Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Нижний Новгород хотя и построен при двух огромнейших реках Волге и Оке, но вода в нем, в особенности в верхней части города, была невкусна и чрезвычайно дорога. Воду брали из рек у берегов, где всегда стояло множество барок; в верхней части города были рытые колодцы, в которых вода была дурного качества и в очень малом количестве. Съезды в нижней части города к рекам были очень дурны; подъем же из нижней части [в] верхнюю, лежащую сажен на 40 выше, был весьма затруднителен. Урусову очень хотелось, пользуясь моими познаниями в устройстве водопроводов, устроить водопровод в Нижнем. Существовало несколько проектов проведения воды в этот город, но для исполнения их требовались миллионы рублей, а городская казна, занявшая уже несколько миллионов рублей на исполнение значительных работ, указанных Государем {(см. главу IV «Моих воспоминаний»)}, не могла удовлетворить этому новому расходу. По пословице «лучше мало, чем ничего» я предложил Урусову уменьшить размеры водопровода, ограничив количество ежедневно поднимаемой в верхнюю часть города воды 36 000 ведрами, и взять ее не из рек, причем потребовалось бы устройство дорогих фильтров, а из ключей, имевшихся в подошве высокого берега р. Волги; потребные же на устройство водопровода до 45 000 руб. взять из остатков от сумм, ассигнованных на вышеупомянутые работы, производство которых, {как я выше объяснял}, было прекращено.

Вследствие этого был составлен мною проект снабжения верхней части города водою, состоявший в следующем. Над ключами, найденными в подошве берега р. Волги, устроить 18 бассейнов по способу, объясненному {во II главе «Моих воспоминаний»} при описании перестройки мытищинских ключевых бассейнов[21]. Воду от ключей провести деревянными насосами в соединительный кирпичный бассейн, который, равно как и кирпичное водоподъемное здание, устроить на площадке, образуемой двумя съездами, идущими в верхней набережной к р. Волге. В этом здании установить две попеременно действующие водоподъемные паровые машины, каждую в 16 сил, для подъема воды на вышину 40 сажен по чугунным трубам до Благовещенской площади, на которой устроить фонтан из чугуна, а при городской больнице водоразборный колодезь; из фонтана провести воду в губернаторский дом, в котором установить чугунный резервуар. Устройство этого водопровода за 45 000 руб. возможно было только по причине употребления дешевого мною изобретенного способа устройства ключевых бассейнов. Если бы их строить по прежним способам, то этой суммы, употребленной на устройство всего водоснабжения, было бы едва достаточно на устройство одних ключевых бассейнов.

По новой моей должности я должен был ежедневно бывать в строительной комиссии и часто у губернатора; это заставило меня переехать в верхнюю часть города, где я нанял на Малой Покровской улице большой двухэтажный дом [Дмитрия Андреевича] Запольского. Шурин мой Валерий, поступивший на службу по особым поручениям к губернатору Урусову, поселился жить у нас в нижнем этаже. В этом же этаже была большая комната, из которой я сделал для себя кабинет; рядом с моим кабинетом я дал комнату подпоручику Глинскому, который мне помогал в моих служебных занятиях. В верхнем этаже было много комнат для житья и приема. В одной из больших комнат мы поставили бильярд, на котором игра не прекращалась почти целый день. Жена моя очень любила эту игру; кроме живших у нас шурина {Валерия} и Глинского, ежедневно по нескольку часов проводили у нас мой свояк граф Толстой и инженеры, как подчиненные мне, так и начальник судоходной дистанции капитан Лик{148}, замещенный, по выходе его в отставку, капитаном Дмитриевымн. В биллиардной комнате, удаленной от улицы, был устроен тир; стреляли из пистолетов, и пули не умевших стрелять попадали в оштукатуренную стену, так что она была избита, как решето.

