Лето придёт во сне. Приют

С полминуты мы слушали её беспомощные всхлипы. До меня доходило медленно, как до жирафа, и, даже когда Яринка презрительно плюнула, а Зина с недоверчивым разочарованием протянула: «Да ну-у-у…», я всё ещё ничего не поняла.

А потом Настуся быстро заговорила, беспрестанно шмыгая носом и размазывая слёзы по лицу:

– Я не хотела… я не думала, что всё так получится… я же как лучше… Она сказала, что так надо, и как я могла отказаться? Я же долго молчала, а вы всё равно… Я вам пыталась сказать, что так нельзя. А вы только хуже…

Я окончательно запуталась. Судя по недоумённым лицам Яринки и Зины, они тоже. А Настуся продолжала причитать, всё повышая и повышая голос, грозя сорваться в истерику:

– Я же не просто так это всё говорила! Я думала, вы задумаетесь и поймёте, как плохо поступаете, и тогда мне не придётся ничего рассказывать! А вы на меня накричали, обозвали, посмеялись… Тогда я и подумала, что пусть, что значит так надо! Даша, прости, я не знала, что тебя будут бить! Если бы знала, то никогда не…

Неожиданно Яринка протянула руку, схватила со второго яруса кровати мою подушку и метко, с силой швырнула её в лицо Настусе. Та пискнула, захлебнулась рыданиями.

– Не надо её трогать, – глухо сказала Зина, но не двинулась с места.

– Не собираюсь я трогать эту курицу, – с бесконечным презрением ответила моя подруга. – Пусть только заткнётся, а то слушать противно.

Она устало вздохнула и села рядом со мной.

– Это что же? – наконец решилась я облечь в слова свою догадку. – Это Настуся Агафье всё рассказала?

– А кто ещё? – Яринка криво улыбнулась. – Она, святоша наша…

– Но, – я помотала головой, – откуда?.. Как она могла узнать?

Зина поднялась на ноги, подошла к Настусе и тронула её за плечо, от чего та вздрогнула и съёжилась.

– Расскажи, – велела Зина. – Перестань реветь и расскажи всё, чего уж теперь…

Как ни странно, Настуся действительно перестала реветь, как будто её выключили. Подняла на нас покрасневшие глаза и торопливо, словно боясь, что мы не дослушаем, начала рассказывать.

Всё оказалось просто и так очевидно, что мне оставалось только ругать себя за неосторожность вкупе с глупой бравадой. Агафья насторожилась, когда я принялась паясничать в разговоре с Михаилом Юрьевичем, чем и заработала от неё пощёчину. Потом ей показалась странной наша с Яринкой одновременная простуда. Затем моя подруга попыталась напроситься на помолвку со своим пожилым ухажёром, продемонстрировав верх нескромности. И после, как будто всего этого было мало, начала с непозволительной для девушки её положения небрежностью отмахиваться от новых предложений. Но больше всего нашу воспитательницу насторожили мои высказывания во время её импровизированной лекции в гостиной на тему девичьего целомудрия. Рассудив, что в последнее время мы очень подозрительно себя ведём, и здесь явно не всё так просто, Агафья вызвала к себе Настусю и велела следить за нами. Тут нужно отдать воспитательнице должное – она очень хорошо знала своих питомиц, все наши слабости, чаяния и надежды. И завербовать Настусю не составило труда, просто напомнив о христианском долге помогать всем заблудшим ради спасения их душ. Даже если для этого придётся причинить им боль, насильно наставить на путь истинный, ведь люди глупы и не ведают, что творят… особенно женщины.

Настуся, хоть и простушка, тоже оказалась не дурой. Она и сама давно заметила странности моего и Яринкиного поведения. А после того как однажды проснулась ночью и увидела, что мы возвращаемся откуда-то под утро, одетые и возбуждённые, не могла не согласиться с Агафьей в том, что нас нужно срочно спасать.

