Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл

В общем же, заблуждаются и те, и другие (не берёмся судить, кто намеренно, а кто случайно).

Во-вторых, на наш взгляд, ошибочно напрямую увязывать телеграмму от 9 марта с неудачей наступления 27 февраля – 2 марта, как это делают все исследователи. Конечно, как уже отмечалось, срыв наступления не улучшил отношение Мехлиса к командованию Крымского фронта. Но позволим предположить, что если бы непосредственно он послужил причиной просьбы в Ставку о снятии Ф.И. Толбухина, то Лев Захарович не ждал бы неделю, чтобы эту просьбу «озвучить». Думается, «последней каплей» были обстоятельства, связанные с подготовкой нового наступления. Недаром Л.З. Мехлис в телеграмме поднял вопрос о «недоброкачественности» документов командования Крымского фронта (см. выше).

И, наконец, в-третьих. Сомневаемся, что почтенных учёных мужей, «свешивающих» на Л.З. Мехлиса «всех собак», удивит факт, о котором пойдёт речь ниже. Они, безусловно, его знали. Только не упоминали о нём, дабы не нарушать «стройность» своей схемы «Мехлис во всём виноват». Но читатель, наверное, будет этим фактом удивлён (раз уж ему ничего о нём не рассказывали). Так вот, снятия Ф.И. Толбухина добивался сам Д.Т. Козлов, о чём выходил с просьбами на представителя Ставки ВГК.

Ниже приводятся выдержки из переговоров по прямому проводу между А.М. Василевским и Д.Т. Козловым, проходивших с 23.30 9 марта 1942 года до 00.15 10 марта. Заметим, что эти переговоры закончились за пять часов до того, как начались переговоры А.М. Василевского с Л.З. Мехлисом, о которых мы уже упоминали чуть выше (обстоятельство, на которое следует обратить внимание).

«ВАСИЛЕВСКИЙ. …2. Тов. Сталин считает целесообразным заменить начальника штаба фронта тов. Толбухина и впредь до назначения нового начальника штаба временно допустить к исполнению обязанностей начальника штаба фронта генерала Вечного.

[…]

КОЗЛОВ. …Решение в отношении тов. Толбухина считаем весьма целесообразным, об этом ставили вопрос перед тов. Мехлисом (выделено нами – И.Д.). Желательно оставить его, если он не будет возражать, на должности помощника по укомплектованию и формированию войск фронта или заместителем командующего 47-й армией. Просим как можно скорее назначить человека вместо Толбухина. Не лучше ли будет исполнение обязанностей возложить на полковника Разуваева, так как генерал Вечный является представителем Ставки и, следовательно, пользуется правами несколько выше, чем я. Будет ли удобно с точки зрения взаимоотношений в управлении войсками?

ВАСИЛЕВСКИЙ. Вечный – сугубо военный человек и, получив приказ Ставки о временном назначении, думаю, будет неплохим начальником штаба и Вашим помощником, так что Ваши опасения абсолютно напрасны. Ваши соображения в отношении тов. Толбухина, да и в отношении тов. Разуваева доложу…» [32; 122-123].

Предполагаем, что «Мехлисовы обличители» заявят на это, что «бедный», «запуганный» Мехлисом, слабовольный генерал Д.Т. Козлов говорил так, чтобы поперёк Мехлиса не идти или Сталину не противоречить.

Что сказать на подобные аргументы?

Мы неспроста обратили внимание на время переговоров командующего Крымфронта с заместителем начальника Генштаба – они состоялись до переговоров последнего с Л.З. Мехлисом. При этом Мехлис отправлял свои соображения относительно Ф.И. Толбухина шифровкой, содержание которой он вряд ли докладывал Д.Т. Козлову6. Недаром А.М. Василевский разговаривал с Д.Т. Козловым и Л.З. Мехлисом не одновременно. Потому можно быть стопроцентно уверенным, что «положительная реакция» командующего Крымским фронтом на снятие его начальника штаба не была обусловлена телеграммой представителя Ставки ВГК, в которой он предлагал сменить Ф.И. Толбухина. С другой стороны, вряд ли Д.Т. Козлов был столь пуглив, что одна ссылка на мнение Сталина абсолютно парализовывала его волю и заставляла плести небылицы про его просьбы к Мехлису о снятии Ф.И. Толбухина и изображать удовлетворённость по поводу состоявшегося решения Ставки. Во всяком случае, в отношении назначения на должность начальника штаба генерала Вечного Д.Т. Козлов не побоялся выразить своё несогласие и предложить кандидатуру полковника Разуваева.

Ну, а если мы ошибаемся, а наши оппоненты правы, и Д.Т. Козлов и Мехлиса боялся, и Сталина до «дрожи в коленях», да так, что начинал выдумывать на ходу небылицы, только чтобы им угодить, то тем хуже для наших оппонентов. Что это за командующий фронтом?! Лжив, труслив. Выходит, прав был Мехлис в его оценках? И, воля ваша, господа оппоненты, гнать таких командующих надо с их должностей взашей.

Хотелось бы рассмотреть и ещё пару документов, характеризующих, прежде всего, Л.З. Мехлиса, а затем – поливающих его грязью историков (в смысле используемых ими методов «протаскивания» своих построений).

Одного документа мы уже касались – это запись переговоров А.М. Василевского с Л.З. Мехлисом от 10 марта 1942 года. Продолжим его цитирование (документ невелик):

«ВАСИЛЕВСКИЙ. …Военный совет фронта поставил вопрос об оставлении тов. Толбухина во фронте на должности помощника командующего [войсками] фронта по укомплектованию и формированию или же на должности заместителя командующего 47-й армией. Тов. Сталин к тому и другому предложению отнёсся отрицательно, точно так же и к просьбе Военного совета временно допустить к исполнению обязанностей начальника штаба фронта полковника Разуваева. У меня всё. Какие будут от Вас указания мне?

МЕХЛИС. Я считаю, что Толбухина не следует здесь оставлять, и целиком согласен с мнением тов. Сталина. Что касается Разуваева, то это честный командир, работоспособный, но начальником штаба, и к тому же при отсутствии начальника оперативного отдела, ему будет очень трудно (выделено нами – И.Д.). …Правильно будет до подыскания кандидата временно вступить в исполнение обязанностей тов. Вечному. У меня всё.

ВАСИЛЕВСКИЙ. Слушаюсь. Сейчас будет оформлено приказом. До свидания» [32; 123].

Обратим внимание на чрезвычайно положительную характеристику, которую даёт Л.З. Мехлис полковнику Разуваеву, предложенному Д.Т. Козловым на должность начштаба. Единственная причина отклонения его кандидатуры – недостаток опыта для выполнения обязанностей, связанных с этой должностью. Т.е., другими словами, – польза дела. То, что кандидатура предложена Д.Т. Козловым, на мнение Л.З. Мехлиса влияния не оказывает. Очень яркий штрих для характеристики Льва Захаровича.

Второй документ – директива Ставки № 170139 командующему войсками Крымского фронта о назначении заместителя командующего 51-й армией от 9 марта 1942 года:

«Ставка Верховного Главнокомандования не возражает против назначения генерал-майора Баронова заместителем командующего 51-й армией.

По поручению Ставки Верховного

Главнокомандования

Начальник Генерального

штаба Шапошников»

[32; 122].

Чуть более чем за месяц до того (7 февраля 1942 года) Ставка ВГК сняла генерал-майора Баронова с должности командующего 47-й армией [32; 122]. Снят он был по настоянию именно Л.З. Мехлиса. Генерал-майор показался ему человеком ненадёжным, причём первоначально, видимо, речь шла всё-таки о профессиональных и человеческих качествах К.Ф. Баронова, а не о его службе офицером в царской армии, как стараются представить дело «объективные» историки. Почему мы так считаем? Да дело в том, что бывшим царским офицером (штабс-капитаном) был, например, и командарм-51 генерал Львов. Однако Л.З. Мехлис не только не преследовал его за этот факт биографии, но даже чрезвычайно симпатизировал ему (предлагал его на должность командующего фронтом вместо Д.Т. Козлова). С Бароновым же получилось «с точностью до наоборот» – он настолько не понравился Льву Захаровичу, что тот запросил на него данные в особом отделе Крымского фронта. И получил такую информацию: Баронов К.Ф., 1890 года рождения, служил в царской армии, член ВКП(б) с 1918 года, утерял партбилет. В 1934 году «за белогвардейские замашки» исключён из партии при чистке, потом восстановлен. Родственники подозрительны: брат Михаил – участник Кроншдатского мятежа, «врангелевец», живёт в Париже. Другой брат – Сергей осуждён в 1937 году за участие в «контрреволюционной организации». Жена – «дочь егеря царской охоты». Сам Баронов изобличался в связях с лицами, «подозрительными по шпионажу». Сильно пьёт. Штабом почти не руководит. Часто уезжает в части и связи со штабом не держит [25; 38], [41; 4].

После такой характеристики симпатии к Баронову у Мехлиса прибавиться никак не могло. Баронов был снят с должности и отправлен в распоряжение Ставки ВГК. Его апелляция к представителю Ставки с просьбой оставить его на фронте и на строевой работе была Л.З. Мехлисом отклонена [25; 38], [41; 4].

Собственно, на этом «обличители» Льва Захаровича и заканчивают повествование о генерал-майоре К.Ф. Баронове. С. Ченнык лишь с трагизмом добавляет: «Участь генерала была решена» [41; 4]. Согласитесь, после такой концовки невольно закрадывается мысль, что Баронова попросту поставили «к стенке». Излишне говорить, что о повторном назначении Баронова на Крымфронт «обличители» ни словом не обмолвились. А между тем факт достоин рассмотрения.

Если посмотреть на текст директивы Ставки ВГК № 170139 от 9 марта 1942 года о назначении генерала К.Ф. Баронова заместителем командующего 51-й армией, то ясно видно, что назначение это произошло по просьбе командования Крымского фронта («Ставка… не возражает против назначения…» [32; 122]). Трудно представить, что командование фронта вышло с подобным предложением в Ставку без согласования вопроса с Л.З. Мехлисом. Кадровые вопросы он, как мы помним, очень тщательно контролировал. Сами «объективные» историки упрекают его в чрезмерном к ним внимании и вообще в том, что он вмешивался во все, даже самые мелкие, дела фронта, мешая Д.Т. Козлову командовать. Поэтому с уверенностью можно считать, что против назначения генерала К.Ф. Баронова заместителем командарма-51 Л.З Мехлис ничего не имел, что он, если не сам выступил с инициативой этого назначения, то поддержал её.

Что же произошло за месяц после снятия К.Ф. Баронова? Открылись какие-то новые обстоятельства его «дела», и Лев Захарович понял, что поступил с человеком несправедливо? Или на Крымфронте был такой острый дефицит командных кадров, что Л.З. Мехлис счёл возможным допустить К.Ф. Баронова до «замской» должности в 51-й армии? Тем более что командовал этой армией вполне надёжный командующий – генерал В.Н. Львов, которого представитель Ставки высоко ценил и, очевидно, считал, что под его командой К.Ф. Баронов может успешно работать и приносить пользу фронту. Тут, конечно, можно только гадать. Скорее всего, имел место некий «промежуточный вариант»: за месяц Мехлиса (может, и на основании каких-то фактов, ранее ему не известных) убедили (скажем, тот же генерал В.Н. Львов), что генерал К.Ф. Баронов не так уж и плох, и армейский комиссар посему и не стал возражать против его назначения заместителем В.Н. Львова, учитывая при этом, что дефицит грамотных командных кадров на Крымском фронте и впрямь ощущался.

Как бы там ни было, но история с генерал-майором К.Ф. Бароновым хорошо показывает, что пользу дела и справедливость Л.З. Мехлис ставил куда выше своих амбиций и своего самолюбия.

Однако вернёмся непосредственно к боевым делам.

В ходе уже упоминавшихся здесь переговоров по «Бодо» Д.Т. Козлова с А.М. Василевским, состоявшихся в ночь с 9 на 10 марта, командующий Крымским фронтом так изложил ход подготовки к новому наступлению:

«Подготовка идёт. Смена [и] сосредоточение закончатся сегодня в ночь. Задержка происходит с танками КВ и Т-34. Только сегодня поступила основная масса запасных частей из Новороссийска. В Камыш-Бурун направлены части. Погода за последние два дня немножко улучшилась. В районе [армии] Львова автотранспорт уже пошёл по дорогам, вне дорог грунт труднопроходим, танки идут с трудом. Ночью обычно небольшие заморозки, а днём опять начинает отпускать. Всё же почва и дороги постепенно подсыхают. Если погода не ухудшится, по всей вероятности, возможно будет, хотя и с трудом, начать работу одиннадцатого, к чему сейчас и готовимся» [32; 122].

Действительно, последующие несколько дней погода стояла хорошая. Было принято решение начать наступление 13 марта в 10 утра [25; 35].

На сей раз танковые бригады, полк и батальоны были приданы непосредственно пехотным соединениям. Командиры танковых бригад были подчинены командирам стрелковых дивизий и бригад [25; 35]. Это было ошибкой, т.к. при подобном применении танков не достигалось ни массирование удара ими, ни наращивание удара в глубину при прорыве обороны противника (другими словами, командование фронтом лишило себя подвижных соединений, могущих оперативно развить успех в случае прорыва фронта немцев). Излишне говорить, что «авторство» данного решения приписывается Л.З. Мехлису, что нас не удивляет [25; 35].

В своей работе «Борьба за Крым (сентябрь 1941 – июль 1942)» И. Мощанский говорит о том, что против такого решения протестовал генерал-инспектор авто-бронетанковых войск Крымского фронта генерал-майор Вольский, но командование фронтом ему не вняло [25; 35]. При этом И. Мощанский, конечно же, даёт понять, что ни командующий фронтом Д.Т. Козлов, ни новый начштаба П.П. Вечный просто не посмели возразить представителю Ставки ВГК.

На самом деле, нам представляется, что дело тут в другом.

Среди командования Красной Армии в начале 1942 года ещё не сформировалось чётких представлений о роли танковых соединений в прорыве обороны противника. Недостаточно крупные соединения, бригады, мыслились, в основном, именно как инструмент поддержки усилий пехоты. Так их и использовали с начала нашего контрнаступления под Москвой. Конечно, идеи массирования танкового удара, использования танковых масс, как эшелона развития успеха, пробивали себе дорогу, чему свидетельство – протесты генерала Вольского, но и крупных танковых соединений тогда не было (танковые корпуса начали формироваться в Красной Армии только с апреля 1942 года), и условия Крыма с его зимней непогодой и жутким бездорожьем не способствовали утверждению этих идей среди командования Крымфронта. Напомним, что массированные танковые удары в февральско-мартовском наступлении фронта не привели ни к чему, кроме больших потерь танков.

В общем, появление идеи подчинения танковых формирований стрелковым соединениям Крымского фронта вполне понятно. Заметим, что подобное решение не встретило возражений ни со стороны Ставки ВГК, ни со стороны Генерального штаба.

Есть в народе такое выражение – «закон подлости». Так вот, это выражение вполне применимо к обстоятельствам как первой, так и второй попытки Крымфронта наступать. Как по «закону подлости», с началом мартовского наступления погода испортилась (подобное произошло и в феврале). В 9.00 начался дождь и мокрый снег, и едва начавший подсыхать грунт снова быстро превратился в вязкую массу, в которой с трудом могли передвигаться и люди, и машины, и гужевой транспорт.

Подобная погода благоприятствовала немецкой обороне. С уверенностью можно говорить, что погодные условия помогли немцам удержаться, и если бы не эти условия, их фронт был бы сокрушён.

В непролазной грязи советские войска пять дней безуспешно штурмовали позиции противника. Даже Манштейн в своих мемуарах, заявляя об отражениях русских атак и подбитии при этом 136 русских танков, вынужден признать, что бои носили крайне ожесточённый характер [19; 257].

В ночь на 18 марта дело, наконец, сдвинулось с мёртвой точки. На участке 51-й армии, наносившей главный удар, в бой была введена 390-я «национальная» дивизия при поддержке 55-й танковой бригады. Наступающим советским соединениям удалось прорвать оборону противника и продвинуться вперёд на 7-8 км, образовав нависающий над Феодосией выступ [11; 239-240]. Немецкий ХLII армейский корпус, по которому пришёлся этот удар, держался из последних сил.

«18 марта, – пишет Манштейн, – штаб 42 корпуса вынужден был доложить, что корпус не в состоянии выдержать ещё одно крупное наступление противника» [19; 257].

По счастью для немцев, нанести мощный удар, развить успех советские войска уже не могли. Они понесли большие потери. Э. Манштейн ничуть не преувеличивает, когда говорит о том, что к 18-му числу немцам удалось подбить 136 советских танков [19; 257]. Действительно, то, что противник устроил танковым войскам Крымского фронта, трудно назвать иначе, как словом «побоище». С 13 по 19 марта 56 тбр потеряла 88 танков (из 90), 55 тбр – 8 танков (из 53), 39 тбр – 23 танка (к началу наступления в бригаде насчитывалось всего 19 машин; очевидно, в ходе наступления она получила пополнение, о размере которого судить нет возможности), 40 тбр – 18 танков (из 30), 24 тп – 17 танков (из 29), 29 отб – 3 танка (из 4) [11; 240], [25; 36].

Таким образом, общие потери танковых войск Крымского фронта составили 157 боевых машин. Это из 225, бывших к началу наступления, т.е., переводя абсолютные цифры в относительные, получаем практически 70-процентные потери. Фактически, перестали существовать 56 тбр, 39 тбр и 29 отб.

Нашим войскам явно была нужна перегруппировка. Поэтому нарастить удар они попросту были не в состоянии.

Манштейн решил воспользоваться данным обстоятельством, чтобы попытаться восстановить прежнюю линию фронта. При этом командующий 11-й армией предполагал не просто вытеснить русских на их прежние позиции. В его намерение входило отрезать, окружить и уничтожить вклинившиеся в немецкое расположение на его северном участке советские войска [19; 257].

Для выполнения такого амбициозного плана в распоряжении у Манштейна имелось абсолютно свежее соединение – в начале марта в Крым прибыла 22-я танковая дивизия немцев.

Эта дивизия начала формироваться в конце сентября 1941 года. Её танковый полк (204-й) состоял из двух батальонов. К моменту прибытия в Крым дивизия насчитывала 142 танка (45 Pz. II, 77 Pz. 38(t) и 20 Pz. IV) [11; 240], [25; 36].

Нетрудно заметить, что к 20 марта, дате, на которую было назначено немецкое контрнаступление, 11-я армия уже превосходила в танковом отношении войска Крымского фронта. Даже не считая штурмовых орудий немцев, соотношение в танках стало, примерно, 1:2 в пользу немцев (142 немецких танка против 70-80 машин Крымфронта). Если же брать конкретно участок, на котором немцы планировали нанести удар, – участок 51-й армии, то здесь немецкое преимущество было ещё значительнее: 142-м танкам немцев противостояло около 60 советских боевых машин.

Немецкое контрнаступление, предпринятое, как и планировалось, 20 марта, потерпело неудачу.

Манштейн, подобно другим германским мемуаристам и авторам, пишущим о войне с Советской Россией, менее всего склонен приписывать неудачи войск вермахта собственно действиям противника. Всегда у них в неудачах виноваты то погода, то дороги, то союзники, то немыслимое численное превосходство русских (а не их стойкость и воинское искусство). Вот и в случае с провалом наступления 20 марта Манштейн главными причинами провала считает необстрелянность 22-й танковой дивизии и… туман. В его описании события выглядят так:

«Предпринятое 20 марта наступление, к которому должны были также присоединиться на флангах 46 и 170 пд, потерпело неудачу. Танковая дивизия в утреннем тумане натолкнулась на советские войска, занявшие исходное положение для наступления. Оказалось, что командование армии совершило ошибку, бросив эту вновь сформированную дивизию в большой бой, не испытав её заранее и не проведя с ней учений в составе соединения. Хотя на этот раз наступление дивизии не имело успеха, несмотря на то, что ей ставилась ограниченная задача, спустя несколько недель, когда с ней были проведены занятия в условиях, близких к боевым, в составе соединения, она целиком оправдала возложенные на неё надежды. Но что нам оставалось делать в этой крайне напряжённой обстановке, как не идти на риск и бросать в бой танковую дивизию? Всё же противнику был нанесён моральный удар, и мы сорвали его подготовку к новому крупному наступлению в решающий момент» [19; 257-258].

Рассказывая всё это, Манштейн «изящно» забывает упомянуть и о танковом превосходстве своих войск (советское превосходство, даже мнимое, всегда им «аккуратно» отмечается), и об эффекте неожиданности, который был в ходе контрудара 20 марта на стороне немцев.

Вторит в описании «туманного контрнаступления» Манштейну и немецкий военный историк Пауль Карель, лишь добавляя, что после неудачи на 22-ю танковую дивизию глядели «косо» и солдаты, и офицеры других соединений, и командование (от армейского до группы армий «Юг»), что её даже хотели расформировать, и только действия дивизии в мае спасли её от этой участи [13; 397-398].

На самом деле, события, связанные с попыткой германского контрнаступления, не ограничились утренним «столкновением в тумане», в результате которого, как пытаются нас убедить немецкие авторы, необстрелянная 22-я танковая дивизия немцев смешалась и чуть ли не побежала, и на том всё и кончилось. «Столкновение в тумане» было лишь одним из боевых эпизодов. Вообще же разгорелось довольно ожесточённое встречное сражение пытавшихся продолжать наступление советских и контратакующих немецких войск, в ходе которого немцы (в том числе, и танкисты 22-й тд) действовали временами успешно. Так, в 7.30 утра 20 марта до двух батальонов пехоты германцев при поддержке 50 танков ударили из района Ново-Михайловка в направлении Корпечь. В результате непродолжительного боя немцам удалось отбросить советские войска. До 15 танков с автоматчиками ворвались в Корпечь, а отдельные машины достигли южных скатов высоты 28,2. Далее немцам продвинуться не удалось, и в итоге пришлось отступить [25; 36].

В 13.00 противник силою до батальона пехоты при поддержке 60 танков, действуя из района «три кургана» (2 км северо-восточнее Ново-Михайловки) возобновил атаку в общем направлении на Корпечь. В 15.00 противник из района «кладбище» и «железнодорожная будка» (2 км западнее Кой-Асана) снова контратаковал в общем направлении на высоту 28,2. На этот раз атаку поддерживало до 70 танков. Эти немецкие атаки были также отбиты огнём нашей артиллерии и контрударами танковых бригад [25; 36].

22-я танковая дивизия вынуждена была записать в безвозвратные потери 32 танка (9 Pz. II, 17 Pz. 38(t) и 6 Pz. IV) [11; 240]. Из них 17 машин остались на поле боя, а из этих последних 8 оказались в полной исправности и впоследствии использовались в танковых формированиях Крымского фронта [11; 240], [25; 36]. Очевидно, напряжённость боя была такова, что экипажи просто бросили исправные машины и ретировались. Думается, наличие подобных случаев при общем неуспехе контрнаступления и вызвало недовольство дивизией со стороны командования 11-й армии.

Советские войска, «осадив» немцев, пытались продолжать наступление, но успехом эти попытки не увенчались. Велики были потери. К 25 марта, даже с учётом прибытия в ходе наступления в танковые формирования Крымского фронта пополнений, количество машин, оставшихся в танковых бригадах, полку и батальоне, уже не позволяло вести наступательные действия:

39 тбр – 4 танка (2 КВ, 2 Т-60);

40 тбр – 13 танков (все Т-26);

55 тбр – 31 танк (все Т-26);

24 тп – 4 танка (все Т-26);

29 отб – 2 танка (оба КВ).

Всего – 54 танка [11; 240], [25; 36].

Словом, от былой бронетанковой мощи Крымского фронта осталось если и не воспоминание, то весьма «бледное» подобие.

Манштейн упоминает ещё о попытке возобновления советской стороной наступления 26 марта. Но попытка эта была уже слабой, «на последнем издыхании». Сам Манштейн по поводу её пишет, что она была предпринята только четырьмя дивизиями [19; 258]. «…Либо ударная сила остальных его (противника – И.Д.) соединений, – отмечает командующий 11-й армией, – была, по крайней мере, временно, исчерпана, либо ввиду первого случая применения танков с нашей стороны он предпочёл довольствоваться ограниченной задачей» [19; 258].

В конце марта – начале апреля на фронте установилось относительное затишье. Крайне ограниченные успехи наступления Крымского фронта, сопровождавшиеся к тому же несоразмерными потерями людей и боевой техники, означали, по сути, что план наступательной операции Крымфронта от 4 марта 1942 года (четвёртый уже по счёту) остался невыполненным.

Неудача очередной попытки наших войск вырваться с Керченского полуострова на основную территорию Крыма побудила Л.З. Мехлиса потребовать от Ставки ВГК смены командующего Крымфронтом генерала Д.Т. Козлова.

29 марта 1942 года в Москву ушла телеграмма следующего содержания: