Чудес не бывает. Книга I

Туман, скрывающий от моего взора крыши многоэтажных коробок, словно прячет перспективы моей дальнейшей жизни. Городская дорога, ведущая словно куда-то за горизонт. Хотелось просто идти по ней, в надежде, что там я найду новый мир без ненависти, подлости, ошибок. Надеясь, что в том мире всё будет иначе, не как в этом. Надеясь, что там можно будет изменить себя, распластав свою старую картонную гримасу по влажному асфальту.

Было бы хорошо вновь окунуться в юность, бурную, кипящую. Выйти во двор, а там лето, яркое, солнечное и с красками. Потянуться к солнцу, схватиться за ниточку счастья. Постараться исправить всё, что я делал не так. Если бы я только видел, понимал, что ослеплён грёзами о перспективной работе. Если бы я видел, как малозначима медаль за обучение, красный диплом, как малозначим и сам я.

Я опускаю веки, встречаю темноту. Там… передо мной вспыхивают тысячи миров, а туман за окном, жадно стремящийся прильнуть к моей коже, к моему мозгу неохотно отступал прочь.

Представил себе картину, стою, держа в руках красный диплом, на ленточке болтается золотая медаль, но я совершенно один. Один среди всего населения, словно соринка в глазу, чуждый элемент, сбой матрицы. Может, все мои ошибки – преступление, а гнетущее одиночество – наказание от Высшей Справедливости. Может, я мог бы исправить всё, наладить, проложить новый путь и раствориться за непроглядной белой пеленой в новом мире?

Я даже пытался связаться со старыми знакомыми, надеясь на то, что в них найду успокоение. Да кому я вру! Я искал лишь того, кому можно было исповедаться, кто выслушал бы всё это, но не предав особого значения, сказал лишь малозначимое «сожалею». Но все, кого я знал, давно остепенились, работают на своих прекрасных должностях, путешествуют, да живут в конце концов!

Живут… А что значит жить, быть живым? Ощущать мороз, тепло, иметь биологические потребности? Конечно, нет, философия и её основы, заложенные в каждого человека, так не считают. Жизнь представляется огромной ценной шкатулкой, куда ты кладёшь всё себе дорогое: память, друзья, любовь, счастье. У меня же не было ни шкатулки, ни её возможного составляющего, хотя, можно было бы и себя запихать туда, закрыться и никогда не вылезать, пропасть, кануть в Лету.

28.08.2019.

На старую почту, заведённую ещё в далёком 2009 году, пришло сообщение от неизвестного отправителя. Я лениво потянулся к мышке и открыл письмо. Что на этот раз? Обещание заработать миллионы или выигрыш в лотерее, в которой я никогда не участвовал? Инфо-курсы от таких же инфо-цыган, твердящих про успешную жизнь?

Всё же письмо спамом не оказалось.

– «Предложение военного контракта в странах центральной Африки», – прошептал я одними губами.

Я истерически рассмеялся, а в глазах заплавали воспоминания минувшей службы.

– Уважаемый сержант Костров Максим Викторович, в ходе проведения военной операции **** вашим сроком службы с 2018 по 2019 год, наша компания, ознакомившись с вашим делом, предлагает вам вакансию командира штурмового отряда в рамках выполнения задач в регионах ЦАР. Наша компания ведёт набор кадров для исполнения контрактной службы в срок, согласованный с вами (от 5 месяцев до 2 лет). Фиксированная денежная выплата по вашей должности каждый месяц, обмундирование и покладистый персонал. Если Вас заинтересовало наше предложение, и Вы готовы откликнуться, свяжитесь с нашим центром по телефону… – гласило письмо.

Я безразлично ознакомился с содержанием, изучил подробности и закрыл вкладку. Пуль и взрывов мне и так хватило, тем паче – какой ценой. Стараясь отогнать минувшие наваждения, бурбон плеснулся в стакан, растянул этиловые нотки со льдом и отправился в мой желудок.

Злая память желает внимания, старые раны хотят помнить… Поэтому там… на верхней полке шкафа в коричневом твёрдом переплёте хранится альбом с лицами тех, кого уже нет.

– Ну здравствуйте, мои призраки прошлого, – пробубнил под нос сам себе, таращась на коричневую обложку.

Я и вовсе не собирался брать этот альбом в руки, цепляться взглядом за лица людей, которых уже нет. Было ни к чему пытаться ещё больше усугубить положение моего больного сознания. Но и оставить его пылиться не мог, что-то словно подталкивало меня на это. Саморазрушение, словно сладкая отрава, скользило вместо крови по моим венам.

– Отстегните свои ремни, наш борт терпит крах, – злорадно усмехнулся я себе под нос.

Первое фото: маленький я, новорожденный брат и целая семья в сборе с улыбками на лицах. Второе фото: мне четыре года, обыденное семейное фото. Третье фото: мне шесть лет, брат, приобнимающий меня маленькой ладошкой за плечо, позади нас, с явно натянутой улыбкой, сидела мать. А отец? Отец ушел. Последнее фото: за год до ухода брата на службу в горячей точке. Последнее семейное фото, выцветающие краски, серые блики, проскакиваемые в отражении их глаз, цеплялись за душу. Фото с дивизии, где мы с товарищами стоим, подняв дула автоматов в воздух.

Щелчок. Плёнка отматывается, а в глазах лишь их искорёженные лица, крики о помощи. Они эхом проносились в каждом нейроне, отскакивали от стен черепной коробки, совершали повторный маршрут.

Щелчок. Успело стемнеть, а значит, тьма всё ближе подбирается к моему сознанию. В глазах буквально на мгновение раз за разом мелькают фото из альбома, воспоминания, от которых хотелось бы избавиться, писк в ушах от нерушимой тишины в квартире.

От жизни больше ничего не хотелось. Спустя десять минут, я обнаружил себя стоящим на балконе, вглядывающимся вдаль раскинувшегося Петербурга, окутанным свинцовым полотном. Серый город, объятый бренностью и рутиной. Бетонные коробки, вечно теснящиеся со старыми деревяшками. Он молчал, а я отвечал ему взаимностью. Дорога, ведущая куда-то за горизонт. Комната, застывшая от холода открытого окна. Тёмные шторы, защищающие меня от внешнего мира и солнечного света. Серые стены, в которых я нашёл удовлетворение.

Здесь всё по-прежнему, всё также. И я… всё также тут. Ранее родственная тишина ныне же, перемешавшись с гулом собственных мыслей, давит на виски. Тоска и безнадёга.

Жизнь сыграла со мной злую шутку, да, призраки прошлого? – спросил я у самого себя и натянуто улыбнулся.

Апатия давала о себе знать. Мне было безразлично абсолютно всё: перспективы, дальнейшее, происходящее, да и собственное существование меня порядком утомило. Затяжка, выстрел, выдох, перезарядка. Затяжка, снаряд, выдох, смерть. Картины памяти тряслись перед глазами, заставляя падать на колени, озарять тёмную петербуржскую ночь воем.

– Я не могу. Я так хотел выиграть, что слишком увлёкся и проиграл… – прошептал я, держа в руках канатную верёвку, что когда-то спёр с дивизионного склада.

Люстровый штырь обмотан катаном, старый табурет приветствует меня своим скрипом. Пыль оседает на мои волосы, буквально в нескольких сантиметрах надо мной, словно свинцовое небо этого города, на меня уставился чёрно-серый от сажи потолок, а мне уже не страшно, мне ведь… некуда больше торопиться, правда?

Медленно и аккуратно наклоняя табуретку, изображая, скорее, иронию, я смежил веки. Трель дверного звонка пробудила меня, а я, чуть не растеряв равновесие, не канул в Лету. В такое время, да тем более ко мне? Я решил удостовериться, а вдруг, за дверью брат? Живой и здоровый, просто опоздал с выездом на Родину?! Не пропадал без вести, не отправлялся ни на какую миссию. Скинув петлю, я поспешно срезал её от штыря люстры и ринулся к двери, ослеплённый глупой надеждой. Последней надеждой распадающегося рассудка, что пожирает себя изнутри.

Я распахнул дверь. Подъездный сквозняк пробил мне в лицо прохладой, но ничего более. Тишина, никого. Может, ребятня балуется? Стандартное развлечение в нашей стране.

– Повёлся, – хладнокровно выговорил я.

Дверь громко хлопнула, а накатившаяся истерия мягко приобняла меня сзади, уложила на пол. Не хотелось абсолютно ничего, лишь вечной непроглядной темноты и тишины. Я привычно уставился в потолок, слегка закрывая глаза, раз за разом повторяя себе лишь одно: «Почему нельзя всё изменить, отмотать, переиграть сцену?». Мегаполис стихал, уставший город ложился спать.

И стало быть, что это сон.

Мне снился сон, ныне же – грёзы моей жизни. Я, отец, брат, мать. Все в сборе, счастливо живём. Хоть и отчасти, краем сознания я понимал, что это сон, но всё же поддался своей наивности, желая хоть немного побыть с семьёй. Мерзко – быть обманутым, ещё хуже – обманывать самого же себя.

Было бы так всегда. Уснуть навсегда и жить, творя во сне всё, что только вздумается. Мне не хотелось чего-то большего – божественного могущества, бессмертия или крохотного куска пластика, счёт на котором выстроен длинной цепью цифр. Или чего ещё там хотят? Жизнь проживал по принципу «не бегай за большим, довольствуйся малым, пока вся твоя дорога к большему не превратилась в зыбучий песок». Зайти за этакую пелену возможностей сна, поселиться там и не просыпаться.

31.08.2019.

Петербург – мой дом, место ухода юности, место захоронения несбывшихся грёз. Он мерцал огнями, а я выпускал в него дым.

– Мерзость теряется посреди мерзости… – пробурчал я серому окружению за окном.

А что там? На краю Вселенной? Переход в другую? Альтернатива или параллель? Что такого в этом горизонте, что каждый сумасшедший желает разогнаться до первой космической, пересечь видимый горизонт и оказаться… где? Там, откуда виден новый горизонт? Или они ищут то, что явно станет концом?

– Проснись, Макс, Деда Мороза не существует, знаешь? – оглядев мрачное отражение в стекле, промолвил я.

Серое небо, неслабый дождь, пробивающий лёгкие ветер. В руках тлеет сигарета, а я всё никак не могу отпустить себя. Никак не могу понять, а что, чёрт возьми, мне теперь в жизни делать.

С браузерного окошка почтового ящика раздался сигнал уведомления, а я, приготовившись впитывать в сознание новый спам, вернулся в комнату и открыл письмо.

– «Повторное уведомление о предложении вакансии в ЦАР», – гласило письмо.

И стало быть, что это путь.

Телефон, гудки, адрес. Прошло 35 минут. Я был на месте. Здание на выходе у Витебского вокзала не отличалось ничем от той сотни, тысячи домов этого города. Однако, именно это здание было мне нужно. Ведь ничего иного… я в жизни и не умею.

Люди в штатском сидели в офисе этого здания, что никак не отражало действий этой самой компании. Мужчина средних лет у стола на входе кинул на меня малозначимый взгляд, пригляделся.

– К кому? – спросил он.

– Костров. По приглашению, – ответил я.

Он залез в компьютер, что-то сверял в базе. Лишь после этого, удовлетворительно кивнув, выдал талон.

– 2 этаж, 27 кабинет, – выговорил он, вернувшись к остывающему чаю.

Я шёл мимо кабинетов, сжимая в руках пальто. Щетина покалывала кожу, а я, смирившись, отдался ситуации.

