Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

–Соедини меня с ней.– Сказал Отец.

Меж деревьев засверкал огромный экран телевида с синим логотипом оператора. Вскоре на экране появилась и Рыжая.

–Сашка, привет,– Рыжая заломила на груди руки.– Ты уже прилетел, я знаю. Приходи ко мне. У меня мама ушла к Любови Петровне. Ее пару часов не будет.

Любовь Петровна была подругой маман Рыжей. Непонятно как они познакомились, только были подругами уже очень давно. Любовь Петровна была старше маман лет на двадцать, и хотя маман сама была не первой свежести тетка, о Любови Петровне можно сказать больше. Она прожила долгую и счастливую жизнь со своим мужем где-то в Китае. Муж работал в поднебесной на строительстве большого завода, а Любовь Петровна была просто с ним рядом, как и должно быть порядочной жене. На исходе жизни муж у нее умер, сама Любовь Петровна не смогла жить с добродушными китайцами и перебралась назад в Россию. Здесь и познакомилась с маман. Неизвестно о чем они могли разговаривать, однако, можно конечно предположить, что все время, которое они проводили вместе, они не облизывали друг дружку языками.

–Привет, киска моя. Я соскучился по тебе.– Сказал Отец. И не верилось, что все законы логики и скупого математического расчета были против них.

–Так давай ко мне быстренько…

–Компьютер, выход.– Отец скользнул в выход и оказался в комнатке с книжными шкафами, уставленными книгами и посудой.

Снова горячие поцелуи, объятия, дыхание. Молодые быстро, не раздумывая, кинулись в койку в соседней комнате. Едва раздевшись, местами просто приспустив одежду, они принялись наслаждаться друг другом, да так активно, что казалось они готовятся расстаться лет на триста, или, по крайней мере, хотя бы разломать койку. Крепления выли от натуги. Все-таки кровати каркасом из сосны пригодны лишь для детей, не вкусивших прелести различия полов, да стариков, высохших от времени, будто сушеная таранька и не позволяющих себе резких движений, дабы не отвалилась какая-нибудь конечность. Забежал Роня. Присев возле кровати, пес стал пристально приглядываться к хозяйке, что она, собственно говоря, так визжит? Сверху, с платяного шкафа, на все это безобразие воззрились кошки, не веря своим глазам, что ЭТИ люди не дают им пить воду из унитаза.

Наслаждаясь друг другом, Отец с Рыжей не заметили, как пискнул приемник выхода. Маман появилась в квартире. Шаркающие шаги маман тоже потонули в скрипе пружин, в визжании сосновых перекрытий, в стоне Рыжей и жарком дыхании Отца. Она даже и не ожидала застать дома кого-то кроме Рыжей и скотины, к которой старая амазонка успела привыкнуть. Дверь распахнулась. Скрип металлических пружин и визг сосны стих. Глаза Рыжей округлились, и хотя Отец был спрятан за спиной своей любимой, он сквозь нее прочитал весь ужас ситуации между матерью и дочкой. Маман оторопела, однако продолжала молча взирать на влюбленных, застывших в позе сладострастия.

–Мама!!!– Завопила Рыжая. Тут мать вздрогнула, и, словно стараясь побить рекорд по закрыванию двери, хлопнула створкой. Отец и Рыжая застыли в немом ужасе, снова и снова переживая трагическое появление маман и ее поспешное бегство. А, плевать, подумали они оба и еще теснее прижались друг к другу, продолжая любить.

Снова застонала сосна, натужно запели пружины, постанывала Рыжая, громко дышал Отец. Они любили друг друга, словно доказывая всему миру, что на целом свете лишь они значат что-то. Остальное– все тлен и пустое. Они любили друг друга с улыбкой. Они улыбались, представив, что почувствовала в этот момент маман Рыжей. Они мысленно представляли себя на ее месте, ожидая понять, как это– смотреть на такое со стороны, тем более, что сама она никого не любила лет сто. Даже Рыжая, которая любила свою мать, и та тихонько посмеивалась над ней, вспоминая этот фарс.

В конце концов, когда природа и страсть отпустили их обоих, они оделись. Отец присел в кресло, раскинув перед собой старый фолиант, Рыжая пошла на кухню проведать маман. Кошки сбежали, Рональдо убежал вслед за Рыжей. Отец остался один. У него по спине побежали мурашки, как только он представил себе, что скажет сейчас ее маман. Фолиант не читался. Отец его держал как стратегическое средство конспирации. Мол, все нормально, ничего не случилось, ничего не произошло. Он сидел в кресле, чуть дыша, чтобы слышать, что происходит на кухне. Оттуда лилась обычная спокойная речь двух амазонок. Интонации были ровные. Никто не орал визгливым голосом (то есть маман), никто (то есть Рыжая) не оправдывался. Диалог не прерывался, где можно было бы предположить, что собеседники или один из них перешли на шепот. Все было ровно. Рыжая что-то рассказывала. Тон ее был очень эмоционален. Слов разобрать было нельзя, но по интонации можно было судить, что она вещала что-то веселое и легкое. Маман тоже тихонько посмеивалась, что-то отвечая тем же дружелюбным тоном. Отец даже не ожидал такое услышать. Он даже хотел дать деру, чтобы не видеть и не слышать, что будет происходить между матерью и дочкой. Вот только этого мирного диалога он не ожидал услышать.

В комнату, чуть приоткрыв дверь, чтобы мог протиснуться нос, заглянула Рыжая:

–Сашка, пошли, там мама поесть нас зовет. Она там приготовила под шубой. Ты любишь.

Отец бешено замотал головой.

–Пошли, пошли, мама ждет. Пойдем, все нормально.– Сказала Рыжая, полностью зайдя в комнату. Она взяла Отца за руку и поволокла на кухню.

–Кис, я чего-то не хочу есть, я же с корабля сейчас. Я том плотненько пообедал.– Пытался освободиться от маман Отец.

Рыжая продолжала тянуть.

–Сашка, да нормально все, я тебе говорю. Мама ничего не увидела.– Улыбнулась Рыжая.

Нет, маман была и не слепа и не была дурой. Вернее дурой она была, но не круглой и полной. Она не могла не увидеть этого. Она была просто обязана это увидеть. Иначе быть не могло. Она могла бы не увидеть у себя ног, но ЭТО она была обязана увидеть.

–Кис, да ты что, она же на нас в упор смотрела, она чуть не задохнулась когда…– Отец сам чуть не задохнулся, вспоминая тот момент.– Ну, когда мы… Э …

–Да все нормально, мама же сама молодой была, она все поняла, но сделала вид, что ничего не увидела, что ничего не было.

–Вот незадача. Мне бы такую выдержку, хотя нет, отставить. Но есть я не хочу это однозначно.

–Пошли, знать ничего не хочу. Мама ждет.– Рыжая улыбнулась и с силой дернула Отца. Тот пошатнулся, потеряв равновесие, чем и воспользовалась Рыжая. Она потянула его дальше, в сторону кухни. Отцу ничего не оставалось, как проследовать за ней.

На кухне все собрались. Рональдо суетился между ног на полу. Лиса полулежала на подоконнике, вытянув нахально лапы. В этой позе она казалась еще более длинной, сухой и угловатой. Отец ненавидел ее. Возле стойки органического синтезатора терлась белая Люська. Там, на полочке находилась пластиковая тарелочка, в которой Рыжая выращивала побеги ячменя, зеленые молодые поросли которого с удовольствием поедали кошки. По мнению Рыжей это было им полезно. А, по мнению Отца, хоть бы они и сдохли эти кошки, это– первое, а второе– Отец не думал, что та еда полезная, от которой приходилось бы два часа к ряду потом изрыгать из себя не переваренную зеленую горькую массу.

Маман Рыжей доставала из проема синтезатора небольшие креманки, наполненные бурым салатом под шубой. Маман улыбалась, будто это ее Отец любил со скрежетом пружин. Рыжая подбежала к маман, помогая ей сервировать столик, стоящий возле стены. На столе стоял какой-то беспроводной чайник, из которого валил пар кипевшей воды. Надо будет потом поинтересоваться, как он работает, подумал Отец. Маман суетилась, что-то щебетала. Отец даже и не думал вслушиваться в ее лепет. Он от напряжения мог лишь следить за тоном, и в случае враждебности интонаций дать тягу. Но маман была весела. Отец с неохотой очень быстро отужинал и под первым же предлогом удалился с кухни. Рыжая следовала за ним.

–Кис, слушай, пошли, погуляем, что-то я не хочу дома сидеть сегодня. Я так давно уже не гулял по городу. Пойдем.– Простонал Отец.

–Да чего ты, мама чудесная у меня, она никогда тебе слова плохого не скажет, что ты ее так боишься?– Рыжая обняла Отца за плечи.

–Да не боюсь я ее.– Ответил с бравадой Отец, хотя голос его не звучал бравурно.

–Ну так и давай здесь посидим. Поболтаем. Маме ведь тоже скучно без меня. Потом погуляешь. Нам так хорошо вместе,– сказала Рыжая.

Именно так, подумал Отец, именно с твоей мамой мне-то и будет хорошо. Вот только с твоей маман и может быть хорошо, а без нее плохо. Без нее просто не жить, как без твоей мамы плохо. Отец натужно улыбнулся Рыжей, укусил ее легонько за мочку ее уха и прошептал:

–Кисонька, родная моя, пойдем с тобой погуляем, я хочу побыть только с тобой. И чтоб нам никто не помешал, никто, понимаешь, даже твоя бесконечно добрая и хорошая мама. Я ее очень уважаю,– как собака палку, подумал Отец и продолжал,– только скучаю я изолированно по тебе. Мне никто не нужен так как ты. Пойдем, к реке сходим, воздухом подышим с тобой, мы так редко бываем на воздухе.

У Рыжей появилось выражение лица, словно она и впрямь поверила Отцу и понимает, что ему нужна только она, что он ее любит и хочет быть только с ней. Слабость ее оказалась очень кратковременной. Рыжая приняла обычное свое беззаботное выражение и кивнула.

–Ну ладно, потом, после прогулки мы обязательно посидим с мамой. Я пойду, переоденусь.

–А я подожду тебя на улице.– Сказал Отец.

–Тогда Роню прогуляй, он давно уже на улицу хочет. Я тебя люблю, все, пока.– Добавила Рыжая, и скрылась в коридоре.

Немного побегав по квартире, Отец все-таки загнал рыжего спаниеля в угол, и, надев на него ошейник с поводком, вышел во двор через черную пасть выхода.

Пес не отходил от Отца, будто зная, что стоит только натянуть поводок, его провожатый не медля дернет его так, что пес кувыркнется. Рональдино украдкой бросал укоризненные взгляды на Отца, тот тоже косыми пассами отвечал кобелю. Их прогулка напоминала молчаливую дуэль. Оба дуэлянта присматривались друг к другу, ожидая от соперника промаха. Пес старался не выводить раньше времени своего невольного надсмотрщика, не натягивал поводок, не отставал и не опережал Отца, надеясь улучить момент и скрыться от него. Отец же пытался спровоцировать пса то замедляя ход, то внезапно ускоряясь. Отцу приходилось петлять и выписывать зигзаги, чтобы поймать Роню на невнимательности. Пес повторял те же фигуры вождения. Наконец терпения у кобеля стало не хватать, пес зевнул, отстал от Отца буквально на миг, повод натянулся, пес взвизгнул и описал в воздухе пирует. Отец довольно хмыкнул себе в нос. Пес с опаской посмотрел на своего обидчика.

