Он – мой лёд

Мысли эти вызвали у меня новую усмешку. Не думал. Наша последняя встреча засела в памяти злыми оскольчатыми воспоминаниями. Нужно было вытравить их от греха подальше как можно скорее.

– Пойдём? – подала голос Каримова.

– Иди, – холодно ответил я, не отводя взгляда от голубовато-белой глади льда.

Помедлив, Наташа сняла чехлы с лезвий коньков и, положив их рядом со мной, открыла дверцу бортика. Красивая девица, толковая. Только её попытки понравиться мне больше, чем есть, порядком давили на мозги.

Глядя, как она, расправив плечи, легко скользит по льду, я невольно думал об Ольге. Окончание сезона было потеряно и для неё, и для меня, но следующий уже маячил на горизонте. Что же, вот и посмотрим, кто кого. А кожа у неё хороша… Бархатная, нежная. И запах духов. Два с лишним года… Два с лишним проклятых года!

Подошедшая к началу тренировки на льду тренер встала рядом со мной.

– У неё хорошая растяжка, – заметила она, глядя на Наташу. – Лучше, чем у…

– Не хочу разговаривать об этом, – оборвал я тренера, пожалуй, грубее, чем стоило.

Вера посмотрела на меня, поджав губы, но ничего не сказала.

– Я сделаю всё, чтобы к началу сезона вы подошли в хорошей форме, – вновь заговорила она.

В этом я не сомневался. Как минимум потому, что иначе и быть не могло. Во-первых, потому что она имела от нашего успеха свой процент, во-вторых, потому что это было её обязанностью, в-третьих, потому что обойти Рудова для неё стало делом принципа. Было ещё в-четвёртых и в-пятых, но и каждого из трёх предыдущих пунктов хватило бы для мотивации сполна.

– Вы так и не разговаривали с Ольгой? – всё-таки спросил я.

– Нет, – отрезала Журавлёва. – И не собираюсь.

Ничего на это не ответив, я ещё раз посмотрел на дисплей телефона и, положив чехлы рядом с чехлами своей партнёрши, вышел на лёд. Заметив это, Наташа моментально направилась ко мне.

Высветленные волосы обрамляли её миловидное лицо, большие серые глаза окаймляли тёмные ресницы. Сама невинность, чтоб её…

– Теперь пора? – ещё одна заискивающая улыбка.

– Да, – ответил я коротко и, не глядя на неё, поехал в другую сторону.

Догнав меня, Наташа пристроилась рядом. Сделав пару кругов, мы остановились возле тренера.

– Мне нравится ваша синхронность, – заметила Вера.

Встрепенувшись, Каримова искоса взглянула на меня. И опять телефон…

– Простите, – бросил я, поняв, что забыл отключить мобильный на время тренировки. – Проклятые журналисты…

– Думаю, тебе всё же стоит дать интервью, Тимур, – задумчиво выговорила Вера, глядя на меня.

Я стиснул зубы. Нет. Никаких интервью. Никаких объяснений. Объяснюсь я позже и точно не с представителями СМИ. Нет.

– Нет, – ответил я и, оттолкнувшись от бортика, разогнался, чувствуя, как внутри нарастает гнев.

Шаг по льду, ещё один… Зашел на прыжок, взмыл в воздух и, скрутив три оборота, впечатал лезвие в гладь катка.

Все объяснения я приберегу для неё – для той, которую не отпущу. И не только объяснения.

– Скоро увидимся, Журавлёва, – тихо сказал я, глядя на пустую трибуну с противоположной от стоящих у бортика партнёрши и тренера стороны. – Скоро. Увидимся.

Часть 2

Глава 1

Год спустя

Оля

Разливающаяся над катком нежная музыка была настолько прекрасна, что заставляла забыться и полностью окунуться в танец.

