Нерусские русские. История служения России. Иноземные представители семьи Романовых

Интуитивно правоту Петра чувствовали и большинство подданных Петра I. Во всяком случае, успех проведенных им преобразований объясняется именно их назревшей необходимостью, и внешне чуждая форма реформ не отпугивала народ до такой степени, чтобы в стране возникла широкая оппозиция его деятельности. Приведем еще одно мнение В.О. Ключевского: «Необходимость движения на новую дорогу была осознана; обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился»[22].

Показательно, что самое сильное вооруженное сопротивление внутри страны царю было оказано восставшими астраханскими стрельцами в 1705–1706 годах и казаками Кондратия Булавина в 1707–1708 годах, хотя причины, вызвавшие эти движения, в общем можно объяснить и наследием, доставшимся Петру I от эпохи отца царя Алексея Михайловича и царевны Софьи.

Впрочем, практически все основные направления как внешней, так и внутренней политики также достались ему от предшественников, включая и главное дело его жизни – Cеверную войну со Швецией, позволившую России выйти к Балтийскому морю.

Именно в ходе этой войны Россия полноценно и на равных стала принимать участие в делах Европы, выйдя по своему влиянию на один уровень с Францией, Англией, Австрией и заняв в «клубе великих держав» место Швеции.

Однако путь к этому оказался достаточно долгим и тяжелым, и, проходя его, Петру I не раз приходилось совершать действия, которые внешне казались если не откровенно противоречащими интересам России, то направленными, скорее, на удовлетворение капризов ее сомнительных союзников. Однако, идя тем же союзникам навстречу и зачастую жертвуя ради них жизнями своих соотечественников, царь все же всегда имел в виду серьезную стратегическую перспективу, так что в конечном счете каждая из принесенных им жертв оказывалась оправданной, по крайней мере, с позиций макиавеллиевского принципа: «Цель оправдывает средства».

Романовы и Габсбурги. Начало романа

Чтобы убедиться в этом, достаточно бросить взгляд на основные события Северной войны, в которую Петр I вступил, только обзаведясь предварительно союзниками – королем Дании Фредериком IV и курфюрстом Саксонии, королем Польши Августом Сильным. Момент был выбран исключительно точно еще и потому, что самые сильные державы Европы – Англия, Франция, Австрия – оказались скованы войной за испанское наследство (1701–1714 гг.).

Договариваясь с союзниками, Петр I четко заявил, что Россия присоединится к борьбе против Швеции только после заключения мира с Турцией.

И хотя боевые действия Август Сильный начал досрочно, русский царь поступил именно так, как и было оговорено. Однако катастрофическое поражение под Нарвой привело к падению и без того не слишком значительного авторитета Московии на международной арене, хотя, как показали дальнейшие события, имело и позитивные последствия.

Именно после Нарвы, убедившись в слабости России, Карл XII вторгся в Саксонию и Польшу, предоставив Петру время, необходимое для воссоздания армии и строительства полноценного флота. Таким образом, началась сложная и запутанная дипломатическая игра, растянувшаяся почти до конца XVIII века и характерная частой сменой союзников и противников. Аналогичным образом выстраивалась и политика других великих держав, так что известное изречение британского политика Уильяма Питта-старшего (1708–1778): «У Англии нет вечных врагов и вечных друзей, а есть только постоянные интересы» – относилось и к другим великим державам. Впрочем, определенное постоянство в друзьях и партнерах все же сохранялось, хотя и не носило характер догмы. На фоне борьбы России со Швецией происходило формирование официально неоформленного, но существовавшего как факт альянса между Романовыми и Габсбургами, который базировался на трех факторах:

– идеологической близости и схожести типа устройства многонационального государства;

– отсутствии серьезных противоречий по зонам влияния;

– наличии общих противников.

Впоследствии Романовых чаще всего обвиняли в том, что на внешнеполитической арене они обслуживали интересы Австрии, ввязываясь из-за нее в конфликты с поляками, французами, англичанами, за что, разумеется, получали черную неблагодарность. И все равно, по мнению ряда историков, с достойным лучшего применения упорством российские монархи наступали на одни и те же грабли, прощая ненадежного союзника и ввязываясь из-за него в новые неприятности.

