня, глядя в окно. Там, за стеклом, она видела раззявленные, искаженные временем, рты и обтянутые высохшей кожей черепа. Тела, с ввалившимися грудными клетками. Песчаный квартал напоминал древнюю погребальную пирамиду, в которой покоились набальзамированные тела царей. Их мумии тлели в тяжелых саркофагах, но стоило только сдвинуть крышку и запустить руку в иссохшую плоть, как тут же в ладонь ударило бы жало скорпиона. В резервации даже то, что было мертво, несло в себе огромную опасность.

– С детьми все хорошо, – помолчав, кивнула Мирра. Казалось бы, она говорила это Ане, но, конечно же, эти слова она адресовала себе. – Они у бабушки, она не даст их в обиду. Никогда.

Она улыбнулась, так и не посмотрев на Аню. А та лишь кивнула в ответ.

Все будет хорошо. Что им оставалось еще говорить друг дружке? Двум незнакомым женщинам, запертым в крошечном автомобиле в окружении пустоты. Ничего. Только тешить себя этими мыслями. Дурацкими иллюзиями, что все будет хорошо.

– Так темно, – Мирра посмотрела по сторонам, но увидела в стеклах только отражение своего лица. – Хотя только вечер.

– Мы успели проскочить, – ответила Аня. – Границы закрываются в восемь.

– Жалеешь, что успели?

– Я… – Аня запнулась. – Нет. Не жалею. Просто вспомнила, что успели.

Как она могла жалеть? О чем? Ее место всегда было здесь, не там. Она попала в Голдтаун по ошибке, по стечению обстоятельств. Обманом, если уж быть честной на все сто. Наверное, она не осмелилась бы жалеть о чем-то, кроме того, что случилось в Резервации. И поэтому жалела, что сбежала. Ведь тогда Мирра сейчас не ехала бы вглубь Резервации, а смотрела мультики на диване с детьми. Ждала бы Гая, рыдая в подушку. Но осталась бы там, в мире света и счастливых улыбок. Ей было для чего жить. Но она была той породы, какая хватается даже за призрачную нить, а Аня была для нее целым канатом, ведущим к Гаю.

Можно ли любить человека так сильно, чтобы отдать ему свою жизнь? Когда-то Аня любила так своего отца. И теперь она знала, что можно. Нашла подтверждение своим чувствам, которые часто считала выдумкой. Можно бросить все ради того, кого искренне любишь. И пойти за ним в самую бездну.

– Он очень тебя любил. А ты его, – Аня поглядела на Мирру сквозь темные стекла очков. – Представляю, какой счастливой семьей вы были.

Мирра коротко кивнула. Хотела было что-то сказать, но слова встали комом в горле.

На заднем сидении зашевелился монстр. Его лицо приблизилось к Мирре, она видела это в зеркале над лобовым стеклом. И его теплое дыхание легло ей на шею.

“Девочка бередит твои раны, – зашептал призрак. – Ты так сильно любила своего Гая, что давно стала с ним неразделима. Разве ты не ощущаешь внутри себя пустоту? Разве не чувствуешь, что там, где был он, только окровавленная дыра? Дыра, которую ты не сможешь заштопать, не сможешь заполнить кем-то другим. Даже детьми. И со временем ты сама превратишься в эту мясную воронку. И будешь существовать в таком виде внутри своих детей”

– Нет! – твердо ответила Мирра, сжав челюсти. Аня удивленно поглядела на нее.

– Я думала…

– Не думай! – оборвала ее Мирра. – Все, что во мне, это мое! Не лезь туда, будь добра, хорошо?!

– Да, конечно, – испуганно согласилась Аня.

– Вот и хорошо. Открой бардачок. Он с твоей стороны.

Аня послушно щелкнула замком. Внутри лежал тяжелый револьвер и коробка с патронами.

– Гай держал его дома, под замком. Но он не был этим ебаным моралистом. Он говорил – ты всегда знаешь, где ключи. Если почувствуешь, что надо, то сможешь взять его.

– Он заряжен?

– Я не смотрела. Было некогда.

Аня осторожно взяла револьвер. Тяжелый и холодный. С шершавой рукоятью. Она откинула барабан. Шесть камор были пусты.

– Пустой.

– Заряди, – сказала Мирра.

Она боится его. Думает, что сможет выстрелить. Но вряд ли решится на такое, – подумала Аня, открыв коробку с патронами и зарядив пистолет.

– Ты стреляла когда-нибудь? – поинтересовалась Мирра.

– Приходилось, – Аня положила револьвер на место и закрыла бардачок.

– Убивала?

– Да.

