Высота Стекла

Правление последнего монарха было «свергнуто» слезой Стеклянного наваждения, что своим великолепием и неуемной силой души пленяет не только сердца, но и разумы. Стекло с незапамятных времен с громадным удовольствием помазывает головы всем теплокровным в радиусе его нахождения. Лучшие из тамошних сознаний желают совершить последний прыжок в недра Земли, чтобы, как им во снах навевает Стекло, перейти из одного состояния бытия в другое, более счастливое и красочное. Скинув одежды прошлого, таким вот образом принять «Очистительного Огня» в сердце, на душу и в ноги.

Темные грозовые кручи пугают людей, чтобы вложить в их тонкие эманации чувство страха, которое, как известно, является хорошим средством протрезвления. К чему тех вообще надобно «протрезвлять»? Облачные напасти грезят их вниманием, а когда то практически полностью принадлежит другому элементу, грозы свирепеют и одновременно с тем жаждат, желают и исходят горестным нытьем по утере. После каждого набега Грозы люди на несколько мгновений вспоминают себя, родных Солнцу детей, оглядываются на кучные темноты, но уже под расчет «девять» теряют эту нить и снова пускаются в мление о доступно-недоступной Высоте Стекла.

Напученная круча потому и желает испить Вдохновения, чтобы сделаться желанной красой всего Павильона, обратив их внимание на свои блистающие в звездном ветру пушистые закатные телеса.

Гроза уже достигла далекого горизонтального парапета, где дальше – только стужа и мрак космической синевы. Отцепи-Прицепи Ура встретил её в хорошем расположении духа. Он сказал дорогой гостье:

– Твоя мрачность затмевает все остальное в этих краях. Иногда мне даже начинает казаться, что области абсолютного минуса, по сравнению с твоей темной тучностью, подобны детской космической забаве. Ты как всегда прекрасна, Гроза! – Его ветряное тело распростерлось к туче туманящимся воздушно-ледяным отростком. В холодном объятье он примкнул к ней парой кучившихся выпуклостей и вымолвил. – Мое приветствие исполнено удовольствием; я обожаю чувствовать твои колоссальные объемы!

– Ты очень нежный и внимательный, Отцепи-Прицепи, даже твои ветры не смогут рассеять тот особенный туман, который копится нами на простодушных областях любви! – Расчувствовавшаяся Гроза от нахлынувших чувств было перелилась за парапет, но Ура мощным атмосферным давление согнал её жидкости поближе к себе.

– Наш союз продиктован свыше, не иначе. – Сказал Ура.

– Еще выше, чем находимся мы? – Спросила Гроза.

– Где абсолютно минусовая температура! – Ответил Прицепи.

Тем временем, дикие осы мировой Высоты, бденствующие на страже порядка и доблести, занимались тем, что прослушивали записи, любезно предоставленные четырьмя хранителями. Поварской колпак у одного из главных глашатаев накренился в левый бок и затрещал от тихого гнева. Они слушали пояснительную записку «о произошедшем», а также внимали дикому смеху, разбросанному по аудиодорожке, и причмокивали от деланного удивления.

Главному было доложено, что Гроза собирается принять вид чудесного миража, желая одурачить тем самым людское восприятие, волшбой прибрав тех в свой кучный стан. Собравшийся совет принял дело на оборот, выплескивая в высокие сферы особенно ледяные ветра, чтобы те уж точно достигли нежащихся тучных громадин.

Этот знак являлся предупреждением для Грозы, чтобы ее натура спе́шила свой стремительный шаг и заранее убоялась более мощного ледяного мрения, от которого может замерзнуть всё небесное: и воздухоплаватели очаровательных звездчатых цветов и леденеющая прелесть далекого и негаданного запределья.

Она все еще миловалась с Ура, когда их застиг грубый и колючий ветер. Первым пошатнулся Отцепи-Прицепи, завлекая в последний поцелуй тучную Грозу.

– Это главное предупреждение, дорогая. Если ты продолжишь свой поход к Вдохновению, то это может закончиться нашей смертью! – Кричал Ура, преодолевая мощные порывы зачавшегося вихря.

– И пускай, – так же громко отвечала Гроза, – ибо это того стоит! Оно стоит даже больше, чем ты смеешь себе вообразить! – Туча развернулась по направлению к своему Дому, намереваясь уйти. – Мой милый, я, пожалуй, оставлю тебя на некоторое время, чтобы не подвергать твою туманную леденистость опасности. Эти стеклянные прихвостни нас так просто не возьмут, я наплюю на их гладкое бдение, а ты помни меня добрым и радостным словом!

– Хорошо, Гроза, я буду посылать тебе мысленные токи на успех и удачу! Нежные чувства с нами!

Эхо унеслось за барьер пограничности, направляя поток звука во внешние области Высоты. И та все услышала. Достижение звания Грозы стоит пятисот лет болтания-кручения в небесных воздушностях. Самые стойкие и смелые, задернутые в сумрак вечера могут посметь кланяться Космосу, чтобы тот, обнажая красные десна, расплывался в улыбках, выбирая лучшее из лучшего, провозглашая новое Грозовое чудо.

Хранители Стекла предавались своим обыкновенным занятиям будучи на высоте 100-го этажа. Они правили дневниковые записи, которые являлись важной архивной звездностью на рукавах каждого из них. Жидкий снег, падавший с небесного колпака, мерно оседал на глади стеклянной прелести, расплываясь тоскливыми кляксами. Глорис невидяще разрисовывала кремовые листы дневника розовой пастой, не то желая отметить день общей скорби, не то оказывая внимание очередной интуитивной ленте. Все они сидели в полной темноте, ожидая Наплыва.

В таком занятии и внешнее и внутренне время растягивалось на манер вечного двигателя, крошащего неумолимым роком растворения каждое живое сердце, каждую стеклянную постройку и само пространство рассекая на половинчатое очарование, которое впоследствии достанется только Космосу.

Фери с Ариадной прошлепали по хрому прозрачного пола, намереваясь предаться бегу взад-вперед по спиральным лестницам Башни, желая тем самым скоротать тягучий ход опоясавшего их времени. Выйдя на нижнюю площадку хранителю что-то показалось в направлении единственного источника мягкого света – блистающего сфероида Сердца, которое дышало и ухало за весь город. Его полуночное наместие немного сдвинулось в сторону. «А это знак», – вспоминал Фери, – «который не предвещает собой ничего хорошего».

– Я пойду проверю сердцевину, – Сказал огуречный молодец своей напарнице, – у меня предчувствие разваренной каши в правом подреберье. Жди здесь, Ариадна. – Хранитель с огурцовым телом в костюме совы воспарил над лестницей, приняв вид мягкой капли, уносясь во взволновавшее его средоточие срединного мерцания.

Его взору предстало совершенно фантастическое действо: остряк Время чинно отколупывал от Сердца Башни по маленькому кусочку, и, макая каждый в соус из соленой карамели, отправлял их в рот, открывая сим малюткам путь в дальнейшее путешествие по собственным животворным сосудам.

Фери вперил в метафизическое одеяние Времени ошарашенный и глупый взор, а тот лишь одаривал гостя милой улыбкой. Хранитель хотел выдавить из себя слово, но не мог – его губы приклеились друг к другу стремительно застывавшей карамелью.

– Ты и твои друзья – глупцы, – обращалось Время к хранителю, – вы вознамерились слинять с Высоты Стекла, погрузив во тьму все достояние города Мяса. Вы – эгоистические свиньи, пожелавшие легкой участи.

Остряк прошлепал возле сердцевины, рассекая её корявым прозрачным осколком. Фери мычал от боли и негодования, но сдвинуться не мог. Время усмехнулось и продолжило говорить:

– Не уж то вам надоело размеренное житие в Башне, ваши живые глаза заволокло скукой, а тела начали превращаться в жиле из клубничного сиропа? Подумай об этом: Император не зря отдал царский трон Стеклянному провидению, чтобы кучка холуев развалила блистающее очарование города эгоизмом и страхом.

Время снова примкнуло к сердцу и принялось отколупывать от светящегося средоточия кусочек за кусочком. Длиннодействие смачно причмокивало от удовольствия и спустя вечность таки взяло короткую паузу, чтобы сказать:

– Я заморозил течение себя в вашем восприятии, а Сердцу не будет никакого урона, даже если мои крючки отсекут и добрую половину сей животворной красоты, ибо то лишь иллюзия в нашем видении. – Он погрузил подобие рук в размягченные материи сердцевины, пристально вглядываясь в хранителя, а тот исходил леденящим потом.

– Вы должны прийти к соглашению, чтобы достойно встретить тучную Грозу. Нам, высшим проявлениям современного мира, кое-что известно о её планах, и наше присутствие постарается не допустить рассечения мировой оси ни каким бы то ни было Вдохновением, ни творческими вращениями художественных образов. Ибо всё вокруг так и пищит скорым восходом морского света! – Радостно воскликнул говоривший.

Он освободил свои культяпки и, указывая ими на исходящего ужасом хранителя, сказал, – а теперь ступай, Фери, и предупреди остальных. Время – колобок. Помни об этом.

Хранитель выпутался из склочного пространства и, поглощенный только что увиденным, побрел в направлении главной комнаты, где обитали все остальные. На витой лестнице он встретил Ариадну, которая застывала в позе бегуньи. Она улыбалась своим довольным лицом, медленно махая руками в такт биению сердца. Хранителя передернуло от воспоминания о Времени. Продвигаясь дальше, Фери обнаружил, что его губы свободны, но это отнюдь не прибавило уверенности или настроения. Чем ближе он подбирался к сотому этажу, тем дальше отложенным все казалось.

«Время и тут поработало, разматывая мои нервы, бросая в восприятие замедленную бомбу, которая окончательно развернет свою мощь, когда я отправлюсь в мир пограничности», – думал хранитель, шлепая по стеклу совиными перьями да булькая огуречным телом.

Тем временем до главной залы оставалось всего десять шагов, но пространство словно насмехалось над ним, все более тормозя и без того тягучий ход и всякое течение жизни вообще. С омерзительно замедленным бульком он кое-как повернул свое тело, желая еще раз посмотреть на Ариадну, которая занималась тем же, чем и он – поднималась на вершину Стекла, но увидел лишь застывшее нечто, больше напоминающее восковую фигуру.

Ужас понимания начал топить Фери. Он понял, что в одно мгновение из свободного глашатая судеб превратился в жалкую мошку, над чьим телом вздумал измываться превосходящий его во всем противник. «Скорее палач», – заскрипело у хранителя в извилинах. Ему жадно захотелось придаться оглушительному крику, чтобы растормошить пространство вокруг себя.

Растянутое «Мииииииииииииииииииааааааааааааааа…» вознаградило Высоту Стекла блеском отчаяния угасающего сознания.

Глава третья

Пустая голова с глухим треском упала на еще влажный от недавно прошедшего дождя асфальт. До этого тихое пространство стало теперь наполняться резким плачем новорожденного ребенка. В глазах рябило мутноватыми цветными картинками. Человеческое тело обнаружило себя лежащим посреди просторной улицы обычного спального района. Крик дитя выступал в восприятии как бы маячком, который мало по малу стал возвращать сознание из обморочного тумана.

Ранее утро. В забытьи человек наблюдает как к нему подходит молодая женщина в пурпурном кардигане, у нее на руках ребенок.

– С вами всё в порядке? – Мягко, словно из-под воды, вещал женский голос. – Быть может вызвать скорую помощь? – Продолжала любезная женщина, а новорожденный мелко и противно пищал, всхлипывая сопливым носиком.

Человек попытался самостоятельно встать, но как только обе его ноги коснулись блестящей поверхности асфальта, он тяжело рухнул, приняв горизонтальное положение. Его снова толкнуло во тьму.

Выплыть на поверхность к миру, загадочному страннику помогла щеточка Вермейера – художественная кисть в руках у медсестры. Он услышал над собой щелчки и ощутил на коже мелкие касания щетины; потом услышал сестринское веселое щебетание:

– По только что прибывшим данным его имя Ян Крейцер. Мужчина средних лет, уроженец провинциальной деревни близ Оранжа, среднего телосложения и среднего же положения в обществе. – Снова пощелкав клавишами медсестра в удивлении вопросила, – как его вообще занесло сюда, в наши края?

– Пускай с этим разбираются ищейки. – Послышался еще один голос, явно принадлежавший мужчине. – Как же эту тушку размотало все-таки, – на этих словах послышался звук, похожий на скрип, издаваемый резиновыми колесиками по кафелю. – Его обнаружила женщина, и она сказала, что этот человек возник словно бы из пустоты.

– Обычная прогулка неподалеку от собственного дома обернулась в межпространственную находку. Как часто такое вообще происходит, а, Мирадо? – Мужской голос принял игривые интонации, был слышен последующий за репликой звонкий смешок.

– Раз в глумливое Никогда, – ответила посмеивающаяся медсестра.

Белые стены прорезались сквозь мрачные коридоры незапамятных мар. Ян Крейцер ощущал как умирает каждую секунду времени и как свет безбрежного мира вновь возвращает его в настоящее. А настоящее ли это «настоящее»? Он не помнил своего имени и прошлого места жительства, и вдруг эти медики, преследуя недобрые цели, решили одурачить его, потерявшегося простака, подсунув под нос выдуманную легенду?

Гладкий металл скальпеля блеснул в тот момент, когда мужчина собирался было распахнуть ясный взор карих глаз. Он так ничего и не почувствовал, и, ах, это была простая манипуляция некоего «обезжиривания мягкого вещества», как сказала сестричка. Хотя Крейцеру в тот момент показалось, что его собираются прирезать, чтобы потом пустить на органы. Что за глупец?

За тысячу километров от Яна певучая деревяшка выплескивала во внешние края дивную воздушно-звуковую деятельность, чем-то напоминавшую мелодику старого граммофона. Играла музыка позднего ренессанса, скрипучим наседом орошая все близлежащие, покореженные дома. Из одного такого дома выбросилась девушка-подросток, от снедающего ее страха больше похожая на желеобразную палочку от мороженого. Такие обычно рассасывались под теплым нёбом, ни оставляя за собой ни единого пятнышка или даже сладкой крохи.

Дева побежала по залитой жарким солнцем пыльной дороге, проливая горячие слезы. Она убегала от участи, которая приходит к каждой деревянистому агрессору, вздумавшему диктовать внешнему миру собственную волю. Инициатива здесь наказуема и каждый, кто осмеливался перечить незапамятному «уставу О», подвергался весьма незавидному сценарию «особо медленного уничтожения».

Граммофон стрелял разноцветными искрами, довлея воспоминаниями о старых китайских фейерверках. Простота использования сего демона-карателя в том, что он разрывает перепончатое мозжечковое тело, разжижая кровь до состояния летучего пара. Красная жидкость под воздействием мощных звуковых волн превращалась в газ, тем самым осушая тело, как осушает русла рек беспощадная засуха.

– Мне нужен Ян Крейцер, его гладкая структура произвела мощный выброс квази-вещества из параллельной реальности. Память Крейцера пока еще не сыграла с ним треклятой шутки, и нам нужно как можно скорее его перехватить, иначе… – Сознание девушки подверглось перехвату, его матричную сеть использовали для передачи важной информации. – Как отыщете его тело, располовиньте небеса на четыре части и дайте знак в Высоту, что все под контролем. Тогда дело зачнет особый оборот, и мы будем спасены. А теперь отбой, Кра! – Желеобразное тело девы качнулось в горячем воздухе в последний раз, перед тем как упасть в стылость небытия.

Зловещее очарование дерева прикончило еще одну короткую историю. Не успела птичка вылететь к блеску созвездий, как тут же была поглощена смертью! Какая нелепица.

Главный по Оранжу был беспощаден к проявлениям «инородных квохнутов», как он их называл, что выползают из таинственной пасти близко расположенной параллельной реальности. Он страшился того потока, который захватывает чувствительные сознания, превращая тех в свободолюбивых особей.

Мясо Павильона было связано с настоящим миром посредством некоторых сознательных конструктов, которые проявляли отдельные человеческие существа. Эти несчастные подвергались неусыпному наблюдению и стоило только одной фантастичности вылиться из их жаркого неонового чрева в наружный мир, где пестрел Оранж, то вся последующая жизнь «счастливца» оказывалась помеченной знаком пятиконечной звезды.

Такое положение имело свои минусы, преграждая путь к гармоническому развитию обоих миров. И доходило и вовсе до того, что устраивались стихийные митинги против такого мясодробительного положения, хотя, по обыкновению, эти митинги очень быстро сходили на нет, ибо деревянная музыка резво и бодро разгоняла нарушивших «размеренный» покой. Также ходили слухи, что вскоре непримиримость обоих миров вконец разрушится и наступит тот желанный мир, который раскроет потенциал всеобщего сознания, явив шедевр художественного Вдохновения. Но, как всегда, у подножия такого новшества стоял бюрократический аппарат, нежелающий изменений, которые непосредственно приведут к большим перестановкам. Консерватизм, кра!

Неустанное бдение Оранжских ищеек до конца дней и нарост в психической сфере, отвечающей за восприятие, делали связистов-людей склонным к порывам саморазрушения, которые часто мешали достигать преклонного возраста. Деревянная музыка была любимым средством наказания местных палачей, а пятиконечные звезды на правом предплечье делали любую попытку к бегству чем-то абсолютно за гранью возможностей. Звезды сверкали ярким красным светом, когда один из меченых решался на побег из Черного Подреберья – мировой песенной страны, которая раскинула свое влияние по всей оконечности планетарного бдения и выступала этаким колпаком всей видимой реальности.

Красный цвет в этом забытом богами месте являлся призывной тряпицей для соединительных токов между миром настоящего и параллелью Стекла. Ян Крейцер вызвал порядочное возмущение в тонкоэнергетических полях, чем недюжинно удивил наблюдающих. Такого мощного изучения не было со времен основания блистательно-пестрого Оранжа.

На другой оконечности бдения, сущность Яна была хранителем доблести самой Башни, и звали его святую ипостась Фери, который имел огурцовое тело с отчетливым совиным отливом и костюмом из перьев. Что произошло на той стороне – остается до сих пор неясным. Временная канва попросту остановила свой ход, заморозив все выходы для связи. Оранж оставался в неведении и единственным средством узнать оставался Ян, который в настоящее время полеживал в белых палатах за тысячу километров от своего привычного места пребывания.

Его красная звезда не зажглась, как должна была, и это явилось еще одним моментом, помимо внезапного пробуждения инородных проявлений, который так взволновал наблюдателей.

Яна Крейцера катили на простецкой каталке по серому бетонному тоннелю, в место, которое станет тому новым прибежищем.

– Нам нужно спешить, наверняка оранжские прихвостни уже прознали о пропаже своей драгоценности! – Сказал парень с зеленым ирокезом. Он двигался быстро, но с осторожностью, стараясь делать как можно более длинные шаги, чтобы время, не дай звезда, не остановило свой ход и здесь.

Рядом с ним таким же бегом передвигалась девушка в легком одеянии из черного фатума. Одной рукой она делала вращательные пассы, тем самым ограждая процессию от взора каких-либо «искателей», а другой придерживала старую каталку с мужчиной, не давая той сбиться с намеченной дороги, ибо колесики гремели и казалось, что вот-вот и все рухнет прямо на холодный бетон.

– Тело этого чудака не производит никаких признаков свечения, хотя при любом другом всплеске оно уже должно было трещать ярчайшим красным сиянием! – Быстро проговорила девушка. Ее рыжие волосы красиво разлетались от стремительного движения мимо проносящихся воздушных масс.

Впереди уже виднелась прореха кремового цвета, готовая захлопнуть свою спасательную пасть. Это была область, находившаяся под контролем самого Черного Подреберья. Она несла собой чуткую материю особого свойства, с помощью которой становились возможны быстрые пространственные путешествия. Двое людей решили воспользоваться ее чудом из-за того, что в силу своего положения не могли перемещаться на других средствах передвижения.

Сперва эластичной пленки коснулась металлическая каталка с телом на ней, а уже после, в последнее мгновение перед мощным порывом хлопка, прошмыгнули и парень с девушкой.

– Фух, успели! – Оба наконец смогли с облегчением выдохнуть.

А в это время проход окончательно скрылся, делаясь неотличимым от остального бетонного ландшафта.

Девушка откинула длинную челку назад, выбрасывая левую руку в жесте козы. Она неотрывно смотрела на распластанного на скупой подстилке спящего мужчину.

– Диана, информацию мы получим не раньше, чем через сутки. Крейцеру нужен долгий и освежающий сон. Так что ответы мы получим позже. – Парень с зеленым ирокезом приглашающе раскинул руки. Крепкие объятия – хорошая, весьма целительная разрядка.

Пара крепко обнялась.

– Твои объятия, Миста С, всегда будят во мне маленькую, хрупкую девочку, – Диана поближе уткнулась в черную джинсу напарника. – Пускай хоть на пару мгновений мы побудем вне всего происходящего. – Оба сим словам одновременно улыбнулись.

Сонливый туман Крейцера заворачивал того в кокон из тонко нашинкованного ароматного миндаля и сочных цветов малины – беспроигрышный вариант для коктейля, который непременно освежит восприятие.

Больничный скальпель сделал в воздухе всего один неглубокий надрез, как в палату ворвались, нет, скорее влетели двое. Ян увидал только промелькнувшие цветастые головы, напомнившие ему морковно-огуречный салат. В это время некие ленты обвивали его разум, протискиваясь через главные нервы прямо в хрусталик окуляра, взбивая остатки памяти, выказывая образ бесконечного движения где-то за границей любого известного опыта.

Забрезжило многоголосным эхом: «Фери… Время – это колобок. Пойди к друзьям, расскажи, пускай одумаются…»

Фери. Время – колобок. Размазанная улыбка перекочевала из воспоминания в настоящее. Губы Яна озарились клоунской карикатурой на довольное, умиротворяющее состояние космического бытия.

В джинсовой куртке Мисты С призывно запиликал оповеститель, обращая внимание на небольшое сдвижение тела мужчины.

– Эй, он расплылся в улыбке, смотри! – Сказала Диана и указала на лицо Крейцера. Девушка скорчила свое в некотором отвращении и вымолвила:

– Это выглядит странно. Его физиономия теперь больше похожа на гримасу с заговорщической насмешкой. Может накрыть его чем, а, Миста? Нам с ним еще долго возиться, боюсь, меня эта улыбка будет немного нервировать.

– А мне кажется, ничего такого ужасного в ней и нет. – Ответил парень, начав забавляться произошедшим. – Наверняка, Ян Крейцер видит сон, где его добрая сила стоит над мировым злом, взбаламутившим его покой, но нечто приняло обратный ход, и теперь он является средоточием демонической музыкальности, потому и улыбается так.

– Ах, эти странники сновидений, эти певуны… – Говорила Диана, параллельно с тем немного нервическими движениями расправляя складку на эластичном браслете, на котором высвечивались прыгающие цифры. – По-настоящему мерцающие певуны никогда не искривляют свои лица в подобных усмешках, они сияют добротой и славой!

Начала сгущаться атмосфера недоверия. Парень пытался привести весомые доводы в пользу мужчины, а девушка отстранялась все дальше, словно захваченная неким силовым энергетическим полем. Вскоре ее взор заволокло видением открытого космоса с весьма недружелюбным приветом.

Из темноты, коротко посапывающему Яну плавно приходил образ некоего существа. Светящаяся тень превращалась во вполне опознаваемый образ. Теперь мужчина мог узреть, что рядом с ним стоит полупрозрачная девушка с локонами, а из ее груди выглядывает его дочь Мерцелла, и улыбается. У Крейцера защемило в груди от нахлынувших воспоминаний. Его дитя сгинуло в потусторонний мир в самый разгар развертывания мощи Оранжа.

Треклятое время полу-военного бдения отняло его любимого ребенка, за то что та вызвалась помогать оппозиции в деле «о перевороте». С того момента на его правом предплечье гулким набатом пестрела красная звезда. Ибо в Яне, практически убитым горем, проснулись нечеловеческие эманации той самой тонкой структуры, которая находилась под запретом и в настоящее время. Эти эманации имели довольно мощный потенциал к изменению энергетического фона любого существа, обладающего сознанием, которые в свою очередь были способны на переформовку внешних полей Черного Подреберья. Это то, чего власть имущие боялись даже больше, чем параллельную жизнь в лице Высоты Стекла.

Сон размазывал крейцерское существование, смешивая эти остатки с какими-то причудливыми осколками хрустального бреда. Мелькали тела, больше напоминавшие огурцовую пупырку вперемешку с совиными перьями, из небытия появлялись прыгающие люди фантастической наружности. Его взгляд становился локонами той девушки, которая здесь, в этом видении, наполовину являлась его ушедшей дочерью. Есть в этом какая-то стеклянная, эфемерная недосказанность, большими буквами стоящая перед выходом в наружный мир, к пониманию. И слово это: «ВЫСОТА».