Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Жена моя давно собирала серебряные пятачки в большой тир-лир[15], который был почти полон. В Светлое Христово Воскресение, вернувшись от заутрени, у которой были мы все и наши люди, мы нашли тир-лир сломанным и несколько пятачков рассыпанными на полу; бóльшая же их часть были украдены. Подозрение пало на сторожа из нижних чинов путей сообщения, бывшего при моей канцелярии и, как католика, не бывшего у заутрени, но сделанными допросами он не был обличен и украденные деньги не были найдены. Эта кража отбила охоту у моей жены собирать пятачки и прятать их в тир-лир.

В <продолжение> зимы 1844/45 г. продолжалась поставка каменных материалов для заведуемого мною участка шоссе и разбивка их в щебень; главная же работа состояла в устройстве новых мостов и надолбов, которых, по случаю возвышения полотна дороги, требовалось очень много. Наименьшая цена на торгах, состоявшихся в казенной палате, на производство этих работ была объявлена нижегородским купцом Василием Климовичем Мичуриным{142} и по данному мне полномочию от Клейнмихеля была немедля за ним утверждена, так что с января было приступлено к работам, производство которых я поручил состоявшему при мне подпоручику Глинскому. Мичурин поставлял очень хороший лесной материал и производил работы успешно; Глинский строго следил за его действиями. Зима 1844/45 г. была очень суровая, так что для забития свай под мосты необходимо было выкапывать ямы в мерзлой земле, глубиной от 3 до 4 аршин; {в эти ямы вставлялись забиваемые сваи; так глубоко промерз грунт местности, по которой проходит шоссе}. К весне все мосты были готовы; весною же были поставлены очень хорошо обтесанные из толстого леса надолбы и окрашены, а равно приступлено к рассыпке щебня и его укатке. Мичурину я также, по выше объясненному моему принципу, помогал в исполнении его подряда; он имел от подряда выгоды и с того времени начал богатеть.

В июне 1845 г. приехал в Нижний Клейнмихель. Я {уже говорил, что гражданская строительная часть была тогда в его ведении, и о том, сколько все его боялись. Я} его уподоблял холерной эпидемии, которую, при ее приближении и появлении, чрезмерно боятся, равно как по ее окончании все о ней забывают. Точно так же было и с приездом Клейнмихеля; в ожидании его красили дома, перемащивали мостовую и очищали улицы; во время его пребывания в городе все чего-то опасались, а по его отъезде о нем забывали и все приходило в прежний порядок или, лучше сказать, беспорядок. {Так и в этот приезд} Клейнмихеля: Нижний за несколько дней до его приезда был весь в движении; {по его приезде} губернатор встретил Клейнмихеля на крыльце отведенного ему дома на Нижнем базаре, почти напротив дома, который я занимал, и подал ему рапорт о благополучном состоянии губернии. На другой день представлялись ему не одни его подчиненные, а все губернские власти и даже отставные, живущие в городе или случайно бывшие в нем во время проезда Клейнмихеля. Он принимал всех очень величественно, делал разным властям очень обыкновенные вопросы, относившиеся до их служебных занятий, и удивлял их разнообразностью сведений, тогда как он ровно никаких не имел. При этом случалось ему неприличным образом бранить лиц, ему вовсе не подчиненных, которые почему-либо ему не нравились, и все терпели беспрекословно.

