Я шел на небо…

– Я готов быть осуждён трибуналом. Но трибунал односторонен! Здесь нет представителей побеждённых и нейтральных стран, здесь одни победители!

Геринг садится, шум в зале стихает.

Лоренс выдерживает паузу:

– Трибунал получил обращение защиты о перерыве на рождественские каникулы. Трибунал считает, что перерыв необходим.

Гул одобрения в зале.

– Другого перерыва в заседаниях не будет, – продолжает Лоренс. – Трибунал получил просьбу от адвоката подсудимого Кейтеля об использовании письменных заметок на заседании ввиду плохой памяти Кейтеля. Трибунал не возражает.

* * *

Тюрьма, камера Геринга.

Слышен вскрик. Дверь открывается, на пороге возникает человеческий силуэт.

– Что с вами, рейхсмаршал? – лейтенант Уиллис поднимает Геринга с пола, сажает его на постель. – И часто с вами так?

– Бывает, – с трудом дыша, произносит Геринг. – Боитесь потерять быка в загоне?

– Не хотелось бы.

– Мне тоже, я ещё поживу. Сохранять здоровье для виселицы? – Геринг усмехнулся. – Как вас зовут, лейтенант?

– Лейтенант Уиллис, сэр.

– Уиллис? Мне не нравится, я буду звать вас по-другому. Я придумаю как.

– По Уставу трибунала мы должны…

– Я не признаю ни ваш Устав, ни ваш трибунал! – рявкнул Геринг.

Уиллис старался не смотреть на него.

– История нас оправдает, – Геринг сплюнул на пол. – Кто-то должен править миром! Да, лейтенант, да!.. Через пятьдесят лет в каждом немецком доме будут памятники Герману Герингу, маленькие памятники, но в каждом доме! Можете поставить у дверей моей камеры хоть десять надзирателей, пусть смотрят, как я ем, сплю, бреюсь, как испражняюсь. Я не слюнтяй Лей, я не повешусь! Вы посадили меня на диету – спасибо, я доволен!..

* * *

Председатель трибунала Лоренс продолжает заседание.

– Трибунал отклоняет заявление защиты Бормана, дело Мартина Бормана будет рассмотрено заочно.

Гул одобрения в зале.

– По заключению медицинской экспертизы, – Лоренс не сводит взгляда со скамьи подсудимых, – Штрейхер признан вменяемым, его дело будет продолжено.

Гул одобрения усиливается.

– Медицинское заключение экспертов о психическом состоянии подсудимого Гесса, – Лоренс пролистывает пару страниц, изучает текст, перед тем как зачитать его. – «Рудольф Гесс страдает истерией, выраженной в потере памяти». Защита с мнением экспертов согласна.

Руденко встаёт со своего места:

– Советская делегация просит слова!

– Мы вас слушаем.

– У советской делегации нет сомнений в отношении экспертизы. Но мы считаем, подсудимый Рудольф Гесс вполне может предстать перед судом.

– Вы считаете, подсудимый симулирует потерю памяти?

– Мы считаем, это возможно.

– Заявление стороны обвинения от Советского Союза принято трибуналом.

Руденко садится на место.

– Трибунал хотел бы, чтобы подсудимый Гесс выразил свою точку зрения.

Рудольф Гесс встаёт со скамьи подсудимых, смотрит в зал.

– Подсудимый Гесс, отвечайте! Вы симулировали потерю памяти? Вы симулировали?

– Моя способность… – Гесс говорит очень тихо. – Моя способность сосредоточиться…

– Громче, пожалуйста!

– Она несколько нарушена, но я… Я могу отвечать на вопросы… Я отвечаю за всё, что сделал… Данный трибунал я не считаю правомочным.

– Объявляется перерыв! – Лоренс резок как никогда.

– Господин председатель! – пытается произнести в нарастающем гуле Гесс.

– Перерыв!

* * *

Пот на побледневшем лице, одышка, у Ройзмана синеют губы.

