54 по шкале магометра

– Санёк, там… там Гаврик… умер. – Димка указал на коричневый гараж.

Закружилась голова. Саша вскрикнул и закрыл лицо руками. Макс обнял друга и стал что-то говорить. Саша шёл скрюченно и запинался. «Как же так? Гаврик не мог умереть. Нет! Он живой. Димка перепутал. Может не он?»

За гаражами лежал мёртвый кот. Это был Гаврик. Саша заревел. Макс побежал за Сашиной мамой.

Саша опустился на колени. Он гладил длинную шёрстку Гаврика. Надеялся, что вдруг почувствует хотя бы слабое дыхание любимого кота. Но Гаврик Младший лежал неподвижно.

Пришла мама с бабушкой и старшая сестра. Мама сказала, что это бродячие собаки, переломили шею. Гаврика обернули в полотенце и закопали в лесу…

Саша проснулся ночью и подошел к окну. Большая луна и звёзды освещали двор. Вдруг из-за гаражей выбежал чёрно-белый кот. Кот посмотрел на Сашу и побрёл к старой сосне. Он быстро вскарабкался почти до самой верхушки. Саша увидел огоньки, приближающиеся со стороны леса. «Летающий трамвай», – прошептал мальчик. По небу передвигалось необычное транспортное средство. Салон был освещен, но пуст. Трамвай приблизился к сосне и прозвенел в электрический звонок. Двери открылись.

Утром мама отварила пойманную рыбу. Саша накормил всех котов во дворе. «Кошачьи поминки», – сказала Бабушка…

Виктория Радионова

Много бабок и немного Бродского

Обычно в домах молодые жильцы меняются: ипотеку берут, квартиры снимают – этакий обмен существ происходит. А бабки у подъезда постоянны, их словно закладывают вместе с фундаментом. Вот и у третьего подъезда дома № 94 по улице Мира обитали два «божьих одуванчика», как два копа в кино, плохой и еще хуже, Вилена Тихоновна и баба Рая. Следили за порядком бдительно, но выборочно. Слава-алкаш «Комбат-батяня» орет, сочувствуют: «Бедный! Вот что с людьми горячая точка делает», хоть Слава и не служил вовсе, откосил. А ребятня, играючи, с криками пробежит – это: «Цыц, паразиты! Мы в ваши годы металлолом собирали». При матерящихся подростках бабки словно растворялись в воздухе. А мамочкам с детьми проходу не было: не так растили, не тем кормили, не те игрушки покупали…

Игорь Николаевич, тихий жилец с пятого этажа, бабок не то чтоб боялся, но остерегался. Человек разведенный, водку не пьющий, окна не бьющий, песни, правда, поющий, но только в душЕ или в дУше с включенной на всю катушку водой, попадал под их пристальное внимание как представитель гнилой интеллигенции – преподаватель по классу кларнета.

Бывало, спускается он с верхнего этажа, в окно подъезда выглянет: на посту! Сразу приосанится, пиджак одернет, сделает глубокий вдох и… Выдохнет уже почтительное: «Здрассте, ВиленТиххна!». Вдох-выдох, поклон: «БабРая!», а сам пошел-пошел…

А вопросы с лавочки так и подгоняют:

– На работу?

Оправдываясь:

– Опаздываю!

И еще энергичнее от бедра.

И уже далеко вроде, но еще слышно:

– Нехорошо!

– Ябольшенебуду!

Все. Свобода!

Хоть пятиэтажка – это не домик Кума Тыквы, принцип тот же: «Выйти довольно легко, а вот войти гораздо труднее». Простым «опаздываю» тут себе путь не проложишь.

– Ну-с, Игорек, как поработал?

– Отлично, ВиленТихна!

– Опять весь день в дудку дудел?

– Верно, бабРай.

– За это нынче еще и денег дают?

– Ну-у… Не то чтобы… – а сам бочком-бочком к крыльцу.

На ходу отвлекающий маневр: «Ой, я тут в «Пятерочке» мойвы Барсику по скидке купил. Боюсь, потечет…», или «Ах, заболтал я вас, через две минуты «Пусть говорят» начнется, не пропустить бы…»

Работа, зарплата, внешний вид – стерпеть еще можно, главное, успеть до вопроса: «А как там дела у Светочки?». На языке крутилось только: «Плевать я хотел». Но Игорь Николаевич, человек культурный, вслух издавал многозначительное: «Ы-ы!», а про себя готовил безучастное: «Да, слава богу…». И пока дознавательницы с пониманием кивали, успевал к спасительной двери подъезда, затыкая им рты заклинанием: «Всего доброго, приятно было пообщаться!».

Так это и работало.

После очередного ливня халтурное солнце лавочку высушило, а вот огромную лужу – нет. Уровень прохождения бабок усложнился максимально. Брошенные дворником на этот случай мостки бабки экспроприировали у населения подъезда, подтащив к самой лавочке: «А как сидеть-то пожилым людям?»

Теперь вопрос про Светку настиг Игоря на середине поребрика, по которому он пробирался, минуя грязь. Раскинув руки: портфель в одной, авоська с кефиром в другой, он балансировал, как канатоходец. Но вот пощечиной прилетело:

– Тебе что, неинтересно, как она с ним живет?

– Нет, – выдохнул Игорь и ускорил неуклюжие движения.

– Что, совсем-совсем?

– Совсем-совсем.

– Святой ты человек, Игореша!

«Игорешей» Игоря Николаевича звала бывшая жена, сбежавшая от него к скрипачу в соседний подъезд. У Игоря скрутило живот, пытки продолжались.

– Вот так спокойно взять и простить…

– А ты ее прости, прости и отпусти-и-и… – неимоверно фальшиво и тоскливо, как на похоронах, заскулила БабРая.

Игоря как подрезало. Он потерял равновесие, закачался, размахивая руками. Из расстегнувшегося портфеля плюхнулись в лужу и томик Бродского, и батон. Сам тоже не удержался, соскользнул в мутную жижу. Брызги полетели во все стороны. Старухи резво повскакивали, недовольно отряхиваясь.

– Рохля ты, Игореша!

– Недаром Светка…

– Да прекратите вы! – Игорь не давал себя добить. Стоя в луже, он топал ногой и обличал:

– Вы собираете сплетни, роетесь в грязном белье!

Слова разлетались вместе с брызгами.

– У вас все кругом наркоманы!

Брызги.

– Проститутки! Мимо вас пройти невозможно, чтоб не замараться!

Последний удар ноги поднял фонтан грязи, и она долетела до изумленных лиц фурий.

– Чтоб тебе пусто было!

– Интеллигент паршивый!

Но Игорь уже хлопнул дверью подъезда.

С этого момента Игорь Николаевич стал несчастным и опустошенным. Что-то давило на плечи, гнуло шею, и голова сама опускалась на грудь, как в сказке: «Ниже плеч голову повесил…». Оборачивался посмотреть, что ж за груз неподъемный? А там пустота одна. И внутри пустота. Вот только нет от нее легкости, а словно камень на сердце. Просто в его жизни не стало счастья.

Раньше бывало, встанет еще до будильника: утро, оно ж не навсегда! Нужно успеть послушать болтовню воробьев, подставить лицо заоконной свежести, насладиться вкусом свежесваренного кофе и только что пожаренной яичницы и, зарядившись позитивом, прорываться мимо бабок с гордо поднятой головой и расправленными плечами. Даже развод Игорь перенес стойко. Жена, друг – серьезные потери, но счастье – это процесс, он не зависит от подлости и предательства.

Теперь вместо счастья была пустота.

Вставать не хотелось. Воробьи разлетались, только он дотаскивал себя до окна. Вкус еды стал пуст, пресен, без оттенков. Раз он попытался подсолить яичницу, но из опустевшей солонки не высыпалось ни крупинки, а у перечницы отвалилась крышка, и все это переперченное безобразие отправилось в ведро.

Пустоту не заполняли ни чтение книг, он словно перестал понимать, что в них написано, ни дорогая сердцу музыка. Звуки больше не окрыляли, не наполняли силой, стали шумом, фоном, как обои, которые перестаешь замечать.

Мимо бабок он брел, как каторжанин, отягощенный злом, еле волоча ноги. Казалось, на подошвы налипли килограммы грязи, делая каждый шаг невозможно трудным.

Бабки хранили презрительное молчание, метая в сторону бунтовщика говорящие взгляды.

Пустота вокруг росла и ширилась. Люди сторонились Игоря, словно от него так и разлетались грязные брызги. В транспорте расступались, никто не желал занимать свободное место рядом. На это отваживались лишь автобусные бабки. Их словно магнитом тянуло. Садились рядом обязательно обладательницы мощной комплекции, вдавливая Игоря, чуть ли не в самое автобусное стекло. Игорь твердо решил ездить стоя. Но и тут в транспорт обязательно загружалась какая-нибудь бабулька с кошелками, становилась непременно к Игорю плечо к плечу, ставила кошелки ему на ноги. Отходил он, продвигалась и она, обступая ему все ноги, тесня и толкая, пока тот не выскакивал на остановку раньше, предпочитая плестись пешком. Бодрый шаг больше не получался, ноги, как в колодки, были закованы в грязь.

Кольцо бабок сужалось. Они теперь были повсюду. Казалось, их влечет к нему невидимой силой.

В магазине сварливые старухи выхватывали у него из рук продукты, толкали в очереди, которая образовывалась у любой кассы, куда бы Игорь ни пристроился. Его оттесняли в самый хвост, тыча в нос какими-то корочками, ругая дармоедом. Уже на кассе кропотливо и неимоверно долго отсчитывали мелочь и пересчитывали сдачу. Игорь страдал не столько от нового фантасмагорического окружения, сколько от себя самого.

Опустошение только тяготило, а грязь на подошвах угнетала. Игорь везде оставлял безобразные следы и стыдился своей отвратительной обуви. Он тщательно мыл и начищал ботинки. По несколько минут отирал ноги перед входом в помещение, но комья грязи оставались после каждого шага. Он дико извинялся перед ничего не понимающими уборщицами, пытался поделиться наболевшим с коллегами, еле подбирая слова, чтобы описать всю тяжесть положения и гнет стыда. Понимания не нашел: про пустоту не разделяли, грязь не замечали. Вокруг тут же образовывался молчаливый вакуум.

– Игорь, сейчас все лечится: и алкоголизм, и депрессия, – шепнул друг-трубач и утянулся вслед за остальными.

Игорь не понял, какое это к нему имеет отношение. Больше всего его поражало, что грязи никто, кроме него, не замечает. Если ее видит он один, нужно подлечить нервишки.

В поликлинике, на удивление, народу не было. Игорь нагнулся к окошку регистратуры. Неведомо откуда взявшаяся бабка отпихнула его в сторону, требуя талон на завтра. Игорь терпеливо дождался своей очереди.

Пожилая регистраторша проворчала, что прием у терапевта закончен, запись к невропатологу через месяц, психиатра у них никогда не было. Раз у Игоря нет ни повышенной температуры, ни острой боли, какую помощь он тут хочет получить?! Пальцем указала на дверь доврачебного кабинета в конце коридора. Туда Игорь и направился, шаркая ногами.

– Куда?! По помытому-то?!

Игорь вздрогнул от неожиданности, он мог поклясться, только что в коридоре не было ни единого человека. Игорь обернулся на голос. Пол внезапно стал мокрым. Каблук поехал, как по маслу: одна нога взметнулась вверх, вторая не удержала тело, потерявшее опору. Руки сделали взмах, словно цепочка генной памяти сконцентрировалась на стадии доисторического гуся. Но, видимо, у этого конкретного предка тоже были проблемы со взлетами, а вот с падениями не было. И мокрый пол уже был рад встрече с телом, но под локоть подхватила уверенная рука.

Сухонькая старушка в белом халате поддержала, убедилась в Игоревой устойчивости, лишь тогда отпустила его локоть и шваброй затерла грязные следы.

– Ну, наследил, ну, наследи-ил! – тянула она нараспев, но не злобно, а сочувствуя.

– Вы тоже ее видите? – обрадованно, впервые за несколько дней, воскликнул Игорь.

Тяжесть опустошения пропала. Сразу после поддержки. Как рукой сняли!

– Как же ее не видеть, когда вон чего, комьями отваливается! На-ка вот, милок, – она пошарила в кармане халата и протянула шуршащий комок Игорю, – возьми бахилы. А то так и будешь грязь месить.

Игорь натянул бахилы и понял, что ему не нужно больше ни в доврачебный, ни во врачебный кабинет. Его переполняло счастье. Он кинулся к старушке, обнял сухонькое тельце, с легкостью приподнял над землей, закружил и поставил, где взял. Та смеялась заливисто и заразительно. На глазах Игоря выступили слезы счастья.

Он рванулся к окошку регистратуры, стал требовать книгу жалоб, чтобы написать благодарность санитарке, спасшей его от страшного недуга, просил подсказать имя бабушки, но ему ответили, что в младшем обслуживающем персонале у них пенсионеры не работают.

– Но как же? – изумился Игорь. – А вот…

Он показывал рукой на помытый коридор. Встретившись с недоуменным взглядом регистраторши, обернулся сам. Там никого не было.

– Закрываемся! – подытожили из окошка.

Ничего не оставалось, как покинуть поликлинику.

Недоумение поселилось в душе, но это вам не отягощение пустотой. Ноги несли легко до остановки. В автобусе к нему подсела очаровательная девушка, обрадовалась, что Игорь читает Бродского, поделилась, что сама его любит, вот только на днях попала под ливень, промокла до нитки и книга вместе с ней. Игорь тут же рассказал, что и его «Бродский» претерпел немало. Заболтавшись, он пропустил свою остановку, проводил новую знакомую до дома. Обменялись телефонами. Окрыленный, он не шел, летел по направлению к дому.

Бабки сидели на прежнем месте.

– Вилена Тихоновна, Раиса Сергеевна, добрый вечер!

– Кому добрый, а кому и …

– Приношу извинения! – торжественно произнес Игорь.

– Хам! – равкнула Вилена Тихоновна.

– Наркоман! – подключилась БабРая.

– Чтоб ты провалился!

– Недаром тебя Светка…

Брань и проклятья выслушивать он не стал, его окрыляло счастье. На этих крыльях он мог воспарить прямо над лужей, но решил испытать бахилы и прошелся по грязи. Бабки покинули лавку, опасаясь новой порции брызг.

– …Я вытаскиваю, выдергиваю ноги из болота,

И солнышко освещает меня маленькими лучами…1– процитировал он Бродского с наслаждением и вслух. Испытание бахил прошло успешно: грязь не липла.

Игорь сам уселся на лавочку, достал телефон, набрал смс, приглашая новую знакомую на вечернюю прогулку. Она тут же перезвонила. Мелодия вызова, ласкающая слух, прервалась счастливым:

– Да!

1 И. Бродский. «Воспоминания»

Андрей_Ваон

Красные яблоки в полоску

Мне всегда не нравилось её имя. Зато нравилась она сама. Тёмные глаза и тонкие запястья, длинные ноги и острый ум… Да что там, я её любил когда-то.

А сейчас Нина воткнула в меня холодный взгляд, и в нём среди отблесков костра стоял немой вопрос: "Зачем ты их всех сюда позвал?".

– Вадик, ну чего там ваши яблоки? Скоро? – Друзьям не сиделось, они ходили вокруг костра и яблони, поглядывая на тёмную крону.

– Спокойно, сейчас всё будет, – ответил я и пошевелил в костре прутиком.

Они бывали тут и раньше. Летом, иногда весной. Даже Новый год встречали один раз; чуть не вымерзли все, жались к маленькой печурке в хлюпком нашем домике. А вот по осени, когда падали яблоки, оказались впервые.

Осенняя яблоня всегда была только для нас двоих.

***

Лет за восемь до этого сборища, в одну из наших с Ниной размолвок я уехал из города, вышел на не очень дальней станции и пошёл куда глаза глядят. Сентябрь входил в силу, после обильных дождей и холода немного прояснилось, пахло сыростью и дымами. Я шагал через бесконечные, казалось, садовые товарищества. Шёл и шёл, пока затухающая в осеннем покое дачная жизнь не коснулась и меня.

Я поймал себя на том, что давно стою на месте, облокотившись на шаткий забор, гляжу невидяще в заросший сад. Облезлый домик терялся в желтеющих деревьях, поблёскивая маленькими оконцами застеклённой террасы.

– Что хотели? – С задворок вылез невзрачный мужичок в кепке.

– Вы случайно дом не продаёте? – слова слетели с языка сами, и я удивился, откуда они вдруг такие взялись. Взялись вместе с неутолимым желанием заиметь такую старую дачу в запущенном саду.

Мужичок дом случайно продавал. Быстро договорились, и я собрался уезжать, но, мельком осмотрев дом, решил поглядеть ещё раз на сад.

– Что за сорт? – Я понюхал душистое яблоко на ветке.

– Коричневое, что ли… – пожал плечами хозяин.

– Коричное, наверное, – подсказал я.

Тот снова пожал плечами, и я побежал на станцию.

Ссора была позабыта. Но на моё сообщение "Я купил дачу" Нина лишь кивнула. Зато почему-то засмеялась, когда я рассказал про "коричневую" яблоню.

– Поехали? – сказала она, как только дача окончательно стала нашей.

– Поехали, – сказал я.

Вяло поработав в саду и в доме, вечером мы уселись на лужайке возле дерева.

Жгли костёр в обрезанной бочке, пекли картошку. Было тихо, только иногда потрескивал костёр. Сладко пахла старая яблоня. Та самая.

– И совсем не коричневое. – Нина покрутила поднятый с земли красный в полоску плод. Надкусила немятый бок. – Вкусное.

Она встала и потянулась к нижним ветвям сорвать яблоко.

– Не надо, – остановил её я. – Бывший хозяин единственно, что попросил – не снимать никогда с этого дерева яблоки.

– Это почему, интересно? – Нина запретов не любила, тем более таких непонятных. Но на скамейку обратно села.

– Не знаю, – ответил я. – Да пусть падают.

И словно в подтверждение моих слов с самой верхушки, сшибая листья, полетело яблоко, гулко стукнувшись в конце пути о плотную землю.

– Какой… коричневый звук, – сказала с серьёзным видом Нина и выжидающе посмотрела на меня – хороша ли шутка.

Я кивнул, мол, оценил.

А через мгновение в глазах Нины было совсем другое. То же, что промелькнуло и в моей голове.

– Даша? – вымолвила она почти беззвучно.

Точно, именно Даша. В мозгу после этого, чёрт его дери, коричневого звука пронеслись галопом нелепые картинки: я, Нина и какая-то светловолосая девица. Нина без слёз, но в гневе, а эта лыбится, и мы вроде как… пара? Что за бред?

– Ты про что? – просипел я.

– Не тупи. Ты видел то же, что и я.

Ага – я ж говорю, ум острый и проницательный.

– Хрень какая-то… Не знаю я никакой Даши, – ответил я.

– Значит, узнаешь, – уверенно предрекла она.

И я разозлился. Типично бабское – родить гору из мыши и сделать это нагромождение чуши "реальностью". Я взмахнул рукой, открыл рот. Только тут следующее яблоко – фьють, тук – упало.

Мы вновь переглянулись. В этот раз случилось совсем другое кино. Никакой Даши. Горы какие-то белоснежные, на лыжах мы вдвоём, кругом никого, безмолвие – всё, как давно хотели, мечтали даже.

– А вот этот вариант как-то получше, – кивнула Нина и, посмотрев на яблоню, добавила: – Какое, оказывается, интересное дерево.

Гроза миновала, но этот бред…

– Пойдём в дом, – сказал я. – Холодно.

В доме мы раскочегарили печку, пили горький чай и над пережитым наваждением лишь посмеивались.

***

На дачу до сильных холодов мы выбирались ещё несколько раз. Земля вокруг старой яблони была усеяна гниющими плодами, а в голых ветвях уже ничего не осталось. Мы вздохнули с облегчением, и история подзабылась. Пока у меня на работе не появился новый сотрудник. Сотрудница. Дарья Малькова. Та самая блондинка из яблочного бреда

Я похолодел, когда начальник знакомил всех с новой программисткой, и улизнул к себе в комнату.

Неделю я избегал с новенькой встреч, бросая на ходу безликое "Привет". А потом понял, что сбежать не удастся. С Дашей этой познакомился поближе и удивился, чего я так боялся. Не в моём вкусе совершенно, хотя улыбчивая, добрая и весёлая. И вообще я Нину люблю.

Своим мыслям усмехнулся, встряхнул головой – как, однако, мной яблочный бред завладел. Хотя… Имя Даша тогда ведь прозвучало. Ну к чёрту, вновь мотнул я головой.

А к концу года нарисовался интересный проект. Для меня и для новенькой. Она сотрудницей оказалась старательной и толковой, без неё мне никак. И как-то вечером, офис уже опустел, я задержался. Смотрю, и у неё свет горит; зашёл что-то уточнить. Сидит, ко мне обернулась. Уставшая, с большими глазами, лохматая и очень милая. Внутри меня что-то шевельнулось; из такого вот что-то потом случаются нелепые оправдания вроде "Бес попутал". Ага, подумал, вот оно, пресловутое раздвоение, адова бифуркация. Ну уж нет.

– Ну уж нет, – сказал вслух и, не попрощавшись, ушёл.

Но заснеженные холмы у нас тоже не получились. Умер давно болеющий Нинин отец, и пришлось ехать в Питер на похороны.

Точно, осенило меня, ведь не все яблоки при нас упали.

– И не все коричневые звуки мы услышали, – пробормотал я в поезде.

Нина была задумчива, чуть грустна.

– Что? – переспросила.

Про яблоню она всё позабыла.

***

Вспомнила летом.

– Поехали в отпуск на дачу, на яблоки? – предложила она.

– Какие ещё яблоки? А Крым? – опешил я.

– Вадьк, хочется на даче тихо посидеть. Ладно?

В другом случае я бы поспорил, но вспомнив свои зимние выводы "Не всё коричневое услышали", я молча согласился и пошёл сдавать билеты в Крым.

***

– А если потрясти? – спросила Нина.

Я задумчиво поглядел на крону яблони, где на самой верхушке осталось несколько плодов.

Две недели назад мы, едва открыв калитку, кинулись к заветному дереву. "Считай, почти ничего и не упало", – оценила Нина; большая часть яблок, действительно, ещё висела на ветвях. Приехали мы вовремя.

Мы придумывали какие-то работы на участке и в доме, ходили в лес, в тёплые дни на пруд, но нас постоянно тянуло к коричневой. Спали с открытым окном – и во сне ловили коричневые звуки.

Падающие яблоки вбивали в нас самые разные картинки, отчётливые и яркие. "Предлагаемые обстоятельства", – назвала это Нина. Но самое красочное кино мы видели, когда сидели в вечерней тишине рядом с яблоней.

Чего только нам не являлось. "Всё что тебя касается", – говорила Нина и добавляла: "Всё что меня касается". Варианты один, второй, третий. Как и с кем, и в какой мировой обстановке провести следующий год.

"Крымнаш – идея неплохая, но слоган дурацкий", – сказала вечером за чаем Нина, оценивая события следующей весны.

Мы внимали этим видениям с наркотической зависимостью, но не примеряли их на себя всерьёз. Она пошутила: "Ничего себе. Всё-таки придётся тебе на мне жениться, Сараев", в одном из коричневых звуков увидев свою будущую беременность.

Я поддакивал, удивляясь, как беззаботно и счастливо мы проводим этот отпуск; ничего и никого нам не надо, кроме нас. Ну, и кроме яблони.

Отпуск заканчивался, а на самой верхушке дерева оставалось несколько яблок, которые никак не падали.

Я потряс дерево. Оно лишь слегка вздрогнуло, и яблоки остались на ветках.

– Да бог с ними, пойдём собираться.

– Ну конечно, – сказала Нина. – Если тебя все варианты нашей предстоящей жизни устраивают, то меня – нет.

– Большой выбор, большая проблема, – пробурчал я. – Брось…

Она закусила губу и пошла в подсобку за лестницей. В такие моменты её было не остановить.

– Давай тогда я.

– Нет уж, Сараев, держи лестницу. – Полезла наверх, ловко цепляясь за гниловатые поперечины.

Я залюбовался её стройными ногами в драных джинсах и упустил момент, когда лестница пошатнулась в моих руках и Нина, вскрикнув, цепляясь за ветки, повалилась вниз с трёхметровой высоты. Что-то хрустнуло, и она выругалась:

– Твою мать!

Своим падением она заслонила от себя коричневый звук сорвавшегося тут же яблока, в котором я расслышал перелом Нининой ноги.

***

Нога срослась довольно быстро.

А потом грянула майданная заваруха – мы переглянулись, сглотнули каждый свой ком. А в январе Нина забеременела.

– Вот теперь можно и в ЗАГС, – сказал я обалдело после того, как она принесла благую весть.

– Разве было именно так?.. Ну, в предлагаемых обстоятельствах? – спросила спокойно она, не обращая внимания на меня и на своё особое теперь положение. Будто не таскала меня и себя несколько лет по врачам, с сухими глазами кусая губы после очередного холостого выхлопа.

– Так! Так! – я наконец обрадовался и бросился её обнимать.

А она хмурилась, освобождаясь от моих объятий.

Крымнаш уже вовсю сверлил умы граждан, когда Нину увезла "Скорая" с плохими симптомами.

После всего она лежала на диване, уставившись в стену, никак не реагируя на мои утешения.

– А там ведь оставалось ещё несколько штук… – сказала глухо.

– Каких штук? – не понял я.

– Вадик, мы этой осенью опять поедем ведь, да? – Она повернулась ко мне и погладила меня по лицу, слабо улыбаясь.

И я понял, что она говорила про яблоки.

***

С тех пор мы подгадывали свои две, а иногда и три недели под коричневый звук.

Мы не гадали, не выбирали, мы просто смотрели, что нас ждёт, слушая, как падают все до последнего яблоки. События мировые и личные складывались калейдоскопом в наших головах. Яркой, бесполезной кучей. Не вызывая никаких в нас действий. "Пусть всё идёт, как идёт", – говорила Нина, тихо наблюдая, как истаивает наша любовь в трясине будней. А я бесхребетно с ней соглашался.

Но через несколько лет, немогущий вырваться из заколдованного круга, разрушаемый Нининой тоской, видя, как проносятся мимо из раза в раз другие пути и возможности, я стал рыпаться и дёргаться в стороны. Но получалось по Нининому – пусть всё идёт, как идёт. И получалось тускло и ровно.