–Ладно, вольно, иди, побегай, кабысдох рыжий.– Сказал Отец, отстегивая поводок.

Пес рванулся в кусты, будто от этого ускорения зависела его жизнь и жизнь его потомства. Пес исчез. Даже далекий шорох травы не указывал на его положение. Этого еще не хватало, подумал Отец и погнался за спаниелем. Пес старательно избегал встречи с Отцом. Отец выбежал на небольшую опушку парка, и вдалеке на самом краю зеленого оазиса обнаружил резвящегося рыжего кобеля в компании с каким-то дворовым псом. Отец пошел вдоль живой ограды, надеясь незаметно подойти к спаниелю. Однако тот, уже позабыв про своего мучителя, носился по всему парку с дворнягой, а по сему, локализовать его в одном месте– задача оказалась довольно непростой.

Отец носился меж деревьев, звал пса, пытался взять его хитростью. Пес на все уловки отвечал просто– убегал, когда расстояние оказывалось критическим. Отец с каждым новым кругом и новым бегством выходил из себя. Пес это чувствовал и, вместе с растущим гневом Отца, у него росло нежелание возвращаться к своему попутчику. Но, в конце концов, Отец измотался сам и, измотав собаку, смог ее поймать. Нацепив ошейник, наш герой несколько раз тряхнул кобеля так, что у последнего голова не оторвалась от лап только чудом. Оказалось, что Роня так и не оправился, коль скоро все время прогулки ушло на чудесные зигзаги вначале и бег с препятствиями в конце.

У входа в дом Отец привязал поводок с собакой к лавке, которая стояла возле черного входа. Кобель устало прилег рядом, Отец скользнул в выход. Очутившись дома у Рыжей, Отец прошел на кухню, где застал маман. Вид у нее был не такой дружелюбный, как во время трапезы. Она гневно сверкнула своими очами на Отца, будто пыталась прожечь в нем дыру размером с планету.

–Чего тебе?– Рявкнула она.

–А милая где?– Спросил Отец.

–Кому милая, а кому и тетка чужая, иди отсюда!– Бросила она в лицо Отцу, а потом добавила сквозь зубы,– привязался…

–Вы, … где она, я вас спрашиваю?– Взревел Отец.

–Откуда я знаю. Там и ищи ее. Уходи отсюда, покуда охрану не позвала, лимита, понаехали.– Цедила она сквозь зубы.

Маман встала из-за стола, схватила полотенце и со зловещим видом стала медленно наступать на Отца. Все, делать тут точно нечего, подумал Отец. Найду ее в базе.

–Компьютер, выход,– сказал Отец. Черная мгла выхода съела его.

Очутившись на улице, он присел на лавку, возле которой тихонько лежал пес. Необходимо было обдумать всю ситуацию. Рыжая скрылась от Отца на фоне полного благополучия. На прощанье сказала, что любит его, пошла переодеться, а может и не переодеться вовсе. Отец сидел на лавке, распаляясь от мыслей. То, что маман не выдаст тайну нахождения Рыжей, Отец не сомневался, оставался открытым вопрос, зачем ему здесь торчать на лавке?

–Компьютер, дай мне выход к Рыжей, назад. Черная пасть заблестела, готовая принять в себя тело.

Отец отвязал пса от лавки, схватил несчастное животное одной рукой за холку, другой за хвост. Пес отчаянно завыл. Отец размахнувшись, сколько было сил, швырнул пса в черный выход. Отчаянный вопль кобеля мгновенно затих.

Страсти кипели внутри Отца. Рыжая, нечисть, да как же ты могла так со мной поступить, как же ты могла свою маму так послушаться, что меня ни во что не ставить? Затем Отец разразился тирадой, привести которую было бы очень долго, да и не позволительно, учитывая короткие и хлесткие словечки, которые он вворачивал в обороты, которые пришлись бы по вкусу не каждому.

