Резервация 2

Антон Сибиряков

Резервация 2

1 эпизод.

Сны – это обрывки воспоминаний. Клочки бумаги из тайного, давно утерянного, дневника. Из детского блокнота, разрисованного яркими фломастерами – пухлого, от исписанных мелким почерком, страниц. Сны – это то, что люди пытаются забыть, или же вечно помнить, все равно… все они, в итоге, находят скомканные клочки. Пожелтевшие листки, в которых кроется всего лишь часть истории. Миг из прошлого, растянувшийся на целую жизнь…

Аня помнила тот вечер – мокрый и серый, когда небо долго не хотело темнеть. Она помнила, как ворочалась в кровати – слишком тихой после панцирных лежанок бункера, и смотрела в окно, через кружевной тюль. На улице слышались голоса – люди пригорода сидели на верандах, пили пиво, и разговаривали о многом. Но только не о том, что происходило за стеной. Не о том, от чего в бункерах резервации так сильно скрипели пружины панцирных кроватей. И не о том, почему дети в гетто истончались от жара солнца, а некоторые и вовсе исчезали. Нет, здесь говорить о таком было не принято. Здесь матрасы были мягкими и тихими. А вода теплой и для всех. И дети здесь были ухоженными, словно куколки. Золотой город был таким, каким Аня его себе представляла. Но она слишком много мечтала о нем в детстве, проведенном за стеной. Голдтаун оказался яркой ширмой, за которой крылось чудовище. В ту ночь Аня поняла это.

Ей снились сны. Обрывки памяти, от которых она ерзала и стонала во сне. А потом кто-то коснулся ее плеча, и она открыла глаза. И удивилась, что за окнами снова было мокро и серо.

– Индира, просыпайся! – Это была Мирра, жена Гая – полицейского, вытащившего Аню из-за стены. – Индира!

Индира – так звали сестру Гая. Девочку, которая умерла. Порой Аня вздрагивала от ее имени. Порой долго не отзывалась. Она так и не привыкла к нему. Как и к новому месту. Но, все то время, пока она жила в доме Гая, на улице Платанов, ей, как и Мирре, приходилось притворяться. И все то время, пока она спала в чужой кровати, Ане хотелось рассказать Мирре, кто она такая на самом деле. Но что-то ее держало, какой-то внутренний страх, закупоренный в стеклянную банку. Ей казалось, что если она расскажет, если отвернет эту глухую крышку, то страх этот затопит их всех. И правда уже не будет иметь никакого значения.

Должно было пройти время. Много времени… Но время – это то, в чем мы вязнем. И чем больше его проходит, тем глубже нас засасывает эта трясина. Мы вязнем в ней сами, и не можем вытащить дорогих нам людей.

– Что? Что такое? – Аня приподнялась на локтях, стараясь разлепить сонные веки.

– Тебе нужно уезжать, уходить сейчас же!

Снов больше не было. Ни обрывков, ни клочков – ничего. Мирра зажгла ночник на прикроватной тумбе и посмотрела на испуганную Аню.

– Был взрыв, – сказала она, – В Голдтауне. Много погибших.

Ее слова звучали так странно в полной, оглушающей тишине. Аня помнила взрывы – после них никогда не бывало так тихо.

– Что, я не понимаю…

– Они придут за тобой, сейчас. Они обвинят тебя. Во всем. Тебе нужно уходить. Быстро!

Испуганная, Аня вскочила с кровати, в майке и пижамных штанах, и метнулась к окну. На улице было пусто и сыро – в лужах дрожали отражения ночных фонарей.

– Мне позвонила Мия Лавлин, из департамента. Предупредила меня. Сказала, что ты совсем не та, за кого себя выдаешь… – Мирра посмотрела на Аню и кивнула. – Как будто я сама не догадалась, что ты не сестра Гая… Но ты хорошая девочка, Индира. И у тебя должен быть шанс.