Стук в дверь, бесшумное открытие стеклянное двери и взгляд мужчины в «свободной» форме. Он протянул руку, указав на кресло напротив него, подтянул к себе какой-то бланк и взглянул на меня.

– Максим Викторович, здравствуйте, рады, что Вы всё же откликнулись на наше предложение. Меня зовут Пархеев Илья Александрович, я рекрутёр в нашей компании, – проговорил он, дожидаясь, пока я сяду на предложенное место.

Я сел напротив него, уложив руки на коленях, дождался, пока он внесёт первичные коррективы в бланк.

– Мы рассматривали кандидатуры прошедшей военной операции, чтобы внедрить их в нашу компанию для продолжения службы. Я понимаю, вы уже изучили подробности, прилагаемые в письме? – спросил он.

– Регионы Центральной Африки, командовать штурмовым отрядом в ходе выполнения миссий, – кратко ответил я.

Он удовлетворенно качнул головой, вновь что-то написал на бумаге.

– Что ж, тогда приступим… – проговорил он.

Так прошла неделя, привычная кипа печатей, документов различного содержания, тактический курс, проверка подготовки. Всё ради того, чтобы вернуться в ад, который однажды забрал в моей жизни всё самое дорогое.

Я смотрю в зеркало, я лечу в самолёте, я сижу в казарме… Я задаю себе вопрос.

– Значит, вот, что для тебя имеет ценность?

Вопрос не вслух, вопрос, что не был задан. Это единственное, что я умею, единственное, что хоть как-то движет меня вперёд. Оставаться на гражданке и убиваться галлюцинациями под зелёными чертями? Да так сдохнуть быстрей.

И всё по-старому. В стволе лежит патрон, на шлеме пыль пустынных равнин, на коже сажа сгоревших надежд. Неспешно протянулся месяц, затем два… Я не чувствовал ничего, потому что знал всё это наизусть.

Поэтому, когда на выполнении очередной миссии в пригороде одного города, граничащего с речным оазисом и пустыней, три пулевых, вчеканившиеся в бронежилет, и два сквозных… Меня ничто не удивило, ничем не напугало. Кровь брызгала на песок, а солнце припекало сверху.

Тьма сгущалась у краёв взгляда, а тело, пронизывающее жгучей болью, заволоклось, покосилось. Подоспевший «брат», безуспешно колющий что-то в кровь, бинты, что в мгновение окрашиваются кровью, жгут… Да вот только жизнь стремительно покидала меня, выходила из-под закатывающихся глаз, из-под кончиков пальцев.

Как пел Виктор Робертович, через час уже просто земля, через два на ней цветы и трава, через три она снова жива.

Сквозь приближающуюся тишину, «брат» что-то говорит, а угасающее сознание доносит лишь отголоски его слов.

– Держись… Там… Шанс. Помогу… ты должен понять… – проговаривал он.

– Так будет… Обязательно будет… – прошептал я, встречая беспросветную темноту в глазах.

Темноту, что навечно вычеркнет из памяти вкус утраты, боль, печаль разочарований. В конце концов, я вернулся туда, где всё и началось. Туда, где закончился я сам…

И стало быть, что это смерть.

В миг показалось, что остатки сознания выветриваются из черепной коробки, несутся навстречу неизвестному небытию. А я, наконец, чувствовал себя свободным. Я умер здесь, а не там, где призраки прошлого обнимают меня каждый день мёртвыми лицами. Я умер свободным? Или же я умер пустым?

Чрез мгновение темнота рассыпалась окончательно. Я оглядывался по сторонам, встречая тяжёлый туман, окутывающий меня вокруг. Смотрел на неисхоженный бесцветный грунт под ногами, на серое пустотное небо.

Что-то манило меня двигаться дальше – туда – в неизвестность, пока в гуще тумана не сверкнули глаза, пристально уставились на меня, пролетели вокруг, всё изучая-изучая меня со всех сторон.

