По ту сторону листа

– Когда помру! – хрипло рассмеялся Н.П. – Это как курево. В моем возрасте ничего бросать нельзя – скорее помрешь.

– Не говори ерунды! Прохладно здесь, пойдем, – сын выкинул окурок и вернулся внутрь.

Н.П. еще какое-то время разглядывал паспорт, пытаясь понять, как относиться к своей старости.

2

Н.П. возвращался с работы, сосредоточившись на мысли, что он устал идти. Подул ветер. Н.П. остановился и поднял голову. Над ним тысячами матовых зеркал сверкали листья. Они беспечно шатались, шумели, словно играли с ветром и солнцем.

В одно мгновение всей своей тяжестью на Н.П. рухнула весна. По телу дрожью пробежало давно забытое ощущение легкости. Урчание голубей, едва слышный запах отцветшей черемухи, смех с детской площадки и музыка, наполнившая сам воздух – все это проникло в него, обжигая ноздри и слух, перемешалось в легких и мозгу, и взорвалось под ребрами.

Н.П. сел на лавку, пытаясь успокоить сбившееся дыхание и участившееся сердцебиение, продолжая с жадным любопытством поглощать каждое проявление проснувшейся природы.

В пыли у его ног шумно копошились воробьи.

Он старался вдыхать как можно глубже. Н.П. погрузился в новые ощущения и от удовольствия прикрыл глаза. Он уже не помнил, когда в последний раз так чувствовал весну. Звуки и запахи были концентрированными, буквально въедались в него и во все вокруг.

– Отдыхаете?

Н.П. вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стояла Ира.

– Угу, – кивнул он.

– Погода сегодня отличная. Домой совсем не хочется, правда?

Н.П. снова кивнул. Ему бы хотелось поддержать беседу, но последний инсульт сделал его речь невнятной. Обычно с Ирой он не обращал на это внимания – они были соседями по лестничной клетке и каждое утро вместе ходили на работу. Но сейчас он почувствовал себя неловко.

– Вы сегодня не разговорчивый. Плохое настроение?

– Наобо-от, – «прожевал» он.

– Ну, не буду мешать вам своей болтовней. Побегу ужин готовить.

Н.П. посмотрел ей вслед. Девушка скользнула в подъезд, и Н.П. почувствовал себя свободнее. Рядом приземлился толстый голубь. Он покосился на Н.П. и стал перед ним расхаживать взад-вперед, раздувая радужный зоб. «Вот и я такой же. Хожу, трясу обвисшей кожей, что-то бормочу, а никто не понимает».

Домой идти совсем не хотелось. Пустая квартира давила унынием, мерзким запахом лекарств и воспоминаниями. А здесь он впервые за долгое время вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым.

Вскоре радость испарилась. «Как странно… С возрастом, наверное, что-то атрофировалось. Стал сухим, как старое дерево. Только тоска осталась. Тоска…»

Он попробовал вновь расшевелить в себе утихшее волнение, может даже порадоваться завтрашнему дню рождения, как радовался и ждал его в детстве. Но ничего не вышло. Он закурил.

3

Рассвело. Н.П. шел, стараясь не поднимать головы. За много лет дорога стала привычно-безынтересной. Разве что высоченные тополя вот обрезали. Из обрубков культями торчали остатки спиленных веток, а сами ветки были свалены в кучи на газонах. Теперь аллея напоминала заасфальтированную опушку, окруженную гигантскими пнями.

К заводу тянулись вереницы людей. Как муравьи, они лезли из всех дворов, с автобусных остановок. У центральной проходной потоки рабочих сливались в один.

Люди были те же, что и пять, десять, тридцать лет назад. Большинство из них он видел каждое утро. Знакомые спины и профили. Только теперь они сгорбленные, обрюзгшие, такие же медлительные, как сам Н.П. Некоторые опирались на трости и костыли, были и те, кого вели под руки.