– Что мне делать? – спросила Аня, понимая, что у нее подгибаются колени. – Я не знаю, я не понимаю, куда мне бежать…

– За стену, – без промедления ответила Мирра. – В резервацию, только так ты сможешь спастись.

Аня помнила ту ночь обрывками. И то серое утро, похожее на вымокшую вату. Как она ехала по пустой дороге, на маленьком автомобильчике Мирры Пател, стараясь собрать мысли в стройную нить. Пытаясь заставить руки не трястись на рулевом колесе.

И еще одно она помнила точно. Место, отмеченное на карте в туристическом буклете Голдтауна. Точку, где они с Миррой должны были встретиться.

***

Он не был психологом, ведь психологи не приходят по ночам. Этот человек… он… сидел в кресле, в углу – будто сам дьявол, сложив когтистые лапы на коленях. И лунный свет подал ему на лицо сквозь оконные занавеси. На его лицо… красное, словно раздраженное частым употреблением спиртного, птичье, с черными бусинами глаз. Этот незнакомец, он никогда не утешал. Но Мирре казалось, что в отличие от остальных, он всегда говорил правду.

– Как ты живёшь после таких утрат? Когда просыпаешься в полной тишине и подолгу лежишь в кровати, боясь коснуться ее холодной половины? Когда жизнь, которая никогда не была одинокой – вдруг стала такой, изо дня в день? Как ты живёшь со знанием того, что никогда больше не сможешь поговорить с человеком? Что он не просто вышел за дверь. Что его больше нет… Как справляешься с тем, что тебя раскромсали на части? Что ты теперь не единое целое, как это было раньше, когда вы с Гаем, наконец, обрели друг друга. Как ты выносишь все это?

Она всегда отвечала ему. Зачем-то. Для чего-то.

– Я живу ради детей…

– Дети? Они когда-нибудь вырастут. И покинут тебя, но их боль по ушедшему отцу, навсегда останется с тобой. Множась, как тени под палящим солнцем резервации… В конце концов, ты останешься наедине с собой. И поймёшь, что не такая сильная, как тебе казалось…

В ту ночь, когда она решилась, странный человек не проронил ни слова. Сидел в кресле, у окна – темная фигура, высеченная лунным светом. Мирра проснулась от его тяжелого взгляда. От его дыхания. От присутствия чего-то злого в их, с Гаем, спальне.

Я сплю, это всего лишь сон, – подумалось ей, и она машинально потянулась к мужу, который спал у нее под боком. Чтобы разбудить его, чтобы понять, в каком кошмарном сне она находится. Но нащупала лишь пустоту – вторая половина кровати была пуста. Темна и тосклива, и словно бы незнакома ей в лунном свете. Если это и был сон, то ей снова не удалось проснуться.

Она прижала тонкую ладонь к груди и посмотрела на незнакомца. Он был там – ждал, покорно сложив руки на тощих коленях.

Я не буду исповедоваться ему, – твердо решила Мирра. Ей нечего было доказывать ни этому призраку, ни самой себе. Гай больше не вернется, и она должна научиться жить с этим. Жить без него.

– Ты уберешься из моего дома! – сказала Мирра темной фигуре. – И никогда больше не посмеешь возвращаться!

Он не шелохнулся. Не ответил, как делал это раньше, и Мирре показалось, что там, в кресле, за развевающимися прозрачными занавесками, сидит кто-то другой. Тонкий человек, словно бы свитый из стальных жгутов.

От испуга она включила ночник – кресло у открытого окна было пустым. Тварь, что приходила к ней, боялась света. Как монстр из детства, прятавшийся под кроватью днем и выползавший на волю глубокой ночью.

– Господи, – Мирра присела на край кровати и протерла лицо руками. Она устала. Ее состарили, измотали эти несколько месяцев ожидания. С тех пор, как Гай ушел, миновали недели, но ей казалось, что прошли годы. Время посыпалось на нее, будто пожелтевшие листья. Дни кружились вокруг и падали на сырую землю. И от них не оставалось и следа.