На льду нас было только двое: я и Паша. Мгновение, и я, чувствуя в себе невероятную внутреннюю силу, коснулась льда лезвием конька, выезжая с выброса. Улыбнулась немногочисленным зрителям, пришедшим посмотреть на нашу тренировку, и поймала взгляд партнёра. Тройной прыжок, вращение – в каждом движении синхронность, лёгкость, дающая мне всё большую уверенность. Заход на поддержку – глаза в глаза…

Неожиданно для самой себя я споткнулась и, успев только мысленно выругаться, полетела на лёд, увлекая за собой Пашку.

Музыка мгновенно оборвалась, пришедшая ей на смену тишина вернула нас в реальность.

– Мать твою, Журавлёва, ты поосторожнее руками! – взвыл мой партнер, лежавший сейчас на льду с прижатой к лицу ладонью. – Ты мне нос сломала!

– Ой, мальчика обидели, – подъехавшая к нам Маша по-дружески обняла меня за плечи и хмыкнула: – Меньше будешь ворон считать!

– Машка, ты такая грубая, – протянул Паша, но глаза его светились смехом. – Хоть бы пожалела!

В памяти же у меня кадр за кадром мелькали картинки из прошлого. Другой каток, другие руки, другие глаза. Холодные, синие…

Глаза человека, мужчины, превратившего мою жизнь в ад, из которого я только теперь начинала выбираться. День за днём, месяц за месяцем я воскрешала в себе ту, которой была до момента нашей встречи с Богдановым. Но воспоминания, возвращающиеся порой точно так же, как в это мгновение, не отпускали меня.

Я помнила всё: бесконечные унижения, жёсткие пальцы, вжимающиеся в моё тело, презрение, сквозящее в его взгляде. Всё. И ту последнюю встречу у лифта, его прикосновения к голому животу, забыть которые почему-то не получалось, как я не пыталась сделать это.

– Нечего тебя жалеть, да, Ольк? – заставила меня вынырнуть из воспоминаний Маша. – И вообще, хватит лежать! Сейчас Роман Юрьевич придет, а вы тут прохлаждаетесь!

– Мы не прохлаждаемся, – я все-таки решила встать на защиту партнера. Зарядила я ему действительно сильно, пусть даже для парников подобное было в порядке вещей. – Мы отрабатывали элементы для короткой программы.

– Да видела я, как вы их отрабатываете, только и слышен ваш хохот! – наигранно возмутилась Маша и тут же сама широко улыбнулась.

Поднявшийся со льда Жаров поморщился, щупая нос, состроил недовольное лицо. С носом у него было всё в полном порядке, в чём я, в общем-то, и не сомневалась.

Подхватив Пашку, Анохина крутанулась вокруг него.

– Эх, вот отчего я одиночница? Везет тебе, Оль, не так страшно на льду, если что, можно неудачный прокат списать на косяки Жарова! А мне, – она скорбно вздохнула, – если только на трещинку во льду.

– Анохина, хватит язвить, – Паша взял Машкину ладонь в свою и потянул на себя. – Ты Журавлёвой не завидуй, я бы посмотрел, с каким визгом ты падаешь с поддержки. А она ничего, держится.

– Если бы у тебя были не крюки, а руки, она бы не падала!

Паша только недовольно покривил губами.

Повернувшись к бортику, я заметила приближающегося Рудова. Перехватившая мой взгляд Маша попыталась напустить на себя серьёзный вид, хотя обе мы знали – смысла в этом нет никакого.

Роман Юрьевич человеком был строгим, но справедливым и никогда не повышал голоса без надобности. Критиковал жестко, но по делу, умел грамотно распределять нагрузку. Одним словом, работать с ним было комфортно. В особенности мне, имеющей за плечами совершенно другой опыт.

– Молодежь! – Рудов подошёл к бортику. – Быстро разбежались, не создаем затор и работаем, а не болтаем! Или у кого-то из вас много свободного времени?

Голос тренера звучал строго, даже несколько резко, но возразить никто из нас не подумал. Здесь, в Штатах, система тренировок значительно отличалась от той, что была в России. Готов работать – работай, нет – что же… Заставлять никто никого не собирался. Да это было и не нужно. Каждый из нас знал, для чего он тут. В том числе и я. Жёсткие руки, синие, с застывшими в них осколками льда глаза…

– Ты что застыла? – спросил Паша, коснувшись моей ладони.

Я лишь качнула головой.

– Ничего, – ответила негромко и повторила, но уже не ему, а скорее самой себе: – Ничего.

А в мыслях снова и снова прошлое. Лёд, унижения, страх. И понимание, что совсем скоро нам предстоит встреча. Совсем скоро, потому что до чемпионата России осталось буквально несколько недель, а это значит, что волей-неволей нам придётся столкнуться. Возможно, не только на льду, но и вне его. И этого, наверное, боялась я куда сильнее.

Как правило, после тренировки мы втроём: я, Пашка и Маша заходили в одно из ближайших кафе, чтобы перекусить и обсудить последние новости.

Но сегодня настроя на дружеские посиделки ни у кого из нас не было. Уже завтра нам предстояло вылететь в Россию на чемпионат.

Переживала ли я? Да. Отрицать это было бесполезно.

– Я так давно дома не была, – призналась Маша, когда мы остались вдвоём.

Жили мы с ней в одной квартире, которую снимал нам тренер, ибо тех денег, что удавалось заработать, беря подкатки, хватало только на еду и самое необходимое. Однокомнатная, расположенная неподалёку от катка квартира была достаточно уютная, так что жаловаться не приходилось. Да и какое у меня вообще было право жаловаться?!

– Извини, – добавила Маша, не услышав от меня в ответ ни слова.

– Всё в порядке, – вздохнула я, поправив на плече лямку сумки с коньками.

Несмотря на то, что жизнь текла своим чередом, к шумной Америке до конца я так и не привыкла. На Родину меня тянуло безумно, но я знала – нельзя! Не для того я сбежала, бросила всё, что мне было дорого.

Да и куда мне было возвращаться? Своего у меня не было ничего, а квартира матери… Как я могла назвать домом место, где никогда не чувствовала себя по-настоящему свободной, не была счастлива? К тому же, о том, что мать простит меня, можно было забыть хотя бы потому, что просить прощения я не собиралась – было не за что. Кто из нас кого предал – не важно. Важным было лишь то, что даже спустя год я всё ещё оставалась чужой. И там, в России, и здесь.

Всё, что я могла, как и прежде работать, работать и ещё раз работать. Только теперь я знала, для чего именно, и сама хотела этого.

– Когда-нибудь у меня будет то место, которое я смогу назвать домом, – после затянувшегося молчания всё-таки сказала я и посмотрела на идущую рядом Машу.

Она ответила мне одним лишь взглядом, без лишних, ненужных слов. На два года младше меня, она была весёлой, жизнерадостной и в то же время не по годам мудрой. Что она могла ответить мне? Как и Паша, она читала одно из недавно вышедших интервью моей матери, где та заявила, что у неё больше нет дочери.

Совсем скоро… Совсем скоро я увижу её. И Тимура. Я очень надеялась, что мой страх перед ним ушел в небытие и никак не повлияет на выступление. Потому что он и так сломал во мне слишком многое, слишком многое отобрал. Большего позволить ему я просто не имела права.

– Ольк, – мы уже легли спать и выключили свет, когда вдруг послышался встревоженный голос Машки.

– А?

– Завтра едем в Россию и… я так переживаю! А что, если я завалю выступления и не попаду на чемпионат Европы?

– Завалишь – поедешь на следующий год, – после недолгого молчания отозвалась я, вынырнув из опять некстати нахлынувших воспоминаний.

