Вирус турбулентности. Сборник рассказов

– Ещё не дерутся? Где они?

– В кладовке, картошку ищут, – шёпотом выдавила из себя Лена и… расхохоталась, – Как слонёнок, – мелкими шажками выдавала она, припрыгивая, – с мартышкой… Наталья… Владьке… очки… новые… купила… Кру-у-у-у-глые…

С трудом пропищав последнее, она без сил шлёпнулась на табуретку.

– А Матвею под Новый год сотрудницы бабочку подарили, на шею, правда, – зачем–то вспомнил Олег.

Бабочка Витьки Матвеева плюс пенсне и так изрекающего исключительно в нос Влада – это Оскар! Но сил смеяться у Лены уже не было. Она, перегнувшись пополам, водила под глазами указательными пальцами, слезами вытирая предполагаемую тушь:

– Да, вместе – тесно, зато никому не скучно, порознь – скучно, и никому не нужно. Всё так же воюют?

– Да не разольёшь. Как зацепятся – до утра. Вон, слышишь, – Олег неопределённо мотнул головой в недра квартиры, где непрерывное гудение голосов изредка прерывалось грохотом, – Это Смирнов Матвея транспортировке учит.

В коридоре снова загремело.

– Безрезультатно, – констатировал Игорь. Перепалку он, пересидел, поигрывая кисточкой шторы, на подоконнике.

– Он же кастрюлю не взял, – опомнилась Лена, – Цирк бесплатный! Как же картошку понесёт?

Она было взялась за кастрюлю, но Витя громыхал уже откуда–то из коридора :

– Давай, давай. Ой, опять упала. Ну, куда ж ты, милая. Смирнов, у неё падучая. Неправильная какая-то у тебя картошка.

Лена выглянула в коридор. Витя, видимо, пытался сгрести за один присест всю коробку и теперь, как на сносях, снизу поддерживая отвоёванное, подползал к кухне в полуприсяде. При этом он ещё безуспешно пытался сцепить пальцы в замок, отчего картофелины рассыпались в разные стороны, равномерно усеивая коридор.

– Куда ж ты столько набрал! – ужаснулась последствиям Лена.

– Бомбардировщик при исполнении,– с лёгкой руки подписал картину Олег.

– Я б сказал лучше – влюбленный в жизнь камикадзе, – Витька даже в таком неудобном положении не смог смолчать. При этом здоровенный грязный булыжник, сорвавшись с вершины колеблющейся пирамиды, шлёпнулся прямо в смирновский ботинок. Витя скосил глаза на дезертира, но, увидев поверженную цель, удовлетворённо заключил: – Знай наших. Это вам не веники вязать.

Народ расступился не дыша. И только когда последняя картофелина из его рук исчезла в раковине, движение вновь возобновилось. Страсти по картошке закончились взрывом хохота на владькино «какая мартышка положила мне в ботинок свёклу».

Но Витя не заметил потерю:

– Овощи, Лен, порядочные люди сортируют. Ну, смотри, – переключил он её внимание, – берёшь картошку…

Он терпеливо и подробно объяснял. Шумела вода. Картошка, перекатываясь, подставляла под душ чумазые бока.

Милый, добрый Витька. С ним всегда весело и просто. Ещё с первой уборочной, когда он отвоевал ей личное ведро и ходил с ним за ней по полю, напевая «Лена, Лена, что я буду делать? У-у-у-у-у», они с полуслова понимали друг друга.

– Мы вам не мешаем? – поинтересовался с подоконника забытый Игорь.

– Да мы справимся, мальчики, справимся, – не оборачиваясь, неопределённо помахала рукой Лена: Витя в виртуозности превзошёл самого себя: – Вы идите, мы справимся, – и уже Вите:

Как у тебя это получается?

– Ну, ладно, мы пока в магазин сходим, – Игорь с удовольствием потянулся, – по морозцу.

Влад, вы готовы?

Он вышел, на ходу крутанув абажур, увешанный колокольчиками. А на его месте возник застёгивавший куртку Олег.

– О, тут уже и музыка. Умеют же устраиваться люди. Мы скоро придём. Смотрите, не балуйтесь.

– Хорошо-хорошо, не теряйтесь надолго, – перекричав звон, отозвалась Лена. Она не могла оторвать глаз от стекавшего в режиме нон-стоп ровного серпантина кожуры.

– …Шкурку нужно снимать тоненько. И самое главное – я на всю жизнь запомнил – чтоб ленточка не прерывалась. …Одна. Тонкая. Ленточка.

– Чтоб не прерывалась… Ты запомнил, а я забыла…

– А я тебе напомню, если ты ещё раз забудешь: самое главное – не обрывать.

– Что? – рассмеялась Лена.

– Ну, это. Эту… Как её? Ленточку!

– Давай помогу, чудо ты морское.

– Да я сам почищу, не пачкай руки.

– Давай, давай, двигайся, вместе веселей.

Деля место у раковины, они толкались и брызгались, хохоча, как сумасшедшие. Время, сменив ритм на метр, перестало спотыкаться, и они даже попытались что-то напеть.

– Тук, тук, тук, к вам можно? – вежливо поинтересовался вошедший первым Игорь.

– Ой, вы уже вернулись, – попыталась оправдаться Лена, – Так быстро.

– Ну мы можем ещё походить, – участливо предложил Олег, выгружая на стол содержимое пакетов.

– Да ладно. Мы почти закончили. Иди, Вить, я быстренько доделаю и приду к вам.

– Так мы договорились? – уточнил тот, вытирая руки вовсе не предназначенным для этого махровым полотенцем.

– Договорились, – положившись на необязательность таких разговоров, с ходу пообещала Лена.

– Если что, обращайся ко мне.

– Хорошо, – как можно серьёзнее заверила она.

Декламируя что-то на ходу, Витя вышел, на этот раз почти не повредив косяки. Всё еще умиляясь его детской непосредственности, Лена наугад превращала желтую картофельную гальку в кубики, прислушиваясь к шуму голосов в комнате. Как много лет она не снимала маску! Почти убедив себя, что для повседневной «взрослой» жизни это не нужно и опасно, лишь более или менее удачно меняла её соответственно случаю. И вот теперь, пережив первую растерянность от её бесполезности, привыкала к пьянящей лёгкости. Задумавшись, она вздрогнула, когда подошедший сзади Игорь взял её за локти и, уютно пристроив подбородок на её плече, выдохнул в ухо:

– Тебе помочь?

– Да нет, я уже всё. Что вам там – скучно без меня? – Лена весело обернулась.

– Мне – да.

– Чертовски приятно.

Сковородка озорно шипела.

– Подай мне, пожалуйста, соль. Вон в банке за тобой. А, правда, мы не изменились?

– Ты – точно.

– Какими были десять лет назад, такими и остались. Только морщинки у глаз, да мальчики авторитеты нарастили. Витя так один и живёт?

– Матвей? Ну как один. У него всегда кто-то есть.

– Значит один.

– Пьёт много в последнее время.

– Да… – Лена замолчала, вдруг вспомнив, кого Витя ей напоминает. Отца! Оттого и чувство, что всегда его знала. Отца : доброго, славного, золотых рук мастера, пропившего семью, детей, себя… Надо будет с Витей поговорить. – А знаешь, мы даже ближе как-то стали, роднее что ли.

– А ты мне всегда нравилась. И даже больше, – Игорь присел на край обеденного стола.

– Да? – Лена искренне удивилась, – А мне всегда казалось, что я тебя раздражаю.

Игорь улыбнулся:

– Ну если это можно назвать раздражением, пусть будет так. Я ещё приставать к тебе буду.

– Да мы не успеем, – о, эта безмятежность жеста и слова среди своих!

– Почему?

– Я настраиваюсь долго, а картошка почти готова. Пойдём? – предложила она, вытирая руки.

Игорь молчал.

– Тебе нужно? – Лена протянула ему полотенце.

– Нет.

… Ей казалось, что цветы, оставив шторы, проплывали в свет, не задевая колокольчиков, но губы запомнили и медленные краски и звон.

– … Ты…– они не хотели говорить, но Лена вернула зелень и металл восвояси. – Ты что? Отпусти.

Он, опустив руки, сделал шаг назад и опять сел на стол.

– Ну и шутки у тебя дурацкие, – прикушенное полотенце не стирало тепло.

– Тоже мне, вывез. Держи. – Избавившись от ненужной вещи, поискала глазами плиту. Деловито пыхтящая сковородка восстановила ход событий.

– Лучше б ты меня сковородкой стукнул.

 Представив сию картину, она снова улыбнулась:

– Ладно. Забыли. Иди, я сейчас картошку принесу.

Лена отвернулась к плите, всё ещё потряхивая в недоумении головой. Румяные кубики под крышкой выглядели более чем аппетитно. Довольная, она сочла свою миссию выполненной.

– Влад! – крикнула она в сторону комнаты, – где подставка?

– На стене!

– Давай помогу, – подоспел на помощь Олег, перехватив из её рук сковородку, – Ух, какая горячая. Игорь, бери подставку. Пойдём скорей. Ну пошли, пошли, – нетерпеливо шипел он, бесцеремонно выталкивая Игоря в спину, – Там летние съёмки начались. Лен, пойдём, мой новый дом посмотришь.

Лена, быстро потушив газ, выбежала вслед за Олегом.

 Кассета с вживанием Бама в образ истинного арийца закончилась. На экране красовались ровные грядки. Привыкшую к беспорядочным посадкам бабушкиного огорода, Лену поразила строгая геометрия образцово-показательных грядок яркой зелени.

– Смотри, смотри, – Олег расцвёл на глазах, – Моя гордость!

– Кто садил? – спросила Лена, но ответ не услышала: вспомнив про вилки, умчалась в кухню.

Вернувшись, по-хозяйски оглядела стол: равновесие горячего, холодного и горячительного было восстановлено.

– Ну всё.

Отодвинув подальше от себя ненавистную селёдку, заботливо поставленную ей под нос (по общему мужскому мнению каждая настоящая женщина непременно должна любить солёную рыбу), она быстро прикрыла опустевшее место тарелкой с помидорами и с удовольствием забралась с ногами в большое кресло. Восстановив гармонию, Лена чувствовала себя почти счастливой.

– Когда вы снимали? – прищурилась она на экран.

– Это прошлое лето. Июль, по-моему. Я снимал, – ответил сиявший Олег.

– Начало августа. Я уже дома был, – уточнил Влад, – Это мы с Захаром к тебе приезжали. Вот озабоченные-то: – Камера крупным планом снимала лучшие его места, обтянутые купальными плавками, -

 Я тебе морду набью.

– Да это не я, – отмазался Олег, – это Захар. Я вон, так сказать, пытаюсь утонуть с достоинством. Камера, и в самом деле, бесстрастно фиксировала его акробатические этюды на середине реки, предполагавшие стопроцентное алиби.

– Значит ему набью, – мрачно гарантировал Захару бесславную гибель Смирнов.

– Парень, а тебя что ли не было? – повернулся к Игорю Олег.

– У него же Таня рожала, – Влад никогда и ничего не путал, – Сколько Лёшке? Полгода?

– Двенадцатого будет.

– Я же говорю: ты в городе был.

– Вот пострел, – причмокнул одобряюще Витька, – двоих поспел! Но, Леночка, с тобой, конечно, никто не сравнится. Игорёха, представляешь, у неё трое!

– Я знаю.

– Откуда? – удивилась Лена.

Игорь сделал вид, что не услышал, и не ответил. Она, в отместку сделала вид, что ничего не спрашивала.

– Тро-е, – на слух оценил Витя, – Снимаю шляпу. Леночка, как же ты справляешься?