Все, что у нее осталось от Гая, это незнакомая девочка, с татуированными плечами, которая заявилась к ней на порог. Девочка из-за стены, с безумным упорством утверждавшая, что она и есть умершая Индира Пател. Мирра не знала, как и откуда у нее взялись документы на это имя, но точно знала, что эта девочка последняя, кто видел ее мужа. И поэтому, когда порой ей хотелось схватить эту девчонку за плечи и хорошенько шмякнуть о стену, она заставляла себя остановиться. Остыть. Настанет время, думалось Мирре, и правда всплывет на поверхность. А пока она должна была беречь эту девушку, как последний лучик надежды.

Мирра поднялась с кровати – красивая женщина с тонкой талией и копной пышных волос – и подошла к окну. На улице было спокойно и тихо. Только что прошел дождь и теперь воздух полнился свежестью. Она облокотилась на подоконник и вдохнула полной грудью, а потом закрыла ставни и спустилась вниз, попутно заглянув в спальню к детям – ее малыши крепко спали в своих кроватях. Внизу, на кухне, Мирра открыла холодильник и налила себе стакан молока. Поднесла к губам и в этот момент в тишине зазвонил телефон. От неожиданности Мирра выронила стакан, и он со звоном шлепнулся на паркет. Молоко белым пятном расползлось по полу кухни.

Она ждала звонка. Но все равно оказалась к нему не готовой.

«Когда-нибудь тебе позвонят. Среди ночи, оторвав тебя от тягостных снов. Настанет время правды. Но сейчас, так яростно ее желая, в тот момент ты предпочтешь ее не знать. Голос в трубке скажет, что Гая больше нет. Что они нашли его тело в тех проклятых песках. И тогда твоя прежняя жизнь, те ее угольки, что все еще теплились в тебе – остынут. Отныне ты будешь жить по-другому…»

Тот человек, призрак в кресле, он готовил ее к этому. Каждую ночь. И вот – она оказалась не готова.

Трясущимися пальцами Мирра подняла трубку и поднесла к уху.

– Мирра? – послышался в трубке женский голос. – Мирра Пател?

– Да, – прошептала она, ощущая, как все холодеет внутри.

– Меня зовут Мия Лавлин…

В ту ночь, когда она решилась ехать на поиски Гая в резервацию, к ней в спальню приходило нечто иное. Не призрак, а кое-что осязаемое, то, что могло добраться до нее, причинив ей физическую боль. Обжигающая враждебная пустота ползла из-за стены гетто и расползалась по Голдтауну, словно щупальца громадного осьминога. Словно чума, которую было не удержать за рукотворными стенами.

В ту ночь, когда Мирра решилась, она открыла двери этой пустоте. И пустота заполнила ее всю, без остатка.

***

Дэйт – очкастый толстяк в вытянутой футболке – почесал закозлившуюся бороду.

– Да, – наконец ответил он. – Видел ее. Пару дней назад. Здесь, на заправке.

Все это случилось еще до того, как к делу подключился Пол Маккензи из совета безопасности – допрос в тот вечер вел обычный патрульный, дежуривший на сутках. Он был черным и широко улыбался, записывая что-то в блокнот, то и дело слюнявя колпачок ручки. Дело было в одиннадцатом часу, на заправке по Флейтон-стрит, принадлежавшей Тексако.

– Сможете описать ее поведение более подробно? – спросил темнокожий патрульный, снова показав Дэйту снимок подозреваемой девушки.

– Да, собственно, она вела себя, как обычно… я имею в виду, как остальные, – он пожал плечами. – Я бы не вспомнил ее, если бы не эти… ну… – он хлопнул себя по плечу – татушки. Какая-то японская тематика…

– Хорошо, ее действия, опишите их.