Ещё несколько дней назад мне казалось, что я готова к этой поездке, к предстоящим встречам, а теперь вдруг поняла, что нет.

Что придёт в голову Тимуру, когда мы снова окажемся рядом? Как я могу быть готова к тому, о чём даже представления не имею?!

Вздохнув, я перевернулась на живот. И без того не идущий сон рассеялся окончательно.

– Да и вообще, Маш, что за пессимизм? Не верю, что это говорит мне Мария Анохина! – поддразнила её, пытаясь хоть как-то встряхнуть нас обеих. – Та, что всегда уверена в себе и не отступает ни при каких обстоятельствах! Куда она подевалась?

– Она уехала в отпуск, – невесело хмыкнула подруга и призналась: – Меня колотить начинает при одной мысли, что я реально могу поехать на чемпионат Европы!

– Мне бы твои переживания, – снова вздохнула и подмяла под себя подушку, в темноте пытаясь разглядеть силуэт Маши. – У меня другие страхи. Увижусь с Богдановым и… Не знаю, что будет. Как бы не накрыло меня, – теперь невесело усмехнулась уже я. – Впервые нам придется соперничать друг с другом на соревнованиях.

Анохина молчала. Привыкнув к темноте, я начала различать контуры мебели, неясные детали комнаты. С улицы раздался резкий звук автомобильного гудка, затем вновь повисла тишина. Поняв, что не усну, я присела и, подобрав ноги, обвила их руками.

– Знаешь, – заговорила снова, – весь этот год я пыталась понять его. Пыталась понять, что двигало им эти годы. Два года, Маш. Два года мы катались вместе. Это ведь не две недели и не два месяца…

Неожиданно для самой себя я поняла, что впервые говорю о наших с Тимуром отношениях настолько откровенно. Только откровенность эта не осталась бесследной для меня же самой – горло сдавило, к глазам подступили незаметные в темноте, но хорошо слышащиеся в голосе слёзы. А я-то думала, что больше не плачу… Даже находясь за тысячи километров от меня, проклятый Богданов делал меня слабой.

– Почему он так относился ко мне? – тихо спросила я. Не подругу, может быть, саму себя, а может быть, пустоту.

Машка заёрзала, и я поняла, что она тоже присела в постели. Судя по всему, сон сегодня не грозил ни одной из нас.

– Тут все просто! Он завидовал тебе, – вдруг выдала она.

Мышление у неё вообще было странное. Порой казалось, что она смотрит на некоторые вещи с тех сторон, с которых другому человеку бы в жизни на них взглянуть не подумалось.

– Мне? – не скрывая скептицизма, переспросила я.

– Да, – немного подумав, подтвердила Маша. – Когда вы встали с ним в пару, у тебя, фактически, не было никакого прошлого. Над тобой ничего не довлело, Оль. Как бы странно это ни звучало, ты была свободна. Да и возраст… Сколько ему сейчас?

– Двадцать пять.

– А тебе только двадцать недавно исполнилось! – в тишине послышался её выдох. – С одной стороны – не так много для парника, а с другой…

– Ерунда это всё, – отмахнулась я и, откинув одеяло, поднялась. Подошла к окну и повторила по слогам: – Е-рун-да.

Небо было чистым, висевшие в вышине светлячки звёзд напоминали рассыпанные по чёрному бархату бриллианты.

Распахнув окно, я впустила в нашу квартирку свежий ночной воздух. Услышала шаги позади.

– Не ерунда, – возразила Маша. – Ты сама знаешь, что такое в фигурном катании пять лет.

– Ему же не тридцать, – губы мои невольно тронула грустная улыбка.

Встав рядом, Машка опёрлась локтями о подоконник.

– Тем более, с его данными. Каким бы он не был мерзавцем, таланта у него не отнять. Да и чисто внешне…

На этот раз подруга просто презрительно фыркнула.

