Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

–Мормон, какого лешего? За дурачка меня держишь?– Отец усмехнулся.

–Я тебе говорю, как на духу.– Схватился за отворот рубахи Мормон.– Не вру. Кольца видно, Сатурн видно.

–Мормон, толщина колец у Сатурна двадцать километров, не больше, как ты их мог увидать?

–Да хоть бы и десять, они же под углом к Земле расположены. Виден Сатурн, тебе говорю. Давай спорить?– Протянул руку Мормон.

–Кто спорит– портянки не стоит,– гордо ответил Отец и отвернулся в сторону, где должен был быть Сатурн.– Прилечу– проверю.

–Проверь.

–Вот и проверю. Скажи еще, что Юпитер видно в бинокль?

–Вот тут врать не буду, его не видел. Хотя может и его будет видно, он же ближе к Земле, да и росточком он побольше.

–А с Сатурном, вроде как, будешь врать, да?– Скривился Отец.

–Да пошел ты.– Мормон отвернулся от Отца.

–Ладно, не дуйся. Верю.– Отец потянул друга за рукав. Мормон вяло шевельнул плечом, пытаясь скинуть руку Отца.– А то я Пальме вперед тебя расскажу историю с водкой.

–Я тебе расскажу,– Мормон натянуто улыбнулся.

–Чего ты надулся, как лягушка на пионера? Слушай, Мормон, а какого лешего мы так скоро прилететь должны? До Плутона лететь где-то шесть миллиардов километров, а до Сатурна мы летели чуть не полчаса.

–Правила такие– чем дальше от солнца– тем скорость кораблей должна быть выше. При этом корабль все дальше должен отходить от плоскости эклиптики. Это специальный прием. Чем дальше от Солнца, тем меньше его притяжение испытываешь, обратно пропорционально квадрату расстояния. Поэтому при одних затратах энергии на внутренних планетах– от Солнца тащишься, а на внешних– летишь. Это при условии, что ты от Солнца уходишь.

–Много необычного, я не знал.

–Отец, ногами топай, проходим орбиту Урана.– Мормон кивнул на голографическую карту. Красная точка поравнялась с пунктиром, обозначавшим орбиту обозначенной планеты.

Отец засвистел и затопал ногами.

–Гип-гип, ура, ура, ура.– Грянул он и выругался.– Долго. Пива нет, с женщинами тоже некрасиво получилось, Уран куда-то делся.

Маленькая космическая машина, окруженная заботливым защитным полем, пересекла орбиту Урана и понеслась прочь, ведомая электронным автопилотом. Иногда включались боковые двигатели, выравнивая курс, иногда машина делала едва заметный крен, уворачиваясь от проносившихся камней, а затем возвращалась на заданный курс. Иногда защитное поле едва заметно вспыхивало голубым свечением, испаряя попавшуюся по пути космическую пыль.

–Компьютер, сколько еще лететь нам?– Спросил Отец, потягиваясь в своем кресле. Уже начинали ныть ноги, зевота измучила.

–Около часа.– Скупо отметил приятный баритон бортового компьютера.

–Давай быстрее, мы уже со скуки помираем.– Начал препираться Отец.

–Согласно инструкции системного пилотирования, мы едем на предельно допустимой скорости.– Сухо ответил борт.

–Консервная банка. Черепаха быстрее ползет.– Буркнул Отец, на что не получил ответа. Бортовой компьютер принял соображения Отца не достойными внимания.

Отец прогуливался вдоль великой Русской реки по набережной, уставленной утлыми рыбацкими лодками и катерами. На берегу, на рогатинах и пластиковых навесах сушились рыбацкие сети. Берег был сплошь усыпан рыбьей чешуей, с которой рыба расстается, не успев познакомиться с берегом. Чуть далее от реки, в тени нависающих кипарисов суетились армяне возле мангалов, на которых готовились чудесные шашлыки из судака и сома. Чудесный дымок, вьющийся из просаленных чугунных коробов, разносился по всему побережью, даря прохожим аппетит и хорошее расположение. Прямо на берегу расположились уютные летники, заполненные праздными отдыхающими, поедающими шашлык и запивающими снедь молодым терпким вином. Расставленные пляжные зонты дарили отдыхающим прохладу от палящего зноя. Детишки с радостью оборачивались вслед Отцу, кричали и радовались. Родители с терпеливым любопытством наблюдали за Пиначетом, томно шагающим рядом с Отцом. Отец крепко держал коалу за лапу, чтобы зверек не побежал куда-нибудь в кусты. Коала же, напротив, с нескрываемым восхищением наблюдал за отдыхающими. Его чуткий нюх, обостренный похмельем, улавливал запахи драгоценного алкоголя. Медведь повизгивал, будто просясь отпустить его на вольные хлеба.