– Она зашла, оплатила бак, прошлась между рядами, – он неопределенно махнул на витрины, заваленные хламом, – купила воды и каких-то чипсов и… темные очки еще, да, я вспомнил, наверное, это важно, вот с той вертушки сняла их, но так и не надела…

– Угу, – кивнул полицейский, широко улыбнувшись. – Значит очки?

Дэйт нервно сглотнул:

– Ну, да. Очки. Она же в розыске, теперь ей понадобятся все эти шпионские штучки.

Патрульный пристально посмотрел на толстяка поверх блокнота:

– Она говорила с вами на отвлеченные темы?

– Нет, нет, только …по существу, по делу, да…

На самом деле они перекинулись парой словечек. Он спросил ее, как дела. Она не ответила. Он перегнулся через прилавок, чтобы оценить ее зад, и крикнул, что может быть ей еще что-то нужно, намекая на дрочку за деньги. Но девушка только кисло посмотрела на толстого продавца и, забрав покупки, вышла прочь. На ней были дурацкие пижамные штаны и белая майка-алкоголичка, открывающая татуированные плечи.

– Хорошо. Вам известно, в чем обвиняется эта женщина? – патрульный опять ткнул фотографией Дейту в лицо.

– По телеку сказали, разыскивается из-за того взрыва…

– Это террористка, все верно, – кивнул полицейский. – Ваши показания очень ценны. А теперь скажите – встречалась ли она с кем-то еще. И куда направилась после того, как отъехала от заправки?

Дэйт мог сказать, что видел еще одну женщину, тонкую, темноволосую тростинку, подсевшую в машину к той террористке. Но он не был уверен – плохо спал в последние дни и слишком много пил спиртного вперемешку с газировкой. Поэтому он пожал плечами. Нет. Никого. Она села в свою убогенькую тачку и потащилась на восток. В пустыню с этими гребаными перекати-поле. К КПП и кордонам.

– То есть – она поехала в сторону гетто? – уточнил патрульный.

– Да, если считать, что она нигде не свернула – она поехала в сторону резервации.

***

Отец Гая как-то сказал, что есть места, которые не отпускают. Которые держат тебя, словно цепи. И какой бы длинной ни была эта цепь, рано или поздно кто-нибудь дернет за нее и тебя потащат обратно. Люди – заложники мест, заложники одних и тех же вещей и событий. И теперь Мирра понимала, насколько верными были те слова. Она услышала их, когда Гай с отцом пили пиво на веранде. Стояла вечерняя прохлада и двое мужчин отдыхали после тяжелого трудового дня. «Цепи не отпускают тебя, никогда. Крепко держат твой ебаный индийский зад», – так сказал отец Гая и тот кивнул ему, а потом обернулся к Мирре.

–Милая, ты тут, а я и не услышал.

И они свернули этот разговор. Они нечасто позволяли себе откровенничать при Мирре. И еще реже говорили о резервации.

Цепи есть у каждого. Но иногда мы добровольно подставляем свою шею под чужие кандалы. И они утягивают нас за собой, на самую глубину, в незнакомый нам, страшный кошмар. Теперь Мирра понимала это. Но ничего не могла с этим поделать.

– Может это из-за меня, – сказала Аня. Она сидела на пассажирском сидении, пристегнутая поясом безопасности и уныло смотрела в окно. Ее руки были в масле от чипсов, которыми она только что хрустела. По обе стороны дороги проплывал пейзаж пустыни, погруженной в сумерки.

– Что? – спросила Мирра.

– То, что случилось. Взрыв. Мне кажется, я принесла это с собой, из-за стены…

– Не говори глупостей.

Жизнь – это кольцо. Чертов индеец был прав. Кольцо, и ей не стоило даже пытаться сбежать за его пределы, вырваться из собственного ада. Она вернется туда, откуда все началось. И все повторится заново.

