Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Выбор места для моста при Киевской крепости, конечно, должен был быть согласован с военным инженерным начальством, которое на сделанный мною вопрос о том, какое место лучше для постройки моста, отвечало, что и в военном отношении избранное мною место предпочтительнее {по причинам, которых я здесь излагать не буду}.

Ясно было, что на постройку моста в избранном мною месте требовалось бы гораздо менее расходов, а самый мост, дамба на правой стороне Днепра и подъем в Киев были бы поставлены в условия, более безопасные от повреждений.

Клейнмихель, прочитав мою объяснительную записку и выслушав мои словесные объяснения, согласился со мною и сказал, что он представит об этом в свое время Государю и вызовет меня в Киев, – где полагал быть в августе одновременно с Государем, – для личного объяснения этого дела Его Величеству. Предположение мое, однако, не понравилось Государю, который любил прямые линии; шоссе, построенное от ст. Бровары, идет по совершенно прямому направлению на Киево-Печерскую лавру{66}; по моему же предположению, проехав от ст. Бровары верст десять по этому шоссе, следовало повернуть налево, и, следовательно, лавра для приезжающих в Киев была бы видна с правой стороны.

Клейнмихель очень не любил, когда его представления не удостаивались одобрения Государя, а потому был недоволен, что я его довел до этого, но никогда мне более ни слова не говорил о моем предположении; конечно, вызов мой в Киев не состоялся. Государь тогда же нашел, что мост у Киева не должен быть построен с деревянными фермами, и решено было устроить железный висячий мост, составление проекта которого и постройка были поручены английскому инженеру{67}. Ему заплачена значительная сумма, а от меня не потребовалось представления полного проекта, который я, между тем, изготовлял с помощью моей жены. Я уже несколько раз говорил, что я вовсе не умел чертить. Мне затруднительно было даже составлять черновые чертежи. Постоянный для этого наем чертежника и писцов для переписки бумаг, на что мне Клейнмихель не давал никаких средств, при нашем безденежье, был обременителен, и потому жена моя, необыкновенно способная ко всякому ручному ремеслу, по моему указанию чертила черновой проект моста и разных к нему принадлежностей.

В конце апреля Великая Княгиня Елена Павловна{68} ехала за границу с тремя своими дочерьми. Клейнмихель послал меня осмотреть состояние шоссе от Петербурга до Ковно, принять меры к удобному их проезду и при представлении Великой Княгине, по приезде ее в Ковно, спросить, как она довольна проездом. Вместе с тем Клейнмихель приказал мне освидетельствовать заготовленные для исправления шоссе материалы и рассмотреть способ его управления. Директором работ по шоссе был инженер-полковник Кашперов{69}, человек в высшей степени честный, но грубый и, что называется, неотесанный; он жил очень бедно. Я с ним и с дистанционными инженерами осмотрел подробно шоссе и нашел большей частью все в порядке. Мы останавливались для обеда и ночлега у дистанционных инженеров и у начальников шоссейных заставных домов.

Все жили бедно; о нашем приезде знали, но обеды и ужины были весьма простые; некоторые не могли ничего предложить, кроме щей и каши. Кашперов, внутренне чрезвычайно довольный поведением его подчиненных в то время, когда почти во всем ведомстве путей сообщения были значительные злоупотребления, бранил их мне, говоря:

– Вот архангелы какие (к чему он, по обыкновению, от которого ни в каком случае не мог удержаться, прибавлял крепкое словцо), самим жрать нечего и гостей нечем угостить, а перед ними стоят дорогие кучи щебня; могли бы их и поменее поставить, сам черт их не учтет[6]; нет, подавай нам все кучи щебня, ведь они архангелы!

За малейшую неисправность Кашперов сильно бранил своих подчиненных и в этом не церемонился. По возвращении в Петербург я обо всем подробно доложил Клейнмихелю, но тогда не в моде было слышать что-либо хорошее о ведомстве путей сообщения, и потому на мой доклад не было обращено внимания.

В Ковно я {приехал ранее Великой Княгини и} застал там присланного для ее встречи наместником Царства Польского князем Паскевичем чиновника барона Засса{70} (может быть, я ошибаюсь в фамилии этого барона). Мы вместе представились Великой Княгине при ее выходе из {дорожного} экипажа, и она звала нас на другой день к завтраку. Она приехала вечером; спустя около часа по ее приезде пришли звать к ней барона Засса, который, воротившись, сказал мне, что его позвали по ошибке, а что Великая Княгиня зовет меня. Придя в занимаемый ею дом и не найдя никого в первых комнатах, я, после довольно долгого ожидания, решился отворить дверь и увидел Великую Княгиню, которая начинала раздеваться. Она меня спросила, что мне нужно, и когда я ей объяснил, что я пришел по ее приказанию, ответила, что звала не меня, а барона Гринвальда{71}, которому поручено было сопровождать ее за границу. Это qui pro quo произошло, вероятно, потому, что Великая Княгиня потребовала барона, а в доме, где она остановилась, не знали другого барона в Ковне, кроме Засса; последний же не знал другого барона, кроме меня. На другой день, за завтраком, очень смеялись этому embaras de richesse[7] как выразилась Великая Княгиня. В то время она была очень хороша собой; ее дочери казались здоровыми {девицами}, и нельзя было думать, что две из них вскоре умрут. Великая Княгиня поручила мне благодарить Клейнмихеля и быть у ее мужа по приезде в Петербург. Великие Княжны поручили сказать, каждая что-то особое папаше. По приезде в Петербург я представился Великому Князю Михаилу Павловичу, который был в дурном расположении и отпустил меня по передаче мною в коротких словах поручений его жены и дочерей, не вспомнив даже любимого его рассказа о геройской смерти моего брата{72} под Варшавой. Впрочем, после этой смерти прошло почти 12 лет.

Клейнмихель очень любил, чтобы его подчиненные постоянно были заняты; в мае он дал мне перевести какую-то довольно толстую французскую книгу об освещении маяков. В июне я ему представил набело переписанный перевод; не знаю, ни зачем ему нужен был этот перевод, ни куда он девался.

Я и жена до конца июня приятно прожили в Петербурге; у нас ежедневно, когда дозволяла служба, бывал двоюродный брат мой Александр Дельвиг. {Я уже говорил, что этот во всех отношениях примерный молодой человек был дружен с женою}; музыка и пение у нас не прерывались. В это же время была в Петербурге тетка моя П. А. [Прасковья Андреевна] Замятнина{73} по случаю выхода ее сына из училища правоведения. {Прочие мои знакомые были те же, о которых я упоминал прежде. Между ними я позабыл назвать А. Д. Соломку, о котором я говорил в I главе «Моих воспоминаний».}

Я несколько раз ездил обедать к [Афанасию Даниловичу] Соломке, и он знал от меня, что мы не получаем никакого дохода с имения жены моей. Вследствие этого он советовал мне его продать и, придя раз ко мне, сказал, что он сам готов купить имение жены, но так как оно ничего не приносит, то он принимает на себя долг сохранной казне и расходы по купчей крепости, а меня избавляет от хлопот по владению. Я принял это за шутку, но хитрый хохол не шутил; он хотел пощупать, нельзя ли поймать меня на эту удочку, а при моем несогласии предложить какую-нибудь безделицу, которою я мог бы, по его мнению, удовольствоваться. Конечно, я не продолжал разговора с Соломкою о продаже имения.

Надо сказать, что в это время р. Пряжка, протекавшая перед нашими окнами, содержалась очень нечисто; жена видела раз плывшее по ней тело утопленника, что оставило в ней навсегда неприятное воспоминание о тогдашнем нашем помещении, которое, сверх того, было довольно тесно.

{Я уже говорил, что} Клейнмихель осенью 1842 г. {был недоволен Московским шоссе; дальнейшие распоряжения местного начальства по улучшению шоссе он находил недостаточно энергичными}; предполагая надолго уехать из Петербурга для обозрения некоторых частей своего ведомства, он поручил мне наблюдение за шоссе от Петербурга до Москвы. При этом он мне словесно передал, что оставляет меня на Московском шоссе с тем, чтобы я вполне заменял его в его отсутствие, для чего передал мне относительно этого шоссе все права главноуправляющего путями сообщения. Инженер-полковник Энгельгардт{74}, заведовавший шоссе от Петербурга до ст. Померанье, обиделся назначением меня наблюдать за его действиями и упросил Клейнмихеля исключить его дистанцию из моего наблюдения. Тогда Клейнмихель, поняв, что вновь назначенный им принятый на службу из отставки начальником III (Московского) округа путей сообщения инженер-генерал-майор [Михаил Николаевич] Бугайский{75}, бывший тогда в большой милости у Клейнмихеля, может также обидеться, не поместил в данном мне, по случаю моей командировки на Московское шоссе, предписании обязанности наблюдать за частью шоссе от Москвы до р. Шоши, входящей в район означенного III округа. На словах же Клейнмихель приказал мне иметь хотя бы поверхностное наблюдение и за этой частью шоссе.

Предписание Клейнмихеля ко мне от 26 июня 1843 г. № 2258 по случаю командирования моего на Московское шоссе я переписываю буквально:

По неустройству и дурному состоянию Московского шоссе от Померанья до р. Шоши, признавая необходимым иметь непрерывные сведения обо всех работах, которые на сем шоссе производятся и производимы будут, я избрал к сему Вас и вследствие того предписываю:

1. Отправиться на означенное шоссе.

2. Поставить себя в полную и точную известность о настоящем положении шоссе, о всех предположенных на оном работах и всех тех, кои необходимо еще произвести, как равно о всех заготовленных и заготовляемых материалах и нанятых рабочих, и сведения эти представить мне.

3. Наблюдать, чтобы все работы исполнены были своевременно и прочно, и об успехе доносить мне, через каждые два дня.

4. Если по Вашим соображениям, будет недостаточно рабочих или материалов по сделанному уже на то распоряжению от окружного правления, в таком случае разрешаю Вам немедленно приступить к заготовлению того и другого, а мне представить в то же время расчет об издержках, на это потребных, для уплаты оных. Я надеюсь, что все будет дешево и для казны выгодно.

5. Сообразить и представить мне: какие работы и где нужно произвести на шоссе в будущем году и какие именно потребно будет заготовить материалы, в каком количестве и куда.

Об исполнении всех Ваших по сему поручению требований я предписал правлению I округа и приказал оному дать Вам одного писаря.

Сим делаемым мною Вам поручением нисколько не слагается обязанность и ответственность по устройству шоссе, как окружного правления, так равно и самого местного инженерного начальства и всех чинов.

Приехав в Новгород, я поспешил явиться к начальнику I (Новгородского) округа путей сообщения, в районе которого состояло шоссе от ст. Померанья до р. Шоши, инженер-генерал-майору Казимиру Яковлевичу Рейхелю{76}, которого я прежде не знал. Я застал его одевающимся, как он выразился, в парадную форму для того, чтобы представиться мне (я был тогда капитаном), так как он получил от Клейнмихеля предписание, в котором последний дает строгий выговор за дурное ведение дел по исправлению шоссе и приказывает исполнять все мои требования, а потому Рейхель считал меня своим начальником. Рейхель был очень тонкий и ловкий человек; он считался хорошим инженером вследствие составления многих проектов больших мостов на Московском шоссе и устройства этих мостов и хорошим администратором.

Девят(н)ин, его товарищ по Институту инженеров путей сообщения, сильно его поддерживал, несмотря на то что он не щадил казенных денег в свою пользу при произведенных им работах и, несмотря на огромное семейство, нажил на службе состояние. Клейнмихель знал его еще со времен Аракчеева, к которому Рейхель не переставал ездить и в то время, когда Аракчеев впал в немилость. Обращение Рейхеля со своими подчиненными отличалось своеобразностью. Он ни о чем не говорил прямо и откровенно; в его словах надо было всегда читать, как говорится, между строками. Подчиненных своих он защищал перед высшим начальством, но сам говорил им всякого рода неприятности и грубости. Так, между прочим, когда в 1842 г. дошли до Клейнмихеля сведения о беспорядках по судоходству на Маловишерском канале{77}, которые он приказал мне исследовать, Рейхель уверял меня, что заведовавший этим каналом инженер-подполковник Лямин{78} (умер в чине генерал-майора) отличный офицер и не виноват в означенных беспорядках. Я был противного мнения и выразил некоторым из служащих в правлении I округа путей сообщения мое удивление, что Рейхель хочет надуть меня; они мне отвечали, что он защищает Лямина только передо мной, а сам дал ему сильнейший нагоняй, сказав, что он годится только на то, чтобы им зарядить пушку, – любимое его выражение, когда он сердился на подчиненных. Зная строгость Клейнмихеля, я по возможности смягчал в моем представлении вину Лямина, который отделался трехдневным арестом. В правлении I округа служил начальником хозяйственного отделения Троицкийн, происходивший из духовного звания. Когда Троицкий должен был читать свои доклады общему присутствию правления, Рейхель обращался к нему, говоря:

– Ну, звоните, Иван Иванович.

Рейхель называл свое новгородское имение Америкою, не знаю по какому поводу, и очень хлопотал, чтобы железная дорога между двумя столицами проходила через «Америку», но это ему не удалось.

Клейнмихель, не доверяя правлению I округа, еще осенью 1842 г. поручил переведенному им из Военного министерства чиновнику особых поручений Евгению Петровичу Вонлярлярскому{79} заготовить каменный материал для ремонта шоссе в 1843 г. Вонлярлярский, по неопытности и вообще по недостатку способностей, приискал подрядчиков неблагонадежных, которые, взяв задаточные деньги, ставили щебень дурного качества, а некоторые и совсем не ставили заподряженных у них материалов, через что на мою долю выпало много хлопот при наблюдении за шоссе в 1843 г. Но так как Вонлярлярский на бумаге исполнил данное ему поручение скоро и заподрядил материал по умеренным ценам, то Клейнмихель поспешил еще в декабре 1842 г. похвастаться пред Государем результатом своих распоряжений, при чем исходатайствовал Вонлярлярскому довольно большую денежную награду и орден Св. Владимира 4-й ст. {В IV главе «Моих воспоминаний» я упоминал, что военный министр не уважил ходатайство Клейнмихеля о награждении Вонлярлярского означенным орденом; не прошло четырех месяцев, и Клейнмихель дал его Вонлярлярскому}.

На место отданных в 1842 г. Клейнмихелем под суд инженер-полковника Чедаева и майора Дженеева он назначил директором шоссе от ст. Померанье до ст. Едрово инженер-подполковника Афанасьеван, а командиром 1-го военно-рабочего батальона путей сообщения майора Травинан.

Афанасьев был человек честный и добрый, но вялый и робкий. Для приведения шоссе в порядок требовалось много энергии, а он был апатичен. У него не доставало смелости браковать дурной каменный материал, поставляемый подрядчиками, отысканными Вонлярлярским, и действовать на счет тех из них, которые вовсе не поставили материала к определенному сроку. Один из подрядчиков Вонлярлярского поставил недалеко от ст. Померанье, вместо булыжного щебня, в большом количестве щебень известковато-глинистый мягкого свойства, предназначенный для сплошной россыпи по утонившейся шоссейной коре. Рассыпка этого щебня не только не улучшила бы, но ухудшила бы эту кору.

Афанасьев опасался не принять его, чтобы этим не навлечь на себя неприятностей от Вонлярлярского; я же запретил его принимать и донес о том Клейнмихелю, который, проезжая из Петербурга во внутренние губернии, вышел у означенного щебня из кареты. Найдя его дурным, он разругал Вонлярлярского и, садясь в карету, назвал его дураком, так что Вонлярлярский не мог этого не слышать. При дальнейшем осмотре шоссе Клейнмихель видел, насколько подрядчики Вонлярлярского были неисправны, и с того времени потерял к нему доверие; он оставался долго по особым поручениям при Клейнмихеле; впоследствии, видя презрение его к себе, выказываемое даже в гостиной, Вонлярлярский перешел на службу в учреждения Императрицы Марии. {Нельзя не подивиться тому, что Клейнмихель, очень легко отличавший способности людей, мог дать такое важное дело Вонлярлярскому; последний хорошо сделал для себя, что оставил службу при Клейнмихеле, при котором, несмотря на свои связи и даже при бóльших способностях к делу, никогда не достиг бы того, что дала ему новая служба}; он скоро добрался до чина тайного советника, был назначен товарищем главноуправляющего IV отделением Собственной канцелярии Государя{80} и, хотя не удержался на этом месте, но все же, состоя почетным опекуном в С.-Петербургском опекунском совете, получает ежегодной пенсии 8400 pуб. сер., которые и составляют теперь единственное средство для его существования, так как он спустил все свое имение. Видя, что двоюродный брат его Александр Александрович Вонлярлярский{81} (известный под названием Монте-Кристо), при содействии В. А. Нелидовой, получал огромные по тому времени подряды, дававшие ему средства жить роскошно, Е. П. Вонлярлярский, двоюродный брат Нелидовой, надеялся нажить состояние подрядами в ведомстве путей сообщения, а потому, перейдя на службу в другое ведомство, принял на себя разные работы и поставки по шоссе. Но он не имел ума своего двоюродного брата и, сверх того, отношения Клейнмихеля к Нелидовой изменились.

Он по своим подрядам предъявлял много претензий к казне, большею частью несправедливых. Претензии эти разбирались в особых, учреждаемых Клейнмихелем комиссиях, в которые он меня назначал членом, когда я не бывал в командировке вне Петербурга. Я в первых же заседаниях этих комиссий объяснял Е. П. Вонлярлярскому причины, по которым признавал бóльшую часть его претензий несправедливыми, и с моими замечаниями соглашались все члены комиссий, так что, когда Вонлярлярский видел меня в числе членов комиссий, он говорил:

– Ну, барон в числе членов комиссии; значит, надо проститься с несколькими десятками тысяч рублей.

Это, однако же, не помешало нам, при довольно частых встречах, всегда быть в приятельских отношениях.

При проезде Клейнмихеля по шоссе досталось от него всем, кроме меня; {говоря же во время своего проезда по шоссе обо мне, он часто прибавлял к моей фамилии слова}: «офицер, отличный во всех отношениях». Директор шоссе от ст. Померанье до ст. Едрово, подполковник Афанасьев, крепко ему не понравился, и он меня назначил заведующим этой дирекцией, с оставлением при нем по особым поручениям и с приказанием продолжать исполнение по вышеприведенному предписанию от 26 июня, с тем, чтобы во время его путешествия по внутренним губерниям вполне заменять его на Московском шоссе, донося только ему о всех моих распоряжениях. О новом моем назначении было отдано в приказе 30 июля.

Клейнмихель этим назначением поставил меня в прямое подчинение правлению I округа, которое, в свою очередь, вследствие данного Клейнмихелем предписания должно было каждое экстренное распоряжение производить с моего согласия. Выходило во мне два лица: по заведованию дирекцией шоссе я был подчинен правлению округа, а по данному мне Клейнмихелем особому поручению по шоссе я был обязан наблюдать за тем же правлением. Вся инициатива по работам исправления шоссе должна была идти от дирекции, а потому я, как заведующий ею, должен был входить с представлениями в правление I округа, которое, конечно, всегда соглашаясь со мною, испрашивало моего же согласия на приведение в исполнение моих представлений, как у состоящего по особым поручениям при Клейнмихеле. Вследствие моих огромных занятий по дирекции, {которые я опишу далее}, я только раза два или три во все лето ездил на {вторую дирекцию шоссе} от ст. Едрово до р. Шоши, которая, впрочем, была в лучшем состоянии, чем непосредственно мне вверенная. Директором этой части шоссе был подполковник Беловодский{82}, впоследствии генерал-майор и помощник начальника III (Вышневолоцкого) округа путей сообщения. Я вовсе не имел времени бывать на части шоссе от р. Шоши до Москвы, и потому на нее не ездил. В авгус те начальник округа, в районе которого была эта часть шоссе, генерал-майор [Михаил Николаевич] Бугайский уведомил меня, что он получил словесное приказание Клейнмихеля осмотреть Московское шоссе по всему его протяжению и представить по осмотре свое заключение. Выходило, что я должен был наблюдать за действиями Бугайского, а он за моими, и потому я отклонил от себя всякое наблюдение за его действиями. Бугайский проехал со мною по шоссе от р. Шоши до ст. Померанье, не делая никаких замечаний. Пользы от его проезда не было никакой, и донес ли он о своем осмотре и что́ донес Клейнмихелю, мне неизвестно. Однако же по приказанию Клейнмихеля я осенью ездил в Москву для освидетельствования действий начальства на части шоссе от Москвы до р. Шоши. Явившись к Бугайскому, которому объяснил причину моего приезда, я потребовал у его подчиненных, моих прежних товарищей по службе в Московском округе, разных сведений по шоссе. Они мне давали эти сведения медленно, в опасении, что их всесильный, как они полагали, у Клейнмихеля начальник будет недоволен доставлением мне сведений, и не вполне доверяя, чтобы мне поручено было рассмотреть действия их начальника по части шоссе, состоящей в его ведении. Все эти недоумения были прекращены самим Бугайским, который приказал все мною требуемое исполнять без замедления.

{Обращаюсь теперь к описанию занятий собственно по заведоваемой мною непосредственно дирекции от ст. Померанье до ст. Едрово.} На значительных протяжениях по этой части проезд был затруднителен, в особенности весной. Щебеночная кора до того утонилась, что колеса возов образовали по поверхности шоссе глубокие колеи, а в тех местах, где грунт был глинистый, пучистый, образовались провалы, весьма опасные для проезжающих. Предположено было наиболее утонившиеся протяжения покрыть сплошной щебеночной насыпью, а те места, на которых образовываются значительные пучины, совсем перестроить. Ширина земляного полотна шоссе была в 6 сажен; середина его, шириной на 4 сажени, была покрыта щебеночным слоем, который с обеих сторон оканчивался крупными булыжными камнями, называвшимися барьерными; затем с каждой стороны оставались земляные обочины, шириною каждая в 1 сажень. Эти барьерные камни и обочины, которые должны были быть ниже щебеночной коры шоссе, в 1843 г. почти везде были выше ее и задерживали на ней воду. Предположено было при исправлении шоссе мало-помалу уничтожать барьерные камни и заменять их щебеночными отсыпями, а обочины срезать, так чтобы они были ниже щебеночной коры. Одно утолщение щебеночного слоя на местах с пучистым грунтом было бы недостаточно для их укрепления. Образование по шоссе большого протяжения пучин происходит в те годы, в которые после очень дождливой осени весной бывает много солнечных дней; в эти годы почва, пропитанная осенними дождями, замерзает на большую глубину; при появлении же весенних солнечных лучей полоса шоссе, покрытая щебнем, на которой снег расчищается, служит хорошим проводником тепла, так что под нею земля оттаивает, тогда как земляные обочины с обеих сторон щебеночной коры находятся еще в мерзлом состоянии и мешают стекать воде из-под щебеночной коры в канавы; почва {под оной} разжижается и выпучивает тонкую щебеночную кору до того, что на шоссе образуются глубокие провалы или пучины. Для предупреждения их образования предполагалось в этих местах, сняв тонкую щебеночную кору, насыпать на грунт довольно толстый слой песку, который был бы выше обочин, и на нем устроить щебеночную кору надлежащей толщины. При этом если дождевая вода и просочится сквозь щебенку, то она попадет в песчаный слой, из которого и может вытекать по обочинам в канавы, а если частью и просочится в глину, лежащую под песком, то последняя, будучи отделена от щебеночной коры толстым слоем песка, не может так сильно действовать на эту кору.

Дирекция шоссе от ст. Померанье до ст. Едрово была разделена на три дистанции, которыми заведовали инженер-поручики Дмитриевн, Плац-бек-Кокумн и Щербаковн. Кроме обыкновенного ремонта на каждой дистанции предполагалось произвести на значительных протяжениях сплошные россыпи щебня и в нескольких местах перестроить вышеизложенным способом пучистые места. При каждой перестройке пучистого места, для того чтобы она производилась тщательно, необходимо было иметь особых офицеров, а потому таковые из числа состоявших в округе и были прикомандированы в помощь к упомянутым начальникам дистанций.

Дистанция Щербакова, пролегавшая по Валдайским горам{83}, была наиболее отдаленная от места моего постоянного пребывания, Новгорода, из которого, выехав утром, я поспевал на нее только вечером и в таком случае оставался ночевать у Щербакова, в яму{84} Яжелбицы; на его дистанции было наибольшее число перестраиваемых пучистых мест. Он один из начальников дистанций был женат; жена его была хорошенькая женщина; они с некоторым комфортом помещались в небольшой избе, которую переделали очень мило для своего жилья.