Новый день

– Хватит, хватит, лопну сейчас! Хватит!

Но как же Кэт – его нежная девочка, его понимающая жена?

За свои ошибки человек редко расплачивается своей шкурой, зато не щадит чужой. Он никогда не любил Кэтрин! Он попросту её обманывал! Потому как любить кого-то всем сердцем он не способен. Он теперь точно знает. Он не умеет. И за пять лет брака – не научился. Он лишь испытывал благодарность за её понимание и заботу, он лишь испытывал здоровое сексуальное влечение к хорошенькой Кэт, он лишь действовал по природе – обладая силой, защищал слабых.

Его раздирали внутренние противоречия. Он шёл вперед, вёл людей за собой и был полон оптимизма, но душа его не могла выбраться из какой-то мрачной трясины с тех самых пор, как он замолчал на три года. Он даже не знал, что живёт в своем собственном аду – в аду, когда не знаешь, для чего живёшь, принимая его убийственный пламень за творящий огонь души. А душа его зависла над холодной бездной и полетела вниз, в бескрайнюю пропасть, где нет опоры, где застыло время – её уволокло, засосало в кромешную тьму, пронзило такой болью, что она разлетелась на мелкие осколки. Не собрать, не склеить.

Это была ночь признания, ночь истины.

Он продолжал играть роль хорошего мужа, но играть становилось трудней.

А играть на гитаре стало совершенно невозможным! Он её ненавидел! Джеймс брал в руки гитару и не мог извлечь ни одного звука. Его двадцать две роковые красотки стояли без дела неделями – он к ним не прикасался.

Такой расклад прокатывал пару месяцев, пока ребята вволю отдыхали, но потом вопрос стал ребром. Нужно было двигаться дальше. Мир слишком современен. Слишком поспешен. Слишком многообразен. И не важно, что ты на пике славы, и не важно, что ты сделал значительный вклад в историю современной рок-музыки. Остановишься, и тебя предадут забвению.

Мир слишком современен.

Все это понимали. И все, кроме Джеймса, спешили мир обогнать. Но, как оказалось, идти вперёд без Джеймса не получается. Хотя каждый выкладывался по-полной, группу вёл Джеймс. Идеи, мелодии, ритмы, тексты, воля – всё шло от него. Порой ненавязчиво, порой энергично – но всегда от него. Ребята подхватывали, дополняли, дорабатывали. Даже Дейн – он скорее шлифовал, чем задавал тему.

И ага! Тупик!

Джеймс, превозмогая себя, брал гитару и шёл на репетицию. Шёл с пустой головой, с холодным сердцем, без идей и настроения. Он пинками загонял себя в студию. Там он сидел, пытался выдавить какие-то риффы, пялился в блокнот с текстом, был хмур и зол. Он чувствовал, что тянет группу назад. Он ненавидел гитару и ненавидел себя. И нередко его посещала мысль о том, что его песенка уже спета.

Дейн, обычно его понимающий, расценил это, как ни странно, таким образом:

– Джеймс зазнался.

Вот так вот.

В другой раз Дейн обязательно бы с ним поговорил. Бывало всякое. И Джеймс начинал копаться в себе, отыскивая свои недостатки. Зная натуру Джеймса, Дейн потихоньку вытаскивал его из молчаливого самокопания. Джеймс раскрывался, делился, и они находили правильное и устраивающее всех решение.

Но в последнее время от их дружбы повеяло прохладой, а теперь и вовсе нагрянули заморозки. А у Джеймса был такой вид, что хотелось не поговорить, а врезать: сидит – надменный, набыченный – слова не вытянешь, чего-то выжидает. Джеймс раздражал Дейна нестерпимо – это было новое, чрезвычайное удивительное и очень сильное чувство, которому Дейн не мог дать определения.

Стараясь преодолеть категорический творческий застой, Джеймс неистово злился, Дейн негодовал, а Ен и Алан впадали в растерянное уныние.

Время шло. Но время застыло. Репетиции отменялись, запись альбома отложили – писать было нечего. Джеймс не звонил Дейну, сгорая от стыда за своё бессилие, не звонил ребятам, стыдясь за неспособность рулить делами. Дейн не звонил Джеймсу, считая его зарвавшейся звездой, и не особо общался с ребятами, так как понимал, что основной накал страстей в группе создали они с Джеймсом на пару, но оправданий придумать не мог и, не нашёл ничего лучшего, чем забить на всех и вся.

Ен в силу молодости и лёгкости характера звонил каждому, приезжал в гости, вытаскивал на завтраки, обеды и ужины, но по отдельности. Разобраться в происходящем не сумел и, предупредив всех, укатил на острова, променяв гитару на доску для сёрфинга. Не навсегда, конечно, на время, пока дела в группе не наладятся.

Алан понял, что Джеймс застрял: вид Джеймса представлял собой полный набор признаков отчаяния. Понял, что Дейн поведение Джеймса истолковал неверно, но лезть в их отношения разумно не стал. А как вдохновить Джеймса на творческие подвиги, он не знал. Джеймс сам его вдохновлял. Алан решил, что требуется время, чтобы каждый разобрался в себе. И вслед за Еном уехал вместе с женой и дочкой путешествовать: наконец, он мог провести время с теми, кого так любил, никуда не спеша.

Джеймс же блуждал по туманным лабиринтам безысходности, скитался по бескрайним долинам разочарований. Он тащился через пустыню одиночества средь пыльных бурь нестерпимой тоски. Джеймс начал пить. Этот процесс пития не был похож на весёлый дебош во время турне, на бесконечные празднества юности на заре карьеры, хотя за то время были выпиты озёра водки, моря виски и океаны пива. Благо, здоровье не подводило.

Теперь он пил понемногу, но каждый день и в одиночку. Он сделался противным самому себе. Ему опостылел мир, он стыдился Кэтрин и понимал, что с ума сходит – сойти не может.

Он задумался не о самоубийстве, а о том, как лучше его совершить. Он продумал четыре способа и ждал подходящего момента.

Такие мысли его не пугали. В них не было ни страха, ни жалости к себе. В них была чистая рациональность: самоубийство, как способ избавится от напряжения и бессмысленности. А вне рациональности – всепоглощающая пустота. И что в ту пустоту не брось – она всё поглощала. Поглощала мысли, чувства, виски, жизнь.

Кэтрин не могла смотреть на его мучения без сострадания. Ничего не помогало. На любые попытки поговорить о том, что с ним происходит, Джеймс сначала отвечал виноватыми улыбками и поцелуями, потом – молчанием. Она видела, как он отдаляется от неё, погружается в себя, и, в конце концов, избегает её. Они перестали разговаривать, перестали заниматься сексом. Джеймс часто уезжал из дома без объяснения причин. Не звонил. Возвращался с похмелья мрачнее самой чёрной тучи.

Кэт сначала думала, что у него появилась другая женщина. Но, уверенная в его благородстве и честности, отмела прочь неуместные догадки. Джеймсу было однозначно плохо. Он никого не впускал в свой адский мирок и тихонько угасал. Так прошёл томительный год.

Как-то раз Кэтрин вернулась домой и застала Джеймса у бассейна без сознания. Испугалась, что не сразу вспомнила телефон службы спасения. Его откачали. Джеймс так надрался, что вместо крови у него по венам текло виски. Потом Кэт плакала, упрашивала его прекратить пить, поговорить с ней, обратиться к доктору. Но Джемс впадал в оцепенение от её слёз, которых не выносил совершенно и повторял, обнимая её:

– Кэт, Кэтрин, Котёночек…

Он чувствовал стыд, вину и пустоту. Безбрежную, бездонную, холодную пустоту.

«Ну, хоть капля ответственности у тебя осталась?» – спрашивал он себя. Джеймс попросил Кэтрин пожить у родителей. Объяснил просьбу тем, что ему нужно разобраться с собой. Она отказывалась, опасаясь за его жизнь. Но Джеймс настаивал, невзирая на её готовность разделить с ним его судьбу. Кэтрин сдалась. У неё уже не хватало сил бороться с зияющей пустотой его сердца, и она решила, что делает ему хуже своим присутствием.

Переполненная беспокойством, но уже не испытывая к мужу былой страсти, Кэтрин уехала. Он провожал её в аэропорту, обещал не пить, звонить каждый день и наводить порядок в голове и в работе. Кэтрин чувствовала, что их счастливому браку наступил конец. Если Джеймс и придёт в себя, им вместе не быть. Джеймс изменился.

Наверное, она переживёт развод. Она молодая, здравомыслящая, любит жизнь. Ей есть, что беречь в воспоминаниях об их браке, и только хорошее. Любила ли она его по-настоящему? Или это чувство было проявлением её земного созидательного характера? Возможно, они были нужны друг другу не навсегда.

С отъездом Кэтрин Джеймс испытал двоякое чувство. Он осознал, что сплавил жену с глаз долой, точно последний трус – нелегко признаться себе в трусости. Но испытал и облегчение – ему не придётся врать и скрываться за масками. Не быть собой ещё хуже, чем самоубийство, им планируемое в отношении собственного тела. А вешать на Кэт себя настоящего тоже не лучше. Такого Джеймса она не заслужила!

День ото дня Джеймс уменьшал количество принимаемого спиртного. Иногда пропускал. В такие дни он садился рядом с гитарами и смотрел на них. То на одну, то на другую. Ощущал себя придурком. Но брать в руки их не мог. Чтобы не пить, он решил как можно чаще находиться за рулём – такой своеобразный самоконтроль. Он объехал страну за несколько месяцев. Чтобы его не узнавали, он отпустил бороду, жил в маленьких отелях, иногда спал в машине. Он никому не звонил, кроме Кэт – они договорились о звонках уже только раз в неделю. В отелях он тем более избегал разговоров с посторонними.

Ему как-то дозвонился старший менеджер группы – дела ведь не двигались. Но Джеймс отослал его с вопросами о планах к Дейну.

Так, день за днём, меняя пейзажи за окном автомобиля, Джеймс привыкал к великой пустоте. Он успокоился, осознал неограниченную глубину и широту пропасти. И смирился. Как-то нужно было жить дальше. Хотя он и не знал – как. Недосягаемый многоликий гигант по имени будущее его не пугал, но и не подавал надежд.

Иногда он скучал по Кэт. Скучал по женской ласке. Он понимал, что его связь с Кэт будет отнимать у неё возможность наладить новую жизнь. Если не можешь сделать женщину счастливой, что ж, не мешай другому. Он не признавался ей в том, как иногда до боли он желал оказаться с ней рядом. Но представив её рядом, он не мог ощутить того самого трепетного переживания и той глубины чувств, которых так стремился ощутить. И раз уж собственная жена не могла раскрыть его, что говорить о других женщинах – он не замечал их.

Когда его перестали терзать вулканические извержения пустоты, и она улеглась ровным бездонным слоем, Джеймс вернулся домой. Жить в большом доме, где он с Кэтрин провёл пять чудных лет, Джеймс не мог. Он позвонил Кэт и предложил купить для неё любой дом её мечты, какой она захочет и где захочет. Кэтрин не стала отказываться, она знала, что отказом лишит Джеймса возможности остаться мужчиной в её глазах. Кэтрин приехала. Увидеть друг друга им было до пьянящей одури приятно. Они продали дом, нашли новый дом для Кэтрин в городе её родителей, Джеймс перевёл на её счёт несметные богатства. Потом они несколько дней никак не могли расстаться…

На развод они решили не подавать. Тонкую нить надежды, в виде колец на пальцах и свидетельства о регистрации брака, обрывать не стали. Но оба понимали – надежда призрачная и беспочвенная. Просто так – менее болезненно для обоих.

Джеймс переехал в заурядный дом на окраине Сан-Франциско. Он покупал его тайно – фанатам не следовало знать его место жительства. Свой Dódge Áspen21 он бросал в тени дома, а из гаража слепил некое подобие студии. Он переделывал его не спеша, своими руками. Звукоизолировал стены, выкрасил потолок в золотой солнечный цвет, устлал пол коврами, привёз старый комбик из детства, кое-какие усилители, звукорежиссёрский пульт. Привёз все свои двадцать две гитары из резиденции группы. Но так и не дотронулся до струн ни одной из них.

Во времена поездок в попытках смириться с необъятной пустотой, он зашёл в магазинчик в одном безымянном городишке, чтобы купить поесть. В магазине этом чего только не было: продукты, автозапчасти, детские коляски – и как там всё ютилось на пяточке, заставленным в полной неразберихе. Хозяин магазина, пожилой, но бравый мужчина сам обслуживал покупателей.

– Вижу, приятель, на гитаре играешь?

Джеймс напрягся: его узнали, а заночевать он хотел в отеле через дорогу. Конспирации не выйдет.

– Почему так решили? – спросил Джеймс, расплачиваясь наличными.

– Я бывалый человек, мне много лет, – хозяин магазина рассмеялся, – я вижу всех насквозь, – и, не дав других объяснений, выложил на прилавок редкостной красоты немного потрёпанную электрогитару.

Джеймса прошиб холодный пот: мало того, что его узнали, так впаривают гитару, которой он боится, будто страшного монстра. Продавец взял гитару, поставил ногу на стул и взял несколько аккордов. Звучала гитара кристально чисто и как-то необыкновенно. Этот звук Джеймса покорил. Холодная и бездонная пустота немного уменьшилась в размерах на секунды, пока длились аккорды. Но лишь на секунды.

– Нет. Я не играю на гитаре, спасибо, – Джеймс, оставив сдачу, ушёл из магазина.

Хозяин магазинчика крикнул ему вслед:

– А ты зайди завтра, сынок, вдруг вспомнишь, что умел.

Джеймс всю ночь заснуть не мог. Подумывал о виски. Но утром решительно направился в магазин через дорогу.

– Утро доброе! Ну, как, вспомнил, сынок?

Вместо ответа, Джеймс спросил:

– Сколько?

И без разговоров выложил необходимую сумму на прилавок.

– Попробуешь? – хозяин протянул ему гитару.

Джеймс помотал головой.

– Ну и ладно. Всё равно не прогадаешь. Знаешь, парень, эта гитара ручной работы в единственном экземпляре. Её сделал очень хороший английский мастер. Видишь, тут его инициалы, – мужчина перевернул гитару и показал инициалы с торца корпуса: R.S.

– Он сам на ней играл, она немного потрёпанная, но звучит идеально. Знаешь, даже настраивается сама, – он улыбнулся и похлопал гитару по корпусу.

– Эта гитара с историей. Мне её продал один мужик почти задаром. Я сразу смекнул, что такой инструмент не может стоить так дёшево. Значит, краденая. Посмотрел на гравировку, стал искать и нашёл владельца. Долго искал, несколько лет! Но я настоящий детектив, сынок! Ну, так вот, владелец и говорит, что украли гитару у него на концерте в клубе. А он сам – мастер, гитары делает. У него мастерская в Лондоне. Говорю ему: «Что, может, прислать обратно?». Но он сказал, чтобы я продал её тому, кто в ней нуждается, – мужчина подмигнул Джеймсу. – Пусть, говорит, она принесёт ему удачу. А сам, мастер этот – молодой по голосу и приятный паренёк. Знаешь, хорошие такие бывают люди, лёгкие, с которыми поговоришь минутку, и жить хочется. И гитара эта невесомая. Ты возьми, попробуй сам.

Джеймс стоял и смотрел на гитару изумительной красоты, но руку протянуть и коснуться её, не смел.

Хозяин магазина продолжил:

– Поблагодарил, значит, мастер меня, сказал, что жалел очень пропажу, а теперь вот рад и спокоен за неё. В хорошие руки попадёт, говорит. Сам-то я по молодости играл немножко, для себя. Мне она, старику, ни к чему. Как раз тебя ждала! Вот такая история, сынок. Длинный путь она проехала до тебя.

Джеймс спросил про чехол, и чехол нашёлся. Тоже ручной работы с инициалами мастера, чёрный, кожаный. Хозяин магазина уложил гитару в чехол, забрал деньги, передал гитару Джеймсу через прилавок, крепко пожал ему руку, и на прощанье, обернувшемуся в дверях Джеймсу, сказал:

– Держись, сынок. Жизнь долгая, разная. Не бросай свой талант на помойку передрягам.

Когда Джеймс устроил себе студию в гараже, он первый раз расчехлил инструмент. Он сел на табурет, вытащил гитару из чехла, обхватил пальцами гриф – словно для его руки сделанный. Гитара не большая и не маленькая, с хорошим балансом. Выглядит интересно, а гладкие прямые контуры предают её виду глубину и лёгкость. Цвета шоколада, с естественными рисунками дерева. Текстура её поверхности на ощупь почти бархатная…

Джеймс подключил гитару к комбику, взял аккорд и! До-мажо́р22 враз проложил почву под его ногами, запечатав великую пустоту. Ему казалось, что струны этой гитары пульсируют в такт с его сердцем.

Джеймс не расставался с гитарой несколько дней. Постепенно, шаг за шагом, он учился играть заново. Болели пальцы от упражнений по двенадцать часов. Вспомнив старое, он осторожно подбирался к новым риффам. Они сами собой не возникали: Джеймс вытаскивал их из комбинаций опыта, искал новое звучание. Это был продолжительный и вовсе нелёгкий труд.

Он вернулся к своим старым подругам, но звук новой гитары ему так нравился, что он отдавал предпочтение только ей. Чуть позже он найдёт этого мастера, чтобы поблагодарить.

Пора делать следующий шаг: налаживать связь с ребятами. Дейну Джеймс звонить не стал, он вообще не знал, как подступиться к нему. Ен от кипучей радости завалил бы его вопросами, а Джеймс был не готов к ним. Потому он позвонил Алану и договорился, что Алан соберёт всех через неделю в их студии. Алан не задал ни одного вопроса, не возразил, а сказал:

– Я рад за тебя и рад за нас.

Встреча прошла гладко, будто они виделись пару дней назад. Никто Джеймса не пытал: где был, что делал, что дальше. Поджемова́ли. Он показал новые риффы, кое-что придумали. Дейн держался отстранённо, технически был безупречен в игре, поддержал и развил новые темы, с Джеймсом лично не разговаривал, в глаза ему не смотрел. Ен обалдел от гитары Джеймса. Бережно держал гитару и восхищался с улыбкой до ушей:

– Вот штука, а! Это ж надо – вещица! Афигенная!

Встречаться стали каждый день. В основном вспоминали старое, новое давалось с трудом. Группа настроилась на какой-то длительный и сложный процесс. На репетициях больше работали, меньше прикалывались. Музыка получалась отличной от той, что делали раньше: она стала жёсткой, отрывистой. В ней исчёзла мелодичная тяжесть, а появилась тяжёлая резкость.

Тексты писали все, точнее подкидывали идеи Джеймсу. Он пытался сводить их в единое целое. Но получался смысловой набор слов на заданную тему, без поэтики и плавности – такие сухие, грубые, но сильные штрихи. Всё точь-в-точь под теперешнюю музыку.

Джеймс знал, что творчество создаётся сердцем. А его сердце молчало. И он творили рассудком. Пусть так, зато они снова работают. Это то, что они теперь умеют и могут.

Но вдруг на арене ещё не отрепетированного шоу выступил Дейн с «фигнёй полной!». «Фигня полная» – теперь самое частое выражение, произносимое Дейном на репетициях. Джеймс помалкивал. Хорошо, что они хоть так начали.

Однажды, оставшись вдвоём с Дейном, Джеймс попытался выяснить, что хочет Дейн от их музыки и чем вызвано такое суровое отношение к нему. Джеймс объяснил, что он попал в переделку сам с собой, что ему нелегко, попросил понять и извинился за полтора года кошмара для группы. Сказал, что хочет всё наладить, осознавая, что сам всему виной. Но Дейн на контакт не шёл, и Джеймс не понимал – почему. Дейн его не слушал. Дейну было наплевать. Дейну всё не нравилось – и баста!

Только-только начавшееся возрождение группы могло в любую минуту улететь в тартарары. Только-только начавший приходить в себя Джеймс столкнулся с непреодолимой стеной непонимания Дейна. Джеймсу было поделом. Он и не оправдывал себя. Но изнуряющая злоба за отказ Дейна что-либо обсуждать заводила нервы Джеймса. Ему казалось, что Дейн задался прямо-таки мстительной целью бесить и дразнить его до исступления.

Не так ли давно он сам свёл на нет работу группы таким же манером: без объяснения причин. Закопался в себе и исчез. Вот и получай расплату.

Из-за этого разлада Джеймса так и подмывало выпить. Не от ощущения пустоты внутри, а от ощущения, что эту пустоту заполняет злость на весь мир и на Дейна. Ругались они нещадно. Так, что клочья летели.

Опасаясь ещё более глубокого и страшного падения в бездну, Джеймс обратился к доктору. Если бы раньше Джеймсу кто-то сказал, что он попрётся к психологу и будет, сидя на диванчике, ныть про жизнь, Джеймс бы того типа на смех поднял. Но стало не до меха. Доктор же научил его держать всё под контролем. Чаще Джеймсу это удавалось путём огромного напряжения. Если он не сможет контролировать себя и работу, группа окончательно развалится. Она не переживёт дубль два.

Контроль испарился вчера к концу вечера в гостях у Fly.

Звонил мобильный телефон. Звонил чудовищным треском в голове Джеймса. Кое-как Джеймс вытащил телефон из кармана джинсов, и, не взглянув, кто звонит – лишь бы прекратить заполоняющий всё вокруг треск, ответил:

– Ммм…

– Угу… Как ты?

Звонил Алан.

– Как в пекле.

– Лежишь в гостиной?

– Лежу. А ты откуда знаешь?

– Мы тебя с девчонками там уложили. Ты был не против, знаешь…

– А девчонки где?

– Я их отправил на такси домой.

– Куда – домой?

– Джеймс, ну ты дашь! Наверное, туда, где они живут. Я там точно не был.

Джеймс пребывал в полном недоумении. Почему он дома? Почему его сюда привёз Алан? Почему… Ладно, вроде между ним и этими несовершеннолетними фанатками ничего не было. Это хорошо. Ну, как ничего… Джеймс вcпомнил, как он с ними садился в такси. Потом память выдала вид прекрасных обнажённых холмов на юных телах, которые он попеременно ласкал, томные стоны на заднем сиденье, стройные ножки…

– Алан, слушай… а ты как у меня оказался?

– Я тебя посадил в такси. Не помнишь?

Джеймс задумался.

– Нет.

– Я поехал следом на другом. Когда я приехал, ты уже был в отключке – лежал как полено. Девчонки тебя извлечь не могли из тачки. Я тебя вытащил, девчонок этих домой отправил. Честно говоря, я сам был хорош. Полную картину восстановить не могу.

– Спасибо, друг.

– Не стоит оно благодарности, Джеймс. Я позвонил узнать, ожил ты или как. Давай тогда, до завтра что ли.

– Давай…

Джеймс ещё немного полежал на полу и медленно, с остановками, преодолевая тошноту, дополз до ванной. Он никак не мог дождаться, пока ванна наполнится. Да, с пьянством нужно завязывать окончательно. Наскучило – одно и то же. Даёт облегчение на часы, пока не провалишься в беспамятство, а потом терзает болью и тошнотой. Не стоит того. Дурная привычка. И похмелье совсем ни как раньше: дольше, мучительней, злей. Стареешь ты, дядя Джеймс, стареешь…

К вечеру Джеймс пришёл в себя, перебиваясь зыбким сном, жаждой и скорбными мыслями.

Джеймс лежал в кровати и думал, что он прикладывает исполинские, но тщетные усилия, чтобы выбраться из глубокой ямы. Ощущение ненужности самому себе так и не покидало его с тех пор, как он погрузился в бездну пустоты. Оно лишь притупилось требованием восторжествовавшего инстинкта выживания. Может и к лучшему, что Дейн изводит его: даёт повод для борьбы. Сохранить группу – это мотив для выживания, музыка – оправдание его существования. С музыкой он чувствует себя живым.

Хорошо, пусть так.

Но иногда ему казалось – вот-вот отыщется то, что он растерял, и это не будет мистикой или чем-то фантастическим, а станет настоящим, родным, близким, особенным – самой сутью его жизни. Но он не знал, что растерял, потому не знал, что искать.

Он решил дать себе время, посмотреть на движение будущего, стать наблюдателем. Свести счёты с жизнью он успеет всегда – это просто. А сейчас, раз у него не хватает сил и ума разобраться с тем, кто он и для чего он, можно наблюдать. Кто знает, куда заведёт его жизнь. Вдруг жизнь подкинет ему счастливый случай? От такой мысли внутри как-то потеплело. Надежда…

Пока он попробует жить сегодняшним днём, не заглядывая вперёд. Играть, как может, контролировать обстановку, насколько сумеет, усмирять бушующий гнев, насколько получится. Послезавтра они вылетают снимать клип с самой Джейн Стилл… Кстати!

Джеймс бодро встал с кровати. Он, наконец, проголодался. Спустился в кухню и открыл холодильник.

Да… Холостяцкий холодильник – это вовсе не кормящее кухонное божество, а пустобрюхое равнодушное холодное чудище.

В холодильнике, набитым пивом и всякими напитками, одиноко валялся засохший кусок сыра. Несмотря на непрерывную жажду, Джеймс брезгливо отмёл мысль о холодном пиве и закрыл холостяцкий холодильник. Осмотрев кухню, он задел взглядом бар и красовавшуюся этикетку с надписью «Виски» – вот гадость, фу! Его передёрнуло. А вчера эта жидкость казалась эликсиром жизни.

Он заваривал зелёный чай и провозглашал самокритичный приговор: «Ты – придурок! Полный, неисправимый придурок! Который не знает, что хочет и что делает!»

Увы, в ответ никто не возражал.

Джеймс заказал ужин с доставкой. Пока набирал номер ресторана, заметил на пальце обручальное кольцо.

С Кэтрин он говорил в прошлом месяце. У неё вроде всё хорошо: работает в фирме своего отца, ездила в путешествие, не сказала с кем. Джеймса уколола ревность: он понял, о чём она умолчала, чтобы его не ранить. Он всё ещё скучает по ней. В конце разговора она осторожно спросила, что, может, им стоит оформить бумаги на развод. Она не настаивает и не торопит. В следующем году она займёт ответственную должность в компании и ей нужно подписываться фамилией отца, всё-таки семейный бизнес… Но она не настаивает, нет.

Джеймс всё понял. Он не возражал. Документы подписал на днях – приезжал адвокат Кэтрин. Они больше не женаты. Но кольцо Джеймс не снял. Не смог. А сейчас вдруг снял. Легко, без терзаний, с тихой грустью. На месте кольца на загорелом пальце остался широкий белый след. Завтра после репетиции он сделает здесь тату волка – в новом видео по замыслу он должен превратиться в волка. Нелепая идея с тату. Ну и что. Зато она его развеселила. Все рокеры с ног до головы в татуировках, а у него – ни одной. Надо следовать тенденциям индустрии. А сейчас нужно пойти и ещё раз посмотреть с кем придётся работать.