– Мы, как чумные, – сказала Аня. – Лезем из-за стены, и заражаем здоровых своей болезнью. Всей этой жестокостью, всем этим террором…

Мирра помолчала, глядя на дорогу. В свете фар мелькала пунктирная полоса разметки. Убегала под колеса быстрого автомобиля.

– Расскажешь о себе? – наконец задала вопрос Мирра.

Аня прижалась лицом к боковому стеклу и закрыла глаза:

– Нечего рассказывать.

– Как тебя зовут?

– Аня…

Мирра кивнула. Стиснула челюсти. В ней была, закипала эта злость. За обман, хоть она и раскрыла его в первый же день. Но она снова заставила себя успокоиться.

– Почему он спас тебя? Мой муж…

– Я не знаю…

– Ты не хочешь рассказывать…

– Я не знаю! – резко повторила Аня. – Он хотел, чтобы я рассказала о том, что случилось с ним. И со мной. И с Антоном. Но я подвела его. Я не смогла… не смогла заставить их слушать… Вас слушать…

В глазах ее дрожали слезы. Мирра видела это в отражении темного лобовика.

– Он говорил, чтобы я жила. Он вытолкнул меня к стене, и я перебралась через нее, хотя и не верила, что способна на это…

– Он всегда был таким. Мой муж. Хоть и не признавал. Всегда тащил других, наплевав на себя.

– Он был хорошим, – прошептала Аня.

Мирра кивнула.

«И что бы теперь подумал о тебе твой хороший муж, а, Мирра? Он остался там, вытащив эту девчонку из-за стены, а ты теперь везешь ее обратно…»

Голоса в голове. Они ничего уже не могли изменить. Все было решено. И Мирра только прибавила газу.

***

Пол Маккензи – сорокалетний коп со стажем, перебравшийся в совет безопасности по настоянию жены, переминался у стеклянной двери начальства. Грузный и угрюмый, поседевший в тридцать, сейчас он больше напоминал неуклюжего медведя, чем опытного сыскаря. Маккензи коротко стригся и носил широкие рубахи с короткими рукавами. Обильно потел и ездил на Кадиллаке Калаисе шестьдесят пятого года. Но все то, что обретало какие-то линии и черты, сейчас не имело никакого значения. Маккензи мялся у двери, как в детстве мялся у двери школьного директора, и не мог заставить себя войти. Он был хорошим копом, был ищейкой у себя в отделе, но не любил подобных встреч.

Наконец, он все же взялся за хромированную ручку стеклянной двери. В коридоре было душно, и ручка казалось раскаленной. А все вокруг казалось враждебным.

«Начальник отдела по борьбе с терроризмом Натан Хоув» гласила надпись на матовом стекле. А за ней проглядывались силуэты стола и сидящего за ним человека.

Утром жена выгладила Макензи широкую белую рубаху навыпуск и выставила на брюках стрелки.

«Твой главный день», – она чмокнула его в щеку, оставив след от помады. Было семь утра, а она уже намазалась помадой и накрутила бигуди. Она всегда выглядела для него на миллион.

Главный день. Маккензи повернул ручку и вошел в кабинет.

Натан Хоув поднял взгляд, оторвавшись от клавиатуры ноутбука. Его седые волосы были аккуратно уложены лаком, а лицо нагладко выбритым и серьезным. Он кивнул и прикрыл ноутбук.

– Пол! Доброе утро. Пожалуйста, присаживайся.

– Доброе.

Маккензи устало опустился в кресло. Подагра снова обострилась, и суставы ног ныли с самой ночи.

– Готовился к этой встрече? – спросил Натан Хоув, озорно блеснув глазами.

Маккензи пожал плечами:

– Думал, моя работа заключается в бумажках…

Натан закинул ногу на ногу, слегка отъехав в кресле назад.

– Мне посоветовали тебя, как хорошего копа, который умеет находить. И умеет убеждать. Добиваться поставленных целей.

– Лестно слышать.

– Выпьешь?

– Только воды.

Хоув удивленно поднял бровь.

– Ты не пьешь?

– Бросил. С лишним весом это дурная привычка.

Будучи копом Маккензи изрядно напивался в барах поле смены. Жена заставила его бросить – и службу в полиции и выпивку. «Детей у нас нет, – сказала она тогда, – поэтому мы должны беречь себя друг для друга». Ее звали Нора. Пятнадцать лет назад, когда они с Маккензи решили, что готовы, у нее диагностировали бесплодие.

– Дурная, все верно, – кивнул Хоув. – Тогда воды.

Он поднялся из-за стола и подошел к стеллажу у стены. Подтянутый для своих лет, в темных брюках и синей рубашке с галстуком, он открыл дверцы и Маккензи увидел несколько бутылок виски на стеклянных полках.

– У меня тут мини-бар, – улыбнулся Натан Хоув, доставая пластиковую бутылку негазированной воды. – Вот, держи.

Он бросил ее Маккензи, и тот неловко поймал ее вспотевшими руками.

– Спасибо.

– Скажи, ты бывал в резервации? – задал вопрос Хоув.

– Приходилось, – Маккензи отвинтил крышку и хлебнул теплой воды, безвкусной, как бумага. Ему казалось о том, что он бывал в резервации, знала вся Европа.

– Как далеко? – Натан Хоув потянулся было к бутылке с виски, но потом запер мини-бар и вернулся к себе за стол.

– Песчаный квартал, – растерянно ответил Маккензи.

– Угу, угу… песчаный контролируется миротворцами. Но и их там почти не осталось… Вот, гляди, – Натан Хоув достал из ящика стола папку с бумагами и бросил ее на столешницу. – Какая у нас красотка.

Маккензи отставил бутылку с водой и раскрыл папку. Там лежало досье с фотографией юной темноволосой девушки. Аня Климко – прочитал он и поглядел на начальника отдела по борьбе с терроризмом.

– И кто она такая? Эта Аня Климко?

– О, так ее звали там, за стеной. Аня Климко. В Голдтауне она была известна, как Индира Пател. Сообщники помогли ей получить документы. Все они сейчас задержаны, включая начальника миграционной службы по фамилии Лавлин. Целая ячейка террористов. Можешь себе представить? У нас под носом…

– Они что-то готовили? – Маккензи осторожно взглянул на Хоува. – Только не говорите, что этот взрыв…

Натан Хоув кивнул, пристально глядя на Маккензи:

– Готовили. И смогли осуществить. Их целью был парламент.

– Но бомба взорвалась не в парламенте…

– Нет. Сам парламент просто здание, хоть и является одним из символов демократии в Объединенной Европе. Но целью террористов были люди, заседавшие в нем. Парламентарии, которые должны были, в большинстве своем, собраться на похоронах почившего Льва Кёнига. Бомбу просто не довезли. И она рванула посреди толпы простых горожан.

– История… – Маккензи развел руками. – Разве такие не для вашего отдела?

– История для тебя, Маккензи, – Хоув наставил на собеседника палец. – И для твоего послужного списка. Найдешь девчонку живой или мертвой и твои дела пойдут в гору. Здесь, в совете безопасности. Мало кому выпадает такой шанс. У тебя есть все для этого.

– Эта девчонка, – Маккензи посмотрел на фотографию в досье. – Она сумела сбежать? Обратно в гетто? Как такое возможно?

– Все виновные в этом уже арестованы. Их ждет трибунал и пожизненное лишение свободы за измену родине. Но люди жаждут крови. Они требуют наказать всех виновных. И парламент потребовал от совета безопасности вернуть эту девчонку – живой или мертвой. И мне рекомендовали тебя. Ты возглавишь группу моих самых опытных сотрудников и поедешь с ними в резервацию. Это твое дело, Маккензи. Теперь только твое.

***

Солнце угасало и день плавно перетекал в сумерки. Здесь, в пустыне, сумерки были другими – темными и холодными, как крепкий, остывший кофе. В такой темноте особенно сильно ощущалось одиночество. Когда нет ни огней, ни фар машин, ни гомона людских голосов. В такую ночь, словно бы летишь сквозь бездну космических пространств. И знаешь, что спасения не будет.

На контрольно-пропускном пункте движение велось в шесть полос, по три – на въезд и на выезд. Повсюду светили прожектора, и в свете их, подобно титанам, высились солдаты с нашивками Альянса и с оружием наперевес. Единственные артерии – шесть асфальтовых дорог – связывающие Европу и резервацию, были туго перетянуты полосатыми шлагбаумами.

Мирра пристроилась в левый ряд и поглядела на Аню. Веснушчатое лицо без косметики, вздернутый нос, черные волосы, убранные в конский хвост. Такая хрупкая…

«Совсем ребенок – подумалось Мирре. – А внутри – сильная и упорная женщина, свитая из стальных жгутов. Ей хотелось бы смеяться и бегать на заднем дворе с моими ребятишками. Но то, что случилось с ней в резервации, состарило ее. Поселилось в ней, будто паразит. Она больше не будет ребенком. Никогда. То, что поселилось в ней, теперь стало ею»

– Сколько тебе лет? – спросила она у Ани.

– Шестнадцать, – ответила та, разглядывая расхаживающих с автоматами солдат. – Эти… они нас пропустят?

– Пропустят. Мия Лавлин обещала позаботиться об этом. К тому же, на въезде не досматривают так, как на выезде.

– Ну, я же террористка, – усмехнулась Аня.

– Только не говори об этом на посту, хорошо?

Аня устало улыбнулась. Ей хотелось спать. Она так и не выспалась за эти дни. Хваталась за сон в любое время, как голодная, жадная нищенка. И все равно, так и не успела выспаться.

– Можно тебя спросить, Индира?

– Я Аня.

– Аня, – усмехнулась Мирра. – Да, точно. Так можно тебя спросить, Аня?

– Наверное, – пожала девушка плечами в ответ.

– Это будет трудный вопрос для тебя. Но для меня твой ответ будет еще труднее. Ты думаешь, Гай еще жив?

Аня вспомнила, как он кашлял кровью. Как кожа на его руках облазила и пузырилась от химических ожогов. Ей хотелось верить, что он жив, и будь она девчонкой из Голдтауна, она бы с радостью закивала в ответ. Но ведь она не была девчонкой из Золотого города. И никогда ей уже не станет. Поэтому она коротко мотнула головой в ответ. Сдерживая дурацкие слезы.

Мирра зло стиснула зубы.

– Ты… – сказала она, но не нашла слов.

– Была химическая атака… – попыталась оправдаться Аня.

– Ты не понимаешь! – оборвала ее Мирра, – я до сих пор чувствую его! Чувствую, что они жив! Может, я дура, что оставила детей и поехала искать их отца в самую ебучую часть этого мира! Но я не могу так больше!

Аня посмотрела на Мирру, ожидая увидеть слезы, но темные глаза индуски были сухими. В них горела только адская злость.

– Я так больше не могу, – повторила Мирра.

– Нужно ехать, – кивнула Аня на дорогу. – Наша очередь.

Как только они подъехали к пропускному пункту, к ним сразу же подошли люди в камуфляжах и женщины приспустили стекла.

– Документы, – попросил военный – его лица почти не было видно за длинным козырьком военной кепки – и протянул руку.

– Да, да, сейчас, – Мирра открыла бардачок и вынула паспорта. – Вот, держите.

– Пател, Мирра, – камуфляж посветил в лицо Мирре. – Это вы, так точно?

– Да, все верно.

– Пател, Индира, – военный нагнулся и посветил фонариком Ане в лицо. Она зажмурилась и прикрылась рукой. – Пожалуйста, мисс, не закрывайте лицо. Пател, Индира – это вы?