Отец прошел мимо кафе, зашел внутрь. У стойки органического синтезатора заказал себе темного пива в бумажном литровом стаканчике, и направился дальше по городу в направлении своей общаги. Он шел и ругался про себя, поскольку разговаривать вслух с самим собой считалось подозрительным даже через много веков. Он вспоминал маман Рыжей, откуда он ее знает, и где ей надо находиться, согласно штатного расписания. Вспоминал Рыжую, вспоминал не добрым словом, да так, чтобы ее везде достать своими пожеланиями. Он вспоминал всю родню Рыжей, до двенадцатого колена, вспоминал Роню, его родителей, вспомнил ненавистных кошек, чтоб их разорвало на тысячу мелких частей. Вспоминал ни в чем не повинную Любовь Петровну, которая была в общем безобидной старухой, но была подругой маман, следовательно врагом.

–Кар мне,– бросил Отец в воздух. С неба аккуратно начала свое приземление небольшая воздушная машина. Кар аккуратно приземлился на обочине пешеходной дорожки, и в нескольких сантиметрах завис над землей.

Отец забрался в машину, которая оказалась двухместной. Неплохо было бы, чтобы здесь сидела со мной Рыжая, подумал Отец. Рыжая, сладенькая моя, Oxygen мой, коза драная, чтобы у тебя копыто выросло на лбу прямо. Корова бешеная, любимая моя.

Отец поднялся на высоту достаточную, чтобы не задевать крыши домов. Это были старые районы. Низкие сорокоэтажки считались престижными, они почти все были в реальном пространстве. Гораздо дешевле было жить в больших небоскребах, которые наполовину были оборудованы псевдореальным пространством и все были оснащены конвертом.

Управляя маленькой машиной, Отец направился к берегу широкой реки, которая своим водным пространством делила огромный материк на две половины. Берега, местами заросшие мать и мачехой, заботливо укрытые бетонными плитами, поросшими зеленым мхом, были так не похожи на те берега, к которым привык Отец. Зеленые оковы. Это были зеленые оковы реки, Отца, города, планеты. И никуда от них не деться, сколько не беги, все равно окажешься там, где тебя сковали. Они незримо держат тебя, лишь ненадолго отпуская от себя. Затем ты сам к ним вернешься. Так устроен мир. Там где ты окован, туда и вернешься рано или поздно. А если и не сможешь сам придти туда, вернется дух нетленный. Он будет витать здесь, найдя свой покой, который не был обретен при жизни.

Отец летел на бреющем полете, пил пиво, ругался на всех кого видел, и кого не мог видеть.

–Компьютер,– обратился Отец к бортовому электронному мозгу.– Где сейчас Рыжая.

–Это конфиденциальная информация.– Ответил безликий баритон.

–С каких это пор? Всегда было можно узнать, а сегодня нельзя.– Огрызнулся Отец.

–Просьба абонента.– Ответил компьютер.

–Это чтобы я не знал. А кто закрыл информацию?– Спросил Отец

–Это конфиденциальная информация.

–Маман Рыжей? Да?

–Это конфиденциальная информация.

–Ну хоть что-нибудь можешь мне сказать, где она. Я помру без нее, мне жить без нее не хочется.

–Она дома, в конверте своем от тебя прячется.– Раздался голос Мормона.

На приборной панели раздвинулся портативный экран телевида.

–Здорово, Андрюха, ты откуда знаешь?– Кивнул Отец другу.

–Я же хакер, я за тобой давно слежу, ты еще только на планету ступил, я про тебя все знаю.– Закивал Мормон.– Дела плохи. Я сам проверил алгоритмы Басмача, они верны. Отец, смирись, пошли домой, все решим, что будем дальше делать. О`k?

–Мормончик, о чем ты говоришь? Я же люблю ее. Мы с ней пожениться хотели. Ребеночка завести. Все такое, какой там забудь. Ты что…– чуть не плача запричитал Отец.

–Ладно, Саня, возвращайся. Поболтаем, за жили-были, пожуем друг другу что-нибудь.– Предложил Мормон, показывая на боковую поверхность шеи.

Отец отключил телевид. Он остановил свою машину на берегу реки, попивая пиво, уселся на изумрудную траву. Над рекой парила чайка, выискивая себе поживы. Пушистые облака, медленно скользя, смотрели на Отцовскую кручину. Теплый ветерок обдувал Отца, уговаривая, что все образуется. Мало ли они с Рыжей ссорились. Мало ли мирились. Чем крепче ссора, тем счастливее примирение. А сегодня они даже не ссорились. Она даже на прощание сказала, что любит Отца. Значит любит. Зачем говорить человеку о любви, если ты его на самом деле не любишь?

Отец вспомнил, что сам не раз объяснялся в любви девчонкам, чтобы поскорее затащить их в постель. У него даже был целый алгоритм брачных игр. Необходимо было нежно шептать на ухо всякую дребедень, а монолог непременно должен заканчиваться фразой: «для меня самого это– неожиданность, но я в тебя похоже влюбился». Обычно девчонки клевали на это. Затем, наутро Отец клялся, что этот прием он использовал в последний раз. Но когда приходило время для другой девчонки, Отец забывал про свое обещание, что для него самого это-неожиданность. И вспоминал, что он– млекопитающий и что в его четырехкамерном сердце для каждой женщины найдется уголок. А на утро снова обещания и вселенская совесть, что девчонку затащил в постель, играя на самых светлых чувствах.

Но с Рыжей же все по-другому. Они же любят друг друга. У них же все как в учебнике по анатомии. У них все серьезно. Она не может с ним поступить так.

Отец прилег на траву, облокотился на локоть, затем плюхнулся на спину. В голове заиграл алкоголь. Выпитое пиво надавило равно как на мочевой пузырь, так и на центр жалости. Отец лежал, смотрел в синюю высь. Слезы текли по его щекам. Сегодня же один из немногих дней, когда они с Рыжей даже не успели поссориться, и все так вышло глупо.

Это ее мать, стерва. Неужели для Рыжей это так важно, что скажет ее маман про Отца? Заведомо это будет предвзятое мнение. Рыжая, ты дура, если слушаешь свою бестолочь маман. Она прожила свою никчемную жизнь, оставив позади себя много дней, которые могли бы быть счастливыми. Тебе неизвестно, что такое семья, что такое тыл, который необходим всякому дышащему организму. Молодость скоротечна, счастье хрупко, тело– временно. Нельзя упускать в этой жизни и мига, иначе секунда за секундой в небытие отправится и вся жизнь. Ты– старая больная лошадь, не тебе править на этом празднике жизни. Свое ты уже отпустила. Оно к тебе никогда не вернется, так смирись с этим с честью. Ты проиграла войну. Твое куцее существование так же скоро перестанет быть, как скоро перестанет быть яблоко яблоком, стоит его только надкусить. Ты оставила свой след на этой израненной планете, так извинись перед ней и уйди в сторону. Она тебя простит, у нее нет другого выбора, а у тебя нет других вариантов. Иначе при воспоминании о тебе многие будет плеваться, и это в лучшем случае. У тебя много недостатков, исправить их ты уже не сможешь, так признай их. Дурак, который поймет, что он– дурак, вовсе не дурак. Может, и твое признание чего-нибудь будет стоить. Ни высокие этажи, ни километры расстояния, ни широкие балконы, остекленные от всего света, не смогут тебя уберечь от твоего эгоизма до тех пор, пока ты не покажешь кто из вас двоих главный. Высокие мотивы не для тебя. Они в твоих устах выглядят сухо и надуманно. Они умерли рядом с тобой, поскольку не выносят лжи. Лицемерие– твое второе имя. Ты улыбаешься в глаза, а в кармане прячешь камень. Так ты никогда не заслужишь уважения. Твои поступки большей частью предсказуемы, а, значит, никто не сможет тебя полюбить. Ты не уважаешь чувства других, значит и тебя никто не пожалеет. Ты собираешься жить вечно, значит, будет тебе на роду мучиться. Ты не делаешь добра даже своим ближним, тогда почему ты хочешь счастья? Если ты печешься о собственной выгоде, в конце фильма ты погибнешь. Если ты устала жить, не жди других побед. Если ты осознаешь все это иди себе с Богом. Мы про тебя забудем.

Часть 2

Прошлое

Глава 1.

Это никуда не годится. Все мысли только о ней одной. Нет никакого желания ни есть, ни пить, ни думать ни о чем. Она. Она очень много значит для него. Она– соль земная, она– жизнь длинная. В ней и заключается смысл жизни. Для чего еще жить на свете? Для карьеры? Для работы?

Отец, нацепив темные очки на нос, вставил в уши кнопки– наушники, прикрепленные к очкам, с бумажным литровым стаканчиком разгуливал по городу. В голове тихонько под гитару пел приятный баритон, воспевавший Кандалакшу, белого пса, чаек и сиреневую муть за окном. На душе и без того было сумрачно и сыро. А за стеклами очков уже зеленела весна, солнце дарило тепло этому старому миру. Отец шел по набережной древней реки, по старым бетонным плитам, выложенным уже давно. Вдоль реки беспорядочно росли старые тополя и клены, кусты барбариса и ирги. Теплый весенний ветерок поднимал с плит маленькие бурунчики из пыли. В России никогда дороги не станут нормальными. Между плитами пробивалась бурая полынь, будто ее специально высаживали на стыках старых бетонных плит. По краю пешеходной дорожки нет– нет встречались старые проржавевшие урны, давно заполненные мелким бумажным и пластиковым мусором. Возле каждой урны непременным атрибутом рядом лежала небольшая кучка такого же мусора. Урна должна быть оборудована аннигиллятором, которые давно вышли из строя, и кучки мусора возле урн– живое напоминание об этом. Отец проходил мимо, всматриваясь лишь в даль по течению реки, которая лениво поворачивала влево и терялась вдали за холмом, усаженным длинными и широкими многоэтажками. На обочине иногда попадались черные арки выходов– техническое решение русской проблемы с дорогами. Иногда в тени клена стоял одинокий терминал компьютера или стойка органического синтезатора. Некоторые из них не работали. Водная гладь вдоль была расчерчена кривыми линиями кос, былого напоминания о варварстве человеческой натуры во времена, когда великая русская река была заводским прудом. Косы давно облюбованы хиппи. Пластиковые палатки полностью скрывали поверхность косы, и лишь коричневые от загара косматые тела, лоснящиеся от пота, блестели на берегу.

В вышине наравне с чайками и сизыми голубями мерили пространство маленькие кары. Где-то в стратосфере визжал планетарный двигатель космического корабля. Лениво плыли белые изорванные облака, подгоняемые тихим ветром. Неслись красные огненные буква: «ВЕРНИСЬ МИЛАЯ». Отец шел и спотыкался о неровности дорожки, о кусты полыни. На плитах огнем горели красные буквы: «ВЕРНИСЬ РОДНАЯ». Темный ряд многоэтажек вперемешку с дворцами культуры и дворовыми парками полыхали огненными словами: «ВЕРНИСЬ, ВЕРНИСЬ», озаряя своим светом все вокруг.

Урал. Редкий Чапай доплывет хотя бы до середины Урала. Длинная широкая река. Она течет здесь уже давно. Никто не помнит уже, как давно здесь течет река. Она здесь течет много лет, веков, тысячелетий. Отец с грустным голосом в ушах уныло провожал беспрестанный бег вечной влаги. Прошло уже достаточно времени со дня их расставания с Рыжей. По статистике разлуку остро женщины переживают год, мужчины– полтора. Отец шел и думал, когда же, наконец, он сможет забыть свою Рыжую? Похоже, что никогда.