1917 год. Судьбы русской государственности в эпоху смут, реформ и революций

И, наконец, завершая разговор об эволюции механизмов управления и общественной организации революционной эпохи, коротко остановимся на роли политических партий. Пожалуй, именно этой проблематике была посвящена первая по-настоящему новаторская работа, с которой можно начинать отсчёт историографии новой волны. Не публицистических поделок, а именно серьёзной научной историографии. Речь идёт о монографии Л. М. Спирина о политических партиях в 1917 году.

Уже в ней были поставлены большинство вопросов, над которыми сегодня идёт работа историков. В ней, в частности, был актуализирован интерес к роли партий в событиях в российской глубинке, армии, отдельных, непролетарских слоях населения. Пусть ещё и осторожно, но Спириным поднята проблема взаимоотношения партий и народных масс[103]. В целом в этот период историки продолжили изучение вопроса о роли партий в формировании различных альтернатив политического развития[104], их участия в связке «власть – оппозиция»[105], динамика численности партий[106], проблемы межпартийных блоков[107] и целый ряд других прикладных вопросов. Плодом совместного труда историков стал выход замечательного энциклопедического труда о политических деятелях революции[108]. И тем не менее приходится признать, что проблема роли партий в событиях 1917 года изучена ещё недостаточно.

Требуется, в частности, ответить на вопрос, служила ли деятельность политических партий в 1917 году укреплению слабых ростков гражданского общества в России. Или, наоборот, именно она стала основным детонатором того взрыва, который замедлил и направил этот процесс в совсем иное русло? Кроме того, являлась ли многопартийность того времени чем-то органически вписывающимся в ситуацию? Или для России форма квази-соборности в форме существования политических партий чужда? Не об этом ли свидетельствует деятельность либеральных и правосоциалистических в периоды кризисов на протяжении всей революционной поры?

Один только тот факт, что до сих пор не появилось сколь-нибудь серьёзных обобщений о роли в революции большевиков, говорит об очень многом. В том числе о страхе историков быть обвинёнными в предвзятости. Страх этот напрасен. Он провоцирует ситуацию, когда за дело «устранения белых пятен» берутся люди, далёкие от науки. Что из этого получается, видно на примере современной «Ленинианы»[109]. Впрочем, такая ситуация провоцируется искусственно. «Диктатура публицистики» – это не что иное, как современная форма идеологического контроля со стороны власти над историком[110]. Насколько сильна власть этой новой формы, можно судить по некоторым материалам, появляющимся время от времени даже в очень престижных научных изданиях[111]. Вместе с тем изучение российского государства в эпоху смут, реформ и революций немыслимо без серьёзного, научного, не отягощённого жаждой исторической мести разговора. Ведь именно история большевизма стала квинтэссенцией тех перемен, которые в начале века на долгие годы определили лицо России, позволив ей закрепить за собой статус великой сверхдержавы со всеми положительными и оборотными сторонами этого статуса.

* * *

Так что, несмотря на то, что общие контуры новой концепции истории российской государственности рубежа веков уже успели сложиться, окончательное их заполнение конкретным материалом ещё впереди. Хотелось бы именно в этом видеть один из путей возрождения истории как науки и освобождения её от новых форм конъюнктуры.

Дорога в бездну

Очерк 3. Государственный строй Российской империи в годы правления Николая II

Незадолго до 300-летия Романовых в Берлине вышла объёмистая книга. По богатству оформления её можно было «перепутать» с другими юбилейными изданиями. Но содержание было иным. Автор книги, левый кадет В. П. Обнинский, доказывал, что правящий в те годы Николай II, даже если его трон не рухнет, станет последним российским самодержцем[112].

