Янмэйская охота. Том I

– Магистр, это очень нужно мне для душевной гармонии и для новых шагов по пути исцеления. Нави мне сильно досаждает, тяжело справляться с раздражением, так и хочется стукнуть его. А если я пойму, насколько сильно он болен, то не буду злиться: ведь это не Нави виноват, а его хворь.

– Что ж, ты разумно обосновала свою потребность, и это заслуживает награды. Я отвечу тебе. Нави страдает тяжкой асимметрией рассудка. Все умственные силы, данные ему богами, затрачиваются на работу с числами: на их запоминание, складывание, вычитание, деление. Асимметрия также помогает ему очень быстро и красиво выписывать буквы: наверное, его хворому рассудку буквы напоминают цифры. Но на все остальные размышления, привычные здоровому человеку, его умственных сил не хватает. Потому Нави не может ни вспомнить свою семью, ни поддержать успешную беседу, ни даже хранить молчание, занимая себя собственными мыслями.

– Вот как… Спасибо вам, магистр. А Нави быстро идет по пути исцеления?

Маллин рассмеялся:

– Скорее улитка переползет базарную площадь, чем Нави придет к избавлению от хвори. Нет никакой надежды на его выздоровление. В отличие от тебя, Дороти, Нави никогда не познает радости трезвомыслия.

– А он уже давно тут?

– На моей памяти восемь лет… Хотя решительно не понимаю, зачем это тебе нужно.

– Благодарю, магистр.

Восемь лет. Число потрясло ее. На взгляд, Нави не дашь больше восемнадцати. Значит, он захворал и угодил в лечебницу десятилетним мальчиком! На своем коротком веку не знал ни женщин, ни любви, ни свободы, ни странствий. Ничего, кроме процедур и стен писчего цеха!

Не желая верить подобному кошмару, Дороти за ужином спросила Карен:

– Миледи, сколько лет здесь находится Нави?

Женщина выронила ложку и устремила на Дороти внимательный взгляд:

– Почему вы назвали меня миледи?

– Вы так зовете меня. Я подумала, вам будет приятно, чтобы и я так говорила.

Карен долго молчала, будто вовсе забыв о Дороти. Когда та уже устала ждать ответа, Карен вдруг сказала:

– Десять лет, миледи.

– Магистр Маллин сказал – восемь.

– Магистр Маллин прибыл восемь лет назад, это верно. А Нави появился за две зимы до него.

– Боги! Он захворал, когда был совсем ребенком!

Карен-Кейтлин снова выдержала долгую паузу.

– Когда Нави прибыл, миледи, он не выглядел ребенком. Ему было лет шестнадцать или восемнадцать.

– Миледи, вы ошибаетесь! Это сейчас ему не то шестнадцать, не то восемнадцать!

– Вы правы, миледи, сейчас тоже. За все время, что я его знаю, Нави совершенно не изменился.

– Как это может быть?!

Но Карен уже потеряла желание беседовать, а в трапезную вошел лекарь Финджер для вечерней молитвы богам терапии. Голоса безумцев зашумели хором:

– Что нас терзает?

– Душевный недуг!

– Что мы делаем?!

– Идем к исцелению!

– Где мы находимся?

– В обители заботы! Там, где нас любят и принимают!

Перед сном Дороти вновь попыталась расспросить соседку:

– Не может быть, миледи. Нави не изменился за десять лет – как это возможно? Вероятно, вы ошиблись со сроком! Не десять лет, а года два или три.

– Десять лет и два месяца, если быть точной.

– Верно, вы путаете!

– Нет, миледи.

– Но вас же иногда подводит память. Я вас спросила: что значит шесть? Вы не вспомнили. Может, и с десятью годами то же самое?

Карен холодно осведомилась:

– А сколько лет здесь вы, миледи?

– Я-то?..

Дороти опешила.

– Наверное, полгода… Нет, год… Или… Миледи, почему вы спрашиваете?

– Вы прибыли минувшим декабрем. Сейчас апрель. Вы провели в лечебнице неполных четыре месяца, за которые успели утратить память, позабыть все на свете и стать послушной овцой. А я здесь восемнадцать лет. Я помню каждый месяц и каждый день. Помню, кто привез меня сюда и почему, и по чьему приказу. Помню, тьма сожри, какая стояла погода первым днем, какое платье было на мне, какие слова я услышала. Память – единственное, что осталось. Не смейте думать, будто я могла что-нибудь забыть!

Дороти уставилась на нее, потрясенная обвинением, а еще больше – силою чувств в словах Карен. Это было так, будто хладный мертвец скинул крышку гроба, вскочил и зарыдал от боли.

– Простите, миледи, – выдохнула Дороти.

– Вы ничего не знаете, – с презрением бросила Карен и рухнула на постель, истощенная, измученная своею вспышкой.

Этой ночью Дороти увидела кошмар – первый за несколько недель. К счастью, на сей раз она сразу поняла, что видит сон, однако не смогла заставить себя проснуться. Огромная рука в перчатке цвета ртути обхватила ее вокруг живота, подняла над землей и сжала. Что-то зашевелилось внутри Дороти, ноги сами собою раздвинулись, чулки порвались, и из ее лона наземь выпала кукла. Стальная рука отбросила Дороти и подняла игрушку. Кукла изображала рыжую девушку в зеленом платьице. Одним щелчком пальцев рука отломала кукле голову.

Дороти проснулась в поту. Кошмар напомнил ей прежние жуткие видения: море из щупалец, человеческие торсы на колесах, трупы с пришитыми лицами. Она взмолилась беззвучно: нет, пожалуйста, не нужно этого снова! Не хочу думать, не хочу вспоминать! Я на пути исцеления, у меня все хорошо, магистр меня хвалит. Я – Дороти Слай из Маренго. Я уверена в этом!

В писчем цеху Нави жадно накинулся на нее. Дороти метала ему числа, как кости. Сегодня это выходило очень легко. Один и семь десятых миллиона. Четыреста пятьдесят пять миль. Тринадцать. Да, тринадцать. Неважно, что число общеизвестное, – сегодня оно подойдет. Двадцать два фута. Она даже знала смысл последнего числа: это самая мелкая точка фарватера некой северной реки. Если осадка судна превышает двадцать два, надо разгрузить его и пройти порожняком. Не знаю, откуда я знаю это. Не хочу знать.

Или хочу?..

За обедом Дороти подсела к Карен.

– Миледи, простите меня. Вчера я поступила недостойно, не поверив вашим словам.

– Да, миледи, – равнодушно бросила Карен, срезая верхушку яйца.

– Прошу вас: скажите, чего я не знаю.

– Вам этого не нужно, миледи.

– Я хочу знать.

Карен качнула головой:

– Нет.

– Миледи, думается, это мне следует решать, а не вам.

– Но вы не знаете, о чем просите.

Карен повернулась к ней и сделала то, чего никак нельзя было ожидать: погладила Дороти по волосам. Сухие костлявые пальцы скользнули с головы на шею, коснулись ключицы.

– Вы красивы и здоровы, миледи. Полагаю, вы проживете здесь еще десять или двадцать лет. Каждый день вы будете мучиться из-за своих воспоминаний. Я не возьму эту вину на себя.

– Десять или двадцать лет? Миледи, вы шутите! Я иду по пути исцеления, я почти достигла гармонии! Скоро вылечусь и вернусь домой!

– Да, миледи, – смиренно кивнула Карен. – Я вижу, как ваш недуг отступает.

Карен-Кейтлин взяла ложечку, чтобы вынуть желток из яйца. Она была иссиня бледна, болезненно худа, страшна как мумия. Дороти с ужасом подумала: это не человек, а труп ест яйцо, которое все равно не сможет переварить. Ест просто по привычке, поскольку при жизни так делал. До смерти это была красивая женщина, ее любили, ее целовали, носили на руках. Она одевалась в кружева, танцевала на балах, пила кофе из фарфоровых чашечек… Она умерла, ее нутро съели черви, а глаза склевали вороны. Но она все еще может говорить!

Дороти отпрянула, бросив истлевшую Карен, вернулась к живому и теплому Нави. Сказала себе: меня не касаются мысли мертвеца. Я иду путем исцеления и скоро совсем выздоровею. Что бы ни сказала Карен – это неправда, это нашептали черви, живущие в ее черепе. Ничего не хочу знать.

Кроме одного.

– Нави, скажи мне, что значит число семь?

– Это твое число.

– Да. Но ты его принял, значит, оно правильное. Ты понял его смысл. Скажи его.

Нави пожевал губы.

– Н-не знаю, Дороти. Н-не понимаю. Я забыл.

– Не верю. Что значит семь?

– Скажи мне число.

– Ответь на вопрос.

– Я же сказал: не могу, не помню, не знаю! Я же болен, у меня в голове хворь! Скажи число, ну пожалуйста!

Дороти взвесила число, как камень перед броском:

– Десять лет… и два месяца.

Нави побледнел.

– Это мое число.

– Вот видишь: все ты помнишь, воробушек. Так ответь на мой вопрос!

– Нет, пожалуйста!

Дороти знала, что делать. Еще бы: она несколько раз назвала вслух свое главное число, сила пульсировала в ее жилах.

Пока мастер Густав проверял работу переписчиков, она украла с его стола чистый лист и обломок карандаша. Ночью забралась на подоконник и под лучами лунного света столбиком записала алфавит. Рядом с каждой буквой проставила ее номер. Собрала из номеров нужную фразу и выучила наизусть. Клочок бумаги с алфавитом спрятала за манжету.

– Скажи мне… – начал утром Нави.

– Я скажу тебе число. Много чисел. Раз так любишь числа – я буду говорить на твоем языке. Двадцать пять – двадцать – шестнадцать – девять – пятнадцать…

«Ч-т-о-з-н-а-ч-и-т-с-е-м-ь»

Нави поморгал, потер собственные уши. Кажется, не сразу поверил услышанному. Потом свел брови к переносице, совершая какой-то мучительный выбор.

– Хорошо. Только не злись на меня, пожалуйста. Семнадцать – восемнадцать – один – четырнадцать…

Монета – 4

Конец марта 1775 г. от Сошествия

Мелисон, Лаэм (королевство Шиммери)

– Давай улетим, – сказала Низа.

После ужина сидела на балконе, смотрела на скалы в розовом свете закатного солнца, слушала хармоново тревожное молчание (а молчал он о том, как не хочется, как, тьма сожри, не хочется иметь во врагах Второго из Пяти) – и вдруг сказала так, будто этими словами дается ответ на все возможные вопросы:

– Давай улетим.

Хармон подождал, не будет ли продолжения. Его не было, и Хармон запоздало хохотнул.

– И куда ж мы полетим, а?

– Куда-нибудь, – сказал Низа.

– А чем мы там займемся?

– Чем-нибудь.

Он снова подождал – не засмеется ли девушка. Нет, она в своих словах ничего смешного не видела.

– Ха-ха, – осклабился Хармон. – Это ты прекрасно выдумала – куда-нибудь, чем-нибудь. Завидую я вам, молодым!

– Что я сказала не так? – ощетинилась Низа.

– Да то, что думать надо наперед! Сначала думать – потом делать, а не наоборот. Сбежим мы отсюда – наживем сильного врага. А у меня, чтобы ты знала, и в Южном Пути враги имеются. Значит, ни Южный Путь, ни Шиммери нам не подходят. В Литленде война, в Рейс тоже нельзя – сама догадайся, почему. Этак мы еще в воздух не поднялись, а треть Полариса уже вычеркнули.