В реальности никаких особых иллюзий по поводу «австрийских партнеров» российские монархи и их верные дипломаты никогда не испытывали и никогда на поводу у Габсбургов не шли, если это не объяснялось вполне прагматичными соображениями. Более того, Романовы избегали чрезмерного сближения с Габсбургами. Характерно, что лишь один раз и то очень ненадолго дипломатический альянс двух венценосных семейств был подкреплен и альянсом династическим. Но об этом позже.

«Первое знакомство» (заочное) Габсбургов и Романовых произошло еще в 1670 году и объяснялось естественным стремлением к сближению, вызванным турецкой угрозой. Фактор Османской империи играл серьезное значение вплоть до конца XVIII века, когда после побед П.А. Румянцева, А.В Суворова, Ф.Ф. Ушакова Турция не превратилась из «великой державы» в «больного человека Европы». Необходимость заботиться о безопасности своих южных рубежей примерно в равной степени тревожила и Романовых, и Габсбургов, сковывая их активность в других регионах. Таким образом, заинтересованность была обоюдной.

Конкретно на рубеже XVII–XVIII веков Австрия заинтересована в расширении своего влияния в Германии и удачном решении испанского вопроса, а Россия – в борьбе против Швеции. Занимаясь решением этих проблем и не сковывая себя взаимными обязательствами, Москва и Вена стремились поддерживать дружелюбные контакты на случай необходимости совместного отпора турецкой агрессии. Петр I, помня о двурушнической позиции Австрии в 16981699 годах, разумеется, не испытывал никаких иллюзий по поводу надежности партнера, но понимая, что обиды в дипломатии бессмысленны, первым инициировал очередное сближение. Произошло это как раз вскоре после неудачного сражения под Нарвой, и не удивительно, что прибывший в Вену в качестве российского представителя князь Петр Алексеевич Голицын встретил в Вене прием холодный и пренебрежительный.

Искусство дипломатов, не подкрепленное силой, стоило немногого. Тот же Голицын писал царю: «Всякими способами надо домогаться получить над неприятелем победу… Хотя и вечный мир заключим, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хотя малая виктория, которой бы имя его по-прежнему во всей Европе славилось: тогда можно и мир заключить. А то теперь войскам нашим и войсковому управлению только смеются. Никак не могу видеть министров, сколько не ухаживаю за ними: все бегают от меня и не хотят говорить»[23].

Голицыну хотелось поговорить о возможности австрийского посредничества в целях заключения мира со Швецией. Имперские дипломаты мягко спустили этот вопрос на тормозах, но на всякий случай поддерживали вялый диалог с Москвой и даже обсуждали матримониальные планы. Летом 1701 года от имени императрицы Элеоноры-Магдалены объявлено о намерении обсудить возможность заключения брака эрцгерцога (наследника престола) с одной из русских царевен. Из России прислали портреты трех царевен, дочерей покойного брата-соправителя Петра Ивана V – Екатерины (11 лет), Анны (9 лет) и Прасковьи (7 лет).

Кроме того, обсуждалась возможность прислать в Вену на воспитание сына и наследника реформатора – царевича Алексея. Все эти проекты так и не были реализованы, зато имели продолжение, когда военная фортуна склонилась в сторону русских.

Здесь интересен тот факт, что ранее Романовы никогда не заключали браков с представителями и представительницами иностранных правящих домов и даже гипотетическая возможность подобных союзов ранее практически не обсуждалась. Тем более в принципе не рассматривалась возможность воспитания наследника Российского престола при иностранном дворе, хотя, как видно, Петр I задумал организовать для своего сына некое подобие образовательной поездки, вроде той, которую он сам предпринял в ходе Великого посольства. И хотя план этот так и не был реализован, именно царевич Алексей стал первым представителем Романовых, вступившим в брак с иностранной принцессой.

Правда, прежде чем это случилось, произошло множество событий, кардинально изменивших и ход Северной войны, и положение России в Европе.

Воспользовавшись тем, что Карл XII сосредоточился на борьбе с Августом Сильным, Петр I в 1701–1706 годах спокойно строил флот и методично вытеснял слабые шведские силы с южного побережья Финского залива, Эстляндии и Лифляндии. В упрек царю обычно указывают на два факта: во-первых, для продолжения борьбы курфюрсту выплачивалась астрономическая субсидия около 150 тысяч рублей ежегодно, во-вторых, на помощь ненадежному союзнику периодически отправлялись крупные воинские контингенты, зачастую используемые в качестве «пушечного мяса».

Так, в битве при Фрауерштадте 2 (13) февраля 1706 года саксонцы бежали с поля сражения, что привело к окружению и разгрому четырех русских полков и гренадерского батальона. Победители учинили жестокую расправу над пленными: «Россияне також многие побиты, а которые из солдат взяты были в полон, и с теми неприятель зело немилосердно поступил, по выданному об них прежде королевскому указу, дабы им пардона (или пощады) не давать, и ругателски положа человека по 2 и по 3 один на другого кололи их копьями и багинетами. Таким варварским способом шведы истребили 4 тыс. обезоруженных русских пленных после боя»[24].

Самый именитый историк сталинского времени Е.В. Тарле определил количество убитых в четыре тысячи. Возможно, данное число завышено, однако сам факт столь жестокой расправы, с одной стороны, лег кровавым пятном на репутацию шведской армии, а с другой – характеризует отношение позиционирующих себя в качестве «цивилизованных» европейских народов к «русским варварам»[25].

Весьма характерным можно признать и отношение «саксонцев», которые, кажется, считали себя совершенно свободными от каких-либо моральных обязательств перед союзниками. Тональность здесь задавал сам Август Сильный, чей цинизм еще с большей наглядностью был продемонстрирован в следующем крупном сражении – битве при Калише (18 (29) октября 1706 г.).

Вместо разбитого вспомогательного корпуса Петр I прислал корпус А.Д. Меншикова, не зная, что его союзник уже заключил сепаратный мир со шведами. Царский любимец настоял, чтобы саксонцы помогли ему напасть на части генерала Мардерфельда (7 тыс. шведов и 20 тыс. поляков). Август II не рискнул отказаться.

Войско Меншикова (17 тыс. русских и 15 тыс. саксонцев) успешно атаковало и захватило лагерь противника. Только в плен попало 1,8 тысячи шведов, в том числе и сам Мардерфельд. Потери русских составили около 400 человек убитыми и ранеными. В письме царю Меншиков делился радостью: «…такая была баталия, что радостно было смотреть, как с обоих сторон регулярно бились, и зело чудесно видеть, как все поле устлано мертвыми телами»[26].

Август Сильный, отделившись от Меншикова, вернул шведскому королю с извинениями всех пленников, а русскому корпусу пришлось срочно отходить в Белоруссию. И в завершение всего курфюрст выдал Карлу XII специального представителя царя и бывшего шведского подданного Иоганна Рейнгольда Паткуля, который как государственный изменник был предан мучительной казни – колесованию.

Однако все эти подлости и предательства, которые Петр I претерпел от Августа Сильного, по большому счету компенсированы выигрышем во времени. Боевые действия в Саксонии и Польше потребовали от России значительных человеческих и финансовых жертв, однако, начнись вражеское вторжение не в 1708 году, а двумя-тремя-четырьмя годами ранее, исход его мог бы оказаться трагическим для России. И разумеется, количество жертв оказалось бы большим; ведь каждый выигранный перед решающей схваткой год позволял набрать дополнительные обороты создающейся русской промышленности, позволял ввести в строй новые корабли, давал сухопутным войскам дополнительную возможность «потренироваться» на сильном, но не слишком многочисленном противнике, в условиях, когда даже поражение не грозило катастрофическими последствиями.

Победа при Полтаве в 1709 году волшебным образом изменила и положение России, и отношение к ней со стороны европейских соперников и партнеров. Разгромленные и заключившие сепаратные миры со Швецией Фредерик IV и Август Сильный снова бросили вызов Карлу XII.

Впечатление от исхода битвы было столь оглушительным, что даже проигранная Петром война с турками (1711 г.) почти не поколебала резко возросший авторитет русского монарха.

Неудача в Прутском походе – следствие плохой подготовки, которая, в свою очередь, объяснялась стремлением царя к развитию успехов. Понесенное поражение стало для него своего рода охлаждающим душем, и в дальнейшем в своих внешнеполитических и военных акциях Петр действовал с гораздо большей осторожностью.

К счастью, в своей осторожности царь не ударился в противоположную крайность. Едва восстановив армию после Прутского похода, он тут же развернул наступательные кампании в Карело-Финском регионе и в Померании. При этом в Германии в 1713 году Петр лично руководил боевыми действиями, понимая, что разворачивающиеся события заметно влияют на расстановку сил в масштабах Европы.

По ходу Померанской кампании русская армия познакомилась с северогерманским театром боевых действий, а в плане дипломатическом Россия не только обзавелась новым партнером в лице Пруссии, но и основательно погрузилась в дела раздробленной на множество мелких государств Священной Римской империи.

Борьба за преобладание в германских землях традиционно велась между великими державами Европы, пытавшимися даже не столько установить свою гегемонию, сколько испортить жизнь Габсбургам, традиционно восседавшим на имперском престоле.

Россия, ставшая серьезным игроком в Северной Германии, связанная союзами с двумя другими влиятельными игроками – датским королем и саксонским курфюрстом, – тоже получала дополнительный рычаг влияния на Вену и даже педалировала свои возможности, заигрывая, например, с лидером антиавстрийского восстания в Венгрии Ференцем II Ракоци[27].

Завершение войны за испанское наследство (1701–1714 гг.) не слишком изменило ситуацию. С одной стороны, Россия стала полноценным участником европейского «концерта» великих держав, с другой – сложная дипломатическая игра, основанная на выстраивании кратковременных альянсов, предполагала и решение стратегических задач, определяющих политику России в долговременной перспективе.

Но эти задачи еще следовало сформулировать, а вектора движения – нащупать. Конкретно в начале XVIII века альянс с Австрией выглядел особенно перспективно, поскольку речь шла именно о сильном соседе, не претендовавшем на вещи, принципиально важные для России.

Средством закрепления подобных альянсов всегда являлись междинастические браки, и к этой идее Петр I с удовольствием вернулся. Речь шла о том, чтобы женить своего сына и наследника царевича Алексея на одной из представительниц рода Габсбургов. И здесь самое время вглядеться в противоречивую натуру сына и антипода царя-реформатора, с которого чисто русская кровь Романовых начала разбавляться немецкой кровью…

Царевич Алексей и принцесса Шарлотта

Родился Алексей 18 (28) февраля 1690 года в подмосковном селе Преображенском, когда Петр еще состоял в браке с его матерью – представительницей старого боярского рода Лопухиных Евдокией Федоровной. Когда мальчику было восемь лет, родительницу постригли в монастырь, а Петр зажил холостяком, пустившись во все тяжкие, пока в 1712 году официально не узаконил свои отношения с «метрессой» Екатериной Скавронской – простой крестьянкой, попавшей в плен к русским в 1702 году при взятии Мариенбурга[28]. Отсюда многие историки делают вывод, что Алексей не мог простить отцу расправы над матерью, что, впрочем, не находит никаких подтверждений. Во-первых, времени привязаться к ней у него в общем-то не было, поскольку до пяти лет он воспитывался бабушкой, а с восьми лет угодил под опеку тетушки Натальи Алексеевны, причем и та и другая никак не могли настраивать его против батюшки, а совсем напротив – были заинтересованы сглаживать все имевшиеся между ними шероховатости. И, видимо, им это удавалось. Во всяком случае, никто из иностранцев, бывавших в начале XVIII века в России, не отмечал, что сын недоволен отцовскими реформами и находится к ним в какой-то оппозиции. Грянувший в 1716 году скандал стал для европейцев полным сюрпризом.

Правда, образование Алексея оставляло желать лучшего. Первого своего наставника Никифора Вяземского он частенько поколачивал, а духовника Якова Игнатьева драл за «честную браду». Однако никакой аллергии к Европе не испытывал, хотя тяготел больше не к протестантским Англии и Голландии, а к католическим Австрии и Италии. Но все же это не боязнь реформ и желание забиться за печку, какие ему приписывают. Да и с образованием дело пошло на лад, когда место наставника занял барон Гюйссен, под началом которого он занимался немецким и французским языками, изучал «четыре части цифири», твердил склонения и падежи, писал атлас и читал историю. Правда, живя до 1709 года в основном в подмосковном селе Преображенском, наследник престола окружил себя попами и монахами, которые к петровским реформам относились не слишком позитивно.

Царевич Алексей

В то же время в 13-летнем возрасте, пускай и формально, но как солдат бомбардирской роты царевич участвовал в осадах Ниеншанца и Нарвы. Затем получил нагоняй от отца, узнавшего, что сын переписывается с матерью, и был отправлен проветриться с инспекциями сначала в Смоленск, затем в Первопрестольную. И судя по отсутствию письменных нагоняев, выполнил задание вполне достойно.

После Полтавкой битвы, видимо, озаботившись монастырским окружением, царь отправил своего сына в Дрезден заниматься наукой, учиться европейским манерам и одновременно подготовиться к браку с европейской принцессой.

Связь Романовых с Габсбургами должна была укрепить женитьба царевича на принцессе Шарлотте Кристине Софии Брауншвейг-Вольфенбюттельской (1694–1715), являвшейся родной сестрой супруги наследника австрийского престола. Любопытно, что брачный договор утвердили 19 апреля 1711 года – через день после кончины императора Иосифа I, преемником которого и стал Карл VI – новый родственник российского государя.

Принцесса Шарлотта Кристина София Брауншвейг-Вольфенбюттельская

Показательно, что по условиям брачного договора принцесса имела право на сохранение лютеранского вероисповедания, причем царь обещал даже построить ей персональную церковь. В дальнейшем переход в православную веру был обязательным условием вступления в брак с представителем Дома Романовых.

В связи с состоявшимся бракосочетанием английский посланник Витворт сообщил из Москвы, что народ «втихомолку ропщет и не может скрыть своего неудовольствия по поводу вероисповедания новобрачной»[29].

Первые два года супруги провели в Европе, причем зачастую вдали друг от друга, поскольку царевич Алексей выполнял поручения своего родителя, касающиеся снабжения русских войск в Померании. Прибыв в Россию, она первые месяцы тоже не видела своего супруга, который отправился наблюдать за постройкой судов на Ладоге.

Вообще, если судить по придворным журналам, вплоть до ссоры с отцом царевич Алексей достаточно деятельно участвовал в государственном управлении, что, правда, негативно отражалось на его семейной жизни. Тем не менее один за другим на свет у супругов появились двое детей – дочь Наталья (1714–1728) и сын Петр (1715–1730). Это первые представители семейства Романовых, в жилах, которых текло 50 % немецкой крови.

Возможно, если бы не кончина принцессы, умершей при родах сына, история России могла бы пойти по-другому.

Царевич Алексей не был принципиальным противником курса на вестернизацию, хотя, в отличие от родителя, ориентировался на Европу не в протестантском (англо-голландском) ее варианте, а, скорее, в католическом (австроитальянском). Здесь многое зависело от личного опыта, поскольку, как показывает практика, россиянам свойственно больше симпатизировать той стране, с которой у них связан первый вояж за границу. Царевича Алексея привязывало к католическому миру и его родство с Габсбургами (через супругу), предполагавшее наличие определенных взаимных политических обязательств.