Парадокса в такой оценке не было. Став царём, Николай II застал фасад имперской власти неизменным. Во главе государства, как и прежде, стоял монарх. Им формировались и ему подчинялись высший административный и законосовещательный органы: Кабинет министров и Государственный совет. По сути, на правах рядовых ведомств действовали Святейший Синод (руководящий делами церкви) и Сенат (верховный орган судебной власти). Но по своей социальной природе это был уже не абсолютизм эпохи феодализма и не азиатская деспотия.

Развитие государственного уклада России в тот момент определялось переходом страны от традиционного общества к современному гражданскому обществу. В экономической и политической сферах в России складывалась особая комбинированная формация. С одной стороны, Россия оставалась империей специфического реликтового типа[113]. Эта специфика имперства в России не являлась пережитком. Но строилась она на «архаичном» восприятии государства как «большой семьи». С другой стороны, с XVIII века страна ускоренно сближалась с Европой. В экономике это выразилось в росте капиталистических отношений. В политике – в попытках государства рационализовать себя. Взаимоотношениям с традиционными для России локальными сообществами[114] оно предпочитало иметь дело с отдельными гражданами. Реликтовым, таким образом, в большей мере оставался базис империи. Политическое увенчание её было уже в немалой степени переродившимся, инородным образованием.

Следствием начатых Петром I процессов стало отчуждение от народа правящей элиты. Очень удачно отразил это Обнинский: «Цари, некогда вершившие судьбы своего народа личной политикой, теряли мало-помалу всякое влияние на ход управления, и наше поколение застало эпоху полнейшего порабощения их всемогущим бюрократизмом»[115]. Начавшаяся в 1905 году революция подтолкнула власти к поиску приемлемых вариантов реформ в области системы государственной власти. Инициатором назревших реформ поначалу выступал министр внутренних дел А. Г. Булыгин. Его настойчивость привела к появлению 18 февраля 1905 года высочайшего рескрипта. В нём Николай II впервые соглашался привлекать к подготовке законодательных актов выборных народных представителей[116].

Планы булыгинских преобразований вошли в историю как синоним казённой реакции. Им не суждено было сбыться не из-за их утопичности, а из-за полного неприятия их со стороны нарождавшегося общественного мнения. В действительности же Булыгин предлагал достаточно широкий пакет мер по либерализации управления страной. Им были предусмотрены три варианта реформы. По первому из них избранные от населения депутаты вводились в уже существовавший Государственный совет. По второму – из избранных от населения лиц создавались особые комиссии при департаментах Государственного совета или в составе него самого. Наконец, третий вариант, который и был положен в основу Манифеста от 6 августа 1905 года, предлагал создание особого законосовещательного учреждения при Государственном совете или наряду с ним[117].

Если бы проект Булыгина был осуществлён, страна сделала бы немалый шаг вперёд, избегая, тем не менее, резкой ломки государственных устоев. Но запаздывание с реформами привело к тому, что такие меры уже не могли послужить выходом из кризисной ситуации. Развитие революции требовало от царя больших уступок. Под давлением либералов из ближайшего окружения Николай II вынужден был согласиться с программой, предложенной С. Ю. Витте, по мнению которого российское общество требовало введения правомочного законодательного органа и гражданских свобод[118].

Реформы 1905–1907 гг. явились наиболее зримым результатом Первой русской революции. Начало им было положено Манифестом 17 октября 1905 года. Он декларировал неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов. Но главным в документе было другое. В нём юридически ограничивалась самодержавная власть царя[119]. Манифест не только провозглашал создание законодательного органа, но и устанавливал «как незыблемое правило», что никакой закон не получит теперь правовой силы без одобрения его народным представительством[120].

Глубина и радикализм перемен имели и свою оборотную сторону. Бюрократия была не готова к столь существенным новшествам. В дальнейшем она предпринимала всё от неё зависящее, чтобы свести к минимуму масштаб вырванных у неё реформ. Нелегко шёл на ограничения своих полномочий и Николай II. Известно, к примеру, что в ходе обсуждения возможных прав будущей Думы, он предлагал именовать её не Государственной, а Государевой, что совершенно иначе определяло бы её статус[121].