Перед глазами мелькнуло окровавленное лицо наемника Плеймна. Гай проломил ему череп тяжелой сливной решеткой, но ублюдок все еще дышал. И тогда Аня выстрелила ему в голову.

– Думаешь, придется делать это снова?

Аня пожала плечами:

– Надеюсь, что нет.

Мирра сбавила ход и поглядела на Аню:

– Как это? Трудно спустить курок в первый раз?

Резервация начинает завладевать ею – Аня посмотрела на Мирру, на ее красивое лицо, на большие глаза, подведенные тушью. Они только в самом начале пути, а Резервация уже начинает заполнять ее душу. Во всех, кто оказывается по эту сторону, начинают пробуждаться звериные инстинкты. И в этой тьме им невозможно противостоять.

– Мне не хочется об этом говорить, – сказала Аня. – Не думаю, что стоит это обсуждать.

– Почему же? – с вызовом спросила Мирра.

– Потому что это мое. А мое останется при мне, хорошо?

Мирра хмыкнула, и Аня почувствовала себя лучше. Как будто силы возвращались к ней, наливали ее ослабшее тело. Она словно оживала, выпрямлялась навстречу взошедшему солнцу, подобно увядшему цветку.

Кем я была все эти дни? – с ужасом осознала Аня. – Я превращалась в безликую тень… Мое место здесь, в Резервации. Только здесь я чувствую себя живой. Потому что здесь нужно выживать, плыть против течения.

Она посмотрела на Мирру и поняла, что держит подбородок высоко. Смотрит не исподлобья, не боится быть пойманной, не стесняется быть собой. Она поняла, что возвращается домой.

Когда все кончится, – поняла Аня, – я не захочу уезжать отсюда.

Машину затрясло. Кусок бетонированной дороги кончился – дальше, во тьме, лежали лишь две колеи, продавленные в песке и напоминавшие стиральную доску. Под днищем автомобиля заскрипел, зашаркал песок. Словно бы машина не ехала сама, а ее тащили вперед невидимые цепи. И остановиться, дать задний ход, теперь уже было невозможным.

Мы рыбки в ночном океане, – сонно подумалось Ане. – Две маленькие глупые рыбешки, попавшиеся на крючок. Нас вытянут из темной воды и, в ожидании разделочной доски, бросят задыхаться. Но мы будем еще живы, когда скользкие от крови руки прижмут нас посильней и возьмутся за нож. Все наши желания, вся наша решимость выплеснутся из нас, когда острие разделочного ножа вспорет нам животы. Нас приготовят на раскаленной сковороде и подадут в соусе. Хищникам. Таким, как Плеймн и Гаспар. Вечно голодным до дешевых глупышек, как мы.

Веки тяжелели, но Аня не хотела засыпать. Ей казалось, что если она уснет, то уже не проснется. Мирра с безумным упорством вела скрежещущую машину вперед, давила на педаль и вжималась в рулевое колесо до белых пальцев. Им нужно было остановиться, переждать эту ночь, но Аня знала, что предлагать такое разгневанной женщине за рулем было безумием. Еще немного и машина увязнет в песке. Один неверный поворот – и им придется тащиться пешком. Но Мирра должна учиться на собственных ошибках. Словами и предостережениями ее было не остановить.

А снаружи все громче завывал ветер и по стеклу стучали острые песчинки. Звук этот был похож на шкворчание раскаленного масла. Когда Аня была маленькой, отец по утрам жарил ей сырники на чугунной сковороде. Собирал в ее потрепанный ранец тетради и книги, и бережно укладывал пластиковый контейнер с едой. А она гундосила, что снова придется есть эти дурацкие сырники. Подрумяненные, с затвердевшими комочками творога внутри.

Поразительно, – подумалось ей, – какой глупой я была тогда. И поразительно, насколько поглупела с той поры. Как сильно тогда я должна была ценить жизнь. Каждый ее момент. И сейчас. Я должна ценить ее еще больше. Но я иду на поводу у свихнувшейся женщины, которая волочет меня в самую сердцевину тьмы. Когда я перестану чувствовать вину за то, что просто выжила? Что еще не сдохла и дышу? Я никому не должна. Но раз за разом раздаю эти ебучие долги!

– Нужно переждать, – эти слова она произнесла вслух, хоть и не собиралась.

Мирра отвлеклась от дороги и коротко взглянула на Аню.

– Что, прости?

– Переждать эту ночь.

– Ни за что! У нас нет на это времени.

– Если мы застрянем, времени понадобится еще больше, – твердо возразила Аня.

Мирра зло хлопнула по рулю. Она держалась сколько могла. Но злоба взяла над ней верх.