Отец сделал вид, что отпустил лапу медведя невзначай и даже сделал вид что расстроился, чуть всплеснув руками и ругнувшись. Медведю дважды давать шанс не было нужды. Будто под зверьком взорвалась ручная граната, коала подпрыгнул и пустился наутек от Отца, подгоняемый жаждой, зноем и похмельем. Доли секунды и коала влетел в летник, затем он кинулся на толстого мужика, развалившегося в брезентовом кресле в темных очках, и забрался к нему на колени. Мужик нехотя поднял солнцезащитные очки, будто не веря своим глазам, и уставился на насчастное и томимое жаждой животное. Медведь без лишних уговоров схватил стакан с красным вином и припал к краю.

Отец кивнул мужику, мол, все нормально, зверь тихий, хоть и больной, не укусит. Мужик потрепал медведя, который урчал от удовольствия, вкушая подбродивший виноградный сок. Допив до дна стакан, Пиначет бросил его на землю и потянулся к тарелке с солеными орешками.

–Ну-ка фу, зараза такая, не смей. Мужик, извини.– Сказал Отец, приближаясь к медведю.

–Не суетись, садись рядом, пусть он поест. Ты, походу, его совсем не кормишь.– Важно сказал мужик тоном, не допускающим возражений.

–Спасибо, он немного не в себе, а так– сыт.– Попробовал оправдаться Отец.

–Пусть не сыт, поест немного.– Мужик поднял с земли бокал, налил еще вина и протянул коале.

Пиначет двумя цепкими когтистыми лапами жадно схватил емкость и отправил все его содержимое в пасть. Люди, наблюдавшие за сценой возрождения медведя, довольно закивали головами, детишки сбежались к столику, облюбованному Пиначетом. Кто-то из ребятни требовал от своих родителей купить такого же. Пиначет, наконец, облегченно вздохнул. Отпустило. По зрителям пробежал сдержанный смешок.

–Эка его…– Удивился мужик.– Давай-ка я тебя еще подлечу.

Он налил Пиначету в стакан. Медведь выпил еще, потом еще и еще немного. Зрителей восхищал талант молодого медведя поглощать вино. В конце коала на четырех лапах забрался на стол и, шатаясь, попытался снять с мужика его черные очки, но, не достигнув успеха, пошатнулся и повалился на стол. Зрительскому восторгу не было границ. Некоторые рукоплескали пьяному коале, которому по природе была свойственна медлительность и скудный рацион из листьев эвкалипта. Отец смущенный излишним вниманием, схватил медведя за лапу и пошел прочь, уводя с собой предмет общего умиления. Шаткой походкой, почти ничего не соображая, коала следовал за хозяином, ведомый за лапу. Он спотыкался, путался в ногах, оборачивался на своего спасителя, бросал жалобные взгляды прохожим, но шел.

С разных концов набережной раздавалась музыка. То бесталанный фальцет какой-нибудь новоиспеченной звездочки, то мяуканье влюбленного пубертата, то хриплый басок вернувшегося парубка с лесоповала.

Отец бродил по узеньким улочкам, выложенным тротуарной плиткой и любовно уставленным скамеечками на гнутых чугунных ножках. Пиначет неуверенно перебирал ноги, в конце он вырвался из рук Отца и запрыгнул на скамейку, где тут же свернулся калачиком, прикрыв нос лапой, словно белый медведь, и засопел. Отец присел рядом, облокотясь на удобную спинку, и, широко раскинув руки, стал наблюдать за медленным течением людской толпы, переходящей от летника к летнику, да за вечным движением воды, на которую можно смотреть вечно.

Засидевшись один, Отец вернул себе в базе в дельту Волги, своего старого drinking-partner с которым отметил долгую разлуку и счастливую встречу. Наутро друзья отправились с рыбачками ловить рыбу. Заказав у гида катер с командой, Отец взял с собой Пиначета на рыбную ловлю. Сначала Пиначет, дезориентированный в личности и в пространстве, тупо всматривался в палубу небольшого катера, но, постепенно придя в себя, протяжно завыл, давая всем понять, что он очень низкого мнения об этих людях, увезших его на реку в тарахтящем корыте. Вцепившись в ванты, медведь, подвывая, провел все время рыбалки, изредка округляя глаза и тихо ухая при виде пойманной рыбы. Смелость его покинула, не оставив обратного адреса, а он так и не нашел в себе сила расцепить лапы. Смелая команда, сдобренная хорошим гонораром, возила Отца по реке в поисках рыбы. Оснащенная эхолотом рыбалка принимала рафинированный оттенок, не имеющий ничего общего с романтикой дикой ловли, однако оставляла значительный привес на палубе в виде пойманной рыбы. Рыбачили на удочки, на блесну, на закидушки, останавливаясь в заводях. Отец предложил шарахнуть электричеством, но рыбаки озадаченные откровенной просьбой, в вежливых выражениях отказали неистовому рыбаку, посулив ему и без того приличный улов. Они не обманули. Когда стало смеркаться, а в южных широтах смеркается рано, Отец, отдав команду, отправился на берег.

Вечером, вернувшись в отель, Отец распорядился приготовить ему рыбу и принести в номер три бутылки дагестанского коньяка. При упоминании благородного напитка, Пиначет оживился и изъявил свою волю жить дальше.

Отец вернулся в реальное пространство подкрепиться, почувствовав голод, не снимаемый обильной виртуально трапезой. Одиночество обрушилось на него. Он один в маленькой поврежденной посудине, болтается вдали от родины в черном космическом пространстве в малоизученном секторе галактики. Остается еще три дня лета. Терпеть можно, пугает лишь неизвестность.

Удивительно устроен человек. Бояться неизвестного глупо, а поделать с этим ничего нельзя. Не так страшно даже встретить на своем пути старуху с косой. Можно даже немного позлословить над ней. Однако почему-то страшит неизвестность. Почему природа распорядилась так? Зачем человеку необходимо знать что будет, или хотя бы что должно случиться. Отказываясь от неизвестности человек готов пережить Армагеддон, рождение Сверхновой, угодить в черную дыру, лишь бы не было неизвестности. Давний враг человека– одиночество становится милым недругом, когда на сцену является неизвестность. Она вытягивает последние соки из души, она вьет веревки из сознания. Всплывают старые и еще неведомые страхи, стоит только завестись неизвестности. От нее краснеют глаза, уходит навсегда сон. На стенах остаются корявые черные росписи, небо алеет, дождь становится сухим, словно мох. В голове появляется нестерпимый ужас, на душе остаются несмываемые ржавые пятна, которые затем, подернутые временем, расползаются вширь. Рожденные больным воображением, из темных пятен на полу появляются демоны, способные разрушить галактику. Неизвестность. Что она есть? Ее нельзя ощутить, взять в руки и поздороваться. Ее невозможно извести крестным знамением и клятвой верности. Она ничего не страшится и нет власти над ней. Перед неизвестностью рассыпаются в прах ранее непобежденные крепости, она вершит судьбы миллионов. Перед ней бессильны короли и нищие, перед ней равны и калеки и великие. Она посещает всех. Рано или поздно она познакомится с каждым живущим.

Стоит ей появиться, хлеб порастает зеленой плесенью, вода подергивается ряской, ломаются карандаши и пересыхают краски. Неизвестность хороший собеседник, она может подсказать что делать в любой ситуации, она предоставит на выбор миллион решений. Только это все– ложь. Она рассказывает множество историй разного толка, она заставляет вспоминать все что было, что не могло быть, и что вероятно происходило. Она шепчет утешительные слова, она грозится кулаками и лютой смертью, она призывает на помощь черные силы и отмщение.

Она заламывает пальцы от немого тихого ужаса, она заставляет бродить из угла в угол, не помня себя. Неизвестность. От нее покрываются морщинами лицо, появляется проседь на висках, от нее трясутся измученные пальцы и ноги. Она на время уступает свое место лишь алкогольному дурману, с которым она никогда не находила общий язык еще с момента основания мира. Она все равно вернется, стоит только опьянению отступить. Она приходит и с новой силой, еще более ожесточенно и изощренно, начинает рыться в старом белье, ставя все с ног на голову. Никто не знает, откуда она берется и куда уйдет вновь. Она приходит внезапно, вслед за неожиданностью и горем. Только неизвестность остается надолго. Она питается человеческими страхами, она упивается неожиданностями и ужасом. Она наслаждается безумием и бессонницей, она радуется, когда тоска и безнадега. Но и она когда-нибудь куда-нибудь уходит.

Отец стоял перед носовым иллюминатором. Взору его предстал огромный черный космос и неизвестность. Перед ним в поклоне лежала вселенная с ее миллиардами возможных путей и решений. Она его пугала, а согбенная усталая вечность искоса исподтишка хмуро скалилась, глядя на недоумение Отца. Ничего, ты пришел– ты уйдешь, буду лишь я.

Насытившись из консервных банок, побродив по шлюпу, Отец оставил этот мир на растерзание времени, а сам, надев шлем, вернулся к милому мохнатому другу, которого оставил на балкончике в приятном соседстве с бутылкой, там, на веранде где-то под Астраханью.

–Отец, проснись,– тормошил за рукав Мормон.– Сейчас подлетать уже будем.

–Уйди, Мормон,– отмахнулся от друга Отец.

Он только-только задремал, уже начал грезиться какой-то сон, где милая прелестница сулила ему наслаждение… и тут Мормон.

–Вставай, соня, я сам заснул уже. Нептун пролетели.

–Как пролетели? Епошкина мать. Жана жилмен куттыктаймын. Этого еще не хватало. Где Нептун?

–Где…– Проворчал Мормон.– В Караганде, там же где и был за последние пять миллиардов лет.

–Компьютер, почему не разбудил?– Разбушевался Отец и треснул кулаком по приборной панели. Голографическая карта подернулась рябью и исчезла.

–Не сходи с ума,– ответил за борт Мормон,– мы же ему не дали команду.

–Сам не мог что-ли разобраться, корыто старое. По-твоему часто мы мимо Нептуна проходим?

–Батюшка, так тебе не впервой пересекать систему, ты уже сюда, как на работу летаешь, али запамятовал?

–Ох, Мормончик, твоя правда. Только когда сидишь все время в конверте радости никакой, а тут живьем пролетать– дело совершенно другое. Интересно, что мочи нет.

–Компьютер, доложи о курсе.– Бросил в тишину Мормон.

–Да поживее.– Рявкнул Отец.

–Борт…– Затем последовал ряд чисел,– следует намеченному курсу сообщением Марс– Плутон. Приближаемся к эклиптике, расчетное время выхода на орбиту Плутона двенадцать минут. Борт следует согласно внутреннему распорядку системных сообщений.

Отец пожал плечами. Ясно, что подходим к Плутону. Только где он. Впереди, за носовым иллюминатором чернел космос, Плутона не было. Еще далеко, значит.

–Вон он,– Мормон указал куда-то вбок влево.– Смотри.

Отец ничего не видел, только вечная непроглядная темень, да нахальные звезды.

–Смотри, вон пятнышко серое, как гантелька, видишь?– Мормон продолжал указывать куда-то влево.

Тут Отец увидел серое пятно.

–Плутон. Точно Плутон. Какой он маленький, смотри, над ним Харон завис, ух ты…– Подскочил с кресла Отец.

–Ну!– Мормон утвердил Отца во мнении.

–Смотри-ка, это же надо…– Бесновался Отец.– Вот ведь так ее растак, предпоследняя планета системы. Вот же… кому скажи– не поверят. Отец на Плутоне.

–Смотри, не разрушь планету, такая у нас одна.– Хлопнул по плечу Отца Мормон.-

–Там по ходу разберемся, обещать сейчас ничего не буду… А дальше Кваоар.

Плутон рос на глазах. Кар накренился влево и Плутон медленно пополз к носовому иллюминатору. Он рос и рос, рос с ним и вечный его спутник Харон. Огромная черная глыба неправильной формы, словно яйцо, приплюснутое сбоку, неподвижно висела над Плутоном. Как и его вечный спутник, Харон покрывали кратеры большие и маленькие, правильные и не очень. Кратеров было больше на внешней стороне, зато внутренняя, обращенная к Плутону, была исчерчена огромными неправильной формы горными цепями, словно дикая буря, застывшая в одно мгновение– Харон.

Вот уже и видны его многочисленные кратеры, освещенные маленькими тусклыми точками, вероятно техническими позициями научных баз и открытыми разработками полезных ископаемых. Словно засиженный мухами, Плутон светился мелкими пятнами света. Он постепенно увеличивался, пока не стал умещаться в носовой иллюминатор. На орбите висело несколько орбитальных космических баз, пара– тройка висела и над Хароном. Дальних спутников не было видно.