Она стала исподтишка наблюдать за нами и скоро заметила, что мы много времени проводим с планшетами в руках. Слишком много, чтобы списать это на выполнение уроков и повторение пройденного в школе. Как-то, воспользовавшись нашим отсутствием, она по очереди заглянула в мой и в Яринкин планшеты, где и обнаружила любовные романы с декольтированными красавицами на обложках и весьма вольным содержанием.

Но как ни прониклась Настуся своей новой ролью спасительницы грешниц, она долго надеялась, что сумеет вразумить нас сама, не прибегая к помощи Агафьи. Для этого и нужны были её нудные импровизированные проповеди по вечерам, зачитывание цитат из Библии, рассуждения в пространство о грехах и их искуплении. Наивная Настуся, несмотря на то что этим, как она думала, навлекает Божий гнев и на себя, до последнего пыталась воззвать к нашей совести, заставив устыдиться и тем самым избегнуть наказания.

Неизвестно, как долго бы это продолжалось, но мы сильно обидели Настусю во время последней ссоры.

– Отомстила, значит? – хмыкнула Яринка, выслушав слезливую исповедь.

Настуся замотала головой:

– Не хотела мстить! Да, мне было обидно, что ты сказала, будто я… ну, выслужиться хочу, чтобы в анкету занесли… чтобы жених появился. Я об этом и не думала, правда! Но после того случая я поняла, что вы не хотите… не исправитесь сами.

– Думаешь, мы теперь исправимся, дура?! – Яринка снова вскочила, но я ухватила её рукой за подол и усадила обратно. А у Настуси спросила:

– Так ты просто пошла к Агафье и всё ей выложила? Про книги?

Настуся уставилась в пол и еле слышно ответила:

– Не про книги… не только.

– Да рассказывай уже всё, как есть! – простонала я, испытывая ужасную неловкость и от души желая, чтобы этот тягостный разговор поскорее остался позади.

И Настуся рассказала. Выполняя наказ Агафьи, она продолжала следить за нами. Ей показалось подозрительным, что я, увидев в окно возвращение старшегруппников с учений, вдруг заторопилась на улицу. Она пошла следом и, притаившись за приоткрытой дверью подъезда, слышала мой разговор с Дэном. Слышала каждое слово, но, побоявшись быть замеченной, не выглянула наружу и не увидела, с кем именно из парней я говорю. Дальше ей осталось только доложить всё Агафье, которая улучила время, когда наш дортуар был пуст, и проверила мой планшет.

Закончив каяться, Настуся уронила голову и снова зашмыгала носом.

Мы молчали. Яринка презрительно, Зина растерянно. А я опустошённо. Разозлиться на Настусю не получалось. Может, получилось бы потом, но сейчас она не вызывала у меня ничего, кроме жалости. Конечно, в её поступке было больше глупости и самолюбования, чем желания помочь заблудшим душам, но ведь не было и злого умысла. А то, как быстро она во всём призналась и как пропадала где-то целый день, не смея показаться нам на глаза, говорило об искренности её раскаяния.

– Простите меня, – тихонько попросила Настуся, отнимая ладони от лица и пытаясь поймать мой взгляд. – Я не думала, что будет так.

– А как? – спросила Яринка, и по её неестественно ровному голосу я поняла, какого труда подруге стоит держать себя в руках. – Как?! Ты думала, что Агафья Дашке пальцем погрозит?

Ответить на это было нечего, и Настуся снова спрятала лицо в ладонях.

– Вы как хотите, а я в душ – и спать! – вдруг решительно заявила Зина, поднимаясь. Она выхватила из своего шкафчика полотенце и выскользнула за дверь.

Настуся проводила её несчастным взглядом – обычно они всегда ходили вместе.

А я подумала, что тоже надо бы принять душ, смыть с себя стылый запах процедурной и собственного страха. Но пошевелилась, почувствовала вновь проснувшуюся боль и поняла, что ничего не выйдет. Максимум, на что меня хватило, – с помощью Яринки переодеться в ночную рубашку и залезть под одеяло. После чего я выпила вторую таблетку обезболивающего, полученную от доброй сестры Марьи, и на удивление быстро и крепко уснула. Но даже во сне слышала эхо своих сегодняшних криков.

На следующее утро первой мыслью, пришедшей мне в голову после тяжкого пробуждения, была мысль о трёх днях. Трёх днях, оставшихся до субботы. До следующего визита в процедурную. Если, конечно, в течение этих дней я не подойду к Агафье и не признаюсь во всём добровольно. А признаваться нельзя, потому что это будет конец для Дэна. Не стану врать, будто я не попыталась просчитать последствия такого поступка, но они в любом случае оказывались настолько ужасными, что рассматривать это как вариант было бы кощунством.

На завтрак я не пошла, аппетита не было совершенно, и я подозревала, что он появится ещё очень и очень не скоро. А вот от школы меня никто не освобождал, и там мне пришлось понять, что порка сама по себе являлась лишь частью уготованного мне физического наказания. Сидеть на твёрдых пластиковых стульях в течение шести сорокаминутных уроков оказалось бесконечным мучением.

– Потерпи сегодня, – уговаривала Яринка, в своё время прошедшая через всё это. – Завтра будет уже намного легче.

Её слова могли бы меня утешить, не думай я постоянно о надвигающейся субботе и неизбежном повторении всех мук. После занятий, даже не вспомнив про обед, я поспешила в дортуар, где (уже привычно – лицом вниз) упала на Яринкину кровать. Почти сразу появилась и сама Яринка, воровато оглянувшись на дверь, протянула мне на ладони таблетку:

– Выпей.

– Откуда? – простонала я, но таблетку взяла без промедления.

– Я сходила до сестры Марьи и попросила для тебя. Она сразу дала, даже сама хотела принести. Тебе досталось больше других. Сестра Марья говорит, что обычно Агафья не бьёт в полную силу, но тебя лупила со всей дури.

Я вспомнила серое Агафьино лицо, трясущиеся от ярости губы, и ни на миг не усомнилась в сказанном.

Настуся, как и вчера, не появлялась в дортуаре до самого отбоя. А когда пришла, то сразу стала укладываться, никому не сказав ни слова. Меня это вполне устраивало, слушать её слезливые извинения совсем не хотелось, тем более что я до сих пор не разобралась в том, что чувствую к провинившейся соседке. Как сказал бы батюшка Афанасий: Бог ей судья.

На следующий день стало и лучше и хуже. Лучше в том смысле, что долгое сидение на уроках, конечно, доставляло мне неудобство, но уже не боль. Я даже сходила со всеми в столовую. А хуже, потому что суббота приблизилась на сутки. И теперь всё сильнее и сильнее я начала ощущать то, что тщетно пыталась отыскать в себе перед первым наказанием. Страх. Выматывающий душу, почти животный, унизительный страх. Когда-то давно я не то где-то слышала, не то вычитала утверждение, что пугать должно не само наказание, а его неизбежность. И теперь готова была подписаться под каждым словом.

Агафья за это время ни разу не подошла ко мне и не заглянула в наш дортуар. Или была уверена, что я не выдержу пытку ожиданием и приду сама, или твёрдо рассчитывала на свои силы в расследовании дела о запрещённой литературе.

На третий день я уже не могла думать ни о чём, кроме надвигающегося ужаса. На уроках отвечала невпопад, спотыкалась на ровном месте, снова перестала есть. Яринка терзалась, глядя на меня, пыталась то отвлекать, то утешать и уже на исходе дня решительно сказала:

– Завтра в школе я подойду к Дэну и всё ему расскажу. Он придумает что-нибудь.