– Не спрашивай. По-разному. Детки замечательные. Ты же их ещё не видел?

– Нет.

– У неё дочка старшая красивая, – избирательно слышавший Игорь действительно видел её дочкой из окна маршрутки и даже «сделал им ручкой».

– Да, – Лена представила круглую Ульянину мордашку, – на папу похожа. А младшая – на меня. А у тебя же, Витя, дочка? Большая?

– Пять лет, – Витя мгновенно погрустнел, – Представляешь, приехал в это воскресенье, а она говорит: «Папа, а ты поженись на маме».

Глаза сентиментального Вити влажно блеснули, и Лена, одёрнув себя за бестактность, замолчала, соображая, как исправить положение. Но Витя помог себе сам:

– Да ладно. Всё нормально, – и, глянув на телевизор, хохотнул: – Нет, ты посмотри на этих телепузиков!

Там, пользуясь общей отвлечённостью, голые по поясь Захар и Олежка чокались солидными животами.

При этом они заговорщически улыбались. Лена, поддержав восторг народа, снова рассмеялась. И где прятался этот смех? В сундуке под слоем десятилетней пыли? Господи, как хорошо!

– Олеж, а давай мы летом снова у тебя соберёмся! – предложила она неожиданно для самой себя.

– Замётано, – Олег потёр руки.

– Да не получится у вас, – вернул их на землю Влад, – Собираетесь, собираетесь…

– Спорим, получится! – протянул ему руку Олег.

– Да не буду я с тобой спорить.

– Нет, спорим, спорим, – Олег завёлся.

– Да ладно вам, – Лена не любила споры.

– Спорим, – нехотя согласился Смирнов.

– На что?

– На ящик коньяка.

– Мальчики…

– Лен, не мешай им, пусть спорят, – успокоил её вполголоса Игорь, – Мы в любом случае в выигрыше.

– Точно, – Лена повеселела, представив выходные в деревне с ящиком коньяка, выигранным или проигранным не ею.

– Реально, – Олег любил, чтоб все точки над i стояли.

– На ящик пива.

– Лады. Всё. Едем, – он подобрался, словно план вылазки уже крутился в его голове.

– А меня, как всегда, забудете, – подкинул мрачную ложку дёгтя в светлое будущее Витя.

– Почему, «как всегда»? – встрепенулся Олег.

– Лен, да не верь ты ему. Его днём с огнём не сыщешь: то на работе, то с да-амой, -

смачно протянул последнее «а» Влад.

– Игорёх, ты поедешь? – перебил Олег, видимо, зависший на списке приглашенных. – Или вы опять беби намечаете?

– Поеду, конечно, только не в июне. В июне я своих на море везу.

– Вот, вот, я же говорил, – довольный, Влад утащил с тарелки последний ломтик селёдки.

Вспомнив про оставленный на кухне свет, Лена тихонько вышла. Конечно, никто и не подумал его выключить. На ходу щёлкнув выключателем, она, повернув обратно, в дверях столкнулась с Игорем, загородившим проход.

– Лен, – взял он её за руки.

– Игорь. Не надо. Пойдем, – она смотрела мимо него на освещённый проём комнаты.

– Да не буду я тебя трогать. Спокойно, Леночка.

Наблюдая за движением теней, она ждала, когда он отойдет.

– Почему ты глаза прячешь? Я тебя обидел?

– Да нет, – она помолчала, – Но это же смешно. Мы сто лет друг друга знаем. Лучше б ты меня, действительно, сковородкой…

Лена повернула голову и внимательно посмотрела на него. Шутки кончились, и правила приличия перестали её интересовать.

– Чего ты хочешь?– Она не выносила неопределённости.

– Тебя, – порядок не воскрешался.

– Ясно, – Она помнила, как должно быть. – А теперь слушай внимательно: я этого не хочу. Всё понятно?

– Понятно. Ты просто уходишь от ответа. Ты же врёшь. И путаешься в собственном вранье. Что с тобой происходит?