Старики отсюда выбывают сразу на кладбище. Мало кто уходит на пенсию. «Практически у каждого из нас здесь работал ребенок, – подумал Н.П. – Хоть месяц. Пытались заставить их жить, как привыкли… А они бегут отсюда при первой возможности. Девчата остаются ради декретов, ребята – ради стажа. А потом все сбегают – боятся, как мы, остаться здесь на всю жизнь. Не могут так. Раньше работала одна молодежь. Теперь мы старики, которым больше некуда пойти. Завод, отдельная квартира с сортиром и санаторий раз в год. И так до самых похорон». Н.П. огляделся, ища в толпе Иру, но ее нигде не было.

Н.П. остановился отдышаться. С тех пор как умерла жена, он не выносил вида немощи и старости. Глядя на пожилых людей, он злился, вспоминая о неизбежности финала. Ему были ненавистны их общие беспомощность, уныние и одиночество. Обычно Ира отвлекала его своей ненавязчивой болтовней. Каждое утро она брала его под руку и говорила обо всем, что приходило ей в голову. Но сегодня ее почему-то не было. Н.П. подумал, что именно сегодня ему просто необходима ее легкость. Семидесятипятилетие – это не день рождения, это – юбилей. Сейчас хотелось бы думать о празднике, а не о том, когда он умрет, и кто будет устраивать его похороны. Н.П. вздохнул и зашаркал в сторону цехов.

Внутри уже кипела работа – люди сновали туда-сюда, таскали инструменты и детали, обслуживали станки. Между станками шныряли кошки, перемазанные в машинном масле; в прилизанной шерсти блестели крошки металлической стружки. Животные ждали завтрака и всматривались в каждого проходящего. Тут и там над шумным цехом возвышались деревья; ведра или самодельные кадки с ними занимали, казалось, каждый свободный пятачок; кое-где их верхушки касались ламп дневного света. «Вырубить лес, построить завод, чтобы внутри него снова выращивать деревья». Н.П. вспомнил, что у них в цеху в одном из пролетов стоят огромные аквариумы с экзотическими рыбами. «Видимо, тяжко среди одного железа и бетона круглые сутки. Глядя на что-то живое, не воспринимаешь себя и окружающих частью какого-то механизма».

Вокруг все было как раньше, но ничего уже не вызывало ни интереса, ни удивления. Он понимал, что все здесь – юмористический рассказ советских времен, но смеяться над этим уже не умел – в Н.П. притупилось то, чем мозг препарировал этот мир, делая уныние не таким давящим.

Высокие потолки, массивные стены и колонны, переплетения балок, ряды и колонны машин, механизмов. А ведь раньше все это отзывалось в нем почти религиозным благоговением. Ведь завод – тоже своего рода храм. Храм труда. Только успокоение и духовное возвышение здесь приходит от тяжелого труда, запаха пота и причастности к большому общему делу.

Бетонный тоннель центрального прохода словно удлиняли каждый год, да что там год – раз в пару месяцев. И все дольше приходилось разглядывать грязные оплеванные стены, мохнатые от паутины и пыли.

Все здесь увядало и рушилось. Как и сам Н.П. Стены и потолок покрыты струпьями штукатурки и краски, готовой отвалиться в любой момент. Крыша течет, и повсюду блестят мутные лужи. Углы загажены кошками и завалены мусором.

Перед лестницей он остановился передохнуть. Десятка два кошек и котят, распихивая друг друга, хрустели кормом и лакали молоко. Увидев Н.П., они забились по углам, испуганно и злобно поглядывая то на медлительного старика, то на миски с едой. Н.П. не любил кошек. Но на заводе выбор был небольшой: или кошки, или крысы. Правда, теперь, когда кошек откармливают, как поросят, крысы волнуют их, только если жрут из их мисок.

Н.П. поднялся на второй этаж и вошел в бюро. Над его столом висел аляповатый плакат с цифрой 75, обрамленной цветами. На нем был выведен холодный открыточный стишок, под ним – десятка два росписей коллег, мол, присоединяемся к поздравлениям.

– При-эт, ба-ульки!

Женщины оставили чай и набросились с поздравлениями.

Полдня прошло в подготовке застолья. Продукты были закуплены заранее, и дело оставалось за малым – приготовить и сервировать столы. Женщины что-то резали и чистили. Гудела и пищала микроволновка. Хлопала входная дверь. Надежда Сергеевна то и дело покрикивала:

– Кто так салат режет? Отойди отсюда!

– Ну, нельзя так открывать! Сейчас разобьешь!

– Надька! Чего стоишь? Хватай тарелки!

– Может, кто-то тут посуду вымоет? Не могу я все одна делать!

На разрывающиеся телефоны никто не обращал внимания. Наталья Николаевна, как и Н.П., молча сидела за своим столом, переводя взгляд с Н.П. на отгороженную стеллажами кухню, а оттуда – на газету со сканвордами. Иногда она вставала, как нетерпеливый ребенок, бежала на кухню и снова возвращалась за стол. Несколько раз она подходила к Н.П.: «Ну, как, а? Юбиляр ты наш! Уж не терпится тебя поздравить скорей!» Она потирала руки и подмигивала. Н.П. улыбался.

Столы накрыли в красном уголке. Пришел практически весь цех: начальники, замы, мастера, пара рабочих, начальник БТЗ, БТК. Это напоминало старое доброе партсобрание. Во главе стола – Н.П. и начальник цеха. На стене за их спинами – портрет вождя пролетариата.

Гости расселись. Начальник прокашлялся. Наступила тишина.

– Николай Петрович, мы все с тобой работаем, так сказать, уже не один десяток лет, все тебя знаем и, так сказать, любим, как передовика. Одних рацпредложений за эти годы тобой написано больше сотни.

Н.П. искоса поглядывал на собравшихся, силясь вспомнить их молодыми, но ничего не выходило.

– Сейчас на заводе нелегкие, так сказать, времена. Не хватает таких опытных, так сказать, технологов, как ты. Так что ты уж делись опытом с молодыми, – он жестом поднял смутившегося Гошу. – Наставляй, так сказать, поднимай ракетостроение. А уж мы, так сказать, чем можем. Здоровья тебе и долгих лет, так сказать! От цеха 75 в семидесятипятилетие! – под аплодисменты и поздравления на шею Н.П. навесили огромную медаль и вручили ему открытку. Все выпили и принялись за еду.

У Н.П. на глазах навернулись слезы. За столом сидели только старые знакомые и коллеги. Витя умер три года назад. Через год он похоронил Зою.

– Ну вот, растрогали как! Довели человека до слез! Ай-ай-ай! Игорь Анатольевич! – весело закричала Наталья Николаевна и встала. Моментально наполнились стопки.

– Что можно добавить…

И каждый следующий хотел что-то добавить, считая отправной точкой предыдущий тост. Но все желали одного и того же: здоровья и подольше послужить родном заводу. После четвертого тоста все ударились в воспоминания. Слушая истории, пересказанные уже много раз, Н.П. почувствовал родство с этими людьми. От их близости становилось немного легче, ненадолго затихала старческая тоска.

«Как это грустно любить людей только за то, что они избавляют тебя от одиночества…» – подумал Н.П. и почему-то вспомнил Зою.

4

С завода он ушел раньше обычного – от выпитого поднялось давление. То и дело он останавливался перевести дыхание. Ира догнала его почти у самого дома.

– Добрый день! – улыбнулась она.

Н.П. кивнул.

– Ой, с вами все хорошо? – она взяла его под руку.

– Пе-йе-паз-новал! – улыбнулся Н.П.

– Ну, придумали тоже!

Ира строго посмотрела на Н.П. Он пожал плечами.

– Юби-эй у меня.

– Ой! С днем рождения вас! А я и не знала! И сколько вам?

– Тыд-цать пять.

– Ну! – она надула губки, но тут же улыбнулась. – Сегодня еще с домашними? Как же вы выдержите? Вам бы отдохнуть!

– Дети к выха-ным п-ыедут, – отмахнулся Н.П.

– Это никуда не годится!

– По-эму?! Ве-ер за те-еы-изором – не так п-охо.

– Вот еще! – лицо Иры стало серьезным. – Вечером будем праздновать!

– И-очка…

– Никаких Ирочек! Все! Вам всего тридцать пять, – улыбнулась она, – а ведете себя как пенсионер.

Н.П. рассмеялся, но смех перешел в кашель.

Ира проводила его до квартиры.

– Сейчас отдыхайте, а я вечером к вам с тортом и… Вам вино можно?

– Лу-ше уотку.

– Хм. Тогда чаю попьете. С тортом. Договорились?

Н.П. кивнул и зашел домой. Он не успел разуться, как в дверь постучали.

– Я на разведку.

– Ф ка-ом мы-фле?

– Что?

Н.П. повторил.

– А… В смысле, раз у нас отмечание дня рождения, надо разведать, что у вас есть, а чего купить.

Он покачал головой. Ему стало неудобно.

– Надо-надо, – строго сказала Ира и кивнула на запертую дверь.

«Она втрое моложе меня», – попытался вразумить себя Н.П., когда, пропустив Иру вперед, невольно стал оценивать ее фигуру.

Результаты ревизии были удручающие: покупать нужно было буквально все. Ира тут же составила список продуктов.

– Я в магазин, а вы… а вы пока переоденьтесь и отдыхайте.

Когда она ушла, Н.П. начал потихоньку рассовывать все по углам, заправлять и расставлять. Кое-где даже стер пыль. После косметической уборки почти ничего не изменилось. Давно нужно было сделать ремонт. Дети предлагали, но он все отказывался. Он практически сросся со всем здесь. Обои и полки, местами засиженные мухами и тараканами, пожелтевшие от никотина потолки и стены, плешивые ковры. Квартира состарилась вместе с ним. Не верилось, что когда-то здесь жила молодая семья, смеялись дети, и играла музыка. В каждой мелочи здесь Н.П. отражался, как в зеркале. Квартира была живой. От шагов скрипел пол, звонко подрагивал сервант. Двери звучно отзывались на прикосновения, мелодично пищали окна. В детстве, особенно по ночам, он боялся скрипящих половиц. Потом они стали раздражать. Сейчас вещи, отзывающиеся на прикосновение, казались ему живыми и близкими.

Н.П. принял душ, тщательно выбрил висящие щеки и зоб, переоделся и вернулся на кухню. После свежести душа он почувствовал запах, стоявший в квартире. Старость, пыль, курево и лекарства. За последние годы они перемешались и стали для него запахом дома. Теперь к нему примешался едва уловимый аромат Ириных духов. Привычная гармония была разрушена. Н.П. стало не по себе.

«Лекарства!»

Он стал сгребать в пакет расставленные и разложенные по всей квартире склянки, пластинки и тюбики, оставив на виду только корвалол. «На всякий случай».

Ира хозяйничала на кухне, ничего не позволяя делать Н.П. Несколько раз он пытался помочь, но Ира сурово-ироничным взглядом отправляла его обратно на диван.

– По-ду пе-еку-ю.

– Курите здесь, – улыбнулась Ира.

«Вот женщины, – думал он. – Кури, конечно! А на лице написано: спасибо, что не закурил».

– Ну, что я тут дымить буду. На ба-коне оно свежее.

Ира кивнула и едва заметно улыбнулась.

