Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная

В школе комсомолка проявлялась энергично, восстанавливая против себя учителей. Организовав кружок «безбожников», завела стенгазету с критикой и карикатурами, в то же время, упрекая художника в идеализме и безразличии к её работе. Моя любовь к искусству, находчивость обезоруживали девушку, к тому же мои увлечения были для неё не совсем понятной, чуждой областью. На людях мы всегда спорили с комсомолкой, были как бы равнодушны друг к другу, оставаясь наедине, чувствовали какую-то близость.

Срок пребывания в Уварове шёл к концу, её не задерживали, меня просили остаться учителем рисования, но мы уже договорились с комсомолкой об отъезде в город. Как-то вечером встретились вне школы совершенно случайно. Голубая блузка и туфельки очень шли ей, такой нарядной я увидел её впервые. От неожиданности и внутреннего смущения девушка вся зарделась, не находя слов, мы оба долгое время шли молча. Овладев собой, я заговорил первым и не совсем удачно, совсем не то, что хотелось бы сказать откровенно, получилось с некоторой издёвкой:

– Вчера был у Вас… Видел Вашу келью, мне всё там очень понравилось.

Моя спутница ответила не сразу, она даже приостановилась немного, будто собираясь покинуть меня, чего я никак не желал. Но девушка, не глядя на меня, тихо заговорила:

– Я слышала от бабушек, Вы их просто очаровали.

Несмотря на её желание высмеять, я почувствовал скрытую нежность и возликовал. Май был в цвету, в зарослях весело щебетали какие-то птички, всё было как в модных романах. Быстро темнело, ущербная луна, разгораясь, поднималась всё выше, тёплый воздух сменялся прохладой, усиливая таинственность ароматной тишины наступившей ночи. Я хотел, но не решался взять девушку под руку, мы шли совсем рядом, чувствуя тепло, обжигаясь малейшим прикосновением, забыв совершенно о времени. У меня откуда-то явилась вдруг бездумная радость и вместе с этим смелость. Я стал вслух вспоминать дорогу из города, агитбригаду и нашу ночёвку в избе на полу. Откровенно рассказал о своём восхищении незнакомкой той ночью в окне. Так мы шли и шли, её блузка всё ещё голубела, мелькали туфельки…

– Да, а где же Ваши сапоги? Бедняжки… Они так шли Вам!

Девушка вдруг решительно остановилась:

– А знаете что? Вам, кажется, пора уходить. Вы куда, собственно, шли? В школу?

Оскорблённая, она стала прощаться, но это было чудовищно. Стараясь задержать, я порывисто схватил её руку и обнаружил перстень.

– Это что? Кажется, буржуазные предрассудки?

Язык мой, против воли, продолжал насмешничать, а девушка в эту минуту была так хороша! Вырвав свою руку, она обронила перстень. «Ах!» – моя спутница опустилась на колени. Не думая, я опустился с ней рядом. В прозрачной тени меня встретил внимательный, всё ещё враждебный взгляд. Наши губы соединились, слишком быстро отыскался перстень, ревниво сверкая камешком, он ждал её у порога, разлучая меня навсегда с этой гордой, непонятной, но чудесной девушкой. Возвратившись в ту ночь к себе на квартиру, я нашёл на столе обычный скромный ужин, накрытый салфеткой, и приготовленную постель. Я был зверски голоден, возбуждён и вначале не заметил маленькой записки: «Пётр Иванович! Где Вы? Мы Вас ждали с подругой. Завтра воскресный день, приглашаем Вас в лес за цветами. Маруся К.». Это писала хозяйская дочка, ученица девятилетки.

Прогулка состоялось. Было радостно, весело от беспечного и беспричинного смеха, какой бывает только в юности. Девочки обратили внимание на мою исключительную рассеянность и наградили меня коллективным букетом. С ним я и отправился вечером к старушкам, мечтая о встрече с комсомолкой, заранее предвкушая обратную дорогу с ней в город. Грустные и скучные, увидев меня, они оживились, объявив сразу, что их жилица уехала.

– Как уехала? Куда? С кем?

Вместо ответа старушки простодушно, вонзив в меня нож, стали поочерёдно его повёртывать, сообщая мне новые скупые подробности:

– Вчера пришли поздно, где были, не сказывали, а сегодня утром встала весёлая, всё пела да Вас вспоминала, говорила, что вместе поедете в город, а потом в школу ходила, видно, Вас искала, там сказали ей, что Вы в лесу с девочками, она собралась да и уехала.

Я стоял поражённый, не в силах скрыть своей растерянности и крайнего огорчения. Что было потом? Как я простился со старушками, куда направился? Каким образом вернулся в город? Ничего не помню. Удивительны секреты человеческой памяти.

Двоюродный братец

С палитрой в руках, блаженствуя, пишу натюрморт. На мольберте полотно с удачно начатым подмалёвком. Художникам понятно такое состояние, огорчает лишь солнце, оно крадётся к моему натюрморту, готовое нарушить гармонию красок. Тороплюсь! Громкий стук в дверь. «Будь проклят», – бессознательно шепчут губы. Складываю кисти, в дверях гость из Борисоглебска – двоюродный братец Семён Петрович Анисимов.

– Здорово! Всё мажешь? А жить когда будем? – говорит братец в виде приветствия.

Из-за спины гостя бледной копией появляется тощая фигура подростка. Всё ещё пребывая в столбняке, безнадёжно смотрю на свой натюрморт.

– Станислав, дверь закрыл? – обращается отец к сыну. – Знакомься, вот твой двоюродный дядя! – и не без иронии добавляет: – Богомаз!

Гость недовольно поводит носом:

– А краской-то у тебя воняет!

Холодным душем обдаёт меня трезвый поток его замечаний. «Дорогой племянник», освоившись с обстановкой, атакует мой подмалёвок, стараясь понять мазню дядюшки. Сам я, покорившись обстоятельствам, стараюсь наладить беседу с товарищем далёких лет. Услужливая память развёртывает передо мной красочный свиток прошлого. Наша отчуждённость постепенно тает. Моё лицо и голос приобретают теплоту, я уже во власти былого.

Купцом, бывало, заявлялся к нам в дом двоюродный братец. В его карманах, кроме денег, всегда хранилася какая-нибудь новинка: пистолет, электрический фонарик, сладости, – результат пребывания в магазине отца. Старшие братья – гимназисты, а он – мальчик на побегушках. В центре города гастрономический магазинчик, сам дядюшка – опытный дегустатор, в подвальчике «рейнский погреб», масса бочонков, вследствие чего дядюшка спился, впав в алкоголизм. Бывало, уложив отца под прилавок, сын вёл торговлю самостоятельно. Подростком я заглядывал к ним, меня привлекало там всё – россыпи всевозможных орехов, аромат колбас, сыров и курева от простой махорки до женских пахитос. Случалось быть и в подвальчике, снимать пробу маленькой рюмочкой. Привлекали названия вин: портвейн, кагор, цимлянское, сантуринское – водки не было.

Зимой на Рождество я шёл через весь город к богатым родственникам славить Христа. Слова текста помню до сих пор. «Торжествуйте, веселитесь, люди добрые, со мной, и со страхом облекитесь в ризу радости святой. Ныне Бог родился в мире, не в короне, не в порфире, Он родился в пеленах, а не в убранных домах. Я пришёл Христа прославить, а вас с праздником поздравить», – бойко заключал я, и тут же награждался серебряным гривенником. В те годы для мальчика это была большая сумма. Дядюшка вёл меня в зальчик к буфету, убранному специально для праздничных визитёров, угощал меня рюмкой красного вина, расхваливая репертуар и исполнение.

Летом, по воскресным дням, мы с братцем устраивали пикники, отправляясь в лес и на речку. Тётка нагружала нам корзину всякой всячиной, с вечера готовили рыболовные принадлежности. Спать укладывались во дворе, причём из боязни проспать зорьку, привязывали себя за руки к спинке железной кровати. Шли по росе к слиянию двух рек – Хопра и Вороны, к так называемой мягковой мельнице. Это было уютное местечко – песчаная отмель с тьмой мелких рыбёшек. Крутой берег с гнёздами раков, родниковая вода и полное одиночество. Не вылезая из воды, мы проводили там время от восхода до захода солнца.

А в общем, сколько помню, братец был неудачником, с ним почему-то всегда происходили несчастия: то избивали ребята, то тонул в проруби, катаясь на коньках. Один раз побывал и в полиции – вздумав стрелять из пистолета на улице. Неизбежные увлечения девчонками оканчивались поражениями, ему не хватало смелости и дара речи, он всегда служил выгодной мишенью для острот товарищей.

В Первую мировую войну, когда в городе появились пленные турки, которые готовили чебуреки – вкусные пирожки, чинённые мясным фаршем, луком, перцем, с коричневой корочкой, жирные, – расплачивался за них, конечно, братец.

Воспитанный на практических интересах, искусства он не любил, не понимал, а потому моя жизнь художника, всегда скудная материально, была ему непонятна. Так и сидели мы с ним теперь, разговаривая о том, о сём, совершенно чуждые друг другу.

Шли годы, давно миновала Отечественная война. Уже будучи пенсионером, решил я поехать на родину в город Борисоглебск, думая, между прочим, разыскать братца, о котором слышал от родственников, что он совсем одичал: похоронив жену, одинокий, ни с кем не общался. Мне хотелось самому убедиться во всех его чудачествах. Дом на улице Карла Маркса я отыскал без труда: он стоял на высоком фундаменте, три окна на улицу были тщательно завешены, дом казался необитаемым. На мой стук в парадную дверь никто не отозвался. У запертых наглухо ворот в калитке торчала щеколда, я принялся громыхать ею, это скоро возымело действие. Во дворе послышались неторопливые шаги и сердитое бормотание, что-то вроде:

– Тише, тише… Кого там чёрт несёт?

Калитка распахнулась, и мы встретились с братцем нос к носу.

– Ты чего? – спросил он сердито, будто мы с ним только что расстались.

Опешив от такого неожиданного приёма, я застрял в калитке, мне бросилась в глаза седая голова ёжиком, лицо в щетине.

– Вот пришёл родственника проведать! – не без смущения выговорил я, ожидая дальнейшего.

– Ну иди, коли пришёл! – сказал братец, закрывая наглухо ворота.

Заранее решив не обращать внимания на его своеобразные выходки, я, улыбаясь, последовал за ним. Миновали чисто выметенный пустой двор, я направился, было, в дом. Окрик братца остановил:

– Постой, ты куда?

Он указал мне на дорожку в сад. Воздух здесь был наполнен ароматом цветущих яблонь и оживлён весёлым щебетом птиц. Восхищённый, сняв с головы фуражку и помахивая ею, я бодро воскликнул:

– Ах, как хорошо!

– Ничего хорошего. Ветер. Вот посшибает весь цвет, как в прошлом году.

Посмотрев внимательно на него, я сказал:

– А ты, братец, в общем-то, неплохо выглядишь.

– Да, выглядишь! – произнес он с досадой и добавил неожиданно. – Ну, идём отсюда, вставай, вставай!

– Не спеши, братец, ведь мы с тобой давненько не виделись, – запротестовал я. – Нужно нам по-родственному обняться, поздороваться как следует.

– Ну, ещё чего… Вставай, пошли! – повторил он, и с этими словами мы покинули сад.

В кухне, куда мы пришли, я, споткнувшись, нечаянно сдвинул половик и тут же получил замечание:

– Ты вот что: ходи да смотри под ноги.

Я, было, хотел исправить свою оплошность, он нервно оттолкнул меня и сам старательно поправил дорожку.

– Ну, проходи, проходи нечего тут отсвечивать! – сказал братец, приглашая меня в комнату.

Оглядевшись, я, по своему обыкновению, достав из кармана альбомчик и карандаш, хотел сделать набросок, стенные часы напомнили мне родительские. Братец с насмешкой в голосе сказал:

– Нашёл себе дело! – и подтолкнул меня в комнату, указав на стул. Сам остался в кухне, и скоро я услышал чирканье спичкой и звон посуды. «Угощать собирается!» – подумал я и снова взялся за карандаш. Увидев меня с альбомом, он крикнул:

– Слушай! Брось дурака валять! Иди сюда!

Приводя себя в порядок у рукомойника, я задержался. На столе стояли бутылка, рюмки и сосиски.

– Садись, не задерживай! – приказал братец и объяснил. – Вино-то своё, садовое.

– Ну, за встречу! – сказал я, чокаясь.

– Да ты жри, жри, – он ткнул вилкой в большие жёсткие сосиски, похожие на сардельки. – После говорить будешь. Всё хвалишься, а в городе совершенно ничего нет: ни селёдки, ни колбасы.

Когда мы выпили по второй рюмке, он порозовел и стал жаловаться на соседей и одиночество, совершенно для меня неожиданно пустился в откровения. Садовое вино оказалось коварным.

– Кругом одна сволочь! – братец заговорил о женщинах. – Я вот тут, было, сошёлся с одной. Она говорит: «Подпиши дом на меня!» Вот все они такие.

Выслушав его, я заметил:

– Ну, братец, положим, не все! Есть много хороших женщин.

– Это ты рассуждаешь так, потому что тебя петух не клюнул. Это твоё счастье! У нас в городе нет ни одной порядочной женщины!

Братец стал жаловаться на плохое здоровье:

– Я вот тут как-то ночью проснулся, думал, конец! Совершенно один, некому воды подать…

Я спросил о сыне… Братец усмехнулся:

– Поздравительную к празднику получаю!

– А сам-то отвечаешь? – спросил я.

– Ещё чего!

Он умолк. Как видно, садовое вино перестало действовать. Стараясь его разговорить, я напомнил ему о нашей общей с ним хорошей юности.

– Помнишь, братец, как мы с тобой пикники-то устраивали, чтобы не проспать зарю, руки к железной кровати привязывали?

Выслушав меня, он скупо заметил:

– Да не руку, а ногу привязывали.

К моему удивлению, только это воспоминание я и вызвал у него.

– Ну, мне пора, братец, – сказал я вставая.

– А что ж ты сосиску-то не доел? Кто за тебя будет доедать?

– А ты, братец, угости собаку!

– Угости собаку! – с досадой повторил он, провожая меня на этот раз через парадную дверь.

Я стал прощаться:

– Ну, давай руку, братец, знаю, что ты нежностей не любишь, хотя родственникам… нужно было бы…

– Ну, ещё чего! Прощай, прощай!

Дверь за мной поспешно захлопнулась.

Глушица

Столичный корреспондент Прасковьин сидел в старенькой качалке у себя на Глазовском и тоскливо грыз ногти. Напрасно прикладывал он руку к пустой голове, усиленно морщил покатый лоб, проклиная свою дырявую память. Капризное вдохновение, как видно, окончательно покинуло его, а вместе с этим исчезла возможность на получение аванса. Дело в том, что в своё время Прасковьин был участником знаменитой экспедиции, задача которой в основном сводилась к изучению загрязнения небезызвестных на его родине рек – Хопра и Вороны. Упомянутый нами корреспондент, как и всякий уважающий себя автор, надеялся превратить свои богатые впечатления в звонкую монету. В раздумье, грустный сидел он до тех пор, пока спасительная дремота не разлучила его с действительностью. Таким чудесным образом корреспондент переселился из своего полуподвала на берега Глушицы. Очутившись в сладостных объятиях Морфея, Прасковьин заново пережил все события славной экспедиции.

Проснувшись под назойливый писк комаров Глушицы, он открыл глаза, переселяясь снова к себе на Глазовский. «Эврика!» – воскликнул корреспондент, ткнув себя пальцем чуть выше переносицы, и радостные слёзы оросили дотоле бессмысленную физиономию. Презренный металл, мечта всякого здравомыслящего человека, готов был превратиться в действительность. Не теряя попусту дорогого времени, корреспондент без сожаления тут же расстался со своей каталкой. Его рука, совсем недавно выводившая в угоду каллиграфии бессмысленные крючки и росчерки, заработала теперь осмысленно, проворно, устремляясь к благородной цели. Гениальные строки, щедро снабжённые восклицательными знаками, вопросами и многоточиями, заструились на бумагу, свободные от правил орфографии, тем не менее, подчиняясь законам соцреализма. Читателям пришлось бы жарко от обилия ночных костров, жгучих лучей полдневного солнца, беспощадных комаров и прочей нечисти, не догадайся автор приправить свою литературную стряпню мутной водичкой.

Итак, в памятный день нашумевшей экспедиции погода на редкость удалась. Внешний вид путешественников, их живописные лохмотья, обилие еды в столь скудное время «коллективного строительства» вызывали бурный восторг и зависть городской черни. Наш корреспондент, вооружённый вечным пером, еле успевал фиксировать в своём альбоме отборные образцы отечественного фольклора. Преодолев не без труда знаменитую гору банщика Ивана Ивановича, усыпанную битым стеклом и живописными отбросами, путешественники выбрались наконец за пределы городской окраины, сопровождаемые брехнёй доброй дюжины барбосов, шариков и шавок. Преодолев луг с его огородами, они взобрались на железнодорожную насыпь у чугунного моста через реку Ворону. С высоты им открывалась потрясающая картина безграничных далей, будто специально созданных для подвигов и славы отважных. Внизу у причала веером расположились жалкие лодчонки местных рыбаков. Среди них выделялась лишь одна лодка, схожая с яликом. Накануне описываемого похода она доставила организатору экспедиции – товарищу Маманину – немало хлопот. Под покровом тёмной ночи эта незамысловатая посудина, коварным образом замаскировавшись, переменила хозяина. Сейчас она гордо блестела на солнце свежеокрашенной поверхностью. Масса праздного люда толкалась у причала, очевидно в надежде увидеть здесь трогательные сцены прощания будущих героев с их жёнами, детьми и прочим барахлом. Напрасно! Вопреки установившейся морали, эти ротозеи не увидели здесь ожидаемого. Провожавшие героев родственники, сбросив с плеч тяжёлый груз, облегчённо вздохнули и весело устремились восвояси. Корреспондент Прасковьин, будучи сам, можно сказать, безродным, наблюдая подобную сцену, не мог удержать предательские слёзы, совсем некстати исказившие его артистический облик. Имея в глубокой провинции престарелую мать, да где-то в пределах столицы брошенную им на произвол стихии жену, он готов был и сам реветь белугой. В самом деле, подобная сцена, запечатленная талантливой рукой, утопила бы и равнодушного читателя в его собственных слезах. Погрузившись в лодку со своими пожитками, экипаж был тут же грубо оттолкнут от берега равнодушной рукой. Вытирая невольно рукавом и штаниной свежеокрашенную лодку, корреспондент воочию убедился, как у мужественного руководителя экспедицией, тов. Маманина, в его мощных руках дрогнуло весло, а у бравого комсомольца взамен горьких слёз из носу хлынула живительная влага. И сама природа дотоле равнодушная, отметила сей грустный факт набежавшим облачком. Среди торжественной тишины наша тройка была подхвачена быстрым течением, не рискуя сесть на мель в столь патетическую минуту. Тов. Маманин, как и подобало человеку его способностей, сел за руль. Этот, с позволения сказать «речной волк», бывал не раз в переплётах подобного рода. Сейчас он смело глядел вперёд… и его благородный профиль выгодно рисовался на фоне водной стихии. Причудливо одетый, как и прочие участники похода, он выглядел солидно…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.