Вскоре наше общество увеличилось двумя очень порядочными молодыми людьми, архитекторами Фостиковым{149} и Овсяниковым{150}. Они были определены на службу в Нижегородскую строительную комиссию по окончании курса в училище гражданских инженеров. Это училище помещалось в том самом доме, в котором помещалось Военно-строительное училище, уничтоженное к 1 января 1830 г. {(см. II главу «Моих воспоминаний»)}. По присоединении в 1833 г. гражданской строительной части к Главному управлению путей сообщения оно имело надобность в архитекторах, для образования которых было учреждено означенное архитекторское училище под названием училище гражданских инженеров. Теперь это училище, по возвращении гражданской строительной части в Министерство внутренних дел, состоит в ведении этого министерства. Фостикова я назначил городовым архитектором на место выбывшего Кизеветтера, а Овсяникова ярмарочным архитектором, объяснив им при первом же свидании требование мое, чтобы они служили усердно и честно, гнушаясь принятием по делам службы подарков от кого бы то ни было. Они мне обещались следовать моим наставлениям и исполняли обещание, по крайней мере во все то время, которое я оставался в Нижнем. Через несколько лет по моем выезде из Нижнего они оставили службу по ведомству путей сообщения. Фостиков был впоследствии ставропольским уездным предводителем дворянства, а Овсяников членом правления пароходного общества «Лебедь»{151}.

Жена моя по обыкновению ни к кому, кроме сестры своей Толстой, не выезжала; она прогуливалась почти каждый день в коляске, запряженной прекрасною четверкою вороных битюгов. Кучер наш Дмитрий, {родом из с. Студенца, в котором и я родился}, был очень красивый мужчина, прекрасно ездил, отлично наезжал лошадей и держал их в таком виде, что недорогие лошади казались очень ценными. Напротив того, свояк мой Толстой, считавшийся лошадиным знатоком, содержал своих лошадей очень дурно, так что они постоянно были больны. Во время посещений женою своей сестры наш кучер не оставался на дворе дома, занимаемого Толстым, в опасении, чтобы наши лошади не заразились от его лошадей, а отъезжал подалее от дома Толстых. Толстой, по своему чудачеству, иногда закладывал в свою карету пару лошадей, из коих одна была ростом 2 арш. 8 вер., неуклюжая и не имевшая вовсе рыси, а другая маленькая ростом. Эта запряжка обращала общее внимание. Сверх упомянутых четырех битюгов мы держали еще трех лошадей для моих разъездов по шоссе и по городу.

Жены вновь прибывавших в Нижний чиновников, не зная, что жена моя ни с кем не знакомится, делали ей визиты; она их не принимала, визитов им не платила, и таким образом знакомства не делалось. Были, однако же, исключения, именно для жены моего подчиненного Виноградова, Веры Тимофеевны, урожденной Погуляевой{152}, и для вышедшей замуж за отставного гусара, а в 1845 г. бывшего советником Нижегородской казенной палаты Ивана Ивановича Мессинга{153}, Юлии Михайловны{154}, урожденной Климовой, дочери бывшего в тридцатых годах нижегородского городского головы{155}, слывшего, но не бывшего богатым человеком. Первая понравилась жене своей миловидностью и бывала у ней очень часто, но когда сделалось известным ее легкое поведение, то жена с ней раззнакомилась. Вторая жила рядом с нами в собственном доме; она понравилась жене своею начитанностью и впоследствии переписывалась с моею женою. Муж ее очень глупый человек; лет через десять после описываемой мною эпохи он был назначен советником в Московскую казенную палату и, быв у меня в Москве, объяснял, что в ней нет возможности приобретать никаких незаконных выгод, а потому он оставляет службу. Понятно, что Мессинг не мог быть мне приятен, и я редко с ним видался.

В Малой Покровской улице, несмотря на ее незначительную длину, было у меня еще два знакомых дома, которые я посещал с 1845 г. до отъезда моего из Нижнего в 1848 г., именно Алексея Павловича Козлова{156}, где мне раз случилось до того затанцеваться, что я вернулся домой не ночью, а утром; и Родионова, которого жена Елизавета Николаевна, урожденная Арсеньева{157}, была очень красивая женщина. Недалеко же от нас жил Трубниковн, который был прежде адъютантом Рязанского жандармского штаб-офицера, моего дяди А. Г. [Александра Гавриловича] Замятнина, и впоследствии переведен губернатором Урусовым в советники Нижегородского губернского правления. У Трубникова была очень хорошенькая дочь Елизавета, с которой мне часто случалось говорить на балах, так же как и с Елизаветой Борисовной фон Брин, которая тогда также была недурна собой. Так как я вообще не любил много говорить с дамами и делал исключение только для этих трех {вышеупомянутых} Елизавет, то меня прозвали Елизистом. В Нижнем танцевали не только зимой, но и во время ярмарки губернатор давал несколько балов. Впрочем, я танцевал весьма редко, только у хороших знакомых; обыкновенно же во время танцев играл в карты.

Летом 1845 г. приезжала в Нижний гостить у нас A. А. [Анна Андреевна] Крепейн, {о которой я говорил в IV главе «моих воспоминаний»}. В это время у Толстых родился сын Николай, которого я крестил вместе с нею.

В августе 1845 г. проезжал через Нижний герцог Максимилиан Лейхтенбергский, муж Великой Княгини Марии Николаевны, на обратном пути из Сибири. С ним приехал генерал-лейтенант К. В. [Константин Владимирович] Чевкин, которого я видел тогда в первый раз. В городе жаловались на резкое обхождение последнего с представлявшимися ему председателем и членами солеперевозной комиссии; говорили, что он хуже Клейнмихеля, признавая за последним право (!) быть резким и не признавая его за Чевкиным. Я сопровождал герцога при осмотре им разных сооружений в Нижнем и, между прочим, запасных соляных магазинов, где я мог лично убедиться в резкости обращения Чевкина с председателем и членами солеперевозной комиссии. От соляных магазинов в город мы плыли в лодке; герцог, между прочим, обратил внимание на дешевизну лесных материалов в Нижнем; я ему сказал, что в имении жены моей, в 120 верстах от Нижнего, лес не имеет вовсе цены; он желал, однако же, знать, почем продается хорошая десятина леса на сруб, и, получив от меня ответ, сказал, что в его баварских имениях одно обыкновенное бревно стоит дороже. Во время осмотра садов, устроенных на уклоне крутого берега р. Волги, он сказал, что по приезде в Петербург он заявит своему тестю (beau-pere, конечно, мы говорили по-французски), что эти гулянья устроены на чудесном месте, но не для его подданных, не охотников лазать по горам. Герцог, по Высочайшему повелению, должен был на обратном пути из Сибири ознакомиться с работами по устройству железной дороги между столицами. При этом осмотре Чевкин делал разные колкие замечания, которые были доведены до сведения Клейнмихеля, и последний, конечно, вследствие этого усугубил старания к удержанию Чевкина в Сенате и вдалеке от важных дел государственного управления.

В начале сентября, в день отъезда цыганских хоров с ярмарки, жена моя, Е. Е. Радзевская{158}, Виноградова и инженеры, бывшие при устройстве шоссе, отправились на ст. Орловку, в 16 верстах от Нижнего. Мы обедали в маленькой двухэтажной избе, имевшейся на этой станции. По наступлении сумерек были поставлены в лесу, окружающем станцию, несколько цыганских хоров, начиная с наилучшего до самого простого, и они все пели поочередно, чего им, кажется, еще никогда не случалось. Лес был освещен зажженными смоляными бочками, во множестве свезенными со всей линии шоссе; смола употреблялась при устройстве мостов. Погода была превосходная; прекрасные лица молодых цыганок, с их черными глазами, выразительные лица стариков и старух, прекрасные голоса некоторых, живость пения и сопровождавших жестов во всех хорах, при необыкновенном освещении, представляли великолепнейшую живую картину, которую никогда нельзя забыть. Дамы смотрели на нее с балкончика дома, в котором мы обедали.

В декабре я ездил с Глинским на Выксунские заводы Шепелевых{159} для предварительных переговоров о поставке для Нижегородского водопровода паровых машин, чугунных труб, плит и других металлических вещей. Заводы эти были основаны купцом Баташевым, дочь{160} которого принесла их в приданое [Дмитрию Дмитриевичу] Шепелеву. Заводы действовали водою; они были устроены и прочно и разумно, но впоследствии весьма запущены. Я их осматривал с главным механиком завода, знакомым мне по работам Московского водопровода, Копьевым{161}, бывшим крепостным заводским рабочим, который с молодых лет показывал большие способности в механике. Дмитрий Дмитриевич Шепелев, владелец этих заводов, отправил его для усовершенствования в механике за границу; в Англии оценили его способности и давали в честь его обеды, чем Копьев гордился и в старости. Он был вообще человек добрый, разумный и весьма полезный для владельцев завода и для мастеровых и рабочих. Руда в окрестностях завода отличного качества; отливавшиеся из нее чугунные вещи были превосходны; чугунные трубы этого завода выдерживали, при одинаковой толщине стенок, гораздо бóльшее давление, чем трубы не только иностранных, но и других русских заводов, имеющих также хорошую руду. Бывший владелец завода Д. Д. Шепелев сделал большие долги вследствие роскошной жизни, а впоследствии, по жалобе своих дочерей, {на которых имел совсем не отцовские виды}, был устранен от управления; дочери же его вскоре вышли замуж, одна за князя Голицына{162}, а другая [Елизавета] за графа Кутайсова{163}.

Управление имением было вверено старшему из сыновей Д. Д. Шепелева, слабоумному Ивану{164}, который вел заводские дела очень дурно, а между тем, издерживая большие деньги на свою жизнь, наделал несметные долги и разорил заводы. Его младший брат Николай{165}, совершенный идиот, по наущению бедных родственников, желавших поживиться в мутной воде, сумел достигнуть устранения старшего брата от управления, который после этого жил в Москве, едва получая достаточно для своего прокормления.

Мы приехали с Глинским на заводы во время управления ими Н. Д. Шепелева; мы нашли в его доме его дальнего родственника, главноуправляющего всеми имениями, Брюхован с женою, тещей и другими его родственниками. Он был молодой человек красивой наружности, а жена его была истинная красавица. Неприятно было смотреть на ее любезничание с тщедушным, болезненным и тупоумным заводовладельцем. В короткое время, которое я провел на Выксе, давались: в большом, хорошо устроенном театре оперы, в которых пели крепостные певцы и певицы, балы и маскарады, не говоря уже о ежедневных больших обедах. Брюхова на балах и маскарадах была одета великолепно и казалась истинной царицей. Но это было последнее время увеселений на заводах, более не возвращавшееся. Через несколько месяцев Н. Д. Шепелев был удален от управления заводами, которые сданы в опекунское управление, и опекунами были назначены Василий Александрович Сухово-Кобылин{166}, женатый на родственнице Шепелевых, и граф Кутайсов, которого покойная жена была дочь Д. Д. Шепелева [Елизавета], участница во владении заводами. В продолжение последних 25 лет эти несчастные заводы, переходя в разные управления, были более или менее всеми расхищаемы; история этих любопытных переходов, вероятно, будет написана таким лицом, которому подробности о них известны более, чем мне{167}.

В начале 1846 г. приехал к нам в Нижний брат мой Николай, раненный в экспедицию против горцев в 1845 г. Он сделал предложение Александре Борисовне Прутченко, получил согласие, и свадьба была назначена в апреле 1846 г. Я в это время должен был ехать в Петербург для представления проекта Нижегородского водопровода и других проектов по городским работам Нижнего. Зима была холодная, и я в первый раз сшил себе енотовую шубу для дороги. В Москве, где я остановился у сестры, ко мне зашел молодой, красивый иностранец, который, в бытность мою на Шепелевских заводах, жил в Выксунском господском доме; я принимал его почему-то за венгерца. Он пришел ко мне с просьбой ехать в Петербург в моей кибитке по моей подорожной; я согласился. По его уходе сестра объяснила мне, что этот господин имеет в Москве репутацию сближаться с пожилыми дамами; {или получаемые им от них подарки были ничтожны, или он много проживал, но он явно нуждался}. Около Новгорода он меня оставил, уверяя, что он потерял свой портфель с последними деньгами. {Какая его была цель не доехать со мною до Петербурга, не понимаю: разве для того, чтобы не платить мне половины издержанных мною прогонных денег, но я не думал их от него требовать.} Этот молодой тогда иностранец{168} впоследствии очень разбогател; у него огромная табачная фабрика в Дрездене и большие табачные магазины в Петербурге и Москве под фирмой «Лаферм»{169}.

Составленный мною проект Нижегородского водопровода, а равно и другие {привезенные мною с собою в Петербург} предположения по работам в Нижнем были рассмотрены и утверждены{170}. Конечно, это сделалось не скоро, но когда было все кончено, то и тогда Клейнмихель, привыкший меня видеть у себя за обедом и на вечерах, меня не отпускал, а в конце марта даже послал на С.-Петербурго-Варшавское шоссе для исследования следующего обстоятельства. Один фельдъегерский офицер, помнится, что его фамилия была Иностранцев, опоздал с депешами от Императрицы Александры Федоровны, находившейся тогда в Палермо, и доложил Государю, что был задержан дурным состоянием шоссе. Через несколько часов после того что Государь передал об этом Клейнмихелю, я, по его приказанию, уже ехал для исследования правильности показания фельдъегеря. Оказалось, что он, утомленный, проспал несколько часов на одной из станций за Режицей, несмотря на то что станционный смотритель неоднократно будил его. Время его приезда на станцию и отъезда было обозначено в шнуровой книге, в которой записывались проезжающие; я взял копию с записки {о времени приезда на станцию и отъезда фельдъегеря} и представил ее Клейнмихелю. Но фельдъегерь был в особой милости у Клейнмихеля, который, желая спасти его от наказания, сумел как-то скрыть от Государя действительную причину опоздания фельдъегеря.