– Не смей! – Новый страх подбросил меня на месте. – Если кто-то донесёт Агафье, что ты разговаривала с парнем из шестнадцатой группы, она сразу поймёт, что это он и есть!

– Что же тогда делать? – спросила Яринка, глядя на меня с бесконечной жалостью.

Я не знала, что делать. Зато я точно знала, чего делать не надо. Не надо ничего рассказывать и не надо совершать никаких поступков, которые так или иначе укажут на Дэна. И будь что будет. Ещё одну порку я как-нибудь выдержу, пусть мне и понадобятся на это все душевные и телесные силы, а потом… в конце концов, не может ведь Агафья наказывать меня бесконечно! Или может?

Этой ночью, последней перед субботой, я почти не спала. Забывалась время от времени тяжёлой дрёмой, но меня раз за разом выбрасывали из неё накатывающие волны страха. К утру я была настолько истощена эмоционально, что погрузилась в некое почти сомнамбулическое состояние. Поскольку наступил выходной, после завтрака мы все остались в дортуаре, но не разговаривали друг с другом. Настуся не вылезала из постели, лежала, отвернувшись к стене, не то спала, не то терзалась угрызениями совести. Зина уткнулась в возвращённый планшет. Яринка сидела на подоконнике, тоскливо глядя вдаль, как узник сквозь прутья решётки.

Я же старалась гнать от себя мысли о том, что скоро в коридоре раздадутся деревянные шаги Агафьи, и она, открыв дверь, велит мне идти в процедурную. Этого я боялась до обморочной слабости, но в то же время отчаянно ждала. Пусть уж всё побыстрее случится и останется позади. До следующего раза…

Шаги раздались незадолго до обеда. Дверь зловеще медленно приоткрылась, и я, как и ожидала, увидела за ней Агафью с сурово поджатыми губами.

– Дарья, – отрывисто бросила она, – идём. Быстро.

Яринка на подоконнике издала короткий шипящий звук, Настуся еле слышно всхлипнула, Зина ещё ниже склонилась над планшетом. А я встала. Обулась. Машинально провела ладонью по волосам – не растрепалась ли коса? И пошла.

Агафья не ждала меня, она уже шагала по коридору, не оглядываясь, уверенная, что я никуда не денусь и последую за ней. Я и следовала, пытаясь утешить себя тем, что уже через каких-то пятнадцать минут всё кончится, я вернусь в дортуар, выпью очередную таблетку, и выматывающий душу страх, наконец, меня отпустит.

А Агафья почему-то не пошла вниз по лестнице. Она остановилась у двери воспитательской, дождалась, когда я приближусь к ней, и велела:

– Заходи.

Недоумевая, но с уже зародившейся отчаянной надеждой на избавление от очередной порки, я вошла.

За столом, тем самым, за которым обычно восседала Агафья во время моих свиданий с Головой, обнаружился грузный мужчина. Пожилой, с залысинами и очень знакомый. Я много раз видела его на территории приюта и знала, что это воспитатель одной из мальчишеских групп. И, кажется, даже шестнадцатой.

В том, что моя догадка верна, я убедилась уже в следующий момент, когда увидела стоящего рядом с мужчиной Дэна.

– Вот! – объявила Агафья, толкая меня в спину, отчего я чуть не упала, потому что ноги вдруг отказались идти. – Любуйтесь!

Мы с Дэном смотрели друг на друга, и я отчаянно боялась увидеть в его глазах упрёк, обвинение в том, что всё это случилось из-за меня, из-за моей неосторожности, из-за самого факта моего появления в его жизни. Но Дэн смотрел спокойно и даже чуть улыбнулся уголками губ.

– Агафья Викторовна, – баском протянул воспитатель Дэна, после того как «налюбовался» мной, – вы хотите сказать, что этот ребёнок и есть та самая девушка, уличённая в связи с моим питомцем?

Не дожидаясь ответа, он обернулся к Дэну:

– Денис, это она?