– Значит, пришёл? – прозвучало у меня в голове.

– Пришёл, – ответил я.

Глаза собеседника покачнулись, прищурились.

– Знаешь, я думал, ты придёшь раньше… – проговорил он.

– Да не получалось как-то до этого момента сдохнуть, – усмехнувшись, сказал я.

Собеседник рассмеялся, вновь облетел меня взглядом, придвинулся чуть ближе.

– Так получается, ты умер? – спросил он, ухмыльнувшись.

– А разве нет? Я думал, ты здешний распорядитель чистилища или чего ещё… – ответил я.

Он рассмеялся вновь. Рассмеялся так, что его смех пробивался сквозь туман, разлетался эхом в бесконечном небытие.

– А хочется? Знаю же, что хочется, иначе бы на какой чёрт ты вернулся обратно туда, откуда так старательно бежал, – выговорил он.

Я лишь недоумевающе покачал головой, не совсем понимая, что он хочет мне сказать.

– Я ведь уже… – кратко ответил я.

– Ты лишь так думаешь. Ты так думаешь, потому что считаешь, что эта смерть стала настоящей, стала концом всего, – сказал он.

– Да кто ты вообще тогда такой и что тебе надо? – спросил я.

Его висячий взгляд вновь шагнул мне навстречу чрез туман.

– Ты так старательно бежал за будущим, чтобы потерять всё. А сейчас ты не хочешь мириться с действительностью, – проговорил он.

– Я понял, давай, отпускай уже мои грехи, да распределяй меня в вечное забвение, – устало сказал я.

– Нет, Максим, ты должен понять. И я дам тебе шанс, – сказал он, сверкнув глазами.

Лицо солдата, который пытался спасти меня, остановить кровотечение плавало, теряло форму, удалялось из сознания, что я и вовсе его не запомнил. Лишь его слова…

– Держись… Там… Шанс. Помогу… ты должен понять… – всплыло в голове, а я вновь оказался среди тумана.

– Понял? – спросил меня собеседник.

Я недоверчиво помотал головой, впился взглядом в его серые светящиеся глаза.

– Ты… – начал я.

– В какой-то мере – да. Но сейчас это неважно, – перебил он.

Я старался сделать шаг навстречу к нему, чтобы, наконец, взглянуть в лицо этой необъяснимой чертовщине, да вот только непослушные ноги никак не норовили сдвинуться с места.

– Не спеши. Всё ты узнаешь, всё поймёшь, но сначала правила… – сказал он.

Я лишь молча смотрел на него, выжидал, что же такого он скажет.

– Это место… Нет, не ад, не рай, не чистилище… Это… Неважно. Оно не имеет конкретного географического расположения. Считай, что ты просто абстрагировался от всего твоего мира. Моё имя – Харон. И, возможно, я тот, кто сможет тебе помочь, – сказал он.

– Это всё предсмертный бред умирающего, я всё понял, – сказал я, закинув руки за голову.

Харон рассмеялся, но в момент его смех затих, и он продолжил говорить дальше.

– Ты не умирающий, Максим, да и не бред это, не чертовщина. Это результат, – безэмоционально ответил Харон.

– Результат? Результат чего, что происходит? – спросил я в ответ.

Глаза Харона вновь сверкнули через туман, а в глазах вновь раз за разом начали невольно мелькать картины прошлого, проносились от и до. Кто-то копается в моей голове и этот кто-то отлично знает меня.

– Что ты такое? – не веря в происходящее, спросил я.

– Я? Я – Харон, прошли же уже? Ах, ты о фрагментах памяти. Так вот, результат. Скажи мне, зачем ты пришёл сюда? – спросил он.

Творящийся ныне сюр ничем не объяснялся, по крайней мере, мне так и не понятно, что же со мной стало.

– Я? Встал и собственными ногами пришёл сюда? Истекающий кровью, вышел из пустыни и пришёл в туман? – в шутку спросил я.

