Тамерлан. Дорога в Самарканд

Бекчик не выступал против решений наместника, как, впрочем, и другие из его окружения. А юноше было достаточно слышать похвалу эмиров. Глас народа заглушали стены дворца. Вековые традиции, защищавшие неприкосновенность чужого имущества, волновали только одного человека. Это ему, стоя во главе отряда, приходилось усмирять недовольных и возвращать кипящие базары к порядку.

– Брат!

Кутлуг Туркан-ага преградила путь чёрному коню Тимура. На мгновение барлас растерялся, когда увидел её на главной улице Самарканда.

– Сегодня моих девушек отправят прямиком в ад. Немедленно прекрати этот позор, пока не поздно!

– Думаешь, мне это нравится? – рассерженно вскричал Тимур.

– Ты входишь в Совет, ты эмир! – Туркан-ага перехватила поводья, не давая коню отстраниться, а брату оборвать разговор. – Нечестивцы увели и моих рабынь. Сколько понадобится времени, чтобы хан добрался до знати?

– Возвращайся домой. С этим делом я разберусь.

Женщина поджала губы и отступила. С ним она ссоры не искала, а всё, что хотела сказать, Тимур и так знал. «Как будто недостаточно сербедаров. Очевидно же, жителей нельзя оставлять в убытке. Сегодня власти отняли у людей их собственность, попрали закон», – воин обратил взгляд к возмущённой толпе. – «Верно, пусть Самарканд шумит: это намного лучше молчания. Когда город молчит, ничего хорошего ждать не следует».

Раздражение, точно дикий зверь, вновь встрепыхнулось, стоило Тимуру обнаружить Бекчика: тот, разодетый в юаньские шелка, посмеивался над рабом, который в силу неопытности допустил ошибку. Другой бы ни слова не обронил, но могульский эмир жаждал развлечений. Он решил проверить, сколько унижений раб вытерпит, прежде чем примет смерть или будет отпущен.

– Довольно! – своим появлением Тимур заставил Бекчика оторваться от бедного мальчика. – Нам давно следовало поговорить. Это не проблема, надеюсь?

– Никаких проблем, – тот отмахнулся от раба, повелевая скрыться с глаз, и сосредоточил внимание на госте. – Добро пожаловать, Тимур ибн Тарагай! Что заставило тебя прийти?

– Последний указ. Четыреста девушек вот-вот уведут из города.

– Такова их судьба.

– У них есть хозяева.

– Всякий может обратиться к хану за выплатой, – Бекчик засмеялся. – Конечно, если смелости хватит.

– Чего вы добиваетесь? – Тимур пытался разглядеть на лице могола помимо лукавства хоть что-нибудь настоящее. – Вы же знаете, что таят улицы Самарканда.

– Вот именно. Очень скоро нечестивцы вылезут из канав, я уверен. Чем громче будут плакать их матери…, – он не закончил фразу, потому что противник сократил расстояние ещё на шаг.

– Я поклялся оберегать нашего хана. Вижу, оберегать его придётся не только от врагов. Но и от Совета тоже.

– Осторожно, Тимур ибн Тарагай. Это опасные слова.

Барлас остановился. Он вдруг увидел перед собой закалённого в интригах человека, жаждущего утвердить влияние через молодость Ильяса-Ходжи, его слабость, неопытность; никто не размышлял о природе язв, о длительных изнуряющих болезнях государства.

Самарканд долго терпеть не будет, это не стойло, из которого овец гонят в степи, а тысячелетняя твердыня – вот какую мысль старался донести Тимур, представ перед взором наместника. Снова и снова говорил об угнетённых жителях, которые примутся искать спасения у кого угодно – даже у персидских висельников, о долге, который Аллах взыщет с каждого, кто соприкоснулся с природой власти, но Ильяс воспринимал всё как шутку. «Не нужно так бояться, Тимур ибн Тарагай. Мы изловим предателей, где бы они ни прятались, – ответил возмущённому барласу. – Отец не успел разделаться с сербедарами. Это сделаю я. Пока наш хан, с благословения Аллаха, усмиряет непокорных в Джете1».