Такой подножки она не ожидала. Никто не имел права на вопрос…

– Я прекрасно представляю: придёшь домой и убедишь себя, что тебе всё приснилось, и вовсе ничего не произошло. Но ведь было же что-то между нами, согласись?

– Было, не было – какая разница. Мы были бессовестно молоды, витали в облаках и все друг друга любили.

 Лена обхватила себя руками: её знобило. Больше сегодня уже не смеяться: лимит исчерпан.

– Столько лет прошло. У тебя – дети. У меня – дети. Мы с Таней за одной партой сидели. Я вас обоих как облупленных знаю. Даже если что-то и было, я давно об этом забыла. Я должна…

– Подожди. Я понимаю, что в данной ситуации ты вряд ли правильно это воспримешь, но… То, что происходит между двумя людьми, касается их одних. Только их. При чём здесь остальные? И кому и что ты должна? Ты себе в первую очередь должна. Себе.

 … Сама виновата. Не будешь лишнего болтать. Забыть. Забыть телефоны и адреса потерять…

– Так, – она с трудом сдерживалась, чтоб не наговорить гадостей, – теперь у меня, да и у тебя, кстати, тоже, больше обязанностей, нежели прав. И всё хорошо в своё время.

– А у меня оно было?

– У человека всегда есть время и возможность.

– А-а-а. Что ж ты тогда возмущаешься? У меня сейчас есть время и возможность. Просто я боюсь, что другой ты мне не дашь.

Он замолчал, прошел к окну и закурил. Лена без сил прислонилась спиной к стене.

– Тебе не кажется, что ты всегда слишком легко сжигала мосты? И об оставшихся не думала?

– Я старалась облегчить им жизнь.

– А им это было нужно? Ты решила всё за всех.

– Рок какой-то, – она снова вышла из себя, – Я иду по жизни как танк. Наверно, меня слишком много, и я постоянно наступаю кому- то на ноги.

– Хуже. Ты наступаешь на душу.

– Я и так стараюсь лишний раз не ходить, руками не махать, никого не трогать, и извиняюсь за что нужно и не нужно.

– Ты слишком много на себя берёшь, – Игорь бросил окурок за окно, – От тебя здесь ничего не зависит. И если что-то рушится, то оно упало бы рано или поздно и без тебя.

Она не слушала:

– Бедствие стихийное. Точно, как танк. Кран, капавший до меня сто лет, – фонтанит, старая вешалка, к которой все привыкли, и та обрывается…

– Лена, – перебил он её, – ты не танк. Ты – лакмусовая бумажка… Ветер! Просто ветер. Подул – и всё, что непрочно, разлетелось. Это не беда, это счастье твоё.

Квартира словно вымерла. В каждую клетку, отравляя существование, въедалось назойливое зудение холодильника. Лена оттолкнулась от стены:

– Я устала. Пойдем к ребятам.

…В комнате Смирнов держал речь:

– Вы мне своим нытьём надоели. Жизнь нужно делать самому.

– А ты, значит, сам её делаешь, – ехидно поддел Витька.

– А она делает тебя, – пробубнил в пол Олег.

– Себя послушайте: «она меня бросила, она меня не любила…» Знаете, что я сделал, застав свою жену с бойфрендом? – он медленно обвёл всех взглядом.

– Убил обоих, – Витька, расслабившись, откинулся на спинку кресла.

– Топором, – закончил Олег, всё ещё рисуя ножом на полу.

– Потому вы и ноете всю дорогу, – огрызнулся Влад, – Я взял собаку и ушёл. А утром вернулся, посадил их рядом и всё выяснил.

– И что они сказали? – Лена в ужасе замерла на пороге.

– Всё сказали.

– И как… потом? – она забыла, зачем зашла.

– Знаешь, Леночка, любить можно только собак и детей. Я очень люблю собак. Им можно доверять. Они не предадут и не обманут. И не нагадят тебе в душу. А когда я понял, что так же люблю детей, женился и завёл дочку. И мне всё равно, что делает моя жена, лишь бы она за ребёнком хорошо ухаживала. Я для своей дочки мир переверну.

 Повисла тишина.

– Ну вот, – обрадовался вдруг Витя, – за это и выпьем: за мир во всём мире! – и стал щедро заполнять пустые рюмки.

– Нет, – Лена в два шага очутилась у стола, – Так не честно. Вы меня пригласили, а тост сказать не дали.

– Виноваты, Леночка, – Витя приложил руку к сердцу, – исправимся. Тише! – гаркнул он во всю дурь, – Дама говорить будет.

– Быстро – не умею, но красиво – постараюсь. – Лена отодвинула с края тарелку, – Помните, ещё на первом курсе, у Олежки, кажется, на дне рождения, мы сидели ночью на крыльце, и каждый рассказывал, о чём мечтает. Игорь тогда сказал: «Я хочу, чтоб у меня был большой дом: чтоб всем места хватало. И было там всегда много-много всяких вкусностей. Чтоб друзья могли заходить, когда хотят, и оставаться, сколько хотят. И чтоб в доме был большой камин…» Я сидела, смотрела на звёзды и представляла себе этот тёплый дом, и на душе было очень светло. Он рассказывал дальше: «…И чтоб у камина стояло кресло. А рядом всегда была…» Я ждала, что он скажет «любимая», или «жена», а он сказал… «преданная собака». «А ты?» – спросила я. «А я сидел бы в кресле, в ногах – большая чёрная собака, и смотрел, как друзья приходят и уходят».

 Лена, замолчав, поправила скатерть.

– За что же пить? – осторожно поинтересовался Олег.

– Подожди, ещё не всё. Так вот. А прошлым летом, когда вы резвились на речке, мы с друзьями такой же ночью сидели на лавочке у подъезда. Я рассказала эту историю, так раздражавшую меня раньше, и меня спросили, а о чём я теперь мечтаю. И я ответила: «Теперь я мечтаю о том же». Так давайте выпьем за то, чтоб у каждого из нас была своя собственная собака. У тебя, – кивнула она Владу, – у тебя, Олеж, собака, у Вити – собака. Игорь, – обернулась она к дверям, – а у тебя есть собака?

– Нет.

– А у меня есть! За ваших будущих собак, мальчики!

 …Дома она разбудила испугавшуюся маму.

– Лен, что случилось? Тебя кто-то обидел? Сколько сейчас времени?

– Мам, извини меня. Скажи, пожалуйста, Шилиным, что я не буду брать у них щенка. Придумай что-нибудь. Скажи, что у детей аллергия. Хорошо? Скажешь?

– Лена, что случилось?

– Ничего, мамочка. Извини, пожалуйста. Просто… просто я совсем не люблю собак.

– – – – -

Утро

« …Непокой-

Белая птица над белой рекой…»

Он проснулся от холода. Открытые плечи занемели. За плотными шторами бродил свет. Двигаться не хотелось. Рядом в аккуратном коконе одеяла дышала тёплая Лера, даже тяжёлые волосы ровно стекали по подушке. Пока раздумывал, потянуть конверт за край или нет, сон как рукой сняло. В последнее время автопилот на пристраивание в полудрёме к нежному Лериному телу барахлил.

Чертыхнувшись, Он резко сел и, сдёрнув со спинки стула яркий халат, сунул ноги в тапочки. По дороге наклонился к кроватке дочери; улыбнувшись, осторожно поправил одеялко. Так, с глупой улыбкой, и свернул в кухню. Не глядя, выбил из пачки сигарету, отодвинул штору и дёрнул за шпингалет форточку.

Глаза резанул не свет даже, а холод. Он зажмурился и, прикрыв рукой с зажатой между пальцами сигаретой глаза, с трудом разлепил ресницы.

В узком формате прищура бился синеватый сколок. Чуть привыкнув, Он ослабил прищур, и свет улёгся белым чистым пластиком. Он всё стоял. Пластик расширялся, пока не растёкся, нетронутый, во всю ширь изумлённого взгляда: под окном расстилалось снежное поле. Сдобное, доброе, пронизанное, казалось, из него исходящим светом. Было очень тихо. Звук словно повис на конце высокой ноты, бездыхан и неподвижен.

 Вдруг подумалось, что хорошо бы плеснуть в эту белую кипень жёлтым. Ярким, назойливым. Чтоб расползся ядовито круг. Большой. Жаркий: Солнце… И красным. Кружочки. Ягоды. Круглые, сочные. Туда же набросать частыми листьями густой акварельной зелени.

Картинка ожила, запахла мёдом. На губах стало липко и сладко, будто прикусил от старания кончик кисточки.

Невольно улыбнувшись, Он зажмурился и даже головой тряхнул, сбивая наплывающие без спроса весёлые пятна. Картинка неохотно стёрлась.

Отдохнув, Он опять вполприщура оценил свежесть и даже, потянувшись к форточке, отцедил юный холодок. Нет. Не красками. Валенками бы потоптаться. Нашлёпать цепочкой глубокие ямки – круглики. Детские, трогательные…

В который раз улыбнувшись и поймав себя на этом, виновато прикусил губу. Но и прикушенное, наивное счастье неостановимо расползалось, сладкое от боли, растекалось, просачивалось в ямку под грудью, где уже ждала, принимала в объятья, прописанная в ней от рождения душа.

Чтоб отогнать блажь и собраться, Он прислонил лоб к намёрзшим за ночь ледяным дорожкам и, медленно досчитав до десяти, спугнул неуклюжие видения.

…Открывшийся вновь белый мир потускнел, потерял в свете, осел, стал плоским и жестким. От внезапности потери Он совсем проснулся и, сжав кулак, зло черканул костяшкой пальца по стеклу. На крашеный подоконник посыпался табак и крошки содранного льда. Палец засаднило.

Стряхнув останки сломанной сигареты в ведро, Он открыл кран и, сунув руку под холодную воду, долго изучал саванные разводы пластиковой дверцы шкафа.

Над головой перекатился шум: в квартире сверху что-то уронили. В комнате закряхтела дочка. Наступало воскресное утро.

Аккуратно собрав с подоконника мёрзлую лужу с пахучими табачными островками, Он старательно намылил тряпку, отполоскал её до приличия и демонстративно развесил по всей длине крана. Не спеша вытер руки, достал новую сигарету и, оперевшись спиной о приоконный угол, закурил.

Курил красиво, с толком, пуская дым в потолок. Изредка, не оборачиваясь, стряхивал пепел за окно.

Когда живой огонёк лизнул серебряный ободок фильтра, Он тщательно затушил окурок в тяжёлой пепельнице и закрыл форточку. Сначала одну; потом вторую. Повернув защёлку, приглушил, наконец, спокойными шторами надоедливое утро и, стараясь не шлёпать, вернулся в комнату.

Девочки всё так же безмятежно спали.

Положив халат в ногах, Он с ходу зарылся в рассыпавшийся сноп Лериных волос, ловко раскрыл мягкий кокон и, прижавшись к ответившей спине жены, привычно скользнул рукой в сонное тепло.

На стекле осталась птичка. Кричащая падающая ломаная.

– – – – -

Звонок

…У него не было времени на дружбу,

и он предложил ей любовь.

У неё не было желания, и она предложила

породниться.

Лишь для родства (братства, отцовства,

супружества) ни то, ни другое не обязательно.

В дверь постучали. Больше и беднее чем предчувствие – ожидание – утомило её. Стук заставил собраться. Запахнула потуже халат; щёлкнула свет в коридоре. Причесала неспеша волосы. Стук повторился. Вдохнув поглубже, открыла дверь. Света стояла за порогом привидением, только таявший на шапке снег живыми каплями собирался и падал на цементный пол.