Частной, но в определенной степени характерной деталью можно считать то, что любовница Алексея Петровича, фактически ставшая после кончины принцессы его гражданской супругой, некая Ефросинья Федорова, упоминается в источниках как крещенная «чухонка», т. е. финка по национальности. Скорее всего, она происходила из угнанных в Россию в ходе боевых действий подданных Шведского королевства, и в этом ее судьба схожа с судьбой Екатерины Скавронской, которая тоже была шведской подданной, хотя и не ясно – эстонкой, латышкой, литовкой или полячкой по национальности.

Поневоле закрадывается подозрение, что царевич Алексей пытался подражать отцу и старался быть ему соратником. Вполне вероятно, что супружеская жизнь с немецкой принцессой не только придала бы ему степенности, но и упрочила положение при Дворе, поскольку в глазах окружающих он обладал тем главным и основным преимуществом, что являлся законным наследником царя-реформатора.

Однако неуравновешенность Петра и интриги мачехи Екатерины Алексеевны, мечтавшей избавиться от пасынка, чтобы протолкнуть на престол своего новорожденного сына Петра Петровича, нервировали царевича, и он стал допускать ошибки, которые постепенно расширяли пропасть между ним и родителем.

Слушая не только Екатерину, но и таких ориентировавшихся на нее придворных, как Меншиков, царь начинал видеть в Алексее не просто противника своих преобразований, но и лидера до поры до времени затаившейся консервативной оппозиции.

В день похорон Шарлотты царь публично вручил сыну письмо, в котором отчитал его за то, что он «не выказывает склонности государственным делам», убеждал исправиться и грозился в противном случае отстранить от наследования престола с перспективой пострижения в монахи[30].

Царевич вполне логично увидел в этом письме-ультиматуме свидетельство триумфа своих возглавляемых Екатериной противников и вместо дальнейшей борьбы предпочел бежать вместе с Ефросиньей в Австрию.

Габсбурги в этот период по ряду причин были заинтересованы в ослаблении России и вполне могли попытаться разыграть карту с беглым царевичем. Однако геополитическая ситуация менялась быстро, и первоначальный энтузиазм у австрийцев быстро угас. Алексея, впрочем, приняли с почетом, но до поры до времени сплавили в Неаполь.

Петр между тем забил тревогу, и вскоре в Австрии появились его эмиссары Петр Толстой и Александр Румянцев (отец будущего полководца). От греха подальше царевича перевели сначала в замок Эренберг в Тироле, а затем – в неаполитанский замок Сент-Эльмо, где его и настигли отцовские эмиссары.

Организовать похищение цесаревича по причине технических сложностей они не рискнули, зато применили психологический прессинг. Алексея убеждали, что Карл VI уже согласен выдать его России, что помощи он ни от кого не дождется. В отчаянии Алексей обратился к шведскому королю Карлу XII, который обещал ему военную помощь. Правда, сам Карл после Полтавы все еще укрывался в Турции и помочь мог только в весьма отдаленном будущем. Да и обнадеживающий ответ его уже не застал адресата.

К решению вернуться в Россию Алексея подтолкнула Ефросинья. Забеременев, она беспокоилась и за будущего ребенка, и за собственную судьбу, тем более что перспективы Толстой рисовал ей весьма мрачные. О выдаче в Россию он говорил как о деле решенном, настаивая, что лучше самим принести повинную голову, обещая прощение, спокойную и обеспеченную жизнь обоим влюбленным сразу, а уж Ефросинье гарантированно. В общем, не устояв перед ее слезами, Алексей решил ехать на родину.

Сначала казалось, что это решение правильное. Царь принял Алексея вполне милостиво, и хотя лишил прав на престол, но объявил прощение, правда, оговорив, что для начала следует признаться во всех ранее имевшихся злодейских замыслах[31].

Алексей рассказал, что действительно многие мечтали о его воцарении, и назвал несколько имен, что привело к открытию двух, говоря по-современному, уголовных дел. По ходу «Суздальского розыска» выяснилось, что об этом мечтала жившая в монахинях бывшая царица Евдокия (инокиня Елена), которая к тому же сожительствовала с приставленным охранять ее майором Глебовым. Майора жестко казнили, хотя собственно к государственной измене все это отношения не имело.