– На себя посмотри, – она как будто даже немного разозлилась. – Сама красавица ещё какая. И таланта у тебя ничуть не меньше, чем у него, Оль! У тебя все впереди, а насчёт него… тут я бы поспорила. Амбиций много, но что от них толку? Он же понимал, что в то время, когда ты только раскрываешься, его звёздочка катится к закату…

– Не сочиняй, – устав слушать её бредни, только и сказала я. Отошла от подоконника и, включив свет, позвала: – Пойдём чаю выпьем, раз уж всё равно не спим.

– Я не сочиняю, – никак не успокаивалась Машка.

Как были босые, в тонких пижамных майках и белье, мы вышли на кухню. Тряхнув головой, Маша провела по тёмным волосам. Включила чайник и уверенно посмотрела на меня:

– Тимур просто-напросто начал тебя под себя подминать. Хотел, чтобы без него ты себя чувствовала никем и, надо сказать, у него это получилось. Сама подумай: что было бы, если б ты поняла, что с кем-то другим шансов у тебя больше? Что бы он стал делать?

– Хватит! – оборвала её я уже раздражённо. – Когда мы встали в пару, ему было двадцать два, Маша. Двадцать два. Поэтому то, что ты говоришь… – я приподняла руку, не желая ни продолжать, ни слушать и повторила. – Хватит.

Должно быть, она и сама поняла, что в словах её нет никакой логики, потому что продолжать не стала. Взяла чашки и, поставив на стол, опустилась на деревянную табуретку. Волосы её рассыпались по плечам, в глазах отразилась задумчивость.

– Тогда не знаю, – наконец выговорила она, и смысла в этом было куда больше, чем во всём, что она сказала раньше.

– Вот и я не знаю, – слушая, как шумит вода в чайнике, отозвалась я.

Зависти со стороны Тимура не было никогда. Всё, что было – ненависть. Обычная, неконтролируемая ненависть, выросшая из ниоткуда и не имеющая под собой ничего рационального. Чёрная, жгучая ненависть, вот и всё.

Глава 2

Оля

Самолет приземлился в Москве ранним утром. Одиннадцать часов в воздухе, а впереди еще перелет до Саранска. Вся наша немногочисленная группа расположилась в зале ожидания и как никогда ждала объявления рейса.

– У меня всё болит! – прохныкала Маша, пытаясь размять затёкшие мышцы. – Господи, как спать-то хочется…

Бессонная ночь не прошла бесследно. Спать действительно хотелось так, что я бы многое отдала за несколько часов в тихом гостиничном номере. Болтаясь в небе над океаном, я сумела на пару часов задремать, но толку от этого не было никакого.

– Даже знать не хочу, что вы с Журавлёвой делали ночью, – проговорил разлёгшийся рядом в кресле Жаров, вяло покручивая в руках наушники от телефона.

– Да кто же тебе скажет, – язвительно отозвалась подруга, слегка скривив губы.

Паша смерил её как будто оценивающим взглядом и хмыкнул.

Недолго думая, Машка выхватила у него телефон. Вот только улизнуть ей не удалось – Жаров тут же перехватил её руку и рванул на себя.

Что и говорить, реакция у него всегда была отменная. Немного понаблюдав за их вознёй, я пошла в другой конец зала.

Как будто назло, над Москвой разразилась настоящая снежная буря. На табло то и дело появлялась информация о всё новых задерживающихся рейсах, наш среди которых исключением, увы, не стал. Буря… Вот и внутри у меня была как будто бы буря. Ожидание, волнение, усталость: всё смешалось в одно. Снежная буря, льдинки в синих глазах…

Тяжело вздохнув, я остановилась у кофейного аппарата и бегло прочитала примитивный список предлагаемых напитков, сама не зная, хочу ли я что-нибудь или нет.

Внезапно на плечо моё опустилась ладонь: широкая, тёплая, мужская.

Испуганно вздрогнув, я резко обернулась и, наткнувшись взглядом на Рудова, выдавила улыбку.

