Минус всей моей жизни

Вспышка, вспышка, о, Женя, прошу, не целуй так, это прощальный поцелуй, я чувствую, прощальный, я не могу тебя потерять, я не могу без тебя жить, не могу ни единой секунды, прошу, не делай этого, я все исправлю, я, черт возьми, планету с ног на голову переверну, я все исправлю, только не оставляй меня, ты нужна мне, ты нужна мне, ты нужна мне…

Губы, такие нежные, но в них будто сосредоточилась вся ее любовь, все ее отчаяние, вся боль… Она не могла иначе, она была слишком правильной…

Секунда… Она посмотрела на него, сердце, сердце Сережи разрывалось от боли, он провел рукой по ее щеке… Она плакала, он все летел и летел дальше в свою болезненную пустоту, одиночество, отчаяние… Как же больно, он никогда не испытывал столько боли…

Женя тяжело вздохнула и, бросив на него последний, любящий взгляд, слабой рукой нажала на кнопку этажа, медленно убрав с себя его руки и встав на пол, оправляя платье.

– Женя… – севшим, отчаянным голосом позвал он, но она лишь посмотрела через слезы в его глаза и покачала головой:

– Я научусь жить без тебя, Сережа… И ты научись как-нибудь. У тебя семья. Это был последний раз…

Дверь лифта отворилась, и Женя, обойдя столпившихся на площадке людей, стремительно убежала, закрывая лицо руками, а Сергей с огромной, разрывающей его душу болью смотрел ей вслед, все еще чувствуя на губах ее поцелуй, а в руках, словно ожог – ее нежное тело.

Глава 19. «Плюс»

Февраль закончился, а вместе с ним и медленно ползущий в сторону лета, приятный, поднимающий настроение и заставляющий все чаще улыбаться на солнце и снимать шапки – и март, уступив место то теплому, то лютому, то дождливому, то снежному, то солнечному, то пасмурному апрелю.

На жухлых и грязных газонах, даже там, где во дворах они были умело и беспечно использованы под парковку автомобилей, на всех незаасфальтированных участках земли стала пробиваться свежая, зеленая трава, а деревья окружились бледной, нежной дымкой листвы, предвкушая все больше и больше теплых дней впереди…

Кошки громко мяукали, молодежь все чаще застревала парочками на каких-нибудь скамейках в парках, обнимаясь, целуясь или даже просто глядя друг на друга влюбленными глазами… Даже Игорек Сторожев вдруг случайно обнародовал свою страшную тайну, что он уже давненько общается с сисадмином своей фирмы по «скайпу» и в социальных сетях, стремительно наращивая обороты и уже желая перевести виртуальное общение в разряд реального…

Все кругом цвело и впадало в беспросветную романтику… А Женя все барахталась в своем море боли, пытаясь найти хоть что-нибудь, хоть бревно, хоть спасательный круг, хоть нащупать камень под ногами, чтобы перестать тонуть с головой в своей несчастной любви.

Она не уволилась. Угрюмо проанализировав все шансы, Женя пришла к выводу, что устроиться на работу в почти что двадцать шесть лет без трудовой книжки, а значит, без реального доказательства своего опыта работы, она вряд ли сумеет, а найти еще более-менее приличную должность, чтобы платили хотя бы половину из того, что ей платит Минаев (категорически отказавшийся уволить ее и выдавать ей на руки трудовую книжку, кретин этакий!), вообще не представлялось возможным в этой реальности…

Стиснув зубы и думая только о Полине и о том, что осталось меньше полугода на то, чтобы собрать нужную сумму на путевку, Женя каждый день шла на «Черный полюс», где ей предстояло стать настоящим призраком для него, для Сергея…

Забавно, когда мы влюбляемся в кого-то, и что-то идет не так – нас не любят в ответ или есть какая-то другая причина, по которой мы не можем быть вместе с любимым, – мы отчаянно надеемся, что эта любовь пройдет…