В Петербурге, кроме Клейнмихеля, я часто бывал у родных моих Колесовых{171} и Кутузовых{172}, у Рокасовского{173}, у моего товарища [Александра Ивановича] Баландина{174}, у которого собирались в его маленькой комнате инженеры путей сообщения всех партий, и у других знакомых. Из литературного кружка я бывал только у П. А. [Петра Александровича] Плетнева{175}, всегда особенно дружелюбно ко мне относившегося.

Наконец Клейнмихель отпустил меня в Нижний; на Нижегородском шоссе я догнал ехавшего в Нижний старшего сына Б. Е. Прутченко Дмитрия{176}, который был тогда молодым конногренадерским офицером. Бросив наши кибитки на левом берегу р. Оки, мы перешли 6 апреля пешком через лед, который немедля по нашем переходе тронулся. На последних станциях перед Нижним я узнал об опасной болезни моей жены и, несмотря на дурное состояние льда на реке, спешил домой, где нашел сестру с двумя ее дочерьми и брата Николая. Сестра объявила мне, что жена в начале недели преждевременно родила мальчика, очень слабого, которого, однако, успели окрестить и назвали Иваном, что его похоронили в девичьем монастыре близ могилы моего тестя и что жена моя, опасно больная и нравственно расстроенная, лежит в постели. Не буду описывать моего горя и свидания с женой; и то и другое понятны всякому.

В субботу на Святой неделе получены были Высочайшие приказы от 7 апреля, в которых я был произведен в подполковники, а брат в капитаны. В корпусе инженеров путей сообщения были произведены в подполковники только двое: состоящий при графе Клейнмихеле [Аполлон Алексеевич] Серебряков и я. Серебряков обошел при этом производстве весьма многих старших его майоров; я вышел из Института инженеров путей сообщения позже его двумя годами и, следовательно, обошел еще гораздо бóльшее число старших меня майоров. С тех пор мы постоянно производились во все чины в одном приказе и всегда стояли рядом; я, как стоявший в майорском чине ниже его, и теперь в чине генерал-лейтенанта следую по списку за ним непосредственно. Подчиненные мои, производившие работы на вверенном мне участке шоссе, также получили награды.

14 апреля, в день рождения А. Б. Прутченко, была свадьба брата; я и сестра были его посажеными. За ужином вместе со свадебными поздравлениями поздравляли молодую с днем ее рождения, а меня и брата с производством в чины. Молодые поместились в нижнем этаже казенного дома, занимаемого Б. Е. Прутченко. Несносный характер молодой вскоре выказался; брат, по мягкости характера, все ей спускал и вообще баловал ее. Отец молодой, видя это, часто говаривал брату:

– Николай, послушай меня, не будь к жене твоей так слаб; она мне дочь, и я знаю ее характер; она сядет тебе на плечи, и тогда поздно будет ее переделывать.

Конечно, эти советы не действовали, и предсказание Б. Е. Прутченко вполне сбылось.

Вскоре после свадьбы сестра уехала из Нижнего, а месяц спустя уехали и молодые. Их хотел проводить младший брат молодой, мальчик лет 13, Михаил{177} (впоследствии псковский губернатор). Родители согласились его отпустить под моим надзором; итак, мы проводили молодых верст за 60 от Нижнего до ст. Золина, где с ними и простились.

После свадьбы брата я очень сблизился с его тестем; многие его считали страшным взяточником, но он в этом отношении был не только не хуже других нижегородских чиновников, но едва ли не лучше. Он был человек бесспорно умный и деловой. Дело сестры, {описанное мною в IV главе «Моих воспоминаний»}, еще не было тогда кончено. Приходя по воскресеньям обедать к Прутченко, я ему рассказывал о разных обстоятельствах дела, требовавших немедленной подачи прошений или объяснений. На другой день, рано утром, я получал от него писанные его рукою черновые прошения или объяснения, и он так умел сообразить дело по моим рассказам, что в этих бумагах, писанных на двух или трех листах, не было ни одной помарки. Ему в этом много пособляла глухота, не дававшая развлекаться ничем посторонним. Жена его Александра Максимовна, урожденная Шварц, была злая, вспыльчивая и весьма скупая женщина. Впрочем, ко мне она была расположена, а муж ее меня очень любил и высоко ставил как общественного деятеля.

Немедля по приезде моем в Нижний были произведены торги на все работы по составленным мною проекту и смете водопровода, за исключением паровых машин, чугунных труб и других металлических вещей. Работы на торгах остались за купцом Мичуриным, а машины и металлические принадлежности я заказал заводам Шепелевых. В приезд мой на эти заводы для заказа я нашел в них жизнь совершенно противоположную той, которой я был свидетелем в декабре. Все было тихо, над всем веяла какая-то скука; не было ни нелепых увеселений, ни другого какого-либо движения, столь обычного в огромных промышленных заведениях. Веяло чем-то замогильным, и действительно расплодилось бумагомарание; заводы же шли по-прежнему дурно. Целые дни все обитавшие в господском доме сидели порознь; собирались только к обеду, который, равно как и подаваемые к нему вина, был весьма посредственный. Поручив заводскому механику Копьеву, как нижегородскому уроженцу, особенное наблюдение за сделанным мною заказом, я поспешил вернуться в Нижний.

Производителем работ по устройству водопровода я назначил Глинского. К 1 июля были выкопаны ямы под фундаменты водоподъемного здания и фонтана. В этот день после обедни и молебствия в соборе по случаю празднования дня рождения Императрицы архиерей в полном облачении, с духовенством, крестами и иконами и хоругвями всех церквей, в сопровождении всех военных и гражданских чинов и огромной массы народа спустился с верхней набережной по извилистым аллеям сада, устроенного на высоком крутом берегу р. Волги, до места, на котором предназначалось возвести подле реки водоподъемное здание. По окончании его закладки крестный ход поднялся по тем же садовым аллеям на гору и прошел на Благовещенскую площадь до места, на котором назначалось устроить фонтан. Погода была прекрасная, и, при величественном виде берега р. Волги, покрытого искусственными садами, крестный ход, следовавшие за ним служащие в блестящих мундирах и огромная масса народа представляли великолепнейшую картину. Нижегородский епископ Иоанн (Доброзраков){178} при освящении и закладке фундамента под фонтан улыбался, не доверяя тому, чтобы вода могла быть поднята на такую высоту. Он был человек весьма образованный; что же должно было думать большинство бывших в крестном ходу? Однако же на всех лицах было явное удовольствие в надежде иметь воду в верхней части города. В ответ на изъявленное мне преосвященным Иоанном сомнение я его приглашал осенью следующего года освятить водопровод и вместе воду, поднятую паровыми машинами в фонтанный резервуар. Он обещался, но не мог сдержать обещания, потому что вскоре был назначен Донским архиепископом.

Работы по устройству водопровода шли весьма успешно. Губернатор Урусов ежедневно их осматривал и при осмотрах, в отсутствие производителя работ Глинского, {наблюдению которого мною были поручены и другие ремонтные работы в городе}, делал разные бестолковые распоряжения. Это видимо раздражало Глинского; Урусов же его возненавидел и начал к нему придираться. Один раз, встретив Глинского в фуражке, а не в шляпе, как требовалось от военных офицеров в Нижнем, Урусов приказал ему идти ко мне с тем, чтобы я его послал на гауптвахту за несоблюдение формы. Глинский возразил Урусову, что он одет по форме, установленной для инженеров, производящих работы, и что последний встретил Глинского при переходе с одной работы на другую. Тогда Урусов потребовал от него, чтобы он постоянно носил при себе фуражку и шляпу, надевая первую на работах, а последнюю при переходе с одной работы на другую, и повторил приказание передать мне его требование посадить Глинского на гауптвахту. {По передаче мне Глинским этой встречи} я немедля поехал к Урусову и представил ему всю несообразность его требования. Он мне на это отвечал, что он спустил бы другому офицеру, но что Глинский с польским гонором задирает нос и что его надо проучить. Я представил Урусову, как неприлично ему, военному губернатору, показывать, что он имеет личности с поручиком Глинским, и за тем последний не был посажен на гауптвахту.