Полная версия
Первый Всадник. Раздор
Я ей пророчу, обещаю,
Ей не познать жестокий грех.
Во Мёртвых Край не забирая,
Её безжалостный Судья,
Не Валан-Хайса поступь злая,
Не равнодушная ладья,
Он не придёт за ней, я знаю,
Нет смерти хладного копья».
«Изольда, ты…я понимаю.
Но по причине я иной,
Тебя я речью прерываю,
И я оставлю трон пустой,
Сей замок скоро покидаю,
И дому нужен голос твой».
И лишь тогда она посмела,
От колыбели взор поднять.
«Покинешь? Но…» – и дрожью тела,
И страх читается, понять,
Трудом ничтожным показалось.
«Но если снова…и опять?»
«Покой, Изольда, сохраняя,
Ты говорила, не придёт,
Судья за ней и усмиряя,
Ты свои страхи, не падёт,
Клинок суда на плечи Ирмы,
Но не забудь других почёт.
Я твой покой затем сминаю,
Хочу напомнить о других,
Два сына, дочь, напоминаю,
Они живые и твоих,
Уже давно речей желают,
И слов желавшие благих.
Я понимаю, ты былыми,
Живёшь ты памятью тех дней,
Живёшь ты мёртвыми, живыми,
Пренебрегаешь, одолей,
В моё отсутствие ступая,
Лишь слово малое пролей.
Винить тебя я не посмею,
Но разделить я не могу,
Путь прозябания, идею,
Напоминаешь мне слугу,
Что лишь склоняется под волей,
Путь безнадёжный, я не лгу».
За словом сим и оставляя,
Но понимает всё она,
За колыбелью наблюдая,
От горя мать давно больна,
Но излечиться не желает,
Но и отнюдь не спасена.
«Моя история привычна,
Я в рабство продан был отцом,
Шестой я сын и тем обычна,
Род не считавший то грехом,
Голодной смерти избежали,
Одним и будет меньше ртом.
Стирая пальцы в кровь трудами,
Гнилая щётка верный друг,
Доску галеры мыл слезами,
И не прощали мне недуг,
От кашля согнут вполовину,
И нет мне помощи вокруг.
Едва я старше стал и цепью,
Прикован ставший к кораблю,
Но лучше так, чем проклят степью,
И быть изгнанником. Петлю,
Сжимавший в пальцах еженощно,
Но повторял, ещё терплю.
Клеймили сталью и угрозы,
Лишь кнут соратник и весло,
Друзья мозоли и занозы,
И лишь вино меня спасло,
На вкус отвратное, но снами,
Забвенье знавший, обрело
Моё желание тем форму,
Кошмар покинуть я желал,
Я благодарен ночи шторму,
Я утонул почти, спасал,
Меня терзающих кнутами,
Мой господин тогда сказал.
Что будет золотом оплачен,
Отныне мой нелёгкий труд,
И я мечтою был охвачен,
Я позабыл вино и блуд,
Копивший золото, купивший,
Свою свободу, но сосуд
Что моим телом назывался,
Покрытый шрамами, клеймом,
Я первый был, я улыбался,
Свободен снова, этим ртом,
Свободы воздух пожирая,
И ставший множеству врагом.
Былым хозяевам не равный,
И взор презрения узрел,
Удар иной был самый главный,
Рабы и братья, ты посмел,
Покинуть общество! Ты чуждый!
От слов я их тогда хладел.
Они предателем считали,
Но я трудом своим обрёл!
Но что им мелкие детали,
Посмевший выше стать, я шёл,
Был чужаком двум граням мира,
И путь тот духу был тяжёл.
И тем, что дальше не гордился,
Но что осталось мне тогда?
С презреньем, злобою смирился,
Не кнут противник, но стыда,
Мне прививали ощущенье,
И так прошествуют года.
Каирм добавили мне имя,
Чтоб каждый помнил обо мне,
Насмешка эта нестерпима,
И каждой чуждый стороне,
Меж двух фронтов я оказался,
И горе вновь топил в вине.
И только после озаренье,
Что даже цепи если снять,
То это рабское мышленье,
Из наших мыслей не изъять,
И не свободы мы хотели.
Рабов и плети рукоять».
– «История Раба». Каирм-Норн.
Haal Mirn, railen Ist Mar.
У сути времени границы,
Где даже Смерти Бледный Конь,
Ступить не смеет, даже птицы,
Встречая солнечный огонь,
Ниц упадут в песок безбрежный,
Проклятьем вечности сожжён.
Бархан песчаный, неизменный,
В пейзаже мёртвом и пустом,
Там дверь из камня, и священный,
И век сам кажется там сном,
Бессмертный узник размышляет:
«Быть ли бессмертию грехом?»
Века лишь числа и названья,
Для потерявшего им счёт,
И не достоин год вниманья,
Во мраке вечности живёт,
И четырёх лишь стен касанья,
И Смерть, спасенье, не придёт.
«Есть неизменное теченье,
Что называю жизнью я,
Лишь бесконечное мгновенье,
Что словно замерло, моя,
Судьба не знает перемены,
И участь бренная, сия
Уж мой рассудок не пугает,
И неба цвет я пусть забыл,
Но это дух мой не терзает,
Себе я странное открыл,
Я тем смирение познавший,
И для себя я всё решил.
Я не стремлюсь познать иное,
Мне столь привычная тюрьма,
Смирился я, и всё земное,
Мне заменяет эта тьма,
Я узник бренный, но признаюсь,
Довольный участью сполна.
Свои желанья потерявший,
И не жалею, что их нет,
И тишине я сей внимавший,
И не желавший я ответ,
Ни на один вопрос, что смеют,
Терзать меня за вечность лет.
И я утративший значенья,
Осталось тело, но оно,
Оно бессмертно, без сомненья,
И умереть не суждено,
Но если так, к чему стремиться?
Иль избегать чего дано?
Не наделённый миром целью,
И не желавший я искать,
Я отдан вечному безделью,
И обречённый лишь дышать,
Но наделён биеньем сердца,
Того ль достаточно? Сказать
Могу ли ныне, что живущий,
Иль быть, достойная судьба?
Чего я сам в грядущем ждущий?
Спасёт стенание? Мольба?
Они даруют просветленье?
С судьбой дарует ли борьба?
Вопросов много, задающий,
Ответа нет, я не искал,
И тем себя я создающий,
Иль даже, кажется, создал,
Моё окончено творенье,
Таким я сам по воле стал.
Мою действительность создавший,
Моё бездействие есть рок,
Я узник, верно, и признавший,
Лишён значения исток,
И выбор мой тому причина,
Не мир, но сам к себе жесток».
«Боль неизменная сестра,
Собою жизни окружает,
В грядущем, ныне и вчера,
Клеймом страданий наделяет,
И обрушая свою власть,
Венцом терновым упрекает.
Длиною в жизнь проходим путь,
На плоти символы рисует,
То есть ошибок наших суть,
И шрам мучений торжествует,
Но лишь подобною тропой,
Достойный жить, и тем ликует.
Длиною в жизнь проходим путь,
На духе символы рисует,
То есть стремлений наших суть,
Нас укрепляет и шлифует,
Мы духа скульпторы и нас,
Стезя страданий не минует.
Лишь до конца пройдённый путь,
Где тела боль и духа муки,
В конце способные взглянуть,
Нас созидают наши руки,
Труда мы нашего венец,
До часа гибельной разлуки».
– «Откровения Верных». Глава Первая. Стих Второй.
Тринадцатый день Мит-Сатин. 1005 год.
Soine Urul Targ.
Замок Пика Севера.
Вдали от нежности весны,
Лишь завывание и стоны,
И снег подобием волны,
Ударит в камня бастионы,
Они покрыты кромкой льда,
И под навесом этой кроны
В одной из башен, в тишине,
И у окна она застыла,
Был лик во солнечном огне,
И на груди она скрестила,
Те длани тонкие, свои,
И даже время позабыла.
В молитве, слов что лишена,
Так герцогиня наблюдает,
Прямая, гордая спина,
Холодный иней застилает,
Покров звенящего стекла,
Но от молитвы отвлекает
Вошедший герцог, исполин,
Во шаге вставший за спиною,
Трещит пылающий камин:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.