Жажда реванша в правящих кругах росла и в результате негибкой позиции либералов. После издания Манифеста 17 октября возникла потребность в документах, регулирующих деятельность Думы. Фактически возглавивший эту работу Витте провёл целую серию консультаций с виднейшими деятелями оппозиции. Прозвучавшие на встречах с ними требования, поразили его свой жёсткостью[122]. Переговоры зашли в тупик[123]. В результате Витте перешёл на консервативные позиции и выступил за сужение прав Думы, что сказалось на судьбах русского парламентаризма самым непосредственным образом[124].

Начало работы Думы, первого с 1768 года представительного общеимперского учреждения, было назначено на 27 апреля 1906 года. Незадолго до этого, 20 февраля, было издано «Учреждение Государственной думы». На то обстоятельство, что оно было принято до начало работы самой Думы, стоит обратить внимание. В этом можно увидеть особый смысл. Необходимо было, чтобы закон о народном представительстве вышел именно из рук монарха, а не самого парламента[125]. Этот шаг на долгие годы вперёд предопределил характер взаимоотношения исполнительной и законодательной власти в России. Суть этих взаимоотношений достаточно наглядно проявилась и в судьбе уже первых двух Государственных дум.

Левые либералы назовут новое учреждение в системе самодержавия «Думой народного гнева». Состав I Государственной думы вполне оправдывал это название. Как минимум 3/5 мандатов принадлежала в ней оппозиции: кадетам, трудовикам, социал-демократам и примкнувшим к ним беспартийным. Председателем её был единогласно избран профессор Московского университета, известный специалист по римскому праву, кадет и видный представитель русского масонства С. А. Муромцев[126]. Либеральная оппозиция предъявила власти ряд общедемократических требований. Было среди них и требование «ответственного министерства»[127]. Однако центральным в первой Думе был аграрный вопрос, на радикальном решении которого настаивали депутаты.

В ответ на это царские чиновники развернули травлю Думы в подконтрольных правительству изданиях. В «Правительственном вестнике» печатались многочисленные «всеподданнейшие письма», материалы, искажающие деятельность парламента. А 9 июля 1906 года, придя на очередное заседание, депутаты увидели перед собой запертые двери и рядом на столбе царский манифест о прекращении работы Думы. Около 200 депутатов не подчинились решению исполнительной власти и собрались в Выборге, где ими было принято воззвание «Народу от народных представителей». «Выборгское воззвание» отличалось своей бескомпромиссностью. В нём, по существу, звучал призыв к общегражданскому бойкоту правительства. Позже, действуя именно так, Ганди добился падения британского владычества в Индии. «Ни копейки в казну, ни одного солдата в армию» – требовали думцы[128]. Но правительство и не вошедшие в Думу крайне левые партии уже успели создать о Думе мнение как о «пустой говорильне», и обращение депутатов осталось неуслышанным. I Государственная Дума просуществовала 72 дня, что невольно заставляет вспомнить судьбу Парижской Коммуны и Иваново-Вознесенского Совета[129]. Несмотря на такой короткий срок её существования, современники высоко оценили её роль в истории страны, полагая, что сам факт её деятельности определит на долгие годы направление развития российского общества[130].

Не менее драматично складывались события и вокруг II Государственной Думы. Она работала всего 103 дня: с 20 февраля по 2 июня 1907 года. В ходе выборов во II Думу проявилась важная черта российской политической жизни. Речь идёт о размывании электората центристских партий. Катеты, к примеру, потеряли во II Думе по сравнению с первой 80 депутатских мест. Накопление сил шло на полюсах политического спектра. Усилили свои позиции правые. Особенно впечатляли успехи левых. Из 518 мест 118, т. е. более 20 % принадлежало социал-демократам, эсерам и народным социалистам. К ним примыкали ещё 104 депутата формально беспартийной, но находившейся под сильным влиянием левых крестьянской трудовой группы. В общей сложности на долю социалистов приходилось 43 % депутатских мандатов. По этому показателю, а также по количеству депутатов, пришедших в Таврический дворец прямо от станка и сохи, русская Дума оказалась самым левым парламентом мира[131].