Женя думала, что она сильная, думала, что сможет двигаться дальше, что время излечит ее болезнь, а душа найдет иной объект для бескомпромиссного притяжения, но каждый день, встречаясь с Сережей лицом к лицу и работая в тесной связке, ей было до изнеможения трудно говорить с ним, обходить его стороной, не приближаться ближе, чем на метр, стараться не смотреть в глаза и разговаривать с ним холодно, отстраненно… Каждый день она переживала словно на поле битвы с самой собой, отчаянно понимая, что дни идут за днями, превращаясь в месяца, а любовь, ее любовь, никуда не девается, принося ей каждый миг новое и новое мучение…

Она отчаянно пыталась жить своей жизнью, она общалась, заводила новые знакомства, мечтала о свидании и о том, что ей кто-нибудь так ужасно понравится, что она забудет о Сереже и станет свободной… Но каждую минуту ее сердце взывало к нему, тянулось, как зеленые ростки к восходящему солнцу, чеканило удары только понимая, что он там, за этой закрытой, теперь всегда закрытой дверью директорского кабинета… Каждую минуту ее взгляд, больной, измученный, потухший, падал на него, особенно когда Женя знала, что он ее не видит… Каждую минуту все ее нутро до боли скручивало в узел при мысли, что она не может подойти к нему, не может прикоснуться, не может поцеловать, потому что он не принадлежит ей и никогда не будет принадлежать…

О, если бы забыть все то, что было между ними! Если бы вырвать из груди бешеный трепет от звуков его голоса, уверенной походки, деловых жестов рук, тех самых, что когда-то давно, миллионы лет назад ласкали ее до сумасшедшего фейерверка, до изнеможения, если бы не замечать его уверенного, но такого отчаянного, такого манящего и обжигающего страстным сиянием взгляда на себе, она могла бы двигаться дальше! Но малейшая мысль о том, что Женя вдруг, в какой-то из дней не сможет увидеть его или вдруг заметит, что он увлекся кем-то другим, другой девушкой, превращала ее душу в глубокий и огненный котел с несчастьем, а ее жизнь – в страшный, обременительный для нее самой, непроглядный ад…

И в этом аду Женька варилась ежедневно, забыв, что такое шутка и как звучит ее смех, а лишь направляя все силы на то, чтобы выдержать, выстоять, не рухнуть и не дать Сереже обрушить тот купол, который она эмоционально выстроила вокруг себя…

*** «Минус»

А что Сережа? Сережа, страдавший не меньше Жени от того, что она каждый день находилась рядом, но была настолько далекой и чужой, что хотелось разломать какой-нибудь многокомпонентный комплект мебели, от того, что она отчаянно пыталась жить дальше без него, сводя его к безумной, яростной ревности лишь одной только мыслью о том, что Женя, его Женя, вдруг начнет встречаться с кем-то другим, позволит кому-то целовать себя, а может, даже и кое-что большее, да он готов был на любые муки, лишь бы не видеть этого, не знать об этом и вообще, как-то вылезти из той черной дыры, в которой он очутился…

Но проблема была в том, что Сережа, в отличие от Жени, даже не мог помыслить, чтобы попробовать двигаться дальше без нее… Он не представлял своей жизни ни с кем другим, его мозг был как будто зациклен на ней, повернут на ней, все его чувства были направлены лишь на считывание ее эмоций: она грустит? Она подавлена? Она несчастна? А теперь улыбается… А сейчас?.. Не голодна ли она? Не холодно ли ей? И так далее, и так далее.