– Вам плохо? Сердце? – спросил взволнованно Морозов.

– Я был там, – старик Ройзман замер. – Я был в Нюрнберге…

Он вспомнил, как тогда, в коридоре Дворца правосудия так же едва не потерял сознание от боли в сердце и стоящий у стены человек оглянулся на него.

– Что с вами?

– Я клянусь перед Богом всемогущим… Говорить чистую правду…

– Вы меня слышите?

– Да. Вы русский?

Человек кивнул – да.

– Сердце болит, – Ройзман наконец перевёл дыхание. – Вы тоже свидетель?

Оба горько улыбнулись.

– У меня валерьянка, – сказал русский и дал Ройзману таблетки. – Помогает.

– Я давно не говорил по-русски.

– Я знаю французский.

– Я тоже. В каком-то смысле я полиглот. Ройзман. Самуил.

– Николай Ломакин.

– Говорю и пишу на русском, английском, французском, польском, на иврите, на идише. С русским надо говорить на русском. Европейцы не всегда понимают вас. До войны я работал бухгалтером.

– До войны каждый из нас был другим.

– А вы? Кем были вы?

– До войны и во время войны, и сейчас я служу. Я священник. Из Ленинграда.

– Петербург!..

– Каждый свидетель, – сказал задумчиво Ломакин, – даёт перед трибуналом клятву именем Бога: «Я клянусь перед Богом всемогущим, что буду говорить перед судом только правду и ничего, кроме правды. И ничего не скрою из того, что известно мне. Да поможет мне Бог. Аминь». Неужели кого-то из них оправдают? Как люди могли пойти на такое? Скажите мне, как? Вы верите в Бога?

– И в Бога, и в человека, – ответил Ройзман.

– И Моисей, и Мухаммед были рождены в браке мужчиной и женщиной. Иисус был чудотворно зачат девственницей Марией. И Моисей, и Мухаммед были женаты и имели детей. Иисус был холост. Он был казнён, ученики его были слабы и разрознены.

Смертью своей Иисус искупил грехи человеческие и воскрес из мёртвых…

– Господь един. Извечен он один…

– Иудеям был послан Иисус, арабам – Мухаммед. Бог один. Пророки разные!

Проходивший по коридору коренастый, широкоплечий мужчина невзначай задел плечом Ломакина. Это был Ди.

* * *

1945 год. Нюрнберг. Дворец правосудия, кабинет лорда Лоренса.

Председатель трибунала и его помощник Робертс выпивают и закусывают.

Пьянея, Лоренс становится всё более многословен:

– Когда в первые дни декабря 1937 года Германия только готовилась к захвату Австрии, когда в Европе война только начиналась, в Азии германский союзник Япония уже девятый год вела необъявленную войну против Китая. Войну, которую японские дипломаты деликатно именовали инцидентом! В ходе этого «инцидента» в августе 1937 года японские войска захватили Шанхай, а в декабре – столицу Китая Нанкин.

– Президент Америки полагает, что теперь он будет править миром, а Япония и Китай станут пешками в его политической игре.

– Американцы так наивны? А как же народы Востока, их уровень самосознания, самопожертвования?

– Сколько китайских военных, сколько мирных жителей Китая стали жертвами первой и второй японо-китайских войн? Что знают об этом американцы? Что знаем об этом мы? Придаём ли мы этому хоть какое-то значение?

– Вы совершенно правы, лорд Лоренс. От политического и экономического будущего Китая и Японии зависит очень многое, насколько я понимаю.

– Робертс, за десять дней до капитуляции Японии президент Соединённых Штатов заявил: «Америка надолго утвердится на островах Тихого океана, и от Америки зависит, какой станет Япония». И если мне не изменяет память, в этот же день советский десант высадился в Дайрене и Порт-Артуре, и японцы тысячами начали сдаваться в плен.

– Ещё немного, и произойдёт очередной раздел мира.

* * *

Нюрнберг. Дворец правосудия. Ди занял своё место среди публики.

В центр зала, к микрофону вышел судья, главный обвинитель от США Роберт Джексон:

– В 1933 году в Германии жили около полумиллиона евреев. Они добились положения, они вызывали зависть.

Ди достал блокнот и начал записывать.

– Только поначалу политика преследования евреев проводилась без явного насилия, – продолжал Джексон. – Из девяти миллионов евреев в подвластной фюреру Европе, по нашим данным, погибли шестьдесят процентов – пять миллионов семьсот тысяч человек. Подсудимый Франк, юрист по профессии, о чём я говорю со стыдом, писал в 1944 году: «Евреи должны быть истреблены. Где бы мы ни поймали еврея, его нужно прикончить». Германия – не родина антисемитизма, при фюрере Германия – его образец.

Свист и шум в зале.

На скамье подсудимых Шахт закрыл глаза, фон Папен заткнул уши, Нейрат опустил голову и лишь Геринг и Гесс перебрасывались негромкими фразами:

– Тело принадлежит государству, а душа – Богу. Если она есть, душа, – уточнил Геринг.

– Вы сомневаетесь?

– Отчасти.

– От какой части?

– По-вашему, и мораль наследственна? – влезает в их разговор Кейтель.

– Я говорил и буду говорить об этом! – огрызнулся Геринг.

– Да, но…

Кейтель не интересен Герингу, он говорит с Гессом и только с Гессом:

– И мораль, и сознание подчинены требованиям расы. Я не фанатик, Иоахим. Взгляните на русских. Они с удовольствием затянут нам петлю на шее, но никогда не договорятся ни с кем из союзников. Вы не боитесь смерти?

– А вы, рейхсмаршал? – Гессу даже нравится эта игра в слова.

– Вас я не знаю. Я знал другого Гесса!..

Игра в слова закончена.

* * *

По четверо, взявшись за руки, прижимая к себе игрушки, перешёптываясь, брели в тумане дети. Гулким эхом бил по ушам голос офицера СС: «Alle Juden raus!»

– Трупы! Кругом одни трупы! – шептал сквозь слёзы Ройзман. – Детские трупы, один на другом десятками. Мальчик, то ли ещё живой, то ли мёртвый, не понять, вот он, вот лежит весь в крови, а рядом – рядом трое малышей с какой-то игрушкой, кажется, лошадкой… Утром, да, утром шестого августа всё и случилось, да-да, утром. Дети завтракали или уже убирали посуду, не помню, как вдруг голос эсэсовца: «Alle Juden raus!» – «Все евреи на выход? Господин офицер, они же дети!» – «Alle Juden raus!» – «Не бойтесь, ничего не бойтесь!» – «Alle Juden raus!»

Знамя понесли мальчики, те, что постарше, все несли по очереди. Зелёное знамя короля Матиуша: клевер, а на обратной стороне голубая шестиконечная звезда. Впереди шёл доктор с двумя малышами, одного нёс на руках, другого вёл за руку. Воспитатели, работники Дома сирот шли рядом: Стефания Вильчинская, Роза и Генрик Штокманы, Бальбина Гжиб, Дора Соцкая, Сабина Лейзерович, – многие когда-то сами воспитывались в этом приюте.

– Alle Juden raus! Alle Juden raus!..

Люди, которых выгнали на улицу, которым приказали стоять и смотреть, люди рыдали! На Умшлагплатц кричали, рыдали, молились тысячи людей. Конвой остановил колонну, началась погрузка в вагоны. Офицер подошёл к доктору, что-то ему сказал, потом оттолкнул от детей. Доктор пошатнулся, встал в строй, дети прижались к нему…

Это воспоминание преследовало Ройзмана постоянно.

Самолёт заложил вираж вправо. Через минуту Ройзман встал и пошёл по проходу между креслами в туалетную комнату. Проходя один из последних рядов, почувствовал на себе жёсткий взгляд. Ди смотрел на Ройзмана в ожидании.