– Осталось две трети, – сказала Низа.

– Потом, как туда долететь? Это ж не просто – взлетел и пошел. Надо каждый день садиться, ждать нужно ветра, пополнять запасы. А где садиться, чтобы ни бандитам, ни шаванам, ни Второму в лапы не попасть?

– Сверху далеко видно. Найдем место.

– А когда прилетим туда, куда ты хочешь, – на что там жить будем? За поместье много не выручишь, если продавать в спешке. Небесный корабль никто кроме Второго не купит. Вот и будут только те деньги, что у меня накоплены, а их осталось всего-то…

Осталось их тысяча двести эфесов, и Хармон вовремя сообразил не называть сумму вслух. Сумма эта в двести сорок раз превышает цену самой Низы. Не стоит обозначать ее словом «всего-то».

– …не так уж много. На пару лет хватит, а там и все. Как жить, спрашивается?

– Проживем, не пропадем.

– Вот молодежь!.. Ну, и куда же ты хочешь податься?

– Говорят, в Альмере неплохо. И в Короне тоже.

– В Короне теперь Ориджины, они твои враги.

– Не знаю. Они мне вреда не причиняли.

Хармон всплеснул ладонями:

– Вот же святая беспечность! Знала бы, как я тебе завидую. Взять вот так и бросить все, ни о чем не думая…

– Что – все? – спросила Низа.

– Ты о чем?

– Что ты не можешь бросить, славный?

– Да говорю же – все!

– Ну что – все?

– Тьма тебя сожри, сама что ли не понимаешь? Поместье – раз. Деньги за шар – два. Саму жизнь – три. Все только наладилось, устроилось – как тут, понимаешь…

Низа отвлеклась от заходящего солнца и цепким взглядом впилась в лицо Хармона.

– Славный, я тебя полгода знаю. Ты многое имеешь, но я не замечала, чтобы ты хоть что-нибудь ценил.

– Вот это придумала!..

Низа смотрела с полной уверенностью, и слова застряли в горле Хармона. Он стал мысленно перебирать. Чертов шар ценю! Нет, не ценю, купил для Низы и для денег. Тогда – ценю Низу. Да нет, тоже не очень, если разобраться. Приятно об нее самолюбие потешить, но чтоб ее саму, как человека… Только дважды вспыхивала искра – когда поссорились и когда шар сорвался. В остальное время – холодно. Тогда – деньги ценю. Я торговец, тьма сожри! Как мне не ценить монету?.. С ужасом Хармон понял, что и здесь промашка. Это раньше он деньги ценил! Раньше за две тысячи эфесов продал бы что угодно не задумываясь – и шар, и Низу, и мать родную! А теперь сомневается вот, колеблется. Нет уже той беззаветной любви к деньгам, и без нее – пусто и страшно. Если даже не деньги, то что же ты любишь, Хармон Паула?!

Всего только одной вещью он точно дорожил – но о той вещи Низа не знала. Ответить было нечего.

– Хм… Я, знаешь, ну… А сама ты что ценишь?

– Имеешь коня и седло – имеешь все. Так в Степи говорят. Значит: если ты свободен и можешь скакать верхом, то все найдешь, что нужно.

– Вот прямо все?..

– Я не понимаю тебя, славный. И других южных богачей – тоже. Деньги нужны для свободы. Тем больше денег – тем больше ты можешь. Но если тебя монета приковала к земле – зачем она нужна?

Это было очень много слов по меркам Низы. Она уже сказала больше, чем за иную неделю. Но видно так была важна тема, что Низа добавила еще:

– Боюсь, славный, Дух Степи тебя проклял. Ты не видишь ценности того, чем владеешь, а когда увидишь – будет поздно. В твоем стойле стоит небесный конь. Ни у кого в целом свете такого нет. Взлетай и лети куда хочешь, над горами и реками, над степью и морем. Ни Моран Степной Огонь, ни шиммерийский принц, ни герцог северян, ни владычица – никто так не может, только ты! И я, если позволишь. А ты эту свободу хочешь сменять на золото! Знаешь, почему тот маркиз не торговался с тобой? Да потому, что он зрячий, а ты слеп.

Она яростно сверкнула глазами – и вдруг сникла, осунулась, будто монолог и чувство истощили ее. Пролепетала:

– Прости, славный…

Поднялась.

– Постой! – бросил Хармон.

Но не нашел, что еще сказать. Не дождавшись его слов, Низа ушла.

* * *

Хармон Паула напросился на обед к бургомистру Корнелию с единственной целью: расспросить о Втором из Пяти. Не грубо, но настойчиво он повернул разговор в нужное русло: что это за граф-аббат, насколько он влиятелен вообще в Шиммери и конкретно в Мелисоне? Уж простите мне глупые вопросы, просветите приезжего невежу. Обрадованный величиною своих познаний и возможностью их высказать, Корнелий начал издали – сперва рассказал про Совет Пяти.

Шиммерийское дворянство славится плодовитостью и с огромной охотой устраивает будущее своих детей путем брачных договоров. За пару веков получилось так, что вся высшая знать породнилась между собой, и в каждой вельможной семье присутствовал хотя бы один родич короля. Каждая семья могла попробовать учинить переворот в свою пользу – что неоднократно и делала. В начале восемнадцатого века за десять лет сменилось семь королей, и тогда знать решила: довольно. Все-таки первая мечта шиммерийцев – богатство, а для торговых успехов нужна стабильная власть. Пять сильнейших родов договорились меж собою: первый из них займет престол, остальные не будут претендовать на него, зато получат право голоса в важнейших государственных вопросах. Король обязан учитывать мнение совета и уступать, если большинство против него. Совет обязан уважать королевскую власть, кто уличен в заговоре, тот покидает совет. Так и возник Совет Пяти.

Исторически сложилось так, что каждый род, входящий в Совет, более других преуспевал в одном деле: Первый из Пяти – в зодчестве и наемном воинстве, Второй – в торговле чаем, Третий – в виноделии, Четвертый – в шелке, Пятый – в кораблестроении. Помимо того, каждый из Пяти владел шахтами, где добываются искровые очи, и, что особенно важно, секретом их огранки. Кроме Пяти, многие вельможи выращивали чай, торговали шелком, строили корабли, возводили дворцы, собирали наемничьи бригады, – но никто, кроме Пяти, не мог добывать и гранить очи. Эту монополию Совет Пяти берег особенно свято. А к слову сказать, огранка – главное, что есть в очах. Не сказочно сложно найти сырое око в горных породах, но огранить его так, чтобы годилось для оружия, – это великое мастерство!

Титул Первого из Пяти носит законный правитель Шиммери. Во времена владыки Телуриана Первым был король Франциск-Илиан. Ох и славно он правил! Солнечное королевство и прежде не бедствовало, а при Франциск-Илиане буквально потонуло в достатке. Мастер Корнелий помнил, как на собрании гильдии виноделов решено было повысить цены на треть, а год спустя – еще на треть, и продажи от этого все равно не упали. Столько денег пришло в Лаэм, что горожане почти отучились торговаться! И все благодаря Франциск-Илиану. Потом король удалился в святое отшельничество, а власть передал принцу. Гектор тоже справлялся недурно, пока не позволил шаванам себя побить. Печаль и позор! Говорят, Степной Огонь применил идовскую хитрость. Чтобы обмануть Гектора, принес в жертву двух своих лучших всадников. Да, именно в жертву. Отрубил им головы и нагой искупался в их крови, тогда Темный Идо дал ему победить. Вот такие эти шаваны. Ты, славный Хорам, будь поосторожнее со своей Низой. Я понимаю, коль уплатил за нее цену, то жалко теперь прогнать, но все ж остерегайся, мой тебе совет.

Хармон внес поправку в ход беседы:

– А что вы, мастер Корнелий, скажете о Втором из Пяти?

Бургомистр на глазах расцвел. Историю графа Куиндара, Второго из Пяти, знал всякий образованный человек в Шиммери, – кроме Хармона. Как говорилось выше, знатнейшие семьи ревностно хранят секрет огранки боевых очей. Каждый из Пяти выбирает одного из своих ближайших родичей, чтобы тот лично овладел секретом и мог присматривать за наемными мастерами. Даже одна из шестнадцати дочерей Франциск-Илиана умеет гранить искровые очи! Молодому лорду Хорею Куиндару выпала та же судьба. Он был третьим ребенком в семье и не мог унаследовать власть, потому овладел фамильным секретом и стал мастером-огранщиком. Но вышло так, что старшая сестра Хорея нашла прекрасного жениха и укатила не то в Южный Путь, не то в Закатный Берег, а старший брат Хорея так расстроил отца своим разгулом, что был лишен наследства. И вот лорд-огранщик получил титул графа и стал Вторым из Пяти.

Он уделил мало внимания исконному делу семьи – чайным плантациям. Занялся тем, что было ему близко, – очами. Ездил в столицу, беседовал с владыкой Телурианом, описывал все возможные применения очей – не только в оружии, а и в двигателях, станках, и всякой другой машинерии. Добился того, что Корона на половину повысила закупки очей, и стал героем среди шиммерийской знати. Сам король Франциск-Илиан здоровался с ним за руку! Но где-то около Шутовского заговора – не то сразу после, не то ровно перед – случился поворот.

В землях Второго из Пяти находится чудо природы: Бездонный Провал. Это творение богов само по себе не принадлежит никому, но землями вокруг Провала владеют графы Куиндар, в том числе и тою скалой, на которой стоит Башня-Зуб – цитадель Максимиановского ордена. В башне над бездною прочно обосновался монастырь, а графы Куиндар привыкли ему покровительствовать. Когда Хорей Куиндар унаследовал титул, аббат монастыря стал приглашать его в гости, чтобы отдать дань уважения. Но Хорею все выходил недосуг, больно он был занят искровыми делами. Лишь на четвертом году своего правления Второй из Пяти нашел время и посетил монастырь. То ли беседуя с аббатом, то ли читая священные тексты, то ли заглядывая в бездну, покрытую туманом, граф Хорей решил изменить свою жизнь. Он отправился в духовную семинарию и за четыре года получил сан святого отца. Он не ушел от власти, продолжал заседать в Совете Пяти и торговать очами, но сделался ближе к богам и стал лучше слышать их волю. Обитель-у-Бездны граф теперь посещал регулярно и благодетельствовал ее щедрыми дарами, среди которых бывали даже Предметы. Когда почил настоятель, максимиановские братья единодушно избрали новым аббатом Хорея Куиндара, Второго из Пяти. Так мастер-огранщик стал сперва графом, затем богачом, а затем и святым.

Ничто из услышанного не порадовало Хармона Паулу. Граф Куиндар представлялся человеком умным, влиятельным и целеустремленным. Если он решил завладеть небесным кораблем – кто помешает?

– Скажите, мастер Корнелий, что вы знаете о Третьем из Пяти? Он же хозяин здешних мест, верно? Нет ли у него каких-нибудь конфликтов со Вторым?

Корнелий очень удивился. Какие конфликты, зачем? Вот с принцем Гектором у Третьего вышла ссора, это правда. Будучи царем виноделов, Третий из Пяти снабжал двор принца лучшими винами и водил с Гектором дружбу, построенную на почве любви к жизненным усладам. Но однажды его высочество позарился на лучшую альтессу Третьего – и увел. С тех пор Третий из Пяти не раз посещал короля-пророка, уговаривал вернуться на престол и скинуть Гектора. А поскольку пророк отшельничал в Обители-у-Бездны – считай, в гостях у Второго, – то Второй с Третьим недурно поладили.

– То бишь, если Второй из Пяти решит покуролесить в землях Третьего, тот не станет препятствовать?

– Покуролесить – это вы имеете в виду что-нибудь, противное закону? И с чего бы члену Совета Пяти такое делать? А тем более, в чужих землях! Нет, славный, на сей счет будьте совершенно спокойны: если где-нибудь на Севере такое и делается, то у нас в Шиммери – никоим образом!

Хармон покинул дом бургомистра, чувствуя нечто противоположное совершенному покою. А на улице, к тому же, случился конфуз. Спеша сесть в экипаж, Хармон столкнулся с прохожим. То было странно, ведь в Мелисоне прохожих довольно мало и передвигаются они неторопливо. Но этот возник будто из-под земли, Хармон ударился в его крепкое плечо и чуть не упал. Прохожий поддержал его:

– Осторожнее, славный. Берегите себя.

– Благодарю, – ответил Хармон и попытался сесть в бричку, но прохожий все еще сжимал его плечо.

– Пришло время, славный. Я надеюсь, вы сделали выбор.

Хармон уставился на прохожего, и первой мыслью было: какого черта, рано еще! А второй: тьма сожри, он ведь не южанин. Светлая борода, блеклые глаза, жесткие скулы – все приметы человека, рожденного северней Дымной Дали.

– Вы изволите шутить? Кто вы такой?!

Прохожий поднял край рубахи, показался кинжал на поясе, а рядом с ним – мешочек вроде кошелька. Прохожий сунул туда руку и подал Хармону два треугольных клочка бумаги: белый и черный.

– Сообщите господину о вашем решении.

Хармона пробил холодный пот.

– Ваш господин – граф Куиндар? Передайте ему, что нужно больше времени. Передайте, что я должен поговорить с ним лично. Не с маркизом, а лично со Вторым. В нашем деле есть политические нюансы, так ему и передайте!

Прохожий не раскрыл рта, только поднес бумажки ближе к лицу Хармона – белую и черную.

– Мне необходимо поговорить со Вторым из Пяти! Ему следует узнать, кто я таков и откуда прибыл. Со мною связаны очень влиятельные люди!

– Выбирайте, – сказал северянин.

Хармон сглотнул.

– Я… не стану. Я не решил еще, слышите?!

– Ваше право, – равнодушно сказал прохожий и открыл перед Хармоном дверцу экипажа.

Хармон ничего не заметил. Лишь дома, сходя с брички, он увидел: откуда-то – из складок одежды, из щели дверцы – вылетел и упал наземь угольно-черный клок бумаги.

* * *

– Друг Онорико, ты ведь знаешь всех в Шиммери, верно? Не сможешь ли устроить мне встречу с одним человеком?

– Мой славный друг и благодетель, ради тебя я устрою встречу с кем угодно! Если бы Праматерь Мириам жила в Лаэм, я и к ней пришел бы со словами: «Темноокая, прими и выслушай славного Хорама Паулину, человека огромной и чистой души!»

– Мне нужен Второй из Пяти.

– Уууу… – архитектор счастья подергал себя за ус. – Боюсь, недопонимание вкралось между нами. Я знаю всех в Лаэме, но Второй из Пяти обитает в Пентаго, а там не знаю никого. Велика моя грусть, что вынужден отказать тебе.

– Не грусти, а крепко подумай! Ты знаком с толпой вельможного народу – авось кто-нибудь знает кого-нибудь, кто имеет выход на Второго.

Онорико сник на глазах.

– Сия дорога усеяна трудностями, как кладбище – костями. Видишь ли, славный, бесчисленные мои знакомцы и приятели делятся на тех, кого боги одарили большим достатком, и тех, кого обделили. Связи в среде высшей знати имеют первые. Но как раз у них-то, в виду их финансовой успешности, мне неоднократно случалось занимать.