«Я знаю, как жаждешь ты оказаться на моём месте, – между тем звучали мысли Ильяса. – Мечтаешь уничтожить меня. Избавить родные земли от могульских эмиров. Я вижу, на что ты надеешься. Я не столь глуп, чтобы позволить себя обмануть. Только не здесь, не сейчас».

– Презренный шейх Халифе проповедовал, что каждый может занять трон. Крестьянин, торговец, дервиш… Кого выберет народ, – юноша вертел в руках изящный кинжал, подаренный отцом в день праздника. – Подумать только! Чтобы государство возглавил оборванец без роду и племени! Шейха Халифе и его учеников убили, но проповеди! Проповеди продолжали оглашать, проповеди слушали, внимали им… И верили. Напомнить, что случилось потом? Сербедары лишили жизни Тук-Тимура, внука Великого хана. Очередь за нами! Мы, могульские правители, прямые наследники Чагатая, у них как кость в горле! Мы их природные враги, кровные враги! Эти проклятые ненавидят завоевателей и жаждут не только нашей погибели, но и краха, полного распада империи! Шейхи, сейиды… они ходят из города в город и обольщают народ сказками о добрых правителях, которых те сами себе назначат. Отвратительная ложь! Что стало с ильханатом Хулагу после восстания? Где эти добрые правители, где обещанный порядок? Разруха. Вот что постигло Иран и что ожидает Мавераннахр и остальные земли на Востоке, если мы пропустим сербедаров, если уступим им.

– Мой хан? – Бекчик низко поклонился, ожидая распоряжений.

– Схватить каждого шейха, каждого сейида и дервиша, кто вызывает подозрения, кто пользуется любовью мусульман… И бросить в яму!

В глазах Ильяса пылал злой огонь.

– Господин, это преступление против шариата, – возразил Тимур.

– По шариату, восставать против правителя куда более тяжкое преступление! – рыкнул наместник, но затем добавил уже тише. – Бесполезно рубить ветви анчара, они вырастут снова. Избавляться нужно от самого корня.

– Это мудрое решение, – поддержал юношу другой эмир из ставки Бекчика. – Кто поручится, что в медресе не распространяют учение шейха Халифе? Не будем забывать, что сербедары убили хана Тук-Тимура в его же шатре, хотя были приглашены на переговоры как гости. У висельников нет чести, с ними бесполезно вести дела.

– Вот поэтому ждать больше нельзя, – пылко произнёс Ильяс. – Бросайте проповедников в ямы, сажайте в клетку, только не вздумайте проявлять снисхождение! Я не пощажу того, кто предложит им помощь!

– Не понимаю, чем ты огорчён, брат.

Кутлуг Туркан-ага разожгла очаг в комнате. Женщина выпроводила евнуха, когда Тимур появился на пороге её дома. Он явно был не в себе. Грудь тяжело вздымалась, а предчувствие чего-то нехорошего искажало и, как болезнь, портило красивое лицо. На улице свирепствовал холод, от которого не спасал даже накинутый на плечи мех. Туркан-ага сразу предложила травяной отвар: он быстро согревал желудок и возвращал ясность рассудку.

– Семьдесят наших учителей отправлены в тюрьмы.

Услышав это, она едва не выронила поднос.

– Защити, Аллах!

– Наместник не станет разбираться, связаны они с сербедарами или нет. Их казнят, Туркан. Казнят служителей ислама, – вымолвил Тимур через силу и сделал несколько глотков, прочищая кипятком горло. – Это начало великой беды.

– Хан сошёл с ума?

– Он верит, что сможет таким образом победить. Но сражаться с армией не то же самое, что губить прямых представителей шариата. Если шейхов казнят, разразится смута. И сербедары воспользуются преступлением против Аллаха как поводом для свержения чингизидов.

– Неужели никто не скажет об этом Ильясу?

– Совет хочет утвердить влияние. Эмиров не волнуют последствия.

Туркан-ага присела возле брата.

– А как бы ты поступил, Тимур? Что предпримешь?

Барлас устремил взгляд во тьму, которая, словно чудовище, притаилась в углах дома и готовилась наброситься на него с последней искрой огня.

– Я не знаю, сестра. Я лишь вижу, что мы поступаем неправильно, потворствуя страху чингизида и гневу его врагов. Мы ищем способы выжить, бросаем на растерзание рабов и отрекаемся от веры, – он зажмурился, сжимая пальцами пиалу. – Это не путь, это падение.

– Думаешь, сын Тарагая усидит на месте?

Ильяс гладил по щеке черноволосую девушку, покорно лежавшую в ногах.

– Всем известно, как он относится к духовным наставникам, – промолвил в ответ Бекчик. – Мой господин одним ударом решил убить двух волков?

– Тимур многое готов снести. Но есть кое-что, с чем он не смирится.

– Попрание веры, – эмир кивнул. – У этого барласа странная любовь к религии. Ему впору быть каляндаром, а не воином.

Юноша рассмеялся, посчитав сравнение забавным.

– Я прикажу отправить письмо вашему отцу. Тимур вот-вот поможет сербедарам спастись.

– Верно, Бекчик. Зачем откладывать неизбежное?

Сомнения отворачивали от цели, кружили над головой, будто вороны, путали мысли. Сомнения сопровождал страх, а кроме него – чувство долга, память о клятве, которую Тимур принёс могульскому хану и которую не собирался нарушать вплоть до этого вечера. Барлас оказался в ловушке меж стенами, что простирались по обе стороны: одна называлась честью. Будучи мусульманином и учеником суфийских наставников, взявших его на воспитание после смерти Текины-хатун, Тимур не мог просто наблюдать, как казнят шейхов. Не мог он также идти на риск без ведома своих людей. Прежде чем предпринимать что-либо, следовало поставить в известность богадуров – согласятся ли воины нарушить приказ Ильяса-Ходжи ради собственной чести, оставят ли Самарканд, когда грядёт буря? Последуют ли за Тимуром ибн Тарагаем в Кеш и на дальние рубежи?

Ночь опустилась на город, укрывая будущих мятежников. Они все явились. Зрелые и молодые. Каждый, кто помнил, как рыжий барлас прибыл на переговоры к Туглук-Тимур хану и убедил сохранить земли и народ в неприкосновенности: после пережитых войн это казалось невозможным. Тимур возмужал, окреп, оправился после ранений и возвратил разрозненный Мавераннахр под власть самаркандских сановников. Его дозволялось не любить, завидовать удали и необычайной прозорливости – Аллах свидетель, человек слаб душой, – но предавать… На предательство не решались. Барласы не готовы были отречься от вождя – не после того, как он привёл племя в столицу. И уж тем более не ради могульского завоевателя и его мальчишки. «Я знаю, чем сулит моя выходка. Я намереваюсь выпустить шейхов и сейидов из клеток, но за это придётся заплатить, – Тимур внимательно наблюдал за переменами на лицах собратьев. – Наместник отомстит за своеволие. Полагаю, в скором времени я поведу вас в Кеш».

– Если вы считаете этот путь верным, – зазвучало в темноте дома. – Да поможет Аллах.

– Мы мусульмане, как и вы, господин. Нам тоже не нравится приказ Ильяса-Ходжи. Где это видано, чтобы без явной вины казнили проповедников?

– Я поступлю так, как меня учили. Нет ничего выше чести, – добавил Тимур, крайне довольный поддержкой десятников. – Держитесь друг друга. В ближайшие дни нам всем будет нелегко.