Словно яркая фотовспышка: Ройзман узнал в Ди офицера-эсэсовца, кричавшего детям «Alle Juden raus!». И мгновенно, словно через ту же фотовспышку, снова увидел того же Ди в самолёте.

Ройзман прошёл мимо, открыл дверь в туалет. Тяжело дыша, он смотрел в зеркало и не видел в нём ни себя, никого, ничего.

* * *

1945 год. Нюрнберг. Дворец правосудия.

– Выполнение военных приказов не оправдывает никого из подсудимых, – продолжал свою речь Джексон. – Они не были рядовыми солдатами, они представляли так называемую расу господ. Они истребляли целые народы! Среди них есть и такие, кто подобно Гессу, Розенбергу, Герингу был с самого начала с Гитлером. Геринг ещё в двадцатые годы в Мюнхене возглавил процесс насилия. Вот его слова: «Каждая вылетевшая пуля – моя пуля. Если кто-то называет это убийством, значит, это я убил».

Ди обратил внимание, что на скамье подсудимых больше всех нервничает Йодль. Вот он обернулся к Кейтелю:

– Я хотел бы предостеречь вас…

– Что? – Кейтель устал от разговоров, от свидетелей, обвинителей.

– Я только хотел…

– Возьмите себя в руки, Йодль!

– В мире нет твёрдой руки. И поляк, и русский, и еврей – все они должны…

– Да заткните его! – не выдерживает Геринг.

– Все должны знать, мы обязаны были выполнять приказы…

– Истеричка!

Ещё слово, и Геринг ударил бы Йодля, если бы смог.

– Выполнять приказы и работать! Выполнять приказы, не обсуждая их!..

* * *

Длинный стол в тюремной столовой. Тягостный обед подсудимых.

Геринг рассматривает Гесса.

– В британской тюрьме кормили лучше? Я к вам обращаюсь, Гесс!

Гесс не реагирует.

Геринг ждёт, берётся за ложку.

– Я думаю, если бы фюрер стоял рядом с нами… – Кейтель замер под взглядом Геринга.

– Фюрер? Чтобы его унижали так же, как нас? – Геринг сплюнул. – Трус и ничтожество!

– Но я хочу…

– Мне плевать на то, что вы хотите! Жалкие рабы! Они хотят не просто повесить нас, они хотят нас унизить, нас и Германию. Неужели, чтобы спасти себя, мы должны предать фюрера, предать себя, предать партию, отечество? Я заявляю всем вам, что я лучше умру, чем скажу хотя бы раз, что мы были неправы. Я одинок? – Он срывается на крик. – Одинок?..

Ложки и миски начинают грохотать по столу. Тюрьму сотрясает сирена.

* * *

– Обвинение настаивает на допросе Рудольфа Гесса!

Лоренс устал от препирательств с адвокатами. Вскакивающий раз за разом Зейдль действует ему на нервы.

Вот и сейчас на весь зал звенит адвокатский крик:

– Защита категорически протестует!

– Господин Зейдль, сохраняйте спокойствие, – Лоренс перегнулся через стол. – Трибунал отклоняет ваш протест. Пожалуйста, сядьте на место.

Зейдль садится, выговаривая что-то сидящим рядом коллегам.

– Мистер Робертс, вы можете приступить к допросу, – Лоренс выглядел уставшим как никогда.

– Благодарю вас. – Робертс занял место у микрофона.

– Мы вас слушаем.

– Я хотел бы напомнить уважаемому суду, что ещё в марте сорокового года Геббельс писал, что германо-советская коалиция началась с того, что Гитлер увидел Сталина в фильме…

– Советская делегация протестует!

Лоренс жестом просит Руденко успокоиться:

– Протест отклоняется. Продолжайте, мистер Робертс.