– Ром… это ты, – голос мой прозвучал как-то сипло, неуверенно.

– Оль, что с тобой? – Рудов пристально вглядывался в моё лицо.

Что выгляжу я погано, мне было известно: бледная, с залёгшими под глазами тенями. Чуть раньше, вытряхнув перед зеркалом в женском туалете дорожный набор косметики, я попыталась привести себя в порядок – бесполезно. Можно было списать всё на ночь, которую мы с Машкой так и провели на кухне, не ложась, на перелёт, вот только я знала – это тут ни причём.

– Ты вся как на иголках с тех пор, как мы вылетели из Америки, – продолжил он.

– Ничего, – ответила я честно. – Просто… волнуюсь.

– Ты должна собраться. Знаешь, сколько трудов мне стоило доказать Федерации, что ты перспективная спортсменка, что они должны дать тебе шанс?

Я молчала. Смотрела на Рудова, понимая его правоту. Конечно же, я должна собраться, должна, чёрт возьми, взять себя в руки! Должна! Потому что если уже сейчас я раздёрганная настолько, что вздрагиваю от каждого шороха, что будет дальше?!

– Тебе не хуже меня известно, что мать твоя добивалась обратного, – твёрдо говорил он, не жалея меня.

Он никогда меня не жалел. Порой я была ему за это благодарна, порой хотела, чтобы он замолчал. Вот только Рудов не молчал. Никогда. И сейчас тоже.

– Президент Федерации поверил мне, Оля, – слова зазвучали ещё твёрже. Взглядом он держал меня, и я знала – права отвернуться у меня нет. Потому что это будет проявлением слабости. А слабых Рудов не любил. – Поверил тебе. Ты не имеешь права отступить.

– Я все понимаю, – я действительно понимала. – Обещаю, что соберусь и не буду думать ни о чем постороннем.

– Вот и хорошо, – тренер удовлетворённо кивнул. Посмотрел на стоящий за моей спиной кофейный аппарат. Достав из кармана купюру, скормил ему и выбрал из списка латте.

Аппарат зашумел, Роман же ничего больше не говорил. Просто стоял рядом и ждал. Только когда кофе был готов, он достал стаканчик и, подав мне, произнёс:

– Год назад ты пришла ко мне для того, чтобы я сделал из тебя нечто большее, чем ты была. Я сделал. Но именно сейчас твоё будущее зависит в большей степени от тебя самой.

– Я знаю, – сделала глоток.

На удивление кофе оказался вполне приличным, к тому же, от стаканчика исходило тепло, согревающее пальцы. Роман взял его у меня, отпил и вернул обратно.

– Рад это слышать, – проговорил он и направился к вышедшему в зал сотруднику авиакомпании.

Посмотрев ему вслед, я обхватила стаканчик обеими руками. Да, теперь многое зависит от меня. Даже не так – теперь от меня зависит всё. От меня и от того, смогу ли я быть сильнее собственного прошлого.

Я отвернулась к окну. Снег на улице валил, не переставая. Всегда любившая морозные снежные зимы, в другой день я бы была рада этому, но только не сегодня. Не сегодня и не сейчас. Единственное, чего мне хотелось – чтобы буря наконец закончилась, и мы смогли вылететь в Саранск. Только кто-то сверху, судя по всему, решил укрыть город толстым белым покрывалом. Всего неделя до Нового года…

Несмотря ни на что, мне хотелось бы встретить этот праздник здесь, в России. Но нет. Сразу после завершения чемпионата я опять улечу в Штаты. Теперь мой дом был там, пусть даже до конца я всё ещё не могла принять этого.

– Оль, ты идешь?! – раздался сбоку от меня голос Маши. Тут же я почувствовала прикосновение к руке и, допив оставшийся в стаканчике кофе, обернулась.

– Куда? – столкнулась с ней взглядом.