Под балконом налезали друг на друга пышные кроны каштанов, похожие на стадо зеленых слонов. Чуть дальше блестела река. Даже с балкона он почувствовал ее прохладу, силу течения. В детстве он много плавал. Даже здесь купался. Тогда вода была чище, и все боялись только, что он может утонуть. Внизу, во дворе играли дети. Н.П. подумал, что Ирина – ровесница его внука. Когда она родилась, на его лице уже были глубокие морщины, а в волосах блестела седина. «Как быстро я состарился… – он закашлялся. – Удивительно, как я еще не помер от рака или очередного инсульта».

Вошла Ира:

– Все готово! Прошу к столу!

Весь вечер он неотрывно смотрел на раскрасневшееся молодое лицо девушки и думал, что ей здесь совсем не место.

– Не может быть! Я бы сейчас все отдала, чтобы вживую увидеть Высоцкого! Мне кажется, это было великолепно: видеть его на сцене! Какой он был. Сейчас про него фильм выходит! Вы не слышали?! Говорят, он сам там играет… Удивительно! Умер столько лет назад, а его в кино сняли!

– Выш-окие технологии… – прохрипел Н.П.

Н.П. отвечал все более длинными фразами, не стесняясь повторять, когда Ира его не понимала. Она с интересом слушала, погружаясь в давно ушедшее. Ей было интересно все: от детской фотографии, до ветрянки, свалившей его в сорок лет. Внимание девушки рождало в Н.П. все большее стремление говорить. Сначала кончилось вино. За ним истек день. И только щелчок выключателя вырвал их из пыльного прошлого.

– Ой! Завтра же на работу!

Н.П. согласился и, поблагодарив ее за чудный вечер, проводил до квартиры. Дома его ждал стол, уставленный едой, сладкий аромат духов Ирины и затхлое одиночество.

Спустя два часа его увезли на скорой с сосудистым кризом.

5

Через несколько дней Н.П. возвращался домой с больничным и очередным пакетиком с лекарствами и предписаниями. Лифт не работал. «Да что же это такое?!» – он сплюнул и стал подниматься по лестнице. Ирина наверняка знала, что его увезли, и больше всего не хотелось встретить ее теперь. Глядя на нее, он стал стыдиться своей болезненной старости. На третьем этаже, тяжело дыша, он сел на ступеньки. Трясущейся рукой нащупал сигареты и закурил.

Дома Н.П. привалился к двери и пару минут не решался двинуться с места. Сердце стучало ровно, но слишком часто. Казалось, от давления вот-вот лопнут истончившиеся сосуды. Он подошел к зеркалу и посмотрелся в мутное стекло.

«Кожа свисает, словно она не моя. Словно это костюм. Костюм… – он ухмыльнулся. Черные точки выщербленной временем амальгамы еще больше старили лицо. – Мешок… Огромный мешок. И как она только может смотреть на меня без отвращения: престарелый седой шарпей со слезящимися глазами и постоянным кашлем».

Н.П. сжал руками голову. Вцепившись в волосы, он отчаянно пытался сорвать с себя дряблую кожу. Пальцы сжимались все крепче, вырывая клоки волос. Вдруг раздался треск, с каким лопается ситец. Н.П. испугался и отдернул руки. К ладоням, испачканным в прозрачной слизи, прилипли вырванные волосы.

– Черт! – кожа на затылке прорвалась. Он положил руки на затылок. Пальцы провалились в прореху, словно в карман. Н.П. ужаснулся: он не чувствовал боли, из разрыва не сочилась кровь

– Не может быть! – он стал выдвигать ящик за ящиком в поисках зеркала. Найдя, он развернулся спиной к трюмо и стал рассматривать свой затылок.

– Не может быть! – повторил он.

Под разорванной кожей росли волосы. Совершенно черные. На фоне его седой шевелюры казалось, что это не просто треснула кожа, а в его голове самая настоящая дыра.

Он подумал вызвать врача. Но что ему сказать? Как это объяснить? Да и что объяснять-то? Для начала стоит разобраться самому.

Отложив зеркало, двумя руками Н.П. попробовал расширить дыру. Кожа поддалась, легко разъехавшись ото лба до шеи. Из дырки черным ирокезом торчали волосы. Н.П. потянул еще. Кожа послушно слезла с лица, словно резиновая маска, и теперь болталась на шее. Из зеркала на Н.П. смотрело лицо, которое помнят разве что фотографии в альбоме. Не веря в происходящее, Н.П. скинул с себя одежду. Старая кожа послушно сползала, будто водолазный костюм. Стянув ее всю, он почувствовал себя гораздо лучше.

– Привет! – речь восстановилась. Он пошевелил челюстью и покрутился перед зеркалом. – Не знаю как, но мне снова… двадцать?! Да, пожалуй.

Он закурил, но тут же закашлялся.

– Черт…

Н.П. отшвырнул сигарету в сторону, вбежал в гостиную и встал на руки.

– Невероятно!

Ощупывая и разглядывая свое тело, он вошел в ванную, включил холодную и сунул голову в раковину. Затылок сдавила тупая боль. Он схватил полотенце, вытерся и снова посмотрел в зеркало. Ничего не изменилось. Он все еще был молод.

– Черт меня подери!

Н.П. расхаживал по квартире. То и дело он начинал смеяться или срывался к зеркалу. Сердце бешено билось в груди и дыхание стало частым, но теперь Н.П. не обращал на это внимания.

Эйфория сменилась страхом. Страх улицы, где кто-то может узнать его. Тогда его поймают и будут ставить над ним эксперименты. «По телевизору постоянно показывают эти жуткие передачи про советские эксперименты… Щас то же самое. Наверняка!» Его пугали соседи: услышав шаги на лестнице, он застыл посреди комнаты, боясь шевельнуться.

«А вдруг я сошел с ума?!» Он стал щипать себя, пару раз ткнул в руку иглой. Выступила кровь.

– Черт. Все по-настоящему.

Н.П. сел на диван.

– Не понимаю. Что это? Почему?

Он сидел на кухне и курил одну за одной. От сигарет теперь першило в горле и раскалывалась голова.

– Все из-за Иры…

Рядом с ней Н.П. чувствовал свою старость острее всего.

– Разве что, это что-то генетическое?..

«Нет. Даже звучит глупо, – подумал он. – Ира».

Н.П. немного успокоился и вернулся в прихожую. Он посмотрел на старую кожу и хотел, было, ее выкинуть, но потом поднял, разгладил и снова натянул на себя. Кожа на спине и затылке сошлась сама собой, не оставив даже самого тонкого шва. Она сидела как раньше, и Н.П. на секунду подумал, что больше не сможет ее стянуть. Сердце бешено колотилось, и вновь подскочило давление. Он с силой дернул кожу на затылке, и она снова разошлась. Н.П. громко рассмеялся.

– Если бы молодость знала… – он подмигнул своему отражению в зеркале. Н.П. стянул «костюм», аккуратно повесил его в шкаф, подобрал подходящие по размеру вещи и выбежал из квартиры. Он вдохнул, насколько позволяли легкие, и едва не упал от головокружения.

6

Следующим утром Н.П. замер у дверного глазка. Ему не хотелось больше встречаться с Ирой семидесятилетним стариком. Хлопнула дверь. На Ире было короткое голубое платье и узкий пиджак.

Н.П. вышел через десять минут. Всю дорогу он думал о том, как бы скорее сорвать с себя этот «костюм». Без него все было легко, он был свободен. В нем же ощущалась тяжесть лет. Н.П. попробовал перевести пятьдесят лет, разделявшие его в «костюме» и без, в килограммы. Судя по тому, как трудно ему давалось каждое движение, каждый год весил килограмма два-три. Раньше были такие водолазные костюмы-скафандры: на голове огромная металлическая сфера с толстыми стеклами, болтами крепящаяся к хомуту на шее, ноги в неподъемных ботинках. Его «костюм» выглядел не так массивно, но был куда тяжелее.

– При-эт, ба-ульки!

– Ты чего пришел? У тебя ж еще больничный.

– О-пуфк зять.

Наталья Николаевна покраснела.

– У тебя по графику в июле! Что за детский сад! Кому график составляли?!

Н.П. понимающе кивнул и, стараясь не смотреть ей в глаза, протиснулся к своему столу.

– Как же мы без тебя целый месяц-то?! – запричитала Надежда Сергеевна. Она терпеть не могла замещать Н.П., но, поскольку они вели один объем, всегда назначали ее.

– Спавитесь, – сухо ответил Н.П. – Не пе-вый аз.

Н.П. почувствовал невероятное раздражение. Ему вдруг стали неприятны эти старые морщинистые женщины, как был противен и его «костюм».

– Я не подпишу! – вдруг вспылила Наталья. – И так троих не хватает! По графику! Все идут по графику!

– Да успокойся ты! Чего орешь? – одернул Наталью начальник.

Н.П. молча протянул начальнику заявление на отпуск. Тот подписал и строго посмотрел на Наталью Николаевну.

– Шумишь, как будто тебе за него работать.

Оформив бумаги, Н.П. спустился в цех. Ему хотелось поскорее избавиться от «костюма». В цехе было светло, людей было мало. Все были в раздевалке или пили чай в своих каморках. Н.П. с трудом поднялся в вентиляционную. Дышать было тяжело.

Он рванул кожу на голове, и, сняв маску, вдохнул так жадно, словно вынырнул после долго погружения. Уши сдавил шум двигателей, голова закружилась от едких запахов смол и краски, стянутых сюда со всего цеха. Он быстро переоделся, сунул «костюм» в пакет и легко сбежал по лестнице. Запахи, к которым он привыкал несколько лет, гнали его из цеха приступом головокружения и тошноты. Не зря здесь все получают молоко.

Одновременно с тошнотой и головокружением в нем проснулось восхищение масштабами цеха. Убожество старых облезлых помещений не вызывало уныния, но какое-то детское любопытство. Он еле сдерживался, чтобы не забраться на балки под самой крышей, не влезть на кран. Хотелось ощупать всю эту громаду своими руками.

Он шел, высоко задрав голову, разглядывая то, что видел тысячи и тысячи раз. Чем дольше он смотрел, тем острее становилась ностальгия – все было старым. Даже кондиционерам не меньше двадцати лет. Ничего не поменялось. Он увидел все как есть и, наконец, осознал, почему молодежь бежала отсюда, как с тонущего корабля. За проходными завода жил город, он рос, менялся, а здесь время остановилось. Как он не видел этого раньше? Старость, бессилие, страх увольнения? Да, пожалуй.

Н.П. бывал во многих учреждениях. Сейчас в моде пастель, ДСП и пластик. Но завод оставался советским заповедником: брутальный, крепкий, а потому смешной для современности. Здесь не искали внешней привлекательности, не заботились об условиях труда. Здесь слышали, что можно по-другому, но не решались что-то менять, и продолжали работать каждый день по три смены, лишь изредка позволяя себе выходной.

На стене у входа в цех была прикручена металлическая пластина: «Цех коммунистического труда». «Сначала боролись за него, – думал он. – Потом гордились… Двадцать лет, как нет страны, а мы все гордимся, не срываем».

Во время визитов генерального «гордость» обыкновенно завешивали тряпкой. Во избежание.

На обратном пути он то и дело натыкался взглядом на плакаты и таблички – пережитки прошлого, на которые не обращал внимания. Наверняка он видел их раньше, но, почему-то, воспоминания об этом стерлись и он смотрел на них, как в первый раз.

«Цех № ____ работает без травм ____ дней»

Жутко воняло кошками и жженым металлом. Н.П. закрыл рот носовым платком. Помолодевший, он снова не мог переносить резких запахов.