– Ты… – выплюнула она со злостью. – Ты виновата в том, что я здесь! Что я вынуждена была бросить детей и поехать в чертову резервацию за своим мужем!

– Нет, – Аня мотнула головой. – Ты сама это выбрала.

– О чем ты говоришь, девочка?! – нервно хохотнула Мирра. – О каком выборе? Ты сделала его за меня, когда появилась на пороге моего дома!

– Об этом я действительно жалею. Но выбор за тебя я не делала! Ты сама решила ехать за Гаем, – Аня сняла очки и посмотрела на Мирру, не отводя глаз. И поняла, что держит подбородок высоко, как пику. – Ты сама решила, что он жив! И что у тебя хватит сил вытащить его отсюда! Так что будь добра не перекладывай на меня свои решения! Я сказала тебе, что Гай мертв!

Мирра с силой ударила по тормозам. Так, что их бросило вперед, на лобовик, и только пристегнутый ремень спас Аню от удара лбом о приборную панель. Как жгут, он передавил ей грудь, сдавив дыхание.

– Не смей так больше говорить! – рявкнула Мирра. Ее злые глаза полыхали каким-то странным, первобытным безумием. И Ане показалось, что сейчас сумасшедшая индуска бросится на нее, желая придушить.

Минуту, а может быть целых пять, в салоне маленького красного Фиата, стояла напряженная тишина. Две женщины не смотрели друг на друга, но ни одна из них не хотела уступать. Мирра сидела, склонившись над рулем, зло раздувая ноздри. А Аня смотрела в темноту окна, разглядывая отражение салона.

– Хорошо, – наконец произнесла Аня, повернувшись к Мирре. – Я не буду. Но и ты прекрати меня обвинять в том, что я выжила. Ты даже не представляешь, через что, я, блядь, прошла!

Мирра молчала. Она слышала слова Ани, но и другие голоса тоже. Эти шипящие звуки, доносившиеся с заднего сидения. Мерзкая, худосочная тварь, с жилистыми руками и вытянутой головой, говорила ей о том, что девчонка права. Что Гая уже сожрали черви и, пока не поздно, ей стоило бы повернуть обратно. Сдаться. Вернуться домой. Вот только дома у нее больше не было. Сделав шаг, переступив эту черту, она запустила цепь событий, которые приведут ее в мрачные затворки Голдтаунских тюрем. Где она будет содержаться до окончания своей жизни, как пособница террористов. Единственным, кто мог что-то изменить, был ее муж – полицейский Гай Пател, таинственно исчезнувший в резервации.

– Назад пути нет, – сказала Мирра.

Аня кивнула:

– Назад – нет. Но если хочешь подольше продержаться в гетто, послушайся советов тех, кто выживал тут чертовых пятнадцать лет. Мы на самых задворках, вокруг нас все еще пустыня. Песчаный район с его гнильем находится впереди и ночью соваться туда не стоит. Мы дождемся утра и поедем, как только встанет солнце. И не потеряем больше времени, чем, если застрянем в этих песках.

– Хорошо, – согласилась Мирра. – Хорошо.

Ее вдруг охватила слабость. Руки больше не удерживали руль – упали на колени. Она закрыла глаза в надежде, что шепот с заднего сидения затихнет. Но тварь не думала умолкать. Она все говорила и говорила о Гае, и о том, что ничего уже нельзя изменить.

Ты слишком слаба, – шептали тонкие губы твари, – посмотри не себя, ты больна. Ты помутилась рассудком, когда Гая не стало. Тебе нужно вернуться и покаяться. Лечь в клинику для душевнобольных и умолять, чтобы у тебя не забрали детей. Там ты должна бороться, а здесь ты давно проиграла. Эта девчонка, эта лгунья, она заведет тебя в лабиринты гетто и бросит, не раздумывая, при первой возможности.

– Погаси свет, – попросила Аня. – И поспи. Я посижу на стреме.

Не открывая глаз, Мирра щелкнула кнопкой на приборной панели. Свет в салоне погас и глазам стало невыносимо больно от темноты. Аня зажмурилась, сжав кулаки. Забыла, насколько темными бывают ночи здесь, в Резервации. Попривыкнув к тьме, залившей автомобиль, она приоткрыла бардачок и вытянула тяжелый револьвер к себе на колени. Все, что ей нужно было сейчас, это не уснуть. До первых лучей рассвета, когда округа станет различимой, и можно будет ехать дальше. Тогда она сможет поспать.

Есть места, – подумала Аня, – где все меняется, переворачивается с ног на голову. Как в зазеркалье у Алисы из той дурацкой книжке. Вопрос лишь в том, где реальность, а где сновидения. Тут, в гетто, или там, за стеной? Какой мне хочется быть – безропотной серой мышкой или сильным воином, который никогда не опускает головы?

Она провела пальцами по шершавой рукояти пистолета. И посмотрела на Мирру. Кажется, женщина спала, прислонившись головой к боковому окну автомобиля.

“Теперь – я ее единственная надежда выжить. Выбраться отсюда…”

Эпизод 2

Маккензи достал из внутреннего кармана пиджака аккуратно сложенный носовой платок. Протер им вспотевшее лицо и, скомкав, сунул обратно. Он был неуклюжим медведем, с самой школы не умел чертить прямую даже по линейке. Жена никогда не требовала от него складывать аккуратные стопки одежды или нарезать кусочки хлеба, не оставляя при этом горы крошек на ламинированной столешнице. Или эти дурацкие платки в полоску – укладывать уголком к уголку. Это всегда оставалось ее стороной медали, со временем превратившейся в ритуал в то время, как для него это были всего лишь платки. И когда они ссорились, Маккензи со страхом открывал шкаф, представляя себе хаос и беспорядок в своих не глаженных, не выстиранных вещах. Его страшила мысль о том, как беспомощно он будет рыться в горах одежды, судорожно перебирая рубашки и галстуки, пока не свалится рядом с сердечным приступом. Но, как бы супруга на него не злилась, поутру одежда была аккуратно сложена и выглажена, на плечиках висели рубаха и брюки с галстуком, а носовой платок в кармане пиджака был свернут уголком к уголку. Она никогда не заставляла мужа делать то, чего он не умел, что становилось для него мучительной обузой. Но за это она просила считаться с ней. С ее мнением. Всегда. И когда этого не происходило, в семье возникали ссоры. Вчера все пошло по накатанной – жена не хотела, чтобы он уезжал, а он мямлил что-то о долге перед родиной. Маккензи сам не верил в эту чушь, но как он мог оправдаться перед супругой, если сам не знал, почему должен ехать? Не понимал, почему из всего Совета Безопасности выбрали именно его.

– Это ведь ты, да? – послышался рядом мужской голос. Их было шестеро внутри тесной будки полицейского фургона. Маккензи и пятеро молодых ребят из террористического отдела. До границы с Резервацией оставалось несколько миль – дорога становилась все хуже и фургон начинало штормить.

– Ты тот коп, который поймал Мясника из Хопвелла, да? – с улыбкой уточнил один из парней. Молодой, черноволосый, он блестел белыми зубами так, что у Маккензи слепило глаза.

– Да, – кивнул он. Отнекиваться было бесполезно. То дело было громким, и его физиономия засветилась во всех европейских СМИ.

– Вот черт, – кивнул черноволосый, – это, правда, ты! Ты молодец, мне было тогда пятнадцать, мы следили за этой историей с друзьями. Вот же ебаный психопат, что он творил с теми бедняжками…

– Да, – снова повторил Маккензи. Прошло десять лет с тех пор, и какие-то воспоминания стерлись сами, а какие-то пришлось с ожесточением выбеливать, но он знал, что никогда не сможет забыть лица тех девушек, которых они находили. Мертвые не умеют кричать, все так, но он помнил, как те изрезанные на куски девчонки, кричали даже после смерти. Их лица, их раскрытые и окровавленные рты, Маккензи не сумеет забыть никогда.

– Жуткое дело, – покивал черноволосый и толкнул в бок сидящего рядом молчаливого громилу с татуировкой на бычьей шее. – Слышь, Мелкий, это тот коп, который поймал ебучего Мясника из Хопвелла! Прикинь?

У молчаливого здоровяка на коленях лежала штурмовая винтовка. Он сжимал ее огромными ручищами и Маккензи заметил, как громила расслабил пальцы и будто бы с трудом отцепил их от винтовки. Протянул пятерню Маккензи.

– Очень приятно, – сказал здоровяк и Маккензи пожал огромную руку своей потной ладонью.

– Ты, наверное, у себя в отделе был легендой, а? – подмигнул черноволосый. Маккензи пожал плечами. То дело вымотало их всех, они были полны усталой радости, когда все, наконец, закончилось. И не было других мыслей, кроме, как напиться и поспать. Позже ему пожали руку, повесили фотографию на стенку почета, а его супруга тогда напекла пироги и Маккензи с сослуживцами попили кофе в тесной столовке. СМИ раздули то дело и слепили многих фальшивых богов в те дни. Но Маккензи всегда считал, что богом в той истории и не пахло. Все, кто хоть как-то касался этого дела, варились с остальными в одном и том же адском котле.