– И тогда Сталин вызвал у Гитлера симпатию, – Робертс не скрывает своего раздражения от реплики советского обвинителя. – Тот же Геббельс, как известно, заявлял: «Лучше гибель заодно с большевизмом, чем вечное рабство с капитализмом». Чем вы это объясните, подсудимый Гесс?

Гесс задумался.

– Вам понятен вопрос?

Гесс не реагирует.

– Вы меня слышите?

Гесс приподнимает голову.

– Вы поняли мой вопрос?

В Нюрнберге, пожалуй, больше остальных подсудимых Ди интересовали Геринг и Гесс: один – яростно самоуверенный, мощный и неприступный как скала, другой – столь же неприступный, с прямой спиной, но внешне приторможенно мягкий, не случайно скрывающий глаза за стеклами слегка затемнённых очков. Один, несмотря ни на что, гнёт свою линию, провоцируя конфликт за конфликтом, другой – лишь отчасти прячет то в нерешительности, то в забывчивости свою точку зрения. Вот и сейчас он то ли задумался над вопросом, то ли потерял ощущение времени и пространства. Такие противники вызывают уважение и за шахматной доской, и на боксёрском ринге.

– Вы поняли мой вопрос? – чуть ли не кричит Робертс.

– Если я правильно понял, – наконец откликнулся Гесс.

– Я очень на это надеюсь! – Робертс исчерпал последнее терпение.

– Дело в том, что… В северо-западном блоке нашей партии в двадцатые годы…

– Вы поняли мой вопрос?

В ожидании ответа Гесса Ди опёрся локтями на колени, до онемения сцепил пальцы рук в замок.

– Тогда среди нас была сильна ненависть к капитализму, – Гесс опять о чём-то задумался. – И соответственно была симпатия к Советской России. Тот же Геббельс, о котором вы говорите, однажды позволил себе выкрикнуть в адрес фюрера: «Бессмыслица, ты победила!», когда услышал, что нашей главной задачей является уничтожение коммунизма. Геббельс, как мне кажется, с интересом наблюдал за политическими ходами Сталина. Ещё Коминтерн собирался стравить Германию и Россию.

– Когда, по-вашему, началось сближение Германии и Советской России?

– Двадцать третьего мая 1939 года фюрер сжёг за собой все мосты, заявив, что нам в течение двух лет необходимо разгромить Англию, Францию и Польшу, и только потом – Советский Союз. Но ещё до того, сказал он, нам необходимо любой ценой склонить Россию на свою сторону. Мы нуждались в хлебе, топливе, руде, фосфатах. В принципе фюрер был прав. Мы задействовали все каналы для сближения, но русские нас словно не понимали. И только когда до войны с Польшей осталось две недели, Риббентроп сумел убедить Молотова подписать пакт о ненападении, условием Молотова было торгово-кредитное соглашение.

– Молотов беседовал с Риббентропом дважды?

– Два дня. Кстати, насколько мне известно, Сталин присутствовал при одной из их бесед более двух часов. Риббентроп вернулся в Берлин, где говорил с фюрером наедине. Шуленбург уведомил фюрера о том, что Сталин готов встретиться во Львове в ноябре 1939 года.

– Встреча не состоялась?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– Встреча не состоялась?

– Что, простите?

– Встреча не состоялась? – нервы у Робертса сдали окончательно, он едва не сорвался на крик.

– Встреча? – Гесс задумался.

Ди достал из внутреннего кармана пиджака коробочку с любимыми леденцами.

– С какой целью организовывалась эта встреча? – как можно спокойнее переспросил Робертс.

– Я не могу ответить на этот вопрос.

Не сводя глаз с лица Гесса, неторопливо и нежно, словно тело любимой женщины, Ди поглаживал пальцами крышку коробочки с монпансье.

– Не можете или не хотите? – спросил Робертс.

– Не могу, – не сразу ответил Гесс.

Робертс сделал многозначительное лицо:

– Я хочу обратить внимание трибунала…

– Я не могу ответить, – Гесс сбил Робертса с мысли.