Самарканд просыпался. Холод сменил жар солнца. Ветер распылил пески и понёс по округе протяжное пение муэдзина. Надсмотрщики, тщательно скрывая недовольство, вынуждены были принять рыжеволосого эмира, заявившегося к ним ранним утром. Не мешкая, он отдал приказ освободить пленников. Разве осмелился бы кто ослушаться? Из зловонных ям и приземистых клеток один за другим на свет выбирались люди: обросшие сединами шейхи и их ученики, которые, сбросив цепи, спешили взять под руки ослабевших стариков. На Тимура обращали удивлённые, восхищённые взоры. Пленники благодарили, падали ниц и целовали край дегеля.

– Покиньте Самарканд до полудня, – сообщил им барлас в полголоса, не желая, чтобы об этом узнали тюремщики и донесли до стервятников из Совета. – Если хотите жить.

Глава 4

Что раздражало больше – невозможность убить противника, даже когда тот вблизи, ждёт участи? Или его спокойствие, убеждённость в собственной правоте? Ильяс смотрел на преклонившего колени Тимура, как на горного леопарда: на охоте зверь вёл себя так же непредсказуемо и до последнего не сдавался.

– Это не сойдёт тебе с рук, Тимур ибн Тарагай, – процедил наместник сквозь зубы. – Знаешь, почему ты ещё жив?

– Только ваш отец, Туглук-Тимур хан, имеет право казнить меня, – отвечал барлас, не поднимая головы. От его почтительности сквозило лицемерием. Ильяс мечтал выхватить кинжал и всадить в открытую шею.

– Я уже направил отцу весточку. Не сомневайся, он примет правильное решение.

Когда противник удалился, не утратив своей сдержанности, мальчишка резво соскочил с трона и опрокинул на пол кувшин. Тот жалобно треснул.

– Да что он себе позволяет?

Ильясу хотелось кричать, выть от одной только мысли о Тимуре и собственной беззащитности перед ним: почему хан наделил этого проходимца властью, почему возвысил? Неужели ненавидел сына? Был разочарован? При первом же знакомстве он отнёсся к Тимуру благожелательно, хотя в начале похода воевал с людьми из его племени. Ильясу оставалось наблюдать, как отец совершал ошибку за ошибкой, и ждать. Ждать момента, чтобы всё отыграть назад, показать истинное лицо чужака и в конечном счёте убрать с дороги.

«Письмо отправлено. Бекчик обещал, что в кратчайшие сроки повелитель обо всём узнает, – юноша огладил липкий лоб. – Не обязательно это будет правдой. Барлас освободил сербедаров, хоть и по наивности… Пусть дальше верит, что кадии и муфтии служат одному Аллаху. Кто докажет обратное? Проповедники покинули Самарканд. Значит, им есть что скрывать!»

Под тяжестью этих чувств Ильяс не заметил, как совершил оплошность: не стоило распространяться о письме. Тимур, напротив, не был ослеплён страхом и внимательно отнёсся к известию о донесении в Джете. Сразу, как покинул юрту, он нашёл преданных людей и велел сообщить, когда прибудет ответ, заодно перехватить гонца по возвращении. Приходилось просчитывать каждый шаг. И смотреть по сторонам. Тимур сомневался, что наместник ограничится ожиданием послания, – существовало множество способов избавиться от человека. Подговорить наёмников, отравить пищу, подрезать ремешок седла. Поэтому второе, что он сделал – усилил охрану. Окружил воинами дом Туркан-аги, увеличил количество нукеров, расставил барласов по городским точкам – заведениям, куда наведывались чины, – чтобы слушали сплетни и наблюдали. Из шестидесяти воинов не нашлось бы никого, кто бездельничал.

– Даже если умрём, то умрём праведниками, – задумчиво проговорил Хасан-богадур, сопровождая Тимура по улице. – Я бы не изменил решения, как и остальные в арбанах. Вы верно поступили, отпустив наших шейхов.

– Хан воспримет это иначе. Мы в большой опасности.

– А когда мы жили в хорошие дни? Когда Казан-хан, да простит его Аллах, воевал с эмиром Казганом? Или когда Казган рвал глотки за южные земли?

– Если покинем Самарканд, куда поедем? – Тимур внезапно прервал движение, устремив взгляд в пространство. – У нас не так много союзников. Мы не готовы дать бой. Также как тогда…

Складка прорезала лоб молодого предводителя.

– Нам нужен человек, имени которого будет достаточно, чтобы заставить врагов бояться.

– И кто же это?

– Казган. Все эти годы он в одиночку противостоял чингизидам. Их влияние оканчивается у границ Хорасана.

Тимур улыбнулся.

– Когда я был совсем мал, эмир Казган сватал за меня внучку. Отец его уважал. Хотел объединить наши семьи.

– Что произошло? – поинтересовался богадур. – Вы не женаты до сих пор, хотя время давно подошло.

– Я не мог бросить Кеш. Мы оборвали связи, когда я отправился к Туглук-Тимур хану на переговоры.

– Да, это я помню, – кивнул мужчина. – Я вызвался вас сопровождать. В глубине души предполагал, что всё может обернуться скверно.

– Я сильно рисковал. Мой дядя Хаджи Барлас уехал в Хорасан, едва услышав о войске хана Туглук-Тимура, и соратник его, Баязид Джалаир, кажется, совсем растерялся. В то же время я похоронил отца. Сторонники хана вот-вот учинили бы грабёж. Наши люди ждали лишь приказа, чтобы взяться за оружие. Всё, что я тогда понимал – это необходимость избежать побоища. Слава Аллаху, Туглук-Тимур хан внял моим доводам и никого не тронул. Но сейчас, – эмир покачал головой. – Сейчас его сын развязывает новую войну.

Речь барласа внезапно прервалась; лошади довезли воинов до недостроенной мечети. Ещё вчера здесь кипела работа, но после того, как на шейхов устроили травлю, жители не видели смысла продолжать дело, поскольку думали, что на правоверных наложена опала. Тимур жалостливо оглядывал стены, которым требовались руки мастера, и дырявую крышу, чувствуя себя при этом так, словно предстал перед чем-то важным, что ни в коем случае нельзя упускать из виду. Он слез с лошади и, не обращая внимания на удивлённого Хасана, прошёл в мечеть.

Внутри было пусто и пыльно. Под ногами скрипел песок.

– Мой господин, строительство не закончено. Здесь может быть опасно, – предупредил Хасан-богадур, проникнув в здание вслед за Тимуром.

– Люди могут оставить Аллаха, но Аллах никогда не покинет людей, – прозвучало в ответ. – Я хочу, чтобы в этой мечети молились. Чтобы вера не уходила из Самарканда, как бы нам ни было тяжело и страшно. И кто бы ни занимал трон…

Тимур приподнял ладони вверх, готовясь к чтению намаза. Хасан смущённо постоял в отдалении, но потом решил присоединиться.

Оба слушали зов сердца, оба искали утешения в религии – том единственном, что остаётся у человека, когда он теряет всё. Мужчины совершали поклоны, мысленно рисуя безграничное небо впереди и Каабу, куда мечтали однажды отправиться. Тимур молился о разном. Как воспитанный мусульманин, смиренно просил Аллаха указать путь, но вместе с тем думал о Самарканде, который мог бы расцвести, подобно тюльпану, в его правление. Гадал, как бы изменил порядки, какие законы бы ввёл, появись такая возможность. Закончив с намазом, он повернулся к главе арбана. Хасан кивнул с лёгкой улыбкой.

И тогда Тимур понял, что преодолеет все трудности только вместе с союзниками.

Увлечённые беседой, барласы не заметили, что за ними довольно долгое время велось наблюдение. Чьи-то глаза пристально следили за полуденным намазом, а после языки донесли на поступок эмира. Скрываться, впрочем, незнакомцы не имели намерения. Уже ночью гости прибыли к дому Туркан-аги и велели передать, что ждут Тимура ибн Тарагая. Воины держали сабли наготове: вдруг это приспешники Ильяса-Ходжи или, ещё хуже, наёмники Бекчика? Но гости оказались безоружны, кроме того, не сопротивлялись при допросе и обыске.

– Похоже, это правда ученики шейха, господин, – доложил нукер. – Они не врут.

Туркан-ага умоляла не выходить на улицу, она предчувствовала беду. Но брат не разделял опасений.

– Я не Ильяс. Я не прячусь от простых жителей, – ответил взволнованной хозяйке дома.

Тимуру было любопытно, чего проповедники хотели. Ими оказались молодые люди, которые, по всей видимости, вот-вот покинули медресе. На лицах несчастных застыл ужас. Едва эмир переступил порог, как они упали на колени.

– Мы просим прощения у господина, – отозвался один, уткнувшись лицом в ковёр. – Нас прислал шейх Бурханэддин Сагараджи.

– Я велел всем служителям ислама покинуть город.

– Мы бы это сделали, господин, но шейх Бурханэддин Сагараджи в тяжёлом положении. После заключения в яму он остался совсем без сил. Мы молим Аллаха продлить его дни. Достопочтимый шейх пожелал говорить с вами, поэтому мы и потревожили ваш покой. Быть может, это его последняя воля. Господин…

– Проводите меня к шейху, – отозвался Тимур, не тратя на раздумья времени. Его воины возмущённо заголосили: разве можно верить словам неизвестных, покидать убежище, когда столько врагов ищут способы отомстить? Но обстоятельства не умалили смелости вождя, напротив, дали понять, что он не отступит перед завесой тьмы и угрозой, которая за ней таится.

Ночь встречала распахнутыми объятиями. Ветер сжигал до костей, губы пересыхали от холода. Тело спасал волчий мех – дожить без него до рассвета было бы делом невероятным. Среди учеников медресе встретились и сыновья шейха. Дуя на замерзающие ладони, впопыхах они рассказывали истории о своём отце, поэтому, дойдя до мечети, Тимур уже обрёл кое-какое представление, что за человек Бурханэддин Сагараджи. Освещая дорогу факелами, проповедники пропустили эмира внутрь, а затем молча указали на подземелье – там им приходилось скрываться от головорезов Ильяса-Ходжи. «Какой позор, – сокрушённо думал Тимур, с беспокойством осматривая сырые стены. – Не должно наследникам Пророка влачить жалкое существование! Да простит нас Аллах!» Коридор заканчивался круглым помещением, где сидел старик; вокруг него покоилась груда рукописей.

– Мир вам, эмир Тимур, – произнёс Бурханэддин Сагараджи, подняв голову. Чёрные проницательные глаза пронеслись по рослой фигуре вошедшего.

– И вам мир, почтенный, – тот, повинуясь приглашающему жесту, сел у костра, разведённого на скотиньих лепёшках. Удивительно, но воздух в подземелье прогревался, и вскоре все перестали трястись, сосредоточив внимание на беседе с исламским учёным.

– Примите мою благодарность, эмир. Нам известно, что вы навлекли на себя гнев наместника. Знаем, как сейчас трудно, – шейх вздохнул. – Мне очень хотелось познакомиться с тем, кто, рискуя жизнью, спас невинных. Я был в числе заключённых. И прежде чем спросите, заверю: мы не имеем отношения к сербедарам. Клянусь Аллахом.

В подтверждение Бурханэддин Сагараджи вознёс руку над Кораном.

– Я верю вам.

– А минутой назад сомневались.

– Не примите за оскорбление, – отозвался барлас, между тем оценив, насколько умён старик.

– Наш путь отличается от того, которым идут другие. Пророк Мухаммед, мир ему и благословение Аллаха, тоже пребывал в изгнании. Множество раз его пытались убить, и напрасно. Если Всевышний не пожелает, паук не сплетёт паутину. Так и мы положились на Аллаха: молились, чтобы с нами поступили справедливо, чтобы безвинные не страдали по чужой прихоти – и Он прислал вас на помощь.

– Я всего лишь следовал законам шариата.

– Немногие нынче вспоминают о шариате. Времена беззакония начались. Смута.

– Когда-нибудь эти времена пройдут, – ответил Тимур.

– Непременно пройдут, – согласился шейх. – Знаете, что наш Пророк говорил о Самарканде? Что город под защитой ангелов. Сам Джабраил на страже. Это я услышал ещё в Мекке, когда был мальчишкой. А когда собственными глазами Самарканд увидел, понял, что моя судьба с ним связана. Это великий город, эмир. Кто отвернётся от Аллаха, насилие учинит над жителями – не будет им править.

– Для меня честь беседовать с таким человеком, как вы, – барлас склонил голову. – Быть может, это вас Аллах послал мне на помощь, а не наоборот.

– В чём же вы нуждаетесь?

Бурханэддин Сагараджи понимающе улыбался. Он прекрасно чувствовал, что гость вовсе не испытывал пренебрежения к возрасту и бедственному положению, а напротив, будто бы благодарил за встречу. Мысленно Тимур искал ответы. Мужчина обратился бы к наставнику, но тот проживал в Кеше: понадобилось бы много дней, чтобы прояснить один важный вопрос.

– От мудрецов я слышал, что знания – это душа ислама и опора религии, – произнёс эмир, вглядываясь в тёмное морщинистое лицо. – Но как отличить истинные знания, как разобрать, где их истоки? Не исходят ли они от Иблиса? Я бы солгал, если бы сказал, что не желаю власти. Я желаю её, я признаю перед Аллахом и всеми пророками, что мечтаю занять трон, мечтаю овладеть Самаркандом… Но также клянусь, что жажду этого не ради богатств. За всю свою жизнь я повидал разных правителей. Казан-хан не управился с улусом, и Моголистан отпал от Мавераннахра. Казган одержал победу, но не сохранил порядок. Эмиры отобрали у него Самарканд, как женщину. Туглук-Тимур хан пришёл возвратить земли законным правителям-чингизидам, и в это же самое время Джете рвут в клочья. А его сын Ильяс ничего не видит, никого не слушает. Даже если пожар полыхнёт у дворца, не заметит. Так не может больше продолжаться. Кто мы? Где наше государство? Что сделали с наследием Чингиз-хана? С законами? Осквернители! Нечестивцы! Разве держать меч достаточно, чтобы считать себя преемником Великого хана?

– Истинные знания, как и истинную власть, дарует один Аллах. Будете помнить об этом – не познаете поражения.

Бурханэддин Сагараджи огладил лежавший перед ним Коран.

– За прожитые здесь годы я обратил в ислам тысячи человек. Видел, как брахманы отрекались от идолов и как шаманы оставляли своё колдовство – все они плакали, моля о спасении. И все его получали. Нет таких, кто пожаловался бы на Аллаха. Это ли не могущество? Это ли не истинная власть? Никто во всём мире не дарует вам силы и знаний больше, чем Всевышний.

– Я знаю, – выдохнул Тимур, опуская взор на старинную книгу.

Следующая фраза потрясла его до глубины души.

– Сегодня ради жизней семидесяти преемников Пророка вы отказались от собственной. Аллах наградит властью семьдесят ваших потомков.

Барлас замер на месте. Ровно как и другие ученики шейха, наблюдавшие за беседой. Проповедник не насмехался и не лукавил; казалось, он сам не ожидал, что сообщит нечто подобное. Слова вырвались наружу, будто стая птиц.