Целых два месяца в невероятном, сжигающем душу, бесконечном, постоянном желании разбить все стены, что она выстраивала между ними, поступить эгоистично и заставить ее снова быть с ним, отказавшись принять ее решение и ее выбор, в бесконечном страдании от того, что ее лицо теперь всегда оставалось бледным и поникшим, а в глазах, кроме боли и усталости, не было больше ничего… Ни задора, ни огонька, характерных для этой веселой рыжеволосой, наивной девчонки, ни самого долгожданного и желанного сияния любви, которое накрепко захватывало Сережу в свои сети и не отпускало…

Но, несмотря на все это, Сергей ощущал и садомазохистское удовольствие от этой боли. Во-первых, так он понимал, что Женя его еще любит, а значит… А значит, у него оставался маленький, едва заметный огонечек надежды, который и давал ему силы просыпаться утром и потихоньку жить…

Два месяца прошло с тех пор, как он целовал ее там, в лифте, последний раз… И с того дня, когда он подал на развод. Ад в связи с тем, что Женя отстранилась от него, дополнялся еще и бесконечным зудежем со стороны Ксюши, которая, получив первую повестку в суд, сначала долго и отчаянно кричала, а потом плакала, напуганная и подавленная, растерянная и… да, Сергей нехотя признавал это, но все еще небезразличная к нему… Но это ничего не меняло. Ему нужна была Женя, а чтобы получить ее, хотя бы иметь хоть малюсенький шанс вернуть ее, он должен быть свободен, даже если эта свобода будет стоить ему семьи, работы, бизнеса и всего остального… Женя стоила любой цены, которую он готов был платить, а следовательно, Сережа и жил лишь маленьким отголоском надежды, что когда-нибудь в будущем, она простит его и преступит через свои принципы, согласившись быть с ним…

Но возвращаясь к разговору о Ксюше. Как и много лет назад, чтобы сохранить себе Сережу, чтобы не дать ему уйти «к этой рыжей марамойке», она каждый день крушила его психику разговорами о Насте, о том, какой несчастной она будет, если папа уйдет, как она станет его ненавидеть, а еще излюбленным шантажом на тему «ты ее больше никогда не увидишь, подонок!». Сергей все прекрасно понимал, он действительно ужасно хотел быть с Настей рядом, всегда помогать, защищать, видеть, как она взрослеет… Но без Жени он не представлял своего существования, дыхания, жизни.

Заметив, что разговоры о Насте не особо действуют на Сережу, Ксюша зашла с другой стороны, решив растянуть бракоразводный процесс словно жевательную резинку – на очень и очень долгое время. На первом заседании суда она выражала несогласие ни с одним пунктом раздела имущества, даже когда Сергей плюнул на все и предложил оставить ей и квартиру, и машину… А бизнес и так уже отходил к ней по брачному контракту, в котором, как назло, не было ни одного пункта касательно недвижимости и всего остального… Но Ксеня тут же «переобулась» и сказала, что так дело не пойдет, и что она «слишком любит мужа, чтобы оставить его с голым задом»… Что в результате вылилось в еще одну повестку, а затем и еще… Но Сережа упорно работал в этом направлении и со своим, и с ее адвокатом, прикидывая, что на крайний случай, видимо, придется забашлять некоторым рылам кругленькую сумму и, как говориться, утрясти вопрос… Но и это было не единственной его проблемой.

Отчаянно умирая от перспективы одиночества и от того, что любимая игрушка скоро перейдет в чужие руки, Ксюша прибегла к самому крайнему, но зато суперэффективному, как ей показалось, средству шантажа, а именно: она позвонила Виктору Петровичу Минаеву и все ему рассказала.

Именно поэтому, рассекая прохладный воздух коридора через несколько дней после первого заседания суда, отец Сергея уже летел к нему на всех парусах гнева, не разбирая дороги и мечтая только как следует вытрясти из сына всю дурь, вернув его к нормальной, с точки зрения Виктора Петровича, семейной жизни.

– Где он??? – заорал приказным тоном его голос в секретарской, и Сергей, в это время корпевший над бухгалтерской отчетностью, угрюмо ухмыльнулся, представляя, что сейчас будет.