За бортом вспыхнули тормозные и поворотные двигатели, кар выровнялся, пронесся над планетой, чуть не задев, так показалось Отцу, крылом Харон. И начал снижение. Даже такой сложный маневр, как переход на орбитальную траекторию, а затем в посадочную кривую, не заставил даже немного дрогнуть маленький космический кораблик. Над поверхностью уже были видны пролетающие маленькие летательные аппараты, немного похожие на их пассажирский кар, стартующие ракеты и носители. На поверхности копошились сурфисные машины, навеки прикованные к поверхности. Вот и показались широкие плиты посадочной позиции. Кар снизил скорость, развернул посадочные двигатели вертикально и мягко опустился на плиты Плутона.

Плутон. Вот ты какой. Ты тоже мертвый. Жаль. Откуда ты взялся, Плутон? Кто тебя породил, и почему тебя прогнали? Нам очень жаль тебя. Ты– малыш, которого в детстве обделили любовью и выгнали. Почему? Ты прибился к нашему Солнышку, которое тоже тебя не понимает. Тебе вечно суждено быть в тени родных чад нашего светила, тебя никто не приголубит, никто не обогреет ласковым теплом, а ты так похож на Меркурий. Вы так с ним похожи. Только он купается в солнечном тепле, а ты– мерзнешь на задворках. Он мягкий и теплый, а ты– твердый и холодный. Ты привел с собой еще трех свих собратьев. Их тоже никогда не любили. У Марса тоже есть Страх и Ужас, но твой Харон… Проводник в царство вечной тьмы и смерти. Тебе не легко будет с ним. Хотя лучше так. Может только он, да два других безымянных обломка в состоянии тебя понять.

Плутон бежит вокруг Солнца. Он искренне надеется на любовь своей мачехи. Он издали любуется сияющим величием приютившей его звезды, только природная скромность и неуверенность в себе мешает приблизиться к нему. Плутон старается найти общий язык с Нептуном, даже заходит на его орбиту, только Нептун, в своей гордости никогда не позволяет себя застать. И всякий раз Плутон плачет метеоритными дождями и делится своей скорбью с Хароном, у которого тоже нелегкая судьба. Исчерченное кратерами лико Плутона– живое свидетельство былых скитаний по вселенной. Побитый камнями и оплеванный метеоритами, Плутон заискивающе бегает за Солнцем. Он не может дать жизнь другим, потому что сам еле жив от перенесенных обид, он не может любить по– настоящему, потому что его обидели. Он не может никому верить, потому что от него отвернулись. Он не может улыбнуться, потому что замерз. Даже Нептун, который с давних времен охраняет владения своего родителя, не может принять своего приемного брата, потому что они разные. Они иногда встречаются в своем вечном беге, даже какое-то время бегут рядом, только Нептун не остановится, не улыбнется и не обмолвится словечком, будто не замечая его. А Плутон с восхищением смотрит на своего названного брата и боится с ним заговорить. Даже Харон, и без того молчаливый, не произносит и звука, когда рядом проходит Нептун. А когда большой брат уходит, Плутон, будто стесняясь себя самого, бежит по стопам Нептуна, и боясь встречи, вскоре, убегает с его тропы. Он то забегает чуть вверх от Нептуна, то наоборот опускается, чтобы было лучше его видно, будто заискивая перед повелителем морей. Нептун только нет-нет ответит рябью на своей горделивой спине, будто ежась от недовольства.

От невзгод и непонимания Плутон прячется своим терпеливым спокойствием. Он не дышит огнями, не полыхнет злобой. Он не обдувается ветрами, потому что они ему не нужны. Он не умывается дождями, потому что не видит в этом смысла. Он лишь тихо любуется Солнышком, которое то и видит с трудом, да названным братом, которого встречает раз в несколько сотен лет.

И лишь Харон, переживший с Плутоном все ужасы их прошлой жизни, неустанно следует за своим братом всюду. Он всегда идет за ним, не отходя от него и на метр, будто боясь потеряться в этом необъятном черном вакууме. Харон всегда смотрит в глаза Плутону, стараясь его утешить. Только неприветливый вид– слабая утеха вечному пасынку вселенной. Его угрюмое чело, скорее напоминает о покинутых родителях, которые не полюбили малыша. Харон угрюм и сер. Его рваные раны кровоточили бы до сих пор, если бы не жуткий холод, от которого стынет все. Его изуродованное тело болело бы бесконечно, если бы не эта вечная ночь. Он ужасал бы еще больше, если бы не непроглядная чернота. Они кружатся в нескончаемом вальсе– изуродованный Харон и покинутый Плутон. И будут кружиться долго, если не встретят, наконец, на своем пути Нептуна, который грозился их убить.

Лучше смерть, чем дикая неуемная тоска. Лучше забвение, чем одиночество. Лучше вечный покой, чем вечное изгнание. Может поэтому Плутон и ищет своей гибели от сильных рук названного брата? Может поэтому он не стремится к Солнцу, боясь еще большей обиды? Он никогда не скажет к чему все это. Он никому не поведает свою тайну. И пусть так будет всегда.

Глава 3.

Небольшой вихрь мертвой холодной Плутонеанской пыли на плитах посадочной площадки обозначил прибытие планетарного кара с Марса. В небольшом удалении от поверхности плит, кар, ведомый автопилотом, проследовал на посадочную позицию, похожую на огромный сундук, на много километров простиравшийся по поверхности Плутона. Шлюзовой порт медленно и величаво отполз в сторону, открывая перед собой бескрайнюю пропасть, способную вместить гору вместе с маленьким непослушным Магометом. Кар шмыгнул в образовавшийся проем. На фоне огромного пространства летательный аппарат был похож на маленького хомячка, попавшего в переделку волею судеб. Шлюз также величаво, отгородил неприветливый внешний Плутон от Плутона уже обжитого людьми. Если бы не вакуум, наверное, Отец с Мормоном бы услышали визжащий скрежет холодного металла. Однако, какие звуки произносили ворота останется тайной за семью печатями для наших двух странников.

Внешний шлюз закрылся, оставив кар в шлюзовой камере. Из небольших проемов, спрятанных в нишах необъятного шлюзового пространства, хлынул воздух. Беснующиеся белые клубы живительного газа бешеным потоком вливались в камеру, кружась и вспениваясь. Вскоре шлюзовое пространство заполнилось атмосферой. Затем открылся основной проход, кар последовал внутрь и опустился, наконец, на серый пол. Приятный баритон констатировал прибытие. Путешествие на задворки солнечной системы закончилось.

–Открывай скорее люк, железяка бездушная.– Закричал Отец не медля.

–Ну, вот и прибыли.– Потягиваясь, Мормон зашевелился в своем кресле.

Носовой иллюминатор, заполнявший всю переднюю часть кара, лениво сполз на корму, открывая перед странниками свободу.

Отец выбрался из кара, подпрыгивая и матерясь. Ноги затекли, то место, откуда у Отца росли ноги, онемело, спина ныла. Мормон был более сдержан в своих выражениях, однако не пропустил повесить в зале посадочной позиции пару коротких и хлестких замечаний.

Осмотревшись, друзья удивились огромному пространству, давшему приют им и маленькой летательной машине. Внутри ангар выглядел более просторным, чем снаружи. Помещение напоминало огромный гараж. Серые бетонные плиты заменяли стены, пол казался монолитным сделанным из какого-то серого пластика, с белыми полосами разметочных линий. В нишах позиции прятались низенькие сурфисные диггеры, буровые передвижные станции, кары– цистерны для ископаемых пород, погрузчики и заправщики. В других нишах разместились летательные аппараты, начиная с пассажирских каров с частными бортовыми номерами, заканчивая огромными, словно самомнение президента, косморобусами. Были кары и с конфедеративными номерами. Чуть далее стояли более серьезные транспортные планетарные суда, предназначенные для транспортировки грузов, пород и прочего техногенного содержимого. Вокруг машин суетился персонал. Некоторые важно расхаживали вокруг машин, делясь своими замечаниями с компаньонами, другие, словно грязные черти, копошились в потрохах. Где-то вдали летели искры от сварочных работ, звенели и жужжали станки и ремонтное оборудование. По ангару сновали погрузчики, подгоняемые жирными космонавтами, суетились заправщики. Иногда встречались андроиды с глупыми выражениями пластиковых лиц.

Потолок был выложен теми же серыми плитами, на которых висели лампы, словно театральные юпитеры. Эхо, рождаемое тут же, чахло и умирало в этом огромном пространстве. Шаги глушились пластиковым полом и километрами пространства. Нигде не было видно ни стеклянных окон, ни дверей, ни транспортных лент, куда можно было выйти из этого огромного гаража.

Только приглядевшись, Отец увидел, что возле каждой ниши располагался черный нуль транспортный выход. Слава Богу, подумал Отец, что не придется ногами искать выход из этого помещения. Здесь можно оставить полжизни, ища драгоценный путь. Вероятно, что в этой транспортной чехарде и нет классического выхода с дверью, или со шлюзом, на худой конец, чтобы исключить вероятность разгерметизации жилого массива, на случай какой-нибудь поломки. Осталось бы сомнительное количество выживших после такой катастрофы.