Пауза. Лорд Лоренс удовлетворённо раскачивается в кресле:

– Вы закончили допрос?

– Нет! Прошу прощения, но я бы хотел обратить ваше внимание, господа судьи, что Рудольф Гесс многие годы был личным секретарём Гитлера. Они вместе отбывали тюремное заключение. Гесс под диктовку Гитлера писал «Майн кампф». Гесс знал о Гитлере всё: его мысли, идеи…

Зейдль выкрикивает с места:

– Протестую! Знать мысли невозможно!

– Протест принят, – Лоренс вытер пот на лысине. – Я прошу вас, мистер Робертс, далее быть более корректным.

* * *

Ди не сводит глаз с Гесса, изучая каждое его движение, когда Гесс стоит у микрофона в зале заседаний трибунала.

– Скажите, подсудимый, – Робертс строг и подтянут, – каковы были планы германского руководства в отношении Великобритании?

Гесс не торопится с ответом. Впрочем, его паузы теперь уже мало кого впечатляют.

– Я уверен, фюрер никогда не думал о завоевании Англии.

– Вы уверены или вы знали об этом?

– Я почти уверен. Он готовил в своём уме любые проекты. Он мечтал о Северной Америке, о победе в Африке.

– Я спрашивал вас о Великобритании! – едва не срывается на крик Робертс.

– Фюрер знал, в июне сорокового года в Англии, никогда не имевшей сухопутной обороны, было всего несколько полков, он знал это, но случаем не воспользовался.

– Как вы думаете, почему? – уточняет Робертс.

– Фюрер склонялся перед Англией как перед маркизой.

Ди открывает блокнот и начинает записывать.

– Как вы думаете, почему?

– Дело не в том, что мы не имели сильного флота у берегов Британии. В директиве 1939 года сухопутная операция против Англии вообще не упоминалась. Не имея превосходства в море, мы могли бы рассчитывать на победу в воздухе, но воздушный флот Великобритании не был уничтожен.

– Иными словами, Англия фактически никогда не была под угрозой высадки германских войск?

– Я считаю именно так. Фюрер был более заинтересован в Норвегии, Испании, России и даже Ливии.

– Собирался ли Гитлер вовлечь Францию в войну с Великобританией?

– С документами на этот счёт я не был знаком.

– Но они были?

– Я не могу утверждать. Гибралтар не был занят потому, что мы не смогли склонить на свою сторону Испанию. Герман Геринг поддерживал идею оккупации Канарских островов и Зелёного Мыса. История, без сомнения, приняла бы иной оборот, если бы фюрер не оставил Франции флот, если бы взял Гибралтар.

– Что вы можете сказать о встрече Гитлера с Муссолини двадцать восьмого октября 1940 года?

– Её могут подтвердить Геринг, Йодль и Кейтель.

– Что вы можете сказать о самой встрече?

– Фюрер был взбешён, когда узнал, что Муссолини ввёл войска в Грецию. Мало того, дуче не встретил фюрера на вокзале, точнее, он опоздал со встречей.

– Доверял ли Гитлер Муссолини?

Ди оторвался от блокнота и внимательно посмотрел на Гесса.

– Что известно Муссолини, говорил фюрер, то известно всем. Муссолини был уверен, что мы высадимся в Англии, и ничего не знал о подготовке войны с СССР.

Гесс замер.

– Что с вами, подсудимый? Вам плохо? Вы меня слышите?

«Я хочу говорить с герцогом Гамильтоном, – звучал в голове у Гесса его собственный голос. – Узнаёте вы меня?..»

Гесс потирает виски, смотрит туманным взглядом себе под ноги.

– Обвиняемый, что с вами?

«Я хочу говорить с вами наедине, – звучит в голове у Гесса его собственный голос. – Мой «Мессершмитт 110» упал у Игльсхэма. Узнаёте вы меня? Вы видели меня в Берлине, в тридцать шестом году, во время Олимпиады, вы обедали у меня. Я – Гесс, Рудольф Гесс. Это уже четвёртая моя попытка перелететь в Британию, три раза я возвращался с полпути из-за погоды. Фюрер, конечно, выиграет войну, не сейчас, так позже. Я хочу предотвратить кровопролитие. Если Германия и Великобритания заключат мир, а мы заинтересованы в нём, то это могло бы…»

– Подсудимый, с вами все в порядке? – Робертс явно растерян.

– Извините меня, голова… У меня к вам просьба…

– Подсудимый Гесс, вам плохо? – Лорд Лоренс нависает над столом.

– Нет, ничего.

«Я прибыл в Англию добровольно, без оружия, – память упрямо возвращает Гесса к тому разговору. – Прошу вас телеграфировать моей семье в Цюрих, что я жив. Франция повержена, Россия будет повержена, Англии не выиграть войну против Германии. Если Англия предоставит Германии свободу действий в Европе, то Германия гарантирует Англии свободу действий во всей Британской империи. Вы молчите? Почему вы молчите?..»

– Почему вы молчите, Гесс? – Удар молотка, лорд Лоренс собирает бумаги. – Врача! Вызовите врача! Я прерываю заседание. Перерыв!..

* * *

Резкий телефонный звонок в кабинете главного обвинителя от СССР Романа Андреевича Руденко. Ещё один звонок. Руденко подходит к телефону.

– Товарищ Руденко! – голос Сталина в трубке гудел металлическим эхом. – Объясните мне как специалист в юридических вопросах, товарищ Руденко, почему не мы, не советское обвинение открыло процесс? Почему мы позволяем американцам и англичанам вести себя в Нюрнберге по-хозяйски? Кому на руку затягивание процесса? Что вы на это скажете? Я слушаю вас, товарищ Руденко.

– Я думаю, товарищ Сталин, что…

– Я не узнаю вас, товарищ Руденко! Я не вижу вашей принципиальной позиции. Вы хорошенько подумайте об этом. Вашу работу в Нюрнберге контролирует лично товарищ Вышинский. Он, конечно, консультируется с Молотовым, это правильно. Но Молотов – это Молотов, а Сталин – это Сталин!..

* * *

– Вы осознаёте, – Джексон буравил взглядом Геринга, – что вы – единственный оставшийся в живых человек, который может полностью рассказать нам об истинных целях нацистской партии?

– Да.

– Вы с самого начала намеревались свергнуть Веймарскую республику?

– Это было моим твёрдым убеждением. И мы свергли её.

Несколько человек в зале зааплодировали, и Ди, не привлекая к себе внимания, был среди них.

– Придя к власти, вы немедленно уничтожили парламентское правительство, не так ли?

– Мы не нуждались в нём. Получив власть, мы должны были удержать её. Мы не могли полагаться на случай, на выборы. Мы – власть, мы – сила! Мы упразднили региональные парламенты и распустили рейхстаг.

На этот раз не аплодировал никто. В зале стояла тишина.

– Скажите, идея объединения должностей главы государства и парламента в лице Адольфа Гитлера принадлежит вам?

Геринг не сдержал улыбку:

– Мы взяли пример с двойной роли президента Соединённых Штатов. Снимаю шляпу!

– А идея концлагерей?

– Это моя идея, – и вновь Геринг серьёзен.

– Вы были за втягивание германского народа в войну против СССР?

– Германский народ не имеет ничего общего с этим делом, его никто не спрашивал.

– Я спрашиваю вас не о народе, а о вас лично.

– Лично я был против нападения на Россию.

– Но при этом вы не ушли в отставку и никак не проявили своё несогласие!

– Мы воевали. В вашей стране политики и военные поступают иначе?

– Достаточно! – Джексон отвернулся от Геринга. – Ваша честь, я бы хотел…

– Вы закончили? – уточнил Лоренс.

– Я не закончил! – Геринг едва не взвился. – Я не закончил!