Судя по тому, как она смотрела на меня, задумавшись, я пропустила нечто важное. Издали вгляделась в табло, но различить ничего, конечно же, не сумела.

– Объявили посадку? – с надеждой спросила я. – Я не слышала.

– Какую посадку, Оль?

Для того, чтобы придать тону ещё большую красноречивость, Анохиной оставалось разве что у виска покрутить. Сделать она этого, конечно, не сделала. Только внимательно посмотрев мне в лицо, осведомилась с лёгким укором:

– Ты где витаешь? Вернись, пожалуйста, на эту грешную землю.

– Маш…

– Рейс отменили из-за снегопада, – пояснила она, поняв, видимо, что я действительно несколько не в себе. – Едем в гостиницу.

– А как же чемпионат? – глупо спросила я, сжав в пальцах пустой стаканчик.

Почувствовала себя так, словно мне было не двадцать, а лет восемь от силы. Сколько раз уже случалось такое: рейсы задерживали, отменяли… Не через час же он, этот чемпионат, в конце концов!

– Чемпионат от тебя не убежит, – нетерпеливо ответила Машка. Именно так, если бы я на самом деле была неразумным ребёнком. – Оль, пойдём. Вернись в реальность, в самом-то деле!

Молча кинув стакан в ведёрко возле аппарата, я в последний раз посмотрела в окно. Настоящая русская зима, разве что солнца не хватает.

Чувства у меня были смешанные – с одной стороны казалось, что только вчера я точно так же стояла у окна перед вылетом в Штаты в ожидании нашего рейса. А с другой… С другой у меня было ощущение, что с того момента прошла вечность.

Вот только изменила ли меня эта вечность? На этот вопрос ответа у меня не было.

– Пойдём, – наконец вздохнула я.

Анохина тут же схватила меня за руку. Как будто боялась, что я потеряюсь среди окружающих нас людей или снова с головой окунусь в не оставляющие меня в покое мысли.

Порывистая, несдержанная, она напоминала мне вихрь. Наверное, если бы не она, воспоминания о Тимуре сожрали бы меня. Особенно в первые недели, когда ночью, во сне, я видела его перед собой, чувствовала дыхание, касания. Когда взгляд его холодных глаз пронзал меня насквозь, а в сознании звучал голос, слова: «без меня ты никто».

– Ма-а-аш, подожди, я забыла чемодан… – притормозила я Анохину на полпути.

Неожиданно подруга остановилась. Резко, так, что я едва не врезалась в неё. Как и там, у окна, посмотрела на меня и выговорила:

– Паша давно погрузил его в такси, пока ты тут ворон считаешь! – покачала головой. – А вообще, вы стоите друг друга. Что один уши наушниками заткнул, в телефон уткнулся и ничего не слышит, что вторая…

Я только вздохнула. Маша снова повела меня вперёд – быстро, ловко маневрируя в людском потоке. В самом деле, сколько бы я ещё простояла с остывшим кофе, если бы не она? Пожалуй, долго.

Выйдя из здания аэропорта, мы подошли к поджидавшему нас такси.

– Оля, ну чего ты как неживая? – пробурчала подруга, двигая меня и садясь рядом на заднее сиденье. – Опять о своем Богданове думаешь?

– Нет! – мгновенно возразила я и откинулась на спинку, прикрыв глаза. – Просто устала…

– Просто устала, – передразнила меня она, прекрасно понимая, что мои мысли по-прежнему далеки от настоящего.

Но продолжать Маша не стала. Потому что… Потому что иначе и быть не могло. Я вернулась туда, откуда год назад сбежала фактически в никуда. Именно в никуда, ибо всё, что тогда у меня было – наспех собранные чемоданы, купленный Пашей билет и его же убеждённость в том, что всё будет в порядке. Только это и ничего больше, потому что, уезжая, я даже не спросила нового тренера, готов ли он принять меня в группу.