Среди важнейших вопросов во II Думе оставался аграрный вопрос, из-за которого была распущена I Дума. Кроме того, депутаты обсуждали деятельность военно-полевых судов, положение безработных, призыв в армию и другие актуальные для страны проблемы. Чтобы умалить значение парламента и фактически саботировать его работу, правительство решило своеобразно использовать своё право вносить на рассмотрение Думы законопроекты. Воспользовавшись более чем шестимесячной паузой в работе Думы, кабинет Столыпина подготовил для рассмотрения в ней большое количество документов, касающихся второстепенных по важности вопросов. Целью правительства было завалить парламент законодательной «вермишелью» и не позволить ему стать органом, объединяющим живые силы страны. Когда эта тактика провалилась, самодержавие пошло на государственный переворот. Предлогом для него стала якобы готовившийся социал-демократической фракцией Думы заговор с целью насильственного изменения существующего государственного строя. 1 июля Столыпин потребовал отстранения от участия в работе Думы 55 социал-демократических депутатов и немедленного лишения 16 из них депутатской прикосновенности. Революция, начавшаяся провокацией, провокацией и заканчивалась, что лишний раз говорит о роли этой формы политической борьбы в России… В воскресенье, 3 июня 1907 года, указом царя II Государственная дума была распущена[132].

Сутью государственного переворота, однако, был не сам роспуск Думы. Статья 105 Основных государственных законов не требовала ни обосновывать, ни мотивировать причины роспуска Думы[133]. Право роспуска было действенным средством в руках исполнительной власти в её отношениях с парламентом. Угроза потерять своё высокое положение безотказно заставляло многих депутатов умерять свой тон в общении с правительством[134]. Незаконным со стороны монарха было произвольное изменение избирательного закона. В Манифесте от 20 февраля 1906 года «Об изменении учреждения Государственной думы» провозглашалось, а позже в Основных государственных законах было закреплено, что избирательные законы не могут изменяться без санкции самой Думы[135].

После принятия нового избирательного закона, по сути, завершился длительный процесс трансформации Российского государства. Органы власти и управления, административная система, сформировавшиеся к этому времени, останутся фактически неизменными вплоть до свержения царизма. Как же выглядели отныне отдельные звенья этой новой российской государственности, задачей которой было упорядочить шедшие в стране модернизационные процессы и не допустить скатывания общества к анархии?

Так, что касается основания государственного устройства, а именно административной системы, то здесь картина была следующей. К началу века Россия делилась на 78 губерний и 19 областей. Губернии в основном делились на уезды. Области – на округа или в ряде случаев на отделы и края. Всех уездов, округов и приравненных к ним административных единиц насчитывалось 815. Более мелкими единицами выступали волости (в русских губерниях), гмины (в Царстве Польском), станицы (в местностях, заселённых казаками), улусы и другие образования. Всего подобных административных единиц насчитывалось 18012. Некоторые города были исключены из уездно-окружной системы и управлялись как самостоятельные административные единицы. Города Царское Село, Петергоф, Павловск и Гатчина считались дворцовыми. Управление ими находилось в руках придворного ведомства. Кроме этого некоторые ведомства имели и свои административные единицы. Так, в начале века в стране действовали 14 военных, 12 судебных и 15 учебных округов, и кроме этого – 62 духовные епархии (церковь, как известно, была в то время частью государственного аппарата)1.

Таким образом, волость служила низшим звеном государственного управления. Важно подчеркнуть, что волость не являлась территориальным подразделением уезда. Охватывая лишь земли с крестьянским населением, волости не покрывали всей площади уезда. Поэтому волость – это единица крестьянского управления, а также суда.

Ниже волости находилась сфера крестьянского самоуправления. Процесс формирования органов крестьянского самоуправления в том виде, в каком они вошли в XX век, был начат отменой крепостного права. Отмена крепостного права в этом смысле с точки зрения политического устройства имела ещё большее значение, чем с точки зрения экономики. Разрушая прежние патерналистские отношения, государство нуждалось в новой системе политической адаптации крестьянства. Все последующие реформы управления можно считать следствием этого шага.

В основе органов крестьянской организации находилось «сельское общество». Оно состояло из крестьян одного или нескольких сёл, совместно пользующихся угодьями, «или же имеющих другие общие хозяйственные выгоды»[136] [137]. Таким образом, речь по существу идёт об общине. Важно подчеркнуть, что правительство пыталось придать ей не столько хозяйственный, сколько административный статус. Органом управления сельским обществом был сельский сход. Он выбирал сельского старосту и других должностных лиц. В волость объединялось несколько таких сельских обществ. Высшей властью в волостях обладали волостные сходы, избираемые, как правило, на трёхлетний срок[138]. Волостной сход избирался общиной, но вовсе не согласно местной традиции, как считает американский исследователь Д. Дж. Рейли[139], а согласно закону[140].

Несмотря на постоянную череду преобразований, вплоть до 1917 года крестьянское самоуправление так и не удалось полностью вписать в систему государственного управления. Сфера его деятельности замкнулась на локальный уровень. Выше волости политическая инициатива крестьян не допускалась. К 1913 году действовали губернские и уездные по крестьянским делам присутствия, а также земские участковые начальники. В их функции входил надзор над органами крестьянского самоуправления.

Сами же уездные и губернские органы власти от крестьянского самоуправления никак не зависели. Управление здесь находилось в руках представителей центральной власти: урядников – в уездах, губернаторов и генерал-губернаторов – в губерниях. Генерал-губернаторы назначались в столичные губернии или окраинные территории либо для управления несколькими губерниями или областями, объединяемыми в особую административную единицу – генерал-губернаторство или край[141]. На должность губернатора и генерал-губернатора могли претендовать только князья, графы, бароны и прочие представители высшей аристократии[142]. К примеру, генерал-губернатором Москвы был Великий князь Сергей Александрович, убийство которого И. П. Каляевым 4 февраля 1905 года стало важным событием Первой русской революции[143].

С 1864 по 1892 гг. создаются губернские, уездные и городские органы самоуправления. Среди причин, толкнувших самодержавие на этот шаг, называют, как правило, развитие в стране капитализма. Считалось, что благодаря рынку вся инфраструктура общества усложнилась настолько, что прежний аппарат управления оказался не в силах нормально руководить им. Среди предпосылок реформ самоуправления называлась отмена крепостного права. Имелось в виду, что отмена рабства дала возможность охватить самоуправлением большую часть общества[144].

Сегодня подобные схемы, рождённые типичным европоцентризмом, вряд ли можно признать достаточными. На Западе, действительно, рост буржуазных отношений мог стать единственной причиной реформ в сфере управления. Переход от феодализма к капитализму там сопровождался приобщением населения к местному управлению. Не могли не сказаться в странах Запада темпы и размах капитализации общества. В России ситуация была в корне иной. Известно ведь, что дискуссии о темпах развития и зрелости русского капитализма не утихали вплоть до периода сталинской индустриализации. Понятно, что возникли они не на пустом месте. Среди причин, породивших эти дискуссии, были и особенности русского капитализма, и его относительная отсталость[145]. Но если подобное было актуально применительно к началу XX века, то к середине XIX века это было актуально ещё в большей мере.

Кроме того, капитализм рос в России как уклад, параллельный по отношению к традиционной экономике страны. Отсюда его верхушечный характер. Первоначально буржуазные отношения в большей мере затрагивали верхи общества. Подавляющее большинство населения, принадлежавшее к социальным низам, долгие годы оказывалось не вовлечённым в орбиту развития капитализма. Впрочем, и в прошлом признавалось, что аграрная реформа 1861 года носила ущербный характер и сковывала рост в стране буржуазных отношений.

И здесь мы вновь должны вернуться к подлинной роли в новейшей русской истории отмены крепостничества. Оно было не только предпосылкой, но и основной причиной реформ и контрреформ самоуправления. Совпав с демографическим подъёмом, оно привело к мощному взрыву энергии крестьянства. Государство в одночасье оказалось перед лицом лавинообразного роста рядов своих граждан. Отсюда и вытекала та ситуация, о которой писали исследователи, но объясняли её чисто с позиций экономического детерминизма. К середине XIX века целые пласты общества оказались вне сферы управления. Провалились, выпали из-под государственного контроля целые отрасли народного хозяйства, к тому же те из них, которые были призваны ориентироваться на обслуживание нужд населения. Либеральное окружение царя уже тогда убеждало передать какие-то функции по обеспечению жизнедеятельности сельских жителей учреждениям, избранным всеми слоями общества[146]. Тем самым самоуправление должно было не только поглотить излишнюю социальную энергию деревни. Ставилась цель создать нового посредника вместо прежней фигуры крепостника между государством и крестьянством.

Такой подход позволяет дать рациональное объяснение многим вещам, прежде толковавшимся исключительно с точки зрения волюнтаризма того или иного монарха. Так, становится понятным, почему в органах самоуправления численно преобладали прежние крепостники, а права крестьян были всячески урезаемы, хотя это и вело к их постепенному загниванию. К примеру, в 1912 году в Николаевском уезде Самарской губернии не состоялось ни одного земского собрания. Причиной этого было то, что в уезде резко упало количество дворян и невозможно было обеспечить их представительство в земских органах. Комментируя обращение самарского губернатора по этому поводу, министр внутренних дел отмечал, что ситуация в Николаевском уезде «не представляет явления исключительного»[147]. И действительно, в 1909–1912 годах в 316 уездах должно было быть избрано 1831 гласных, в то время как всех дворян-избирателей насчитывалось лишь 1444. В то же самое время основным ресурсом пополнения земской казны было обложение не помещичьих, а крестьянских земель[148]. Во главе же земств стояли председатели дворянства соответствующего ранга. К слову сказать, сохранило дворянство и своё сословное самоуправление. В основе его, как и прежде, оставалась система дворянских собраний. Впрочем, как и земское, дворянское самоуправление своего общеимперского звена не имело.

Более ясным становится и феномен земского образования. Как известно, именно попечительство над школой было самым успешным звеном в деятельности земств. В Московском уезде первую свою школу земцы открыли в 1872 году, а в 1913 их было уже 206. Всего же за полвека земствами было открыто около 28 тыс. школ, в которых обучалось 2 млн детей. За тот же период ими было подготовлено 45 тыс. учителей[149]я. Резко росли расходы земств на образование. В 1878 году они составили 14,5 % к земскому бюджету, в 1890 – 15,3 %, а в 1890 – уже 17,6 %[150]. Именно земства превратили народное образование в систему регулярно финансируемых заведений. Земствам удалось создать новый тип школы. Со временем по образцу земских школ стали действовать казенные и даже церковные школы[151]. Причины активности земств в сфере образования объяснимы, в частности, тем, что только образовательная деятельность могла социально адаптировать крестьянства без массированного вовлечения его в политическую деятельность. Кроме того, именно совпадение по времени демографического и социального взрывов в русской деревне создавали почву для быстрого развития образовательной сферы. Наконец, втягивание крестьян в процесс образования посредством земских школ правительство попутно ещё раз решало вопрос с посредником между собой и крестьянством. Таким посредником в данном случае становился интеллигент-учитель, т. е. опять-таки представитель господствующих групп населения.