Во взгляде Хароне лишь мелькнуло недовольство моим ответом, его взор вновь сверкнул, и я замолчал.

– Не понимаешь, да? Скажи мне тогда, Макс, как ты здесь оказался? – спросил он.

– Я сам не знаю. Я умер, а ты говоришь, что всё далеко не так. Я закрыл глаза, выдохнув последний глоток воздуха, и оказался здесь, – честно ответил я.

– Давай будем честны, ты и так умирал, паразиты в голове, засевшие у тебя после войны, рано или поздно свели бы тебя либо к бездне окна, либо… – недоговорил он, как в памяти мелькнула канатная верёвка.

Я жадно ждал каких-либо объяснений от него, тишина становилась всё плотнее и плотнее.

– Но я спросил не об этом. Зачем, почему ты здесь?

Здесь? Ответа нет, я не знал, что стало бы искренностью – врать или сочинять поэму о не наступившем будущем?

– Я верил, что весь кошмар закончится с моей смертью, верил, что это станет концом, – ответил я.

С начала появления здесь мне стало спокойнее, по крайней мере, пусть и не совсем сговорчивый Харон что-то жадно ждал от меня, а я чувствовал логическую взаимосвязь. Зачем такому существу, как он, тратить на смертного столько времени? А раз он задаёт мне вопрос, ждёт от меня ответ… Я точно ему зачем-то нужен.

– Так к чему это я, мой дорогой друг. Я и ты здесь не просто так. Я знаю, что тебя гнетёт твоё обреченное существование. Грёзы, старания и всё напрасно… А если бы была возможность всё изменить, чтобы ты сделал? – спросил Харон.

– Что бы я сделал? – спросил я самого себя.

В памяти предо мной предстали мои призраки прошлого, они горько смотрели мне в глаза, разворачивались и растворялись в тёмной пучине неизвестности. Мной одолело отчаяние, глупое, жгущее изнутри.

– Вероятно, постарался бы всё исправить, я знаю, что всё случившееся принесло огромный вред моей психике. Да, паразиты, как ты их назвал. Вернул бы брата, спас мать. Хоть что-то, что смогло бы заставить меня жить, – ответил я.

– Так вот каковы твои нынешние грёзы. Ты же знаешь, что о прошлом горевать нет смысла, его не вернуть. Твои же слова. Неужели ты не следуешь своим же принципам? – спросил Харон.

– Было бы всё так просто, горюю ли я? Нет, просто от одной мысли, что я мог хоть как-то исправить случившееся – меня начинает ломать изнутри, виски словно сдавливаются, зажимая моё сознание в клещи, – сказал я, невольно вспоминая жизненные огорчения.

– Понимаешь, Макс, твоё психическое состояние – не в самой лучшей форме, ты и сам это прекрасно осознаешь. Ты не можешь контролировать свои отголоски прошлого, и с каждым разом это всё хуже и хуже сказывается на тебе, в первую очередь ты неосознанно винил себя, делая лишь хуже. А в конце концов и вовсе решил сбежать от них к смерти, – сказал Харон, будто бы набирая темп.

– Я знаю, был бы выбор… – промямлил я, глядя в непроглядную чёрную пустоту.

– Я тебе его предоставлю, по старой памяти, – сказал Харон, будто подмигнув мне из темноты.

– Выбор? – спросил я, вновь уставившись в бездонные серые глаза Харона, витающие в тумане.

– Понимаешь, ни это место, ни происходящее с тобой или мной наукой не опишешь, правильней сказать, что наука ещё не на должном уровне. Просто стало так, что миру стало угодно то, что сейчас с нами происходит, – сказал Харон.

В происходящее верилось с трудом, но из всей безысходной ситуации выхода я не видел, поэтому решил схватить хоть какой-то шанс. «Я душевно больной и ни одна сволочь не испортит мне окрасить солнце в чёрный», – диктовал я, как мантру.

Шанс… Нет. Я понимал, что побег на войну – лишь средство для заглушки себя, а все мои попытки хоть что-то исправить – были лишь последним огнём надежды. Ведь, как мы знаем, человеку всегда нужно было во что-то верить. В будущее, которое никогда не наступит, в прошлое, от которого уже ничего не зависит…

– Значит, судьба сыграла со мной в злую шутку? – усмехнувшись, спросил я.

– Скорее, ты сыграл в злую судьбу, – ответил Харон.

Я смиренно покачал головой, принимая реальность такой, какой она является.

– Шанс. Ты принимаешь его? – спросил Харон.

А я, понадеявшийся на чудо, согласно кивнул головой.

– Что ж, мы попытаемся хоть как-то исправить твою прискорбную жизнь, изменим кое-что в твоём понимании, отношении, – сказал Харон.

– Как же? Если всё менять, то придётся создавать машину времени. Глупо, словно в фильме про не случившуюся Утопию, надеяться на то, что кто-то сколотит её из камней и палок, а после даст её на использование людям. Чудес не бывает, Харон, – сказал я.

– Кто знает? Разве кто-то доказал, что их не бывает? Ты посмотри вокруг, посмотри на меня. Разве это не чудо, что ты, истёкший кровью, должен был оказаться по ту сторону жизни? Но ты здесь, – констатировал он.

– А покуда ж мне знать, что это не та обитель, куда попадают души умерших? – спросил я.

– Да было б дело мне тогда с тобой столько возиться, – рассмеялся Харон.

И как бы всё это не казалось немыслимым, парировать его высказывание было нечем.

– Мы на своеобразной дороге, мост туда, где возможно всё, если правильно всё делать. Ответь же мне. Понимаешь ли ты цену того, чтобы измениться? Ты должен понять суть прошлого, его отражение на будущем и принять действительность, какой бы она не была, – промолвил Харон, акцентируя внимание на последних словах.

Голову снова заполнили воспоминания. Кровь на руках, артиллерийский обстрел, без вести пропавший брат, могила матери. И я, скиталец с войны на войну. Один… С афганской болячкой в голове и чувством чрезмерного самоедства. А сейчас, осознавая всю нелепость происходящего и услышанного, я, наверное, еще и больной кретин.

– Говорят, принятие отчаяние – принятие собственного стоицизма, – тихо ответил я.

– Может быть. Всё возможно, да только кто знает… – отозвался серый взгляд голосом Харона.

Клубы тумана подкрались всё ближе, полностью скрыли меня в этом пространстве.

– Что ж, Максим. Может, что-то и выйдет… – промолвил Харон, а я, наконец, сделал шаг.

– Что же… Удачной тебе дороги, – проговорил вслед Харон.

Всё же, для меня он оставался не менее загадочным, чем всё происходящее со мной в последние мгновения жизни. С каждым шагом туман становился менее плотным, и я уже мог попытаться что-либо разглядеть. Я вышел из гущи тумана, белая вспышка ударила в глаза, игриво мелькала черными пятнами в ослепшем взгляде. Меня словно пронзали все чувства сразу: страх, шок, тоска, печаль и радость…

Глава II

Дар незнакомца

«В тот же миг Алиса юркнула за ним следом, не думая о том, как же она будет выбираться обратно.»

Я канул в прошлое, в свои родные воспоминания, что ранее словно изрезали меня, как ножницы по кусочкам. Ни страха, ни боли. Ни смеха, ни слёз. Я словно в очередной раз переосмыслил всю свою жизнь, как пустое обречённое существование. Мешок с зерном, что на протяжении всей жизни растаскивается и постепенно рассыпается, втаптывается в чёрную грязь. Я всё ещё улавливал ту влагу тумана, холодный зной воздуха. Небытие? Тропа в мир вторых шансов? Мост туда, где всё иначе? Словно записки сумасшедшего, бред, да абсурд. Но, как бы иронично то не звучало, всё было именно так.