– Да, – кивнул он. – Но это не та связь, про которую вы подумали.

– Да неужели? – ядовито спросила Агафья и взяла со стола мой злосчастный планшет, на дисплее которого, разумеется, красовалась обложка «Сексологии для всех». – Ты признался, что дал ей эту гадость. Зачем же это было сделано, как не с целью развратить девочку?

– С целью образования и просвещения, – учтиво ответил Дэн, продолжая чуть заметно улыбаться, и, судя по всему, именно это, а вовсе не его ответ, окончательно взбесило Агафью.

Она швырнула планшет обратно на стол с такой силой, что я мысленно с ним попрощалась, и обратила покрасневшее лицо к мужчине:

– Вы слышали? Этот негодяй считает, что подсовывать двенадцатилетней девочке пошлую книжонку – это образование и просвещение! Почему же я должна поверить, будто он не зашёл ещё дальше?

Мужчина не успел ответить, его опередил Дэн:

– Эту двенадцатилетнюю девочку, насколько я знаю, обхаживает разведённый старик, но вы почему-то не находите в этом ничего предосудительного.

Агафья потеряла дар речи, и даже воспитатель Дэна утратил часть спокойствия – нахмурился, шумно задышал.

– Денис, пока к тебе не обращаются, будь добр молчать! – бросил он и обратился к Агафье: – Почему бы нам не спросить саму девочку?

– Попробуйте, спросите! – с вызовом ответила Агафья. – Лично мне она не изволила сказать ни слова!

– Кхм… Дарья? – Мужчина явно не привык общаться с девочками и теперь нервно ёрзал, подбирая слова. – Скажи… ты и Денис… вы что-то делали вместе? Ты понимаешь… что-то, чего нельзя делать?

Я мотнула головой, а Агафья закатила глаза, явно выражая этим свою оценку такому методу допроса. Потом схватила меня за плечо и резко развернула к себе.

– Отвечай! – гаркнула она. – Он трогал тебя? Раздевал?

– Нет.

– Целовал? Просил потрогать его?

– Нет!

– Где вы встречались?!

Я повернула голову, пытаясь поймать взгляд Дэна, но Агафья ударила меня по щеке:

– Отвечай!

– Агафья Викторовна… – укоризненно протянул воспитатель. – Я не считаю, что побои в этом случае будут способствовать откровенности ребёнка.

– Вадим Никанорович, – она даже не поглядела на него, – я не подвергаю сомнению ваш профессионализм, но буду очень признательна, если вы оставите мою работу мне.

Мужчина замолчал, а Агафья снова взялась за меня:

– Отвечай, мерзавка, или прямо сейчас мы снова отправимся в процедурную! Где вы встречались?!

Внезапно, нарушая запрет своего воспитателя, опять заговорил Дэн:

– Мы встречались у прудика. Я приходил заранее и прятался за скамейку, Даша садилась на неё, и так мы разговаривали. Со стороны не было видно. Это было всего четыре раза, в последний раз я и дал ей эту книгу.

«Спасибо, Дэн. Теперь я знаю, что говорить».

– Заткнись! – взвизгнула почуявшая подвох Агафья. – Вадим Никанорович, ваш воспитанник ведёт себя ужасно, похоже, что вы для него не авторитет.

И тогда, чтобы отвлечь их внимание от Дэна, я, наконец, заговорила, громко и вызывающе:

– Я сама попросила эту книгу! Потому что, сударыня, то, что вы нам рассказывали про… про мужчин и женщин, про телиге… теле… в общем, это совсем не то, что я знала до приюта. Чушь полная! И рассказывать вы не умеете! Вот я и хотела разобраться сама.

Агафья и Вадим Никанорович безмолвно вытаращились на меня, а Дэн добавил:

– А я счёл, что девочка имеет полное право знать правду, раз уж через каких-то пару лет ей предстоит ублажать старика.

– Денис, если ты ещё раз откроешь рот без моего на то распоряжения, – тихо, но угрожающе произнёс воспитатель, – я не посмотрю, что ты уже солдат, сниму ремень и всыплю тебе по первое число!

– Как вы вообще познакомились?! – снова взвилась Агафья. – Что у вас может быть общего?

На этот раз Дэн не посмел ослушаться Вадима Никаноровича, но я уже приблизительно поняла, в каком направлении нужно врать, и ответила почти без задержки:

– Денис бегал на стадионе. А я раньше, до приюта, тоже очень любила бегать, вот и спросила, откуда он. Подумала, а вдруг тоже, как я, из свободной деревни? У нас все были очень сильными и могли бежать без остановки хоть…

– Избавь нас от пропаганды вашего безбожного образа жизни! – перебила меня Агафья. – То есть ты сама подошла к незнакомому парню, который на несколько лет старше тебя, и стала задавать вопросы? Воистину, можно изъять человека из дикости, но дикость из него не изымешь!

– Денис, так всё и произошло? – спросил Вадим Никанорович, и Дэн кивнул:

– Мне было любопытно с ней пообщаться, всё-таки я в первый раз встретил кого-то из дикарей, а она рассказывала интересные вещи.

Агафья обвиняюще ткнула в него пальцем:

– И ты небось решил, что с такой девочкой будет куда легче проделать… всё то, что написано в твоей мерзкой книжонке?!

Дэн снисходительно усмехнулся:

– Сударыня, если бы мне хотелось именно этого, неужели я не нашёл бы кого-нибудь покрупнее?

– Денис! – возмущённо воскликнул Вадим Никанорович, но тут же без всякой паузы согласился с Дэном: – Агафья Викторовна, а ведь действительно… девочка очень мала, не выглядит даже на свои двенадцать лет. Возможно ли допустить…

– О, уверяю вас, возможно! – ядовито усмехнулась Агафья. – За свой стаж работы в приютах я повидала всякое, и поверьте мне – двенадцать лет – это не минимальный возраст, в котором девочки подвергались растлению.

– Я понимаю, но… – воспитатель искоса поглядел на Дэна, – из всех своих воспитанников Дениса я бы заподозрил в таком в последнюю очередь. Он талантливый ученик, подающий надежды спортсмен и на учениях показал себя исключительно с хорошей стороны.

– Думаете, я ждала от Дарьи чего-то подобного? – фыркнула Агафья. – Она всегда была скромной девочкой, неплохо училась, а в последнее время с успехом выступала в церковном хоре. Но нужно ли вам объяснять, сударь, что именно из таких вот тихих омутов и следует в первую очередь ожидать чертей?

Вадим Никанорович помолчал, задумавшись, потом глухо произнёс:

– И всё-таки это очень серьёзное обвинение. Как видите, дети всё отрицают.

– Ещё бы они не отрицали! – Агафья метнула на меня уничтожающий взгляд. – Это не повод им верить. Сейчас я отведу Дарью на медицинский осмотр. Впрочем, я уверена, что физически она невинна, но ведь ни для кого не секрет, что есть и другие способы развратить девушку – было бы желание. А после мы поставим в известность директора, как это и нужно было сделать с самого начала. При всём моём к вам уважении, сударь, это не то дело, которое можно уладить между собой.

– Но вы ведь понимаете, – Вадим Никанорович глубоко вздохнул, – что даже самого того факта, что такая книга попала к девочке из рук Дениса, достаточно для сурового наказания?

Агафья вздёрнула бровь:

– А вы считаете, что этот юноша его не заслуживает? По-моему, таким, как он, молодым да ранним, самое место в колонии! Впрочем, решать всё равно не нам. А теперь я должна сопроводить девушку к врачу. Буду благодарна, если подождёте.

У так называемого между нами «женского доктора» я уже была, когда только попала в приют и проходила обследование в клинике. Но что тогда, что сейчас, сам визит не произвёл на меня впечатления. Я не почувствовала ни страха, ни стыда, всё это без следа растворила в себе чёрная непомерная утрата. В прошлый раз я потеряла родителей, а сейчас теряла друга, а вместе с ним всё то хорошее, на что могла надеяться в будущем. И мне некого было винить в этом, кроме себя.

На какой-то миг, когда после осмотра врач подтвердила мою девственность, во мне зародилась надежда на более-менее благополучный исход, но, увидев, как Агафья в ответ скептически поджала губы, я окончательно упала духом.

Вернувшись в воспитательскую, кроме Вадима Никаноровича и Дэна, мы застали там и Пётра Николаевича, красного и запыхавшегося. Уже сам тот факт, что директор, презрев неудобства, которые доставлял ему лишний вес, сам поспешил сюда, да ещё так быстро, не сулил ничего хорошего.

Взрослые принялись что-то горячо обсуждать и спорить, но я их не слушала. Я смотрела на Дэна, пытаясь мысленно докричаться до него и сказать о том, как я виновата и как мне жаль. Он тоже глядел на меня, и от его взгляда хотелось зажмуриться, потому что в нём не было ни злости, ни обвинения, только жалость и печаль. Дэн прощался со мной.

– Агафья Викторовна, – вдруг сказал Пётр Николаевич, – присутствие девочки обязательно? Мне кажется, что её можно отпустить, она тут скорее пострадавшая сторона.

– Ну это ещё надо выяснить! – вскинулся воспитатель Дэна. – Девочка призналась, что сама попросила книгу у Дениса.

– Девочке нет четырнадцати лет, с юридической точки зрения она ни за что не несёт ответственности, – мягко напомнил директор. – В любом случае её наказание будет оставлено на усмотрение Агафьи Викторовны. А вот с юношей всё намного сложнее. Не забывайте, что нам ещё предстоит узнать, каким образом к нему попала эта книга.

– Я отведу воспитанницу, – Агафья поднялась и шагнула ко мне. – Идём, Дарья.

Я беспомощно посмотрела на Дэна, он коротко кивнул. А когда передо мной уже открывалась дверь, вдруг громко позвал:

– Дайка!

Я обернулась и замерла, не обращая внимания на шипение и тычки Агафьи.

– Дайка, помни, – быстро сказал Дэн, – я никогда не хотел от тебя того, что думают они. Ты мне – сестрёнка.

О плохих вещах лучше не рассказывать долго. Дэн не смог себя оправдать, и через несколько дней его перевели из приюта в колонию для несовершеннолетних.

Глава 18

Михаил Юрьевич

Мой голос одиноко летел под купол церкви, туда, где косые лучи заходящего солнца пробивались сквозь витражи, рассыпая по стенам разноцветные блики. Девочки-певчие молча расходились, шёпотом прощаясь друг с другом и бросая на меня осторожные взгляды. Я пела уже долго, очень долго, понимала, что теперь весь вечер будет болеть горло, но не могла остановиться.

Сразу после того, как фургон с закрытыми решёткой окнами увёз Дэна, Агафья разрешила мне вернуться в церковный хор. Возможно, тому посодействовало ходатайство Марфы Никитовны, а может, сама Агафья решила, что с меня достаточно наказаний и пора всё возвращать в прежнее русло. И только тогда, снова взойдя на клирос, я поняла, как мне этого не хватало. Теперь пение стало моей отдушиной, моим самовыражением, способом дать выход бесконечной тоске. Плакать у меня не получалось, я не хотела больше показывать свою слабость, ругаться и бунтовать уже не было смысла. И оставалось только петь. И делать это, по словам Марфы Никитовны, я стала куда лучше, чем раньше. Наивная преподавательница думала, что просто пришло моё время «раскрыться», но я-то знала, что это непролитые слёзы хрусталём звенят в моём голосе, не находя другого выхода.