– Там. – ответил уверенный и недоуменный голос Жени за дверью, от которого сердце Сережи сжалось, но его внимание тут же переключил на себя отец, ворвавшийся огненным вихрем в его кабинет и так приложивший дверью об косяк, что табличка с надписью «Генеральный директор» с жалобным позвякиванием отвалилась на пол.

– Что ты себе позволяешь, сын?!? – прогромыхал Виктор Петрович, раздувая ноздри и гневно глядя на Сережу, который чувствовал себя, на редкость, спокойно: видимо, весь негатив на себя забрал отец. – Что ты творишь???

Сергей ухмыльнулся, отложив отчет и откинувшись на спинку стула, с вызовом и бесстрашной самоуверенностью проговорил:

– Что, Ксюша пожаловалась тебе? А своего папочку она уже успела осчастливить новостью, что скоро он станет обладателем всего твоего… ой, точнее, моего бизнеса?

– Ты о чем, Сергей? Какого еще «твоего» бизнеса? – недовольно буркнул Виктор Петрович, нервно расхаживая по кабинету и распространяя гневные флюиды в разные стороны.

– Такого «моего». – спокойно ответил Сергей, пожав плечами. – Помимо «Черного полюса» у меня еще есть доля на авторынке и в сети магазинов автозапчастей.

Отец на миг остановился, удивленно посмотрев на него, но снова яростно вспыхнул, зашагав по кабинету с утроенной скоростью:

– Это не имеет значения. Я не могу понять, почему ты вдруг решил развестись с ней, да с такой спешкой, плюнув при этом на дело всей моей жизни??? Ты хоть можешь себе представить, как сложно раскручиваться в производственном сегменте??? Как нелегко заработать доверие со стороны Минобороны и получить от них госзаказ??? Ты думаешь, эта фирма нам так просто досталась?? Я всю душу в нее вложил, а ты хочешь ее профукать из-за КАКОГО-ТО СВОЕГО ОСЛИНОГО УПРЯМСТВА??? – заорал он, дико завращав глазами, а Сергей ухмыльнулся:

– Да, так и есть. – нагло заявил он. – Видишь ли, папа, мне как-то наплевать, сколько труда ты там куда вложил, потому что теперь я собираюсь начать свою жизнь, нравится тебе это, или нет. Я освобожусь от Ксюши, потому что люблю другую женщину, и если ради нее мне придется потерять все, включая и твою бесконечную тиранию надо мной… Ну что ж. Я тут как-то подумал… И понял, что прекрасно смогу без всего этого обойтись, так что можешь бегать здесь, размахивать руками, выпускать дым из ноздрей, но изменить ты ничего не сможешь. Мне тридцать четыре года. Пора начинать жить нормально, а не по чьей-либо капризной указке. – завершил он свою жесткую речь и ухмыльнулся, а Виктор Петрович подлетел к нему и, не помня себя от ярости, схватил его за пиджак и прошипел ему в лицо:

– Ты – разбалованный, неблагодарный сосунок!!! Я доверил тебе свое самое ценное – свой бизнес, а ты хочешь просто отдать его в руки конкурента из-за… из-за какой-то рыжей шлюхи??? Нет, нет, исключено!! Ты не сделаешь этого, я не позволю тебе! Ты заберешь документы о разводе и будешь терпеливо ждать до следующего июня, когда закончится твой брачный контракт, и тогда можешь кидать сколько угодно свою стерву-жену и уплывать в закат со своей прошмандовкой хоть тридцать три раза, ты меня ПОНЯЛ???

– НЕТ, НЕ ПОНЯЛ!!! – громыхнул в тон ему Сергей, резко взбесившись на своего отца и возненавидев его за то, что он так отозвался о Жене. – Я не собираюсь ждать целый год и жить с той, которая мне осточертела еще со школьной скамьи! Перестань орать, отец, и оставь меня в покое! Я все равно сделаю это, к чертям тебя и твой бизнес! Ты своей сделкой века спас свои деньги и разрушил мою жизнь, так что теперь настала пора послать тебя и твою фирму к чертовой матери, теперь ты МЕНЯ ПОНЯЛ??? – проорал он, резко встав и скинув руки отца со своего пиджака, глядя на его бешеное, разъяренное и изумленное до глубины не очень-то и глубокой души лицо.

– Чертов неблагодарный молокосос!!! Ты здесь, в этом дорогом костюме и в этом кресле, потому что Я ТЕБЕ ЭТО ПОЗВОЛИЛ, и ты не уйдешь просто так из-за какой-то… Кто она? Как ты там говорил? «Любишь» ее?? – язвительно рассмеялся отец, с презрением глядя на сына. – Да ты и понятия не имеешь, что такое любовь! Ты всю жизнь вел себя, словно Казанова, используя женщин по одному разу и выбрасывая из своей жизни на следующий день! И между прочим, это из-за твоей получасовой интрижки с Ксюшей мы сейчас по уши в этом дерьме!!! Так что не смей говорить мне, что любишь кого-то, ты…

– Люди меняются, отец. – серьезно, вдруг успокоившись, сказал Сергей, отходя к окну. – Я многое понял о себе и о своей жизни и хочу теперь поступать правильно. Так что мое решение окончательное, отец. А теперь – иди домой, не мешай работать. – грозно проговорил Сергей, а Виктор Петрович, не помня себя от гнева, снова заорал на предельно допустимых децибелах:

– Что-о-о?!? Идти домой??? Значит так, Сергей, если ты не заберешь документы, если пустишь псу под хвост из-за своего мимолетного увлечения мой бизнес, я запрещу тебе появляться в нашем доме и отрежу доступы к любым источникам доходов, ты усвоил это??? Ты больше НЕ БУДЕШЬ МОИМ СЫ…

– ВИТЯ!!! – отчаянно и тоже гневно крикнул женский голос, и на сцене драматического театра появилась мама Сережи, торопливо вбегающая в кабинет и тревожно и озлобленно глядящая на мужа. – Немедленно остановись!! Что ты делаешь??? Оставь, оставь его в покое, дай ему жить своей жизнью, прекрати угрожать ему и манипулировать им, он – ТВОЙ СЫН, и НЕВАЖНО, сколько ошибок в своей жизни и каких он сделал!!! Ты слышишь меня???

– Тамара! Не лезь!!! – проорал Виктор Петрович, глядя на жену пылающими глазами. – Твой сын хочет рискнуть всем ради какой-то рыжей прости…

– Виктор!!! – гневно крикнула на него мама и показала на дверь. – Ты все сказал, теперь иди в машину и жди меня! Ну??

Надо сказать, отец Сережи в своей жизни слушался лишь одного человека в целом мире – свою жену Тамару Николаевну Минаеву, которая, несмотря на почти шестьдесят лет, была очень энергичной и ухоженной: ее темно-каштановые волосы всегда укладывались в какой-нибудь элегантный узел на затылке, лицо, слегка округлое, но очень гладкое, никогда не появлялось на людях без идеального макияжа, а на полноватой к своим годам фигуре неизменно сидел деловой, строгий костюм.

Виктор зарычал от негодования и бешено полетел к выходу, громко распахнув дверь и стремительно оказываясь в секретарской. Там он вдруг остановился, и Сергей, мгновенно ощутив тревогу в сердце, заметил, как он пристально и гневно оглядывает Женю, после чего эффектно поднялся указательный палец, и он заорал:

– Ты!!!

Сергей хотел было выбежать, стремясь защитить Женю на случай, если отцу вдруг приспичит выпустить пар, но он, ничего больше не говоря, умчался в коридор, в сторону выхода из фирмы.

Сережа нахмурился, гневно и опустошенно отвернувшись к окну и кусая губы, злясь на эту идиотскую, уничтожающую его со всех сторон сразу ситуацию, а мама подошла к нему и, положив руку ему на плечо, проговорила:

– Не волнуйся, Сережа. Ты никогда не перестанешь быть частью нашей семьи, никогда не перестанешь быть моим сыном, и я всегда, слышишь? – она внимательно заглянула в его больные, уставшие глаза. – Всегда буду поддерживать тебя и любить.

Сергей печально ухмыльнулся, испытывая благодарность к маме, а она вдруг с веселым любопытством спросила:

– Так она… та девушка, действительно стоит того, чтобы ты доводил своего отца до состояния зверства и разрушительного гнева???

Сергей пожал плечами, устало глядя на маму.

– Я не знаю. Я просто люблю ее и все. А значит, мне не важно, какой будет цена за нее.

Мама вдруг счастливо улыбнулась и обняла его, нежно, тепло… Сергею так недоставало этих эмоций в последние месяцы… Он с удовольствием чмокнул ее в щеку и проговорил:

– Иди. А то отец машину разнесет там в одиночестве. Кто-то же должен его остановить.

Тамара Николаевна тихо рассмеялась и проговорила:

– Ладно, пойду. И, Сереж… Я очень за тебя рада. – тепло и нежно проговорила она и двинулась к выходу, но, оказавшись в секретарской, она вдруг тоже остановилась напротив стойки, и Сергей увидел, как расширились в изумлении и внезапной догадке ее глаза, и она тихо прошептала, прикрыв рот ладонью:

– Ой… Рыженькая… – она обернулась на Сережу, который испытал неловкость и смущение перед Женей, и поспешил махнуть маме руками, поторапливая ее:

– Иди, иди, мам, давай! Отец ждет!

– Так это… это… – заговорилась от внезапного волнения Тамара Николаевна, снова с изумлением и восторгом уставившись на Женю, а та, Сергей не видел ее из кабинета, но понял по ее голосу, видимо, пришла в недоумение по поводу такой странной реакции его мамы на себя и с волнением проговорила:

– Меня зовут Женя. Я могу вам чем-то помочь? У вас все в порядке? – с тревогой и искренним переживанием прощебетал ее голос, а Сергей вновь испытал прилив неистовой тяги к ней, жадно впиваясь в ее голос и тяжело вздохнув.

Мама вдруг с широкой, счастливой улыбкой посмотрела на Женю и тихо и задумчиво проговорила:

– Женя… Нет, нет, не волнуйтесь, все хорошо… Женя… – и, бросив мельком какой-то странный, сияющий удовольствием взгляд на отчаянно махавшего ей Сережу, улыбнувшись и окончательно утвердившись в своей догадке, она тоже пошла в сторону выхода, так и продолжая счастливо улыбаться, будто только что познакомилась с самим солнышком.

Глава 20. «Плюс»

«Возвращайся ко мне крышами,

Тротуарами, взглядами,

Проводами провисшими

И столбами распятыми.

Одиночеством берега

На экране той осени,

Красно-жёлтой истерикой,

И улыбками просеки…

Возвращайся ко мне мыслями

Одинокими, упрямыми,

Электронными письмами

Безответными, пьяными.

Коридорами верности,

Лабиринтами памяти,

Камышовою нежностью

В тихой солнечной заводи.

Возвращайся отравой, потускневшими травами,

Возвращайся в словах и без слов,

Из немой фотографии улыбкою, взглядом,

Переулками выцветших снов.

Возвращайся!

Возвращаться – не каяться,

Возвращаться – быть вечными,

Возвращаться – не стариться,

Оставаясь конечными.

Возвращаться – не выстоять,

Возвращаться – быть слабыми,

Возвращаемся к пристаням

Кораблями усталыми…

Возвращайся!

Возвращайся отравой, потускневшими травами,

Возвращайся в словах и без слов,

Из немой фотографии улыбкою, взглядом,

Переулками выцветших снов.

Возвращайся! Возвращайся… Возвращайся…»

Женя сидела в своей машине перед зданием завода, раскрыв водительскую дверь и подставившись в расслабленной позе теплому солнышку, уже который день качающему права на вступление в жаркое лето.

Вытянув ноги, обутые в красные кеды, на тротуар и почти не шевелясь, не думая о том, что полу-лежачее положение в автомобильном кресле может помять ее черную строгую юбку и светло-голубую блузку без рукавов, нежно огибавшую очертания ее тела и заправленную в ту же самую юбку, Женя лишь слушала и слушала красивый, глубокий голос солиста, заполняющий каждую клеточку ее тела, отзывающийся каждым словом где-то в глубинах ее души и заставляющий чувствовать что-то непреодолимо болезненное и тоскующее, но неизменно чувственное в ее сердце… Да разве музыка, сильная, насыщенная, многогранная и живая, может оставить равнодушным, если она призвана заставить тебя ощущать???

Снаружи было жарко, Женя чувствовала, как солнце печет ее ноги через тонкие колготки, как горит кожа на ее левой руке под его лучами, а внутри, внутри нее в странном контрасте царили холод и отчаянная тоска. «Возвращайся! Возвращайся!» – кричали динамики ее магнитолы, а она лишь с болью сжималась, до ужаса желая этого, всем своим усталым, истосковавшимся, больным сердцем… Она желала разрушить все преграды, желала быть только с ним, умирать рядом с ним не от ненавистного, обреченного, страстного желания лишь коснуться, ощутить рукой его сердцебиение в груди, окунуться в его взгляд, а от осознания своего бесконечного счастья и того, что Сережа будет навечно с ней, навсегда, навсегда…

Но это никогда не станет реальностью. А значит, Жене оставалось лишь страдать дальше и тонуть в своем болоте холода и одиночества, понимая лишь одно – она делает это ради Насти. Ну и еще слушать музыку, которая, как специально, призывала ее совсем к иным действиям и глубоко рвала уже и так порядком изорванные кровавые раны в ее душе…

– Ага! Вот мы чем занимаемся по утрам, значит? Торчим в машинке, упиваемся музыкой, чтобы чувствовать себя еще более несчастной, чем есть на самом деле, а потом на всех парусах пытаемся успеть на работу, натянув маску гордой и неприступной снежной королевы, которая мучает себя и других ради общего блага! Жека, але, реальный мир вызывает! – ворвался в ее сознание веселый и невероятно теплый голос Семена, который, проникнув туда, куда не могло попасть солнце, а именно внутрь ее тела, ее души, привнес ей немного успокоительного, сладостного тепла, такого нужного ей, такого спасительного, дарящего жизнь и пару градусов настроения.

Женька лениво открыла глаза и слабо улыбнулась, увидев перед собой парня в модных квадратных очках, с пирсингом в нижней губе и в своей излюбленной рубашке кричащего, ядовито-зеленого цвета, дополненной красным галстуком в черный горошек и потертыми темно-синими джинсами с кедами в придачу. Потянувшись, она села и сонно проговорила:

– Ну вот… Даже проигрыш дослушать не дал… Карташов, вот ты вечно лезешь со своим ненужным реальным миром туда, куда тебя не просят, да еще и нравоучения бесплатные с утра… – зевнула Женька, доставая туфли и скидывая кеды, переобуваясь для работы. – Вот я лично не заказывала…

– Вообще-то, Зябликова, Минаев тоже душевных страданий не заказывал, а ты ему их обеспечиваешь по полной…

– У-у-у, все, все, все, Семка, иди на работу один, потому что если ты собираешься снова говорить со мной о Сергее, то я лучше обойдусь без занудного провожатого, так что выбирай: или молча – со мной, или молча – один… – резко прервала его Женька, ощутив боль в сердце и нахмурившись, а Сема покачал головой, ожидая, когда она натянет-таки каблуки и закроет машину, проговорив: