Больше черного

Следующей была мисс Флоренс, возлюбленная сестра сэра Джонатана, нежнейшее создание; милорд прочил ей в женихи барона Кру. Кто бы мог подумать, что застенчивая и мечтательная Флоренс влюбится в моряка с внешностью и замашками авантюриста, – чувствовал милорд, что не нужно было отпускать ее в Солсбери на ярмарку. Чего стоило это никчемное сопровождение их маразматического дядюшки лорда Каннингема, если наглец посмел не только преподнести юной деве ее шляпку, сорванную ветром, но и завести с ней разговор. Через две недели девушка исчезла, оставив брату записку, в коей она просила благословление на ее брак с моряком – мистером Гарри. Милорд в ярости объявил, что у него больше нет сестры, и любое упоминание о ней будет жестоко караться. После от мисс Флоренс приходили письма, но милорд отдал распоряжение дворецкому больше не принимать их.

Однажды леди Элеонор совершенно случайно попалось одно из них, и она прочла его. В нем содержалась мольба сестры о прощении и разрешении вернуться в отчий дом, бедняжке Флоренс приходилось туго. Не получив приданого, моряк бросил ее одну на Барбадосе без средств к существованию. Миледи умоляла супруга о милосердии, но тот остался холоден к сестре и тверд в своем непрощении. Письма вскоре прекратились, все подумали, что несчастная убила себя.

И вот теперь Чарльз – старший сын лорда Уорбрука. На Чарльза он уповал и возлагал надежды. Красивый, способный и схватывающий все на лету мальчик, был его гордостью и отрадой. Отец уготовил ему жизнь, о которой можно только мечтать. Высокий титул, место в палате лордов, обширные земли…

О, как был зол сейчас милорд на него. Неблагодарный, безответственный юнец!

Оставался вялый и безынициативный младший сын Джеймс. Его любовь к одиночеству, молчаливость и замкнутость раздражали сэра Джонатана. Чарльз с его бунтарским характером и желанием идти наперекор снискал большее уважение отца. И в этом заключался парадокс. Милорд требовал от всех повиновения, но как правило симпатию вызывали у него те люди, – хотя он сам себе никогда в этом не признавался, – которые не желали во всем с ним соглашаться.

Сейчас милорд был напуган. Впервые в жизни. Сэр Джонатан – человек, знающий все, что происходит в его доме и в его ведомстве. Пристрастие лорда Уорбрука к порядку считалось неотступным. И вот возникла ситуация, когда милорд совершенно был растерян, он был в панике.

С чего начать поиски? Где теперь мой первенец? Что взбрело ему в голову?

Сэр Джонатан попытался взять себя в руки, подобной слабости ему еще не приходилось испытывать. На мгновение, всего лишь на мгновение, мелькнула мысль о расплате. Он вспомнил о Флоренс. Горькая тайна тяготила его и отравляла жизнь. Ведь он мог ее спасти! Если бы не его уязвленное самолюбие. Но милорд отогнал эти мысли, уверив себя, что правда на его стороне. Прочь малодушие и эмоции! Надо действовать! Его рука уверенно потянулась к колокольчику.

– 2—

Мисс Пирс отвела Патрисию, как было приказано, в детскую. Бедная Фанни Пирс! Ее губы подрагивали от обиды, она отчаянно пыталась скрыть свое волнение, но тщетно. Вот уже шесть лет она верой и правдой служила в доме лорда Уорбрука, ее работой хозяева были довольны и даже повысили жалованье. И теперь все погибло! Ее прогонят с позором без рекомендательных писем и протекций. В лучшем случае ее возьмут на грязную работу, а в худшем ей останется только нищенствовать и побираться. Мысли подобной окраски проносились роем в ее голове, и она не заметила, как застыла в мрачной задумчивости у двери на пороге в комнату Патрисии.

– Мисс Пирс, – робко прикоснувшись к руке гувернантки, ласково произнесла Патрисия, – не отчаивайтесь. Милорд не уволит вас. Сейчас сэр Джонатан очень огорчен, а, возможно, даже испуган. Мне жаль его.

– Милое дитя, – присев перед девочкой на колени, ответила мисс Пирс, – ты всегда видишь в людях только хорошее и пытаешься оправдать их слабости. Это прекрасное качество, хотя весьма опасное. Оно приносит страдание.

– Люди не могут быть плохими, мисс Пирс, ведь они созданы Господом по его подобию. Прятать свои души за злом их толкает страх.

– Ты так думаешь? – с изумлением спросила гувернантка. Ученица всегда умела рассуждать не по-детски, но мысль, высказанная сейчас, поразила ее не столько глубиной, сколько явным надрывом. – По-твоему все дело в страхе?

– Да, – просто ответила Патрисия. – Страх делает из людей маленьких взъерошенных зверьков, которые, пытаясь защититься, кусаются и царапаются.

– Если бы только в маленьких зверьков, – вздохнула мисс Пирс, поднявшись с колен, она направилась к двери. – Некоторые из них способны поглотить тебя целиком, а раны от их когтей могут саднить и кровоточить многие годы.

– Не бойтесь, мисс Пирс, – грустно улыбнувшись, произнесла Патрисия. – Милорд поймет, что вы не виновны, Чарли давно готовил этот побег. Он ведь мечтал об этом.

– Ты знаешь, где он? – оживилась гувернантка. – О, если бы это было так!

– Нет, мисс Пирс, – потупившись от отчаянной мысли, ответила малышка. – Я не знаю где он, но мне жаль, что вы желаете возвращения мистера Гуилхема, только ради себя, а не ради него.

Мисс Пирс воззрилась на свою ученицу со смущенным удивлением. Как этому семилетнему ребенку удавалось читать в самых глубинах ее души?

– Патрисия, – вновь приближаясь к девочке, произнесла гувернантка, – я малая частица этого мира, который настроен не слишком дружелюбно к таким, как я. Маленькому человеку приходится быть глухим и слепым. Таков удел всех, кто может рассчитывать только на себя.

– Если бы все люди на земле прозрели и подставили вторую щеку под удар, то и удара не последовало бы уже.

Гувернантка, взяв ребенка обеими руками за плечи, долго вглядывалась в карие чистые глаза, будто хотела запечатлеть в памяти этот грустный и умный взгляд девочки. Патрисия улыбнулась ей и обняла. Мисс Пирс сглотнула. Слезы подступили к ее глазам, она, молча, поцеловала воспитанницу, поднялась и вышла прочь из комнаты.

Патрисия вздохнула и разжала ладонь, в которой все утро она сжимала небольшой клочок бумаги, обнаруженный ею сегодня под подушкой. Расправив изрядно скомканный лист, она прочла несколько строк, написанных неверной рукой с множеством клякс и помарок:

«Дорогая Пэт, когда ты будешь читать мою записку, я, вероятно, буду далеко. Мне очень трудно расставаться с тобой и матушкой, но я решил. Когда я стану знаменитым и вернусь сюда, завоевав новые земли и покрыв свое имя славой, я заберу тебя с собой в мир, где все добры и счастливы. Прощай, мой верный друг, не грусти! Мы обязательно встретимся, я обещаю!

Твой Чарли».

Несколько слезинок, добавив клякс, упали на записку. Патрисия, вновь сжав бумагу в ладони, взобралась, поджав под себя ноги, на подоконник, свое излюбленное место. Острое чувство одиночества и тоски охватило ее, и предательские слезы, которые девочка всеми силами пыталась сдержать, полились ручьем, покрывая щеки, обильно усыпанные легкомысленными веснушками.

Мисс Патрисия Кленчарли приходилась единственной дочерью сэру Томасу Кленчарли. Когда-то род Кленчарли, считался славным, но дед сэра Томаса, человек неуравновешенный, склонный к пьянству и интригам, был окончательно совращен с пути истинного мятежным герцогом Монмутом, и послан на плаху. После столь позорной кончины отца, сын его, Хьюго Кленчарли, потерял все, кроме ветхого именья Латус-хилл. Жил он в бедности и забвении, жалко радуясь тому, что ему не предъявляют претензий за грехи его недалекого предка. Женившись на некой Мэри Энн Мак-Кин, мистер Хьюго от тоски наплодил детей, кои, в свою очередь, имели счастье умереть в раннем детстве. Судьбе угодно было оставить в живых только дочь Маргарет, которая вскоре была отправлена в Эдинбург на воспитание к шотландской, тетке и сына Томаса, тревожившего тихого отца Кленчарли своим неуемным дедовским характером.

Умер Кленчарли-старший, даже не дожив до пятидесяти лет. Смерть его была столь же робкой, как и существование, церемония скромной, а присутствующие весьма немногочисленны.

Томас получил в наследство долги и Латус-хилл, приносящий в большей мере убытки. И его это не устраивало. Он был полон решимости действовать, потому как мнил себя финансовым гением. И действительно, вскоре Томас Кленчарли продемонстрировал свои таланты всей Англии, ввязавшись в один сомнительный проект в королевских колониях, и авантюра, на удачу, оказалась успешной, обогатив не только его самого, но и казну Его Величества.

Томас Кленчарли поправил свои дела, восстановил поместье, к его имени удачно пришлась приставка «сэр», и, прикупив земель, он, наконец-то женился. На поприще Гименея, правда, с точки зрения общества, сэр Томас дал маху, совершив мезальянс. Но молодой супруг был счастлив. Его избранница – дочь спившегося и всеми забытого полковника королевской кавалерии – была хорошенькой, доброй и непритязательной. Но родами, производя на свет малышку Патрисию, жена умерла.

Томас Кленчарли горевал долго и тяжело, но даже безутешное горе не заставило его отказаться от новых финансовых приключений. Громкое дело с «Благотворительной корпорацией» прозвучало заключительным аккордом в его карьере. Имя Кленчарли стояло не последним в списке замешанных в сей неблаговидной и грязной авантюре высокопоставленных лиц. То был крах. Репутация погибла навсегда, имущество пошло с молотка.

К счастью, не все святые отвернулись от сэра Томаса. В самый отчаянный момент, когда Кленчарли подумывал пустить пулю в лоб, пришла помощь в лице его университетского друга Джонатана Гуилхема.

Когда-то, в Кембридже, судьба свела двух совершенно разных молодых людей. Кленчарли сам пробивал себе дорогу, Гуилхем же мчался по проторенному пути в крепкой карете с гербом. Отец Кленчарли лежал в могиле всеми забытый, а предок Гуилхема заседал в палате лордов, имел обширные земли и безупречную репутацию.

Кленчарли был беспорядочен, неразборчив в знакомствах, не знающий меры ни в выпивке, ни в плотских утехах. Гуилхем педантичен во всем. Начиная с утра, когда он вставал и все процедуры проводил в определенном порядке, никогда и ни при каких обстоятельствах ничего не меняя, и до вечера. Если он оказывался на веселой пирушке, то выпивал лишь определенное количество спиртного и всегда хранил себя в плотской чистоте.

Время юности прошло. Разлетевшись по своим родовым гнездам, молодые люди не расстались. Они вели активную переписку и кое-какие совместные дела. Вскоре Гуилхем, похоронив без особой скорби своего батюшку, стал подписываться несколько длиннее обычного, перечисляя всевозможные земли и поместья. А когда он взял в жены старшую дочь лорда Брокуэлла, красавицу Элеонор, да еще с приданым в пять тысяч фунтов в год, думалось, что сей джентльмен всучил-таки взятку неподкупной Фортуне. Стоит ли в таком случае, заострять внимание на том, что, когда сэр Томас женился по любви на дочери недостойного человека, молодой лорд Уорбрук отправил ему скупое поздравление, больше схожее с нравоучениями, в весьма холодном тоне и перестал, как бы невзначай, принимать его в своем доме. Переписка прекратилась, дела прервались на неопределенный срок.

Когда обанкротившийся Томас Кленчарли уже был готов от безысходности спустить курок, можно только представить его удивление, когда на пороге своего дома он увидел старого товарища Джонатана Гуилхема, лорда Уорбрука, явившегося в блеске своего величия и с деловым предложением.

Предложение состояло в следующем:

Он, Гуилхем, выкупает именье Латус-хилл и отправляет его, Кленчарли, на Барбадос, где он, Гуилхем, приобрел землю акров на…, впрочем, это неважно, и просит его, Кленчарли, управлять его, Гуилхема, делами в южной колонии за определенное вознаграждение.

Хотя предложение и было унизительным, но лучше, чем пуля, и Томас Кленчарли согласился.

А что до чести? Ох, если о ней задумываться всерьез!

А что же с малышкой Патрисией?

Если он, Кленчарли не возражает, то девочка может воспитываться вместе с его, Гуилхема, детьми, и он, Гуилхем, впоследствии устроит ее судьбу.

Что ж, он, Кленчарли, согласен, ведь малышка может не выдержать тропического климата Барбадоса. В дальнейшем Томас Кленчарли писал дочери длинные письма, бойкие, но лишенные особого тепла. В них было больше долга, нежели привязанности, которая, если быть честными, и не могла возникнуть между отцом и его чадом через тысячи миль. Но когда Патрисия научилась читать и писать, ей понравились послания единственного родного для нее человека.

Сэр Томас писал много, вероятно восполняя этим сердечную прореху, описывая все происходящее вокруг него ярко и объемно, с грустной иронией называя себя плантатором и отпуская по этому поводу невеселые, но остроумные шутки. Патрисия очень любила его письма.

Сейчас девочка, сидя на подоконнике и обхватив колени руками, думала о возможности в будущем уехать к отцу на Барбадос и освободиться от жестких тисков опеки лорда Уорбрука. Ей казалось, что, несмотря на долгую разлуку и отчуждение, они с отцом, по сути, два совершенно одиноких человека, смогут мирно сосуществовать вместе.

Патрисия твердо решила, найти себе полезное занятие. Ей нравилась мисс Пирс, и нравилось то, чем она занимается. Патрисия считала профессию учителя достойной уважения и перспектива стать гувернанткой ей пришлась по сердцу. Мыслями о будущем она немного развлекла себя. Слезы высохли. Девочка собрала всю свою волю, рассуждая, что без Чарльза, его поддержки и веселых выходок, ей придется туго в мрачном доме лорда Уорбрука, но необходимо потерпеть. Она пройдет все испытания, уедет на Барбадос к отцу и начнет новую жизнь, пусть не столь сытую и респектабельную, но свою.

– 3—

Ночь выдалась безлунной. Чернильный воздух слился с непроницаемостью воды, не давая шанса очам телесным разделить верх и низ. И хотя небеса выставили напоказ все свои сокровища, высыпав на темный шелк божественной бездны сияющее серебро, редкий путник порадовался бы столь завораживающей картине.

Когда вас угораздило путешествовать морем, не освещенным лунным светом, звезды на время перестают быть ориентиром. Отражаясь в океане, мерцающие точки заполняют пространство, соединяя воедино и небеса, и воду, превращая его в чудовище, способное не только поглотить вас, но и ввергнуть в полное забвение. Страх и одиночество, вечные попутчики человека, в такой момент приобретают исполинские размеры, делая дитя земное ничтожнее, нежели оно есть на самом деле. Сознание хрупкости и незащищенности некоторых подталкивает к решительным действиям, а некоторых пригибает к земле и ставит ногу на горло. Человек и так блуждает во тьме, но, когда к тьме духовной прибавляется тьма физическая, боль утрат и ненависть к миру обостряются. Часто люди позволяют страху властвовать над собой, не прилагая усилий вырваться из этого порочного круга, сделать шаг в черную мглу и убедиться, что под ногами все же твердь.

Тьма пугает безысходностью, но ведь тьма – просто отсутствие света! Это не гибель! Воздетые к небесам руки пытаются достать звезды, дабы осветить путь! Но иногда достаточно сделать шаг! Нет необходимости срывать светила!

Эта ночь выдалась безлунной. В такие ночи хорошо сидеть у камелька, попивая нечто согревающее, и философствовать с хорошим человеком на вечные темы, а то и просто в полной тишине размышлять о судьбах людских, о возможности преобразовать собственную вселенную, заключенную в человеческом теле. Ведь эта ночь выдалась безлунной.

***

Вахтенный «Счастливчика», чертыхаясь, вглядывался во мрак. Мгновенье назад он услышал всплеск от весла, когда же звуки приближающейся шлюпки стали явственнее, он, вскинув карабин, совершенно в сложившихся условиях бесполезный, крикнул в направлении шума:

– Эй, кого там черти несут?

– Меня, – метнули ответ, и вахтенный вмиг опознал капитана, а по интонации голоса – степень его опьянения. – Кидай трап, крыса трюмная!

Оказавшись на палубе, капитан стряхнул с плеча какую-то ношу, в ней, при свете факела, вахтенный разглядел мальчишку лет одиннадцати-двенадцати. Он был без сознания.

– Чего это, капитан, – хмыкнул матрос, слегка поддев ногой ребенка, – сын губернатора?

Капитан Гершем, высокий, атлетически сложенный мужчина примерно сорока лет, приподняв одну бровь, закурил трубку, и, затянувшись, обнажил в оскале свои идеальные зубы.

– Бери выше, – пробасил он. Заметив, что мальчик шевельнулся, бросил, – ишь, очухался.

Ребенок, приподнявшись на локте, непонимающим взглядом обвел темноту и двух моряков, стоящих над ним и, не предпринимавших никаких попыток помочь ему подняться. По правой щеке мальчика расплылся иссиня-черный кровоподтек, свидетельствовавший о сильном ударе наотмашь, от которого он и потерял сознание. Окончательно придя в себя, мальчик осмотрелся. Его большие темно-карие глаза вспыхнули ненавистью, когда он остановил свой взгляд на Гершеме.

– Куда ты притащил меня, сволочь? – проговорил юнец.

Капитан Гершем наклонился над ним и, пустив струю дыма в лицо ребенку, произнес:

– У тебя началась новая жизнь, сосунок, – и, выпрямившись, добавил, – теперь-то я из тебя дурь выбью.

Мальчишка с трудом поднялся на ноги и, глядя на своего обидчика, так будто хотел испепелить его взглядом, отчетливо проговорил:

– Верни меня назад, урод!

Гершем осклабился и толкнул мальчонку одним пальцем, от чего ребенок вновь упал. К этому времени на палубе собралось еще несколько человек, с интересом наблюдавших за этой неприглядной сценой. Капитан дал знак какому-то верзиле приблизиться.

– Вот что, мистер Брайн, всыпь-ка парню пяток горячих. Пора заняться его воспитанием. Парень здорово распустился.

Боцман, коего Гершем назвал мистером Брайном, без слов, медленно вытащил из-за широкого ремня плеть и, взяв брыкающегося из последних сил мальчишку за шиворот, поднял его. Он зажал голову юнца между своих коленей и нанес ему несколько ударов по спине и прочему. Мальчишка, стиснув зубы, не проронил ни звука. Гершем хмыкнул.

– А щенок-то упрямый! – капитан подошел к парнишке, выдернув его из-под боцмана за черные, слипшиеся в испарине волосы, и, дыша ему в лицо крепким запахом рома, улыбнулся почти дружески.

– Ненавижу, – прошептал мальчик, и вновь потерял сознание. Гершем швырнул его какому-то парню лет двадцати, со всклоченной шевелюрой темно-русых волос.

– Брось змееныша в трюм, Биглз, – кинул он небрежно, направляясь к рубке. – Не поумнеет, продам за пару фунтов. Хоть какая выгода. А ну-ка, все по местам, лентяи! Ставить грот! Курс зюйд-ост!

Дэйв Биглз, самый молодой моряк на «Счастливчике», обладал внешностью далекой от образа любителя приключений. Он больше походил на сельского кузнеца, простодушное лицо его с серыми искрящимися добротой глазами сразу вызывало симпатию. Женщины, глядя на него, рисовали себе картины тихого семейного счастья с надежным достатком, кучей ребятишек и добрым работящим супругом. Попав на судно контрабандистов исключительно только по доверчивости, теперь он мучился угрызениями совести, но так как сдружился со многими моряками, та же совесть, а также некоторая мягкость характера, не позволяла ему их бросить. Про таких говорят «славный малый». Речь его была проста и незатейлива, грамоте он был обучен скромно, но вычислить свой процент дохода от добычи Дэйв Биглз умел моментально.

После того, как все разбежались, Биглз присел на корточки подле несчастного мальчика и, засунув в рот соломинку, легонько похлопал мальчика по щеке, тот открыл глаза. Матросы сновали в аврале, надрывалась боцманская дудка. Мальчишка присел и тихо застонал от боли.

– Эй, парень, – негромко произнес Дэйв. – Ты как? Сможешь, сам идти-то? А то тащить тебя нет никакой охоты, я тут спину повредил.

– Что с твоей спиной? – спросил мальчуган, пошатываясь, поднялся, давая понять моряку, что идти он может самостоятельно.

– Прыгал, хорошо выпивши, на спор с марса6, ну и… – Биглз показал кривую траекторию рукой. – Еще легко отделался.

Мальчик усмехнулся.

– Куда идти? – спокойно спросил он.

– Мне велено запереть тебя в трюме, – немного виновато произнес моряк, ему нравилась стойкость малыша, шедшего наперекор такому грозному типу, как капитан Гершем. – Ты уж извини, парень.

– Странный, ты, какой-то, извиняешься, – улыбнулся юнец, опершись о мачту. – Как твое имя?

– Дэвид Биглз, – ответил моряк. – Я тут не так давно. А тебя как величать, малыш?

– Чарльз, – проронил он, разглядывая шлюпку, подвешенную на боканцах7. – А тебе не приходило в голову, удрать отсюда, Дэйв? На что тебе эта свинья, Гершем?

– Думаешь, другие лучше? – усмехнулся Биглз. – А ты, я смотрю, Чарли, бойкий парень! Тебе бы отлежаться пару деньков, сил поднабраться, а потом и строить планы.

– Где это отлежаться, с крысами в трюме? – глаза мальчугана блеснули. – Слушай, Дэйв, мне нужно на Барбадос, помоги.

– Горячий ты, приятель, – хмыкнул моряк. – Так дела не делаются. Мы уже далеко от острова. Лучше сделаем так. Посидишь в трюме, не растаешь, а я за это время все подготовлю. Не дрейфь, не обману. Мне и самому этот Гершем… – моряк провел большим пальцем себе по горлу. – К тому же не время сейчас, сам видишь.

– Вижу, – вздохнул мальчишка. – Ладно, пошли. Ну, если обманешь, прижгут тебя черти на том свете.

– А ты у них в командирах, что ли? – заржал Биглз. – Не бойся, чертенок, Дэйв Биглз слово держит.

– 4-

Капитан Боб Доджсон давно мечтал о такой добыче. Глядя в подзорную трубу, он с наслаждением наблюдал, как корма французской бригантины тяжело скатывается под волну, почти зачерпывая воду пушечными портами.

– Жадность до добра не доводит, – вполголоса, проговорил капитан Доджсон. – Да, перегрузили «лягушатники» свое корыто.

Вот уже полдня его шхуна «Долли» шла на расстоянии двух миль от бригантины, не продвигаясь вперед и не отставая, капитан присматривался. Доджсон слыл хитрой лисой в обществе «берегового братства» и всегда действовал осторожно. Когда-то давно он был пойман властями, бит плетьми, клеймен и отправлен рубить тростник на Барбадос. Бежал с каторги совершенно таинственным образом. На его высоком лбу красовалась буква «П», которую он теперь скрывал ярко красным платком.

Ему было около сорока, из-за привычки всегда держать в зубах трубку, он прищуривал правый глаз, отчего создавалось впечатление подозрительности и парня себе на уме. Его далекое прошлое было также туманно, как и остров, приходившийся ему родиной.

Доджсон пользовался поддержкой зрелых моряков, ходивших с ним, сначала под британским каперским флагом, а затем, последние два года, под флагом черным, но молодняк был им не доволен. И сейчас, когда капитан со старпомом по очереди смотрели в подзорную трубу, вырабатывая план действий, группа моряков во главе с высоким смуглым юношей собрались у правого борта.

Мятежник, носивший имя Блэкмор, был чрезвычайно энергичным и до крайности дерзким, самым молодым среди собравшихся матросов. Ему едва минуло восемнадцать, но авторитет его в среде корсар уже был очевиден. Попал он на судно к Доджсону около шести лет назад, уверенно встав на нелегкий и притягательный путь флибустьера, и через некоторое время обнаружил нешуточные задатки лидера. Все, за что Блэкмор брался, он делал четко, со смелой выдумкой. Юноша легко подчинял себе людей, был умен и остер на язык. Он был из тех людей, которые нередко вызывают у окружающих восхищение, но чаще у большинства вызывают зависть.

Блэкмор обладал двумя тривиальными, но ярко выраженными страстями: женщины и власть.

Распрощавшись с невинностью в четырнадцатилетнем возрасте, он без устали подтверждал истину о подружке в каждом порту и свою долю добычи вмиг спускал на продажные сладострастные утехи. Оставшись, зачастую без единого пенни, Блэкмор становился должником своего товарища, добряка Биглза, который всякий раз прощал темпераментному другу все долги, считая себя ответственным за его судьбу.

Жажда же власти Блэкмора, следует заметить, не являлась болезненно всеобъемлющей. Просто он не любил подчиняться, а единственным способом избавления от повиновения для себя он видел в покорении своей воле окружающих. Часто, рискуя быть битым плетьми, заносчивый юнец вступал в спор с капитаном, продвигая свои идеи, окрестив все методы Доджсона «мертвечиной». Юноша весьма открыто противостоял капитану, и Биглзу приходилось не раз незримой тенью охранять своего горячего товарища от посягательств на его жизнь.

Запальчив Блэкмор был чрезвычайно, несмотря на зарождающуюся способность к рассудительности. Треть всех драк, происходящих в Джойтауне, можно смело отнести на его счет, из которых молодой пират иногда, выходил победителем. Оружием он владел недурно.

Одевался сей джентльмен с небрежной роскошью, совершенно уверенный в том, что не одежда красит его, а наоборот – истина, против которой не хватает никаких аргументов. Природа одарила его сверх меры (кстати, следует заметить, что в этот момент, когда мать всего сущего трудилась над сим шедевром, кто-то, согласно закону равновесия сил был явно обделен ее вниманием). Ум, чувство юмора и обаяние Блэкмора дополняли великолепное сложение, густая, поддетая волной шевелюра, темно-карие глаза в ореоле длинных пушистых ресниц, черные брови вразлет, немного полные, выведенные изящными линиями губы, волевой подбородок с маленькой ямочкой и нос, которому мог позавидовать древний эллин.