Полная версия
Воспоминания Анатолия. Документальная трилогия. Том первый
Я хорошо запомнил, кривоного соседа Игоря, из большой и вечно голодной семьи, который вопреки своим кавалерийским ногам, бегал намного быстрее меня и обгонял в состязаниях, всех наших сверстников! Мы подружились и ранней весной, впервые в жизни, решили пойти на рыбалку…
В воскресный день, выслушав наши чаяния, да поворчав для порядка, Николай Гурьевич охотно нам сделал, две лёгкие удочки. Пользуясь которыми, мы начали регулярно ходить на Июс и ловить всё, что только плавает! Широколобиков, пескарей, краснопёрок, малявок и ельцов… Причём весь улов, исправно уходил семье Игоря, в которой было много голодных ртов. Подрастающий Валерка, начал хвостиком таскаться за нами и надоедать. Поэтому, мне пришлось наловчится и тихой сапой, удирать к реке.
Если по течению Июса, подняться за поселковую баню, то открывается вид на опасное улово – стремительный водоворот! В который отважная детвора, бросала крупные щепки и палки. Испуганно наблюдая за тем, как они становятся торчком и начинают двигаться по сужающейся спирали, а затем исчезают, в прожорливой воронке. Поэтому Роза Адамовна, наша с Валеркой мама, наслышанная о том, что в улове тонут люди, всегда боялась, когда мы уходили рыбачить, вверх по течению и категорически нам запрещала, находиться возле него.
Но разве нас, могли напугать и остановить, подобные слухи или запреты?! Ну щас, как бы не так! Мы не считали себя, беспомощными младенцами, поэтому купались в реке и бегали по лесам там, где нам захочется, а опасный водоворот, притягивал нас, больше всего! Только мама, поначалу ограничивающаяся внушением, но не услышанная нами, перешла к решительным действиям…
Вот почему однажды, вновь поймав меня, вместе с Валеркой, возле запретного улова, она без разговоров, высекла нас прутом! Было очень больно и мы громко орали, а потом с неделю, на наших попках красовались рубцы.
Как-то раз, к нам в Мендоль приехала тётя Нюра Адамёнок, мамина старшая сестра, вместе со своими детьми Тоней и Лёней. Причём тогда, нашей двоюродной сестре Антонине, было почти четырнадцать лет, а брату Лёне – девять. Взрослые, вместе с Тоней, вошли в дом, а мы с Валеркой, повели Леонида знакомиться, с местными достопримечательностями. Начав показ, со знаменитого водоворота!
Роза Адамовна, обнаружила нас, прямо на месте преступления, когда мы увлечённо швыряли в бурлящий улов, камни и палки. Прозевав надвигающуюся опасность… После первого удара, жгучего прута, я вскрикнул от боли! Валерка получил следом, так что подпрыгнув, он жалобно запричитал: «Ой, мамочка! Я больше не буду! Ай-яй-яй!». Мне как старшему, попадало чаще, а потому прикрывая ладошками зад, я начал позорно вторить, за младшим братцем…
«Тётя Роза! Что вы делаете, тётя Роза!» – вмешался в процесс наказания, наш старший, двоюродный брат. Только лучше бы, он промолчал! Длинный прут, враз изменил направление, своих приложений и обрушился на Леонида! Пришлось нашей ватаге капитулировать и позорно прикрывая тылы, от ударов разгневанной матери, драпать домой… Наказание прутом, всегда пугало и было весьма болезненным, но как не парадоксально, было мало эффективным.
Через несколько дней, тётя Нюра вернулась домой в Тупик, вместе с Леонидом, а сестрица Тоня, осталась жить с нами. После этого, куда бы не переводили работать моего отца, она всегда переезжала с нами, пока не вышла замуж. Тоня росла тихой и неизбалованной девочкой, насколько я могу судит об этом, кроме того, она на восемь лет, была меня старше. Мы с Валеркой относились к ней уважительно, как ко взрослой, хотя между нами, случались конфликты.
Однажды, когда мне исполнилось два года, рассердившись за что-то, я большой палкой, ударил Антонину по голове! Полагаю, что ей было очень больно, но она не давала нам сдачи, а зря?! Вспоминая Мендольскую жизнь, следует заметить, что двоюродная сестра относилась к нам очень трепетно, таскала за собой Валерку и находила убедительные слова, которым мы подчинялись. Как оказалось, Тоня знала превеликое множество, истинно народных сказок! Которые несколько лет, она запоминала на вечерних посиделках, а теперь ими делилась, с нами.
По сей день, мне помнится жуткая сказка, про привередливую невесту, которая потребовала жениха с золотым носом! Тоня её рассказала, когда мы уже переехали в село Ермаковское и памятным вечером, сидели в нашей избе, взобравшись через лаз, на просторную лежанку русской печи. В сгущающемся полумраке, всё тревожней звучал, голосок нашей сестрицы, а в конце сказания, начал испуганно срываться. Как вдруг, изображая крадущегося мертвеца, она сделала страшное лицо и хищно растопырив пальцы, зычно выкрикнула: «А вот и я-а-а!!!»
Мы завопили от ужаса и кинулись на выход! Только Валерка меня опередил и нырнул в лаз, головой вниз… Хорошо что там, стояла заправленная кровать, на которую он, безболезненно упал и перекувыркнувшись через себя, ошарашенно сел. Тогда как я, орал до тех пор, пока Тоня не зажала мой рот, тёплой ладошкой и внушительно не произнесла: «Хватит!».
Будучи сорокалетним мужиком, я рассказал эту сказку женскому персоналу, трудившемуся в полевых условиях, на базе гравиметрической партии. Когда поздним, осенним вечером, мы дружно чаёвничали в десятиместной палатке, оборудованной под столовую. По лесным просторам, гулял холодный ветер, но в нашем пристанище, было тепло и светло.
Стойкий жар от раскочегаренной железной печки, всех приятно согрел, а свет электрической лампочки, запитанной от запущенного и глухо бормотавшего снаружи, четырёхкиловатного двигателя, освещал наши лица. Молодые специалисты, а если сказать иначе, то девицы приятной наружности, сидели на бревне, возле деревянного стола и настороженно внимали, зловещей сказке.
Постепенно усиливая драматизм рассказа, я дошёл до кульминационного финала и хрипло заорал: «Да это был я-я-я!!!». После этого, по всей округе, разнёсся припадочный визг и напуганная четвёрка, начала прятаться под стол. Дёргаясь от ужаса и складываясь вдвое, девушки пятой точкой, оседали вниз! При этом, они скинули с бревна, начальника гравиметрической партии Чувашёва, который сидя на полу, недоумённо покрутил у виска. В тот вечер, я впервые услышал, как визжит моя будущая супруга и несмотря на то, что в её испуганных криках, не было ультразвуковых обертонов, мне было приятно…
Глава 3. Мендоль. 1945 год
Иногда у нашей двоюродной, старшей сестры Тони, бывали промашки. В один погожий день, вместе с подругами, она засобиралась на речку и взяла меня с братом. Немного погодя, девчёнкам надоело таскать Валерку на закорках и с разрешения сестры, они оставили его, на плоском валуне, посреди Июса. Нерадиво полагая, что маленькому непоседе, с него не удрать…
Я до сих пор вижу, обтекаемый шумными водами, седой валун и сидящего на нём, бултыхающего ножками, игривого братца. Хотя весьма прыткий, в таких стремнинах Июс, недалече от прибрежных заводей, обрамлённых куститыми ельниками, становится тихим… Мы вышли из быстрины и позабыв о Валерке, побрели дальше, а затем поднялись на речной остров. Благо, что светловолосого малыша заприметил и вернул родителям, проезжавший верхом на лошади, глазастый лесник. Который после объезда речных лугов, возвращался в Мендоль.
Будучи пяти летним мальчиком, я не запомнил того, как меня отчитывали дома, в отличии от тринадцатилетней, беспечной Антонины. Знать, суровый Июс, познакомившись с неунывающим Валеркой, пошёл на попятный и решил до поры, до времени, не скупиться на развлечения, балуя мальца…
Мы часто слушали, рассказы взрослых о войне, а в начале мая, ликующий отец пришёл домой, на обед и выложил маме, что Наш враг, фашист Гитлер – застрелился! После ошеломляющего известия, селяне начали ждать возвращения домой, уцелевших родных и близких.
Вскоре наступило лето. Так что мы, разновозрастные поселковые дети, начали купаться, загорать и рыбачить. В прибрежных кустах, иногда старшие парни раскуривались мохоркой, воровато отсыпанной из отцовских кисетов, а когда она заканчивалась, крутили мшаные самокрутки. Впрочем, не отказывая нам, младшим ребятам, в любопытной затяжке… Только мне, курение не понравилось.
Истосковавшиеся в одиночестве девушки и женщины, тревожно ждали возвращения домой, отвоевавших мужей, детей и суженых. Надеясь на то, что они вернуться живыми и здоровыми, после четырёхлетней войны, перемолотившей жизни, тридцати миллионов Советских Граждан! Мы тоже ждали, возвращения дяди Вити, маминого брата. Который воевал в танковых частях и последнее письмо, отправил нам из Германии, а потом в Мендоль, пришла его посылка…
Внутри которой, оказался невиданный в наших краях, серебристо-серый материал! Необычайно тонкий, гладкий и шуршащий… Отец пытливо помял, его крепкими пальцами, а затем уверенно объявил: «Это германский, парашютный шёлк!». Из которого вскоре, мама нашила мне с Валеркой, летних рубашечек и маечек.
В один незадавшийся день, я как всегда, играл с друзьями на улице, а когда проголодался, то забежал домой, чтобы взять кусок хлеба. Вот когда, за круглым столом, я увидел статного военного, грудь которого была увешана орденами и медалями! Причём Валерка, уже сидел у него на коленях и любопытно трогал, сверкающие награды…
Я рванулся к гостю, радостно заголосив: «Дядя Витя!». Благо что мама, выглянув из кухни, да поймав меня за руку, строго прошептала: «Тихо ты! Это не дядя Витя, а папин товарищ, приехавший из Германии! Который до войны, работал в нашем совхозе». После чего, захлопав глазами, я разочаровано протянул: «А-а-а… Понятно».
В разгар лета, невзирая на укусы разъярённых, рыжих муравьёв, я вместе с сестрицей Тоней, помогал маме выкапывать и перетаскивать домой в мешках, крупные муравейники. Которые изобиловали мелкими яйцами. Такое лакомство, вопреки явным пробелам, в экологическом образовании Мендольских хозяек, наши куры жадно склёвывали, а затем несли вкусные и сытные яйца.
Выездным красавцем, рысящим в повозке отца, был серый в яблоках жеребец, по кличке Экран. Который закусив удила, переходил на галоп, если чуял позади, идущего на обгон соперника. Причём далее, наперекор любым ездокам, он начинал скакать нахрапом, презирая тормозящее натяжение вожжей! Так что отец, в минуты опережающего бега, бросал вожжи Экрана, побаиваясь его загнать.
В те годы, наша Величественная Сибирь, ещё гордилась разномастными лошадьми, единственно доступной, тягловой силой в глубинке. На них мы ездили по делам, пахали землю, убирали урожай и перевозили грузы.
В первой половине, двадцатого столетия, рычащие и чадящие автомобили, работающие на бензине, были редкостью. Вот почему, когда они проезжали мимо, испуганный скот разбегался, а ошалевшие лошади вставали на дыбы и ломали оглобли! Тогда как я, горлопаня с прочей, поселковой мелюзгой, восторженно замирал…
Выездные скакуны, такие как Экран, по-прежнему оставались предметом гордости, своих трепетных хозяев. Красавцев кормили, поили и любовно холили, намного прилежней, чем в наши дни, взыскательный собственник например, готов обслуживать свой новенький автомобиль.
Как правило, коренником для разъездов по совхозным отделениям, отец запрягал Экрана. По этой причине, на нашем подворье, было две телеги. Не только тяжёлая – грузовая, с широкой рамой из толстых, берёзовых жердей и развальными бортами, но и лёгкая – пассажирская, называемая «ходок». Короб которого, был сделан из тонких, берёзовых жердей, обтянутых плетёным тальником.
Наш выездной ходок, был оборудован передним сиденьем, облучкой и задним, деревянным сиденьем с жёсткой спинкой. Который в классической запряжке, везли две лошади, коренная и присяжная. Коренного запрягали обычно, как одиночную лошадь, а вот у второй, присяжной лошади, от хомута к вальку, шли постромки. Причём валёк, цеплялся железным крюком, к переду телеги, с левой стороны. Пристяжной лошадью, правили только одной вожжой, в отличии от коренника.
После переезда в посёлок Копьёво, когда я подрос, отец выделил время и начал показывать, как правильно запрягать лошадь. Как надевать хомут, расправлять шлею и пропускать гужи, вокруг оглобель. Как вставлять дугу и затягивать супонь, правильным узлом, который можно развязать, простым движением руки. Как чересседельником, регулировать подвеску оглоблей, чтобы хомут не натирал плечи и не душил лошадь.
Приобретённый навык, я помню до сих пор, но не уверен в том, что он может пригодится. Ведь кругом, одни автомобили! Хотя в глухой деревне, ещё можно встретить, уцелевшую лошадку с вислым животом. Неспешно тянущую, неказистый воз, с резиновыми колёсами, от сельскохозяйственной техники. Которой правит, ей под стать, старый и зачуханный возчик…
Когда Экран смертельно заболел, отец переживал. Желая, во что бы то нистало, спасти любимца! Поэтому он, уговорил ссыльного хирурга Генриха Ивановича, прооперировать жеребца. Я помню тот день. Связанный Экран, лежал в конюшне и тихо похрапывал, временами пытаясь вырваться! Только его, очень крепко держали, переговаривающиеся люди, а в воздухе витал какой-то странный, неприятный запах. Который в последствии, я не раз чувствовал, принюхиваясь в коридорах Советских клиник.
Генрих Иванович не был ветеринаром, но прооперировал Экрана блестяще! К сожалению, я не запомнил фамилии, этого незаурядного человека. Хотя было известно, что он был родом из Поволжских немцев. Одним из тех, кого по воле Вождя, разлучили с семьёй и переселили в Сибирь. Поскольку в тысяча девятьсот сорок первом году, всё население Немецкой Поволжской Республики, вывезли с Малой родины, эшелонами на восток. Расселив в Сибири и Казахстане, подальше от передовой.
В связи с чем, следует заметить, что называя переселенцев Немцами, мы почему-то подразумеваем, только Германцев, что не совсем правильно… Так как тогда, двести лет назад, Поволжский конгломерат жителей, был сформирован безземельными иноземцами, откликнувшимися на призывы русских царей.
Помимо Германцев, в Поволжских степях поселились Голландцы, Бельгийцы, Англичане, Шотландцы и Французы. Которые за два столетия приросли числом и рачительно освоили, вольные земли. Несмотря на это, Поволжская Немецкая Республика – передовая сельскохозяйственная область РСФСР, после росчерка пера Отца Наций, исчезла с Советских карт! Тогда же, Великий вождь переселил Корейцев, Финнов, Калмыков, Чеченцев и Крымских татар, подальше от оседлых мест. Намеренно переименовывая, их исторические поселения, а также перекраивая границы краёв, областей и республик.
Вскоре Генрих Иванович, оказался востребован снова… Мы с Валеркой, играли подле ворот и влезая на перекладины, прыгали вниз. Вот когда братец, зацепившись за ржавый гвоздь, оцарапал ногу. Немного погодя, его ранка припухла, а вечером поднялась температура. Меня упрекали, ведь я недоглядел за братом. На третий день, вопреки испробованным лекарствам, по Валеркиной ноге, распространился багровый сепсис и родители поняли, что это заражение крови!
Не мешкая, отец посадил в ходок маму и пылавшего в жару, стонущего брата, да во весь опор, погнал крепких лошадей, в посёлок Шира. К счастью, он успел! Генрих Иванович сделал операцию в паховой области, куда дошло заражение. После чего Валерка, под присмотром мамы, пролежал в районной больнице две недели, а талантливый хирург делал чистки, его заживавшей раны. Брат терпел жгущую боль, хотя коверкая нерусское имя спасителя, нетерпеливо выкрикивал: «Грех Иванович, хватит! Грех Иванович, вы устали… Отдохните!». Ныне посмертно, но как и раньше сердечно, я желаю добра, этому интеллигентному, ссыльному немцу! Так и не научившемуся, правильно говорить по-русски…
После дневных игр и забот, Валерка беспробудно засыпал. Так что ночью, поднять его в туалет, получалось нечасто… Будучи взрослым, я прочитал ряд сопутствующих статей, по этому вопросу и понял, что недержание мочи или энурез, связан с генными нарушениями. Несмотря на врождённый недостаток, братец не унывал! И поутру, когда его журили за мокрую постель, он уверенно заявлял: «Мам, это сделал Ганька!». Откуда он взял, этого Ганьку?! Я до сих пор, этого не знаю… В тоже время, он странно выговаривал букву «Ша». Например, пододвигая чашку, он говорил: «Моя чафка», а когда играл с кошкой, то довольно приговаривал: «Хорошая кофка, хорошая…».
Пожалуй несколько слов, следует сказать о Мендольских чашках… Так как все миски, крынки и солонки, были вылеплены из обожжённой глины, а половники и ложки, вырезаны из дерева. При этом, редкой эмалированной посуды, в поселковых хозяйствах, было немного, а вот чугунных горшков, хватало на всех. Несмотря на наличие плиты, мама готовила традиционно, пользуясь ухватом. Привычно сажая в русскую печь, чугунки со щами и выпекая душистый хлеб.
Ещё помню, как отец чинил дома, эмалированные кастрюли. Ремонт которых, можно разделить на четыре этапа. Во-первых, Николай Гурьевич, нагревал жаровой паяльник в печке и до самого метала, вокруг прохудившейся дыры, счищал напильником эмаль. Во-вторых, нашатырным спиртом, он удалял окислы, с медного жала и набирал припой. В-третьих, обезжирив травлёной кислотой, ржавый метал возле отверстия, лудил его оловом. Наконец в-четвёртых, нагрев и облудив жестяную заплату, он плотно придавливал её, тупым концом паяльника, к прохудившейся кастрюле.
После ремонта, белесый дымок и специфический кислотный запах, ещё некоторое время, витал на кухне, а серебристый блеск припоя, на остывающих кастрюлях, завораживал мой взгляд. Когда я подрос, обязанность чинить прохудившуюся посуду, перешла ко мне. Только сперва, я научился пропаивать «дутыши», у которых часто отлетали подпятники..
Мендольская ребятня, в послевоенное десятилетие, от мала до велика, с ранней весны и до поздней осени, бегала босиком. Поэтому кожа, на подошвах ног, становилась настолько толстой, что заменяла обувь! Недостаток всего, приучил людей к бережливости. Мебель, кухонная утварь, ножи и ружья, пальто, платья, сапоги и костюмы, хранились бережно и переходили в семьях, от стареющих родителей, к подрастающим детям. Когда моя нога выросла и стала сравнима с маминой, та отдала мне, хромовые сапоги, которые носила в юности. Вещи деда и отца, я тоже донашивал, а больше всего вещей, доставалось Валерке.
К середине пятидесятых, Советские люди стали зажиточными, поэтому ходить босиком, стало не принято… После окончания восьмого класса, средней школы, по укоренившейся привычке, я начал ходить босиком. Вопреки тому, что мама не желает видеть меня, рослого четырнадцатилетнего парня, в таком виде на улице. Тем на менее, я продолжал ходить босиком, а потому резал стеклом и прокалывал проволокой, свои ноги. Впрочем на что, я не обращал должного внимания…
В один погожий дней, мама обрушилась на меня с упрёками и порядком настыдив, властно потребовала: «Прекрати портить ноги! Что подумают взрослые?! Сейчас же обещай, что начнёшь носить обувь! Перестань позорить родителей, будто мы нищие!». Несмотря на недельное, тихое упрямство, мамин скандал вырвал из моих уст, требуемое обещание, которое отныне, требовалось выполнять…
Ребята в посёлке, носили сшитые матерями трусы, штаны и рубашки, выкроенные из самых немыслимых материалов! Неоспоримым достоинством которых, была прочность и долговечность. В этом плане, нам с Валеркой несказанно повезло… Ведь наша мама, была искусной портнихой и из неказистых материалов, на дореволюционной машинке «Зингер», шила великолепные вещи! На зависть Мендольским родителям и появившимся в послевоенных магазинах, фабричным изделиям ширпотреба.
Будучи пятилетним мальчиком, я начал рисовать! Изображать окружающее, при помощи простого карандаша. В перерывах между творениями, неугомонно клянча у взрослых, клочки тетрадей и канцелярской бумаги. Мне до сих пор, вспоминается портретный набросок, головы моего брата. Который неожиданно для себя, я узнаваемо нарисовал! Мама готовила еду на кухне и пообещала взглянуть, на моё художество позднее, а когда она освободилась, портрет исчез! Вместе с ней, я обыскал весь дом, но рисунок пропал… Я долго ревел, поэтому Роза Адамовна, возмущённо врезала по «тылам»! По прошествии пяти десятков лет, мне видится, что мама по рассеянности, вместе со столовым мусором, смахнула клочок бумаги в горячую печь. Иного объяснения, просто нет…
Посреди лета, я приступил к постройке военного самолёт. Важной комплектующей которого, стала найденная на улице, никелированная пластинка, весьма похожая на задвижку, от корпуса швейной машинки. В первую очередь, я сбил накрест, две старые доски, принесёнными из дома гвоздями и молотком. Получились длинные крылья и короткий фюзеляж. Затем я сделал самолётный нос, прибив отрез горбыля, к торцу короткой доски. Под конец трудов, я набил никелевый щиток приборов, на дощатое перекрестие, чем обозначил моторный отсек.
Мальчишки постарше, наши соседи, посмеивались над постройкой истребителя. Рассудительно полагая, что он сможет летать, а сестрица Тоня, меня ласково пожурила: «Толенька, ты зря стараешься». Только из-за шума, запущенного двигателя, я ничего не расслышал…
Взметнув дорожную пыль, мой самолёт разбежался и взлетел! Метр высоты, два, три… И вот, крепко оседлав истребитель, я лечу над дорогой, повторяя её изгибы. Крутой крен и поворот! Теперь под крыльями, проносится золотистое, пшеничное поле. Я поднимаюсь над лесом и радостно глазею, на лазурный горизонт. Какая неописуемая красота, а насмешки ребят, здесь просто неуместны! Я забираюсь выше, к самым звёздам и на головокружительной высоте, восторженно замираю…
После изготовления самолёта, мои конструкторские идеи, начали витать в оружейной плоскости и во второй половине дня, приобрели осязаемые формы, деревянного пистолета. Тешась которым, в компании ребят, я хвастливо заявил: «Если мне потребуется, он завсегда выстрелит!». На что паренёк, один из присутствующих, скептически возразил: «Твой э… пистоль, не может выстрелить!». Тем не менее, поводя изготовленным из куска доски, Г-образным конструктивом, с нахлобученной на дуло, гильзой от дробовика, я самозабвенно хмыкнул: «Выстрелит, ещё как выстрелит!».
Рассудительный оппонент, недоверчиво взял в руки, мой несуразный пистолет. Который заканчивался, найденной на дороге, латунной гильзой, насаженной на подструганный ствол и осмотрев капсюль, деловито произнёс: «Погляди-ка сам! Пистон пробит, оружейным бойком, а в гильзе давным-давно, нет пороха!». Мы стояли на берегу Июса, возле костра… На котором старшие ребята, жарили пескарей, нанизанных на тальниковые прутки.
Забрав пистолет, я раздражённо выкрикнул: «Щас, выстрелит!». И засунул его, концевой гильзой в костёр… Наблюдавшие, за моими действиями ребята, обидно засмеялись, а преисполненный уверенности паренёк, очевидно изрёк: «Упрямый ты, Тарас! И глупый!». В этот миг, наш спор был прерван, громким взрывом! Из костра полетели угли, в сопровождении ярких змеек, взвившихся искр, а мой брошенный пистоль, отлетел в сторону. Ребята, испуганно отскочили в стороны, тогда как я, подхватив дымящийся пистолет, торжественно заголосил: «Ага! Я ведь предупреждал! Теперь поверили?!». Потрясённый оппонент, беспомощно развёл руками и тихо вымолвил: «Не понимаю…».
Невероятная победа, компенсировал с лихвой, мои физические страдания, выпавшие на начало дня! Когда острым ножом, с закруглённым концом и литой рукоятью, прибранным на кухне, я вместо дула пистолета, остругал указательный палец, левой руки! Кусок плоти, повис на коже… Боль была терпимой, но вид брызнувшей крови, меня очень напугал. Громко завизжав, я отбросил отвратительный нож, а когда немного успокоился, то приладил отрез на место, зажав правой рукой. Из дома, выскочила встревоженная мама! Которая заметив краденый нож, влепила мне ощутимый подзатыльник. После чего, со знанием дела, она чистой тряпицей, завязала пострадавший палец.
По бытовавшему мнению, Советских ребят, полученные порезы и ссадины, свидетельствуют о бесстрашии, пострадавшего мальчика. Который однажды, станет воином Красной армии, а потому заметная рана, всегда была предметом, тайной гордости её владельца. Правда, не в моём случае… Ведь поутру, я визжал на всю округу, словно девчонка! Отчаянно позабыв, что такое поведение, считается греховно трусливым.
Поэтому теперь, я не выставлял забинтованный палец на обозрение, опасаясь насмешек… Причём выстрел, мне не удалось обосновать! Ведь тогда, я просто не знал, о существовании в оружейной практике, особых инертно-агрегатных состояний, порошковых взрывчатых веществ, приводящих к отказам…
Поздней осенью, в нашем огороде собрались мужики, чтобы помочь разделать борова, выросшего за лето. Накануне вечером, отец зарядил патроны крупными жаканами, а поутру прицелившись, выстрелил тяжёлым дуплетом. Раненый боров визжа, ринулся наутёк, но после тройки шагов, упал замертво. Его тушу опалили соломой и начали разделывать. Немного понаблюдав, за действиями взрослых, я отправился прыгать, на подмёрзших лужах…
Ясное солнце, пригрело к обеду и дворовые лужи растаяли. Поэтому я, снял и повесил на плетень, жаркое пальто, а немного погодя, наигравшись вволю, зашёл в дом. Вот когда, наша вторая свинья, убедившись в том, что пальтишко, благополучно позабыто… мстительно похрюкивая, из-за убийства друга… сдёрнула его вниз и яростно разорвала! За проявленное ротозейство, мне попало от отца, поскольку с большой любовью и изысканным вкусом, его недавно выкроила и пошила, наша мама.