Клейнмихель осмотрел в Нижнем все казенные здания, и в том числе ярмарочный гостиный двор, везде делал замечания, бóльшей частью вкривь и вкось. В каменных лавках ярмарочного двора производились небольшие исправления весенних в нем повреждений под наблюдением инженер-подполковника Стремоухова, человека честного и аккуратного, но робкого и нерешительного. При свидетельствовании какого-либо здания или вообще произведенной работы от его внимания не ускользало малейшей безделицы, но как производитель работ он никуда не годился, не умея ни на чем настоять. Клейнмихель, подойдя к {вышеупомянутой} работе в ярмарочном дворе, обратил внимание на дурное качество выставленного подрядчиком кирпича; некоторые из кирпичей были так дурны, что при поднятии их отваливалась одна половинка. Один из таких кирпичей Клейнмихель взял в руку, и, когда отвалилась половина его, он взял другой кирпич, но когда и от этого отвалилась половина, то он, рассерженный донельзя, замахнулся оставшеюся в его руке половинкою, чтобы бросить ее в Стремоухова. Заметив это движение, я в один миг загородил собой последнего, около которого я стоял {во время приведенного разговора}. Клейнмихель, опустив руку с половинкою кирпича, спросил меня, что мне тут надо. Я отвечал, что кирпич в Нижнем изготовляется дурной до такой степени, что и сортировать его нечего, а следовало бы прекратить в Нижнем все работы из кирпича, пока последний не будет изготовляться прочным, но это невозможно и, во всяком случае, не зависит от Стремоухова. Клейнмихель приказал мне немедля осмотреть заводы, снабжающие кирпичом Нижний, и представить ему их описание, а впоследствии составить правила для всей империи об изготовлении кирпича и о наблюдении за его производством. Это было мною исполнено, и {вышеупомянутые} правила, по {сделании в них} некоторых изменений в высших учреждениях, были Высочайше утверждены.

В бытность Клейнмихеля в Нижнем приехал в этот город казанский военный губернатор генерал-адъютант, генерал от инфантерии Сергей Павлович Шипов{143}. Узнав о предположении Клейнмихеля быть в Нижнем, он проскакал 400 верст, чтобы представить проект устройства водопровода в г. Казани и ходатайствовать у Клейнмихеля о принятии участия в назначении Шипова сенатором. Шипов от слишком скорой езды между Казанью и Нижним, заболел, а потому Клейнмихель ездил <к нему> его навестить. Рассказывая о желании Шипова быть сенатором, Клейнмихель находил, что по чину, званию и долговременной службе Шипова желание его весьма умеренное и, конечно, будет исполнено. Проект водопровода в Казани позабыли отпустить с Шиповым, и было условлено между ним и Клейнмихелем, что он пришлет этот проект в Петербург, где я буду участвовать при его рассмотрении в Департаменте проектов и смет, и что немедля после рассмотрения проект будет возвращен Шипову. Осенью Шипов напоминал письмом к Клейнмихелю об его обещании скорейшего рассмотрения представленного им проекта водопровода, которого в Петербурге не получали. По исследовании оказалось, что действительно в рассыльной книге Казанской губернской строительной комиссии была расписка почтового чиновника в получении рапорта комиссии за тем номером, за которым значилось в оной представление проекта водопровода. Но на самом деле этого проекта никогда не существовало; расписка же в рассыльной книге объясняется тем, что в один день было послано из Казанской комиссии несколько пакетов, и чиновник расписался во всех вдруг, не заметив, что одного недостает. Эту штуку сделал член комиссии, инженер, подполковник Черниковн, который, по неумению составить надлежащий проект, надувал Шипова представлением ему только планов Казани, с указанием предполагаемого направления водопроводных труб. Таким образом, водопровод в Казани, где он крайне нужен, долго не устраивался. Черников был большой говорун и сумел приобрести большое влияние на Шипова не по одним делам строительной комиссии. Впоследствии он был переведен на службу на Кавказ, где состоял долго под судом. Шипов был вскоре назначен сенатором в Москву, где сделался известен своей добротой и обходительностью, а вместе с тем докучливым чтением своих проектов по устройству России вообще и разных государственных управлений, о чем он написал целые фолианты, часть которых была им доводима до сведения Государя, но бóльшая часть лежит под спудом в ожидании благоприятного времени для их представления, которого Шипов, как он мне говорил еще в 1872 г., все еще ждал.

A. С. [Александр Сергеевич] Цуриков{144}, {о котором я неоднократно упоминал в III главе «Моих воспоминаний»}, родственник жены Шипова, урожденной графини Комаровской, уверял, что последний, проезжая через Москву, после исправления министерской должности в Царстве Польском, в Казань, по случаю назначения его казанским военным губернатором, говорил, что он назначен губернатором «pour achever son èducation administrative[16]», а ему было тогда 50 лет от роду.

Клейнмихель на обратном проезде в Москву осматривал работы по почти оконченному {заведоваемому} мною участку шоссе, которое представлялось особенно хорошо, через отличного качества леса, {употребленного на поставленные на земляных насыпях} надолбы и перила на мостах. Хорошее качество камня и мелкая его разбивка в щебень обратили также внимание Клейнмихеля, и он неоднократно благодарил меня и производителей работ.

Для выезда Клейнмихеля из Нижнего был назначен такой час, что он не мог приехать в г. Вязники ранее позднего вечера, а между Нижним и Вязниками следовавшему с ним повару негде было приготовить обед. Вследствие этого я пригласил Клейнмихеля, состоящего при нем майора Серебрякова и офицеров, состоящих при шоссе, обедать в ст. Черноречье, в 40 верстах от Нижнего. Экипажи Клейнмихеля были отправлены из Нижнего по почтовому тракту, пролегавшему по правому берегу р. Оки. На Черноречской станции, в очень маленьком домике жил начальник шоссейной дистанции поручик Виноградов; накануне отъезда Клейнмихеля я послал в этот домик повара со всей провизией и необходимой посудой. Повар Федор, {о котором я уже упоминал в IV главе «Моих воспоминаний»}, приготовил прекрасный обед. Клейнмихель много ел и пил более обыкновенного, так что все время проезда {по остальным верстам моего участка шоссе} до границы Нижегородской губернии проспал. Он раз только, проснувшись, когда мы ехали по мосту через маленькую речку, спросил меня ее название; я отвечал, что это р. Сейм. Он вообразил, что это верховье той реки, которая протекает по Курской губернии; я сказал, что это другая. Вот образчик гидрографических сведений Клейнмихеля. Во время обеда он был очень весел, что придало много смелости в разговорах с ним моим подчиненным. Иногда эта смелость, по непривычке их обращаться с людьми, подобными Клейнмихелю, выходила из границ. Расскажу один из этих разговоров. В Черноречье бездна комаров, которые во время обеда, несмотря на принятые предосторожности, кусали руки Клейнмихеля. Он, шутя, сказал, что комары должны бы лучше кусать белые и пухлые руки его соседа за столом (т. е. мои), чем накидываться на его сухие руки. Узнав, что Виноградов живет в этом доме, он обратился к нему с вопросом, мешают ли комары ему спать по ночам. Виноградов отвечал, что последнюю ночь он, по милости комаров, почти не смыкал глаз. На это инженер капитан Городецкий заметил, что Виноградов не спал последнюю ночь, вероятно, в ожидании осмотра его работ сильно кусающимся комаром. Я ожидал бури со стороны Клейнмихеля, но он ограничился только замечанием, что он действительно такой комар, который если укусит, то этот укус не скоро пройдет.

Виноградов жил в этом домике с молодою женою. Отец{145} его находил приличным, чтобы хозяйка дома встретила у себя столь высокого гостя. Но обед был приготовлен на мой счет, и я, уверенный, что присутствие Виноградовой женировало[17] бы Клейнмихеля, не пригласил ее к обеду и устроил так, что она этот день провела в Нижнем. По отъезде Клейнмихеля я заметил, что отец Виноградова, {всегда относившийся ко мне с особенным уважением, как к начальнику его сына и к лицу, приближенному к столь высокому, по его понятиям, вельможе}, сделался ко мне холоднее. Я приписывал это тому, что его невестка не была мною приглашена к обеду в Черноречье, но оказалось, что этому была совсем другая причина. Ему не понравилось мое слишком фамильярное обхождение с Клейнмихелем, чего, конечно, не было; но уважение его ко мне с того времени уменьшилось. Ему было лет за 80; он делал с Суворовым поход 1799 г. и имел итальянский орден. Более 30 лет он прослужил смотрителем судоходства на разных пристанях и большую часть этих годов на Нижегородской пристани. Клейнмихель, в бытность свою в Нижнем в 1843 г., нашел, что ему такие старики на службе не нужны, и уволил его с ничтожной пенсией. Впрочем, он, во всяком случае, был бы вскоре уволен, так как по штатам Главного управления путей сообщения, утвержденным 2 июля 1843 г., все смотрители судоходства должны были назначаться из инженеров; мера эта повела только к тому, что инженеры на этих местах позабывали все, чему они учились, и привыкали не только ничего не делать, но и брать взятки за прописку накладных судов, проходящих мимо их пристаней. Виноградов, хотя и был недоволен отставкой, натянул мундир, чтобы представиться вельможе, и во время этого представления нашел, что я будто бы слишком фамильярно обхожусь с этим вельможею. Он был очень скуп; жил в двух комнатах и вел жизнь отшельническую. Я уже говорил выше, что смотрители судоходства получали в год всего содержания 400 руб. асс. (114 руб. 28 к. {сер.}) и что некоторые из них должны были тратить тысячи рублей на содержание канцелярии; к этому числу в особенности принадлежал смотритель Нижегородской пристани. Виноградов, как и все прочие смотрители, брал взятки с судовщиков; являясь к нему для прописки накладных или по другим делам, судовщики клали деньги в отворенный ящик, стоявший за спиной Виноградова, который никогда не обращал внимания, положил ли кто деньги; между тем одинаково для всех немедля прописывал накладные или разрешал их просьбы, ни к кому ни в чем не придираясь, за что все его любили. Таким образом, при более чем скромной жизни он успел во время своей долговременной службы нажить порядочное состояние.

По въезде {Клейнмихеля со мною, в моей коляске}, во Владимирскую губернию, шоссе в которой было в ведении V (Ярославского) округа путей сообщения, мы нашли у первого довольно большого моста ожидающих Клейнмихеля: исправляющего должность начальника этого округа полковника [Эрнеста Ивановича] Шуберского{146} и нескольких подчиненных ему инженеров. Этот мост необходимо было перестроить до открытия движения по исправляемому мною участку шоссе; а открытие предполагалось через несколько недель. Правление V округа представило о необходимости перестройки в Главное управление, но не получило ответа, а само распорядиться работами не имело права. На сделанный мне в Нижнем вопрос Клейнмихелем, все ли будет готово к назначенному мною сроку для открытия движения по шоссе, я отвечал, что все за исключением упомянутого моста, и объяснил причину, по которой не приступают к его перестройке. Клейнмихель немедля дал предписание, по которому поручил мне постройку означенного моста на тех же основаниях, на каких мне была поручена постройка шоссе в пределах Нижегородской губернии. Взяв подписку с купца Мичурина на поставку материалов для моста и на его устройство, я выдал ему на этот предмет наряд, и Мичурин уже подвез несколько леса к мосту. Шуберский, встретив Клейнмихеля, немедля сказал очень обиженным тоном, что мост не строился за неполучением разрешения, а что если бы он имел такое же полномочие, как я, то, конечно, устроил бы мост так же скоро и прочно, и что передачу мне постройки его почитает обидою себе. Шуберский особенно сердито смотрел в это время на меня, вероятно, полагая, что я навязался на эту постройку. Клейнмихель тут же словесно отменил свое предписание; подписка Мичурина была мною уничтожена; хорошо, что он, получив от меня наряд на поставку материалов, не начал иска против нового распоряжения.

В Нижнем, как и во всех городах, где были комитеты по их устройству, {о коих я упоминал в IV главе «Моих воспоминаний»}, были особые начальники работ. Эта должность, по назначении [Андрея Даниловича] Готмана начальником X (Киевского) округа путей сообщения, оставалась в Нижнем вакантной. В виду многих работ, предстоявших в Нижнем, губернатор Урусов упросил Клейнмихеля назначить меня на эту должность. Так как дела по имениям моих шурьев и свояченицы сосредоточивались в Нижегородской губернии, я не противился этому назначению, которое и было объявлено в приказе Клейнмихеля от 21 июня. В нем было сказано, что я назначен начальником работ по устройству Нижнего Новгорода, с оставлением заведующим участком Нижегородского шоссе в пределах Нижегородской губернии и при главноуправляющем путями сообщения и публичными зданиями. Таким образом, я, не имевший никакого начальства, кроме Клейнмихеля, делался по новой должности моей подчиненным Нижегородского военного губернатора.

{Во избежание повторений в «Моих воспоминаниях», я здесь не буду описывать всех моих занятий по новой моей должности; о каждом из них будет мною упомянуто в своем месте. Здесь же скажу только, что} дела в Нижегородской строительной комиссии, которой я по новой моей должности сделался членом, были в большом запущении, в особенности отчетность по работам, произведенным на несколько миллионов рублей во исполнение особых Высочайших повелений, {о которых я говорил в IV главе «Моих воспоминаний»}. Я оживил ход дел в комиссии, постоянно требуя от служащих в ней усердия и большого внимания, через что уменьшилась переписка, а с тем вместе и облегчились их занятия.

Одним же из главных занятий комиссии, бывших причиной неприязненного к ней расположения обывателей Нижнего, были дела по разрешению новых и в особенности исправлению существующих построек; последние дозволялись одним, а другим, при совершенно одинаковых обстоятельствах, не дозволялись. Возможность этих злоупотреблений происходила от того, что бывший губернатор [Михаил Петрович] Бутурлин сумел как-то испросить разрешения Государя на новый план Нижнего, в котором почти ничего не было общего с существовавшим городом, так что ни одна улица не оставалась на своем месте. Для примера укажу на самую лучшую улицу в верхней части города, Покровскую. Только первые дома этой улицы, считая от кремля, совпадали с новым Высочайше утвержденным планом города; далее же дома левой стороны улицы должны были податься вперед в улицу, а дома правой стороны назад, так что в конце улицы дворы первых увеличивались в глубину на 6 и более сажен и на столько же уменьшались дворы последних. Понятно, что владельцы домов правой стороны не хотели терять земли из своего владения; многие же из владельцев левой стороны представляли планы на постройки новых домов по Высочайше утвержденной линии, но эти планы не могли быть утверждены на тех местах улиц[18], где вновь устраиваемые дома значительно подавались вперед, пока дома, лежащие напротив, на правой стороне, не были отнесены на линию, указанную на утвержденном плане города; иначе проезд по улице был бы застроен. Дома левой стороны, которые, по перенесении их на утвержденную линию, не вполне затрудняли проезд по улице, разрешались к постройке, через что линии домов Покровской, равно и других улиц, были не прямые, а с выступами. Определение возможности устроить дом с выступом на улицу зависело от произвола строительной комиссии, которая по этому предмету не всегда приходила к одинаковому заключению. Вместе с тем, так как почти[19] все дома оказывались построенными не по линии вновь утвержденного плана, то никому не дозволялось в них делать капитальных исправлений. Определение того, что называть капитальным исправлением дома, также зависело от произвола строительной комиссии, и {такое} исправление разрешалось не для всех одинаково. Сверх того, при губернаторе Бутурлине утверждались только постройки, коих чертежи были подписаны архитектором Кизеветтером{147}, который брал за свою подпись высокую плату. Хотя при губернаторе Урусове утверждались планы домов, подписанные и другими архитекторами строительной комиссии, но плата за подпись мало уменьшилась. В Нижнем существовало предание, что будто бы при составлении первого плана города в прошлом столетии обыватели не соглашались дать землемеру требуемых им денег для составления плана, который бы не стеснил обывателей, и что он, в отмщение, не только составил план, по которому почти весь город требовал перестройки, но и предсказал, что и впредь будут составляться такие планы города, которые потребуют новой его перестройки.

Я немедля занялся составлением нового плана города, соображаясь с существующими постройками, так чтобы они по возможности оставались на своих местах, и при первом свидании с Клейнмихелем представил ему этот план. Он нашел неудобным представлять на утверждение Государя новый план города, так как существующий план был недавно утвержден, а приказал при испрошении разрешений о постройке новых домов, которые тогда все восходили до Государя, представлять каждый раз и об изменении, соответственно с существующими постройками, улиц, на которых предполагаются новые постройки. Таким образом, был изменен, для выгоды обывателей, прежний неудобоисполнимый план города, утвержденный Государем по представлению губернатора Бутурлина. Это дало возможность разрешать почти все исправления, о которых просили домовладельцы, через что городские дома сделались чище и вообще украсились. Сверх того, я сделал распоряжение, чтобы утверждались чертежи построек и перестроек, подписанные не одними архитекторами комиссии, но всеми лицами, имеющими право наблюдать за возведением построек, через что значительно уменьшилась плата, которую прежде домовладельцы давали за составление чертежей, а иногда и за одну подпись архитектора.

Порядок разрешения исправлений в домах был следующий. Домовладелец подавал прошение в строительную комиссию с представлением чертежа новой постройки или перестройки. По этому прошению, после долгого его лежания в комиссии, составлялся журнал, по которому комиссия соглашалась на постройку или отказывала просителю. О новых постройках представлялось через главноуправляющего путями сообщения на Высочайшее усмотрение. По состоявшемуся в комиссии журналу о дозволении владельцу строить, перестроить или исправить его дом давалось об этом знать старшему городскому полицеймейстеру, а от него частному приставу и от последнего квартальному надзирателю, который объявлял об этом домовладельцу. Исполнение по этим делам производилось весьма медленно, если домовладелец во всех инстанциях не давал взяток. Случалось, что подавший весной прошение о перестройке получал разрешение в позднюю осень, когда она была невозможна. Я распорядился так, что по всем поданным до четверга каждой недели прошениям журналы комиссии, разрешающие перестройки и исправления в домах, должны быть изготовлены в следующую пятницу, в которую я их носил для подписи губернатору Урусову и немедля отправлял в особом пакете к просмотру губернского прокурора. С последним я предварительно условился в том, что эти журналы будут им возвращены в субботу утром. В этот день присутствия не полагается, но я приходил в комиссию и при мне выдавались домовладельцам изготовленные по особой форме билеты о дозволении постройки, перестройки или исправления в домах, с возвращением планов, ими представленных. Домовладелец по получении означенного билета имел право немедля приступить к работам, предъявив билет в полицейском квартале, в котором состоял его дом. Переписка же комиссии со старшим полицеймейстером, а его с подчиненными ему лицами шла своим чередом, но не имела никакого влияния на приступ к производству работ. Таким образом, ко всем постройкам, которых разрешение зависело от комиссии, а равно по всем перестройкам и исправлениям в домах их владельцы могли приступать по истечении одной недели после подачи ими об этом прошения. Обыватели, в особенности бедные, благословляли меня и губернатора Урусова за эти распоряжения.

Я каждый день бывал в строительной комиссии, где обыкновенно уже заставал инженер-подполковника Стремоухова, который, как производитель работ, был мне подчинен по моей должности начальника работ, но как старший в чине член комиссии подписывал журналы выше меня. Он был очень робок, а потому часто находил необходимым отказывать просившим о перестройках и исправлениях в домах. При моем входе в присутствие комиссии он мне подавал составленные по этому предмету журналы, им подписанные, которые я, зная его робость, мог бы подписывать не читая и те журналы, которых он не подписал, причем подробно объяснял причины невозможности согласиться на прошения. Часто, по выслушании его, я, не отвечая ему ни слова, подписывал последние журналы; он, никогда не возражая, немедля тоже подписывал, но случалось, что я, соглашаясь с его доводами, приказывал изменить проект журнала. Стремоухов был мне в этом очень полезен; по живости моей и по желанию всегда исполнить просьбы домовладельцев, – остающихся часто без крова, потому что правительственным лицам вздумалось перестроить город, нисколько не сообразуясь с существующими постройками, – я бы, вероятно, многое разрешил, чего действительно разрешать не следовало. Стремоухов в этом случае служил мне полезным тормозом.

Губернатор Урусов просил меня бывать у него во всякое время дня и для облегчения его работы приносить с собой журналы строительной комиссии для его подписания. В Нижнем все военные обязаны были ходить по улицам в шляпах и при шпагах. Инженеры не соблюдали этой формы под видом, что отправляются на работы или с них возвращаются; это, однако, подавало повод к столкновениям между Урусовым и подчиненными мне шоссейными офицерами; он требовал, чтобы при поездках их на шоссе в черте города они были по форме, носили шляпы и шпаги и[20] надевали фуражки при выезде из города. С трудом согласился он на мое объяснение, что это невозможно, потому что при выезде из города на шоссе нет никакого помещения, где бы офицеры могли оставлять свои шляпы и шпаги. К Урусову же все военные должны были приходить в мундирах, а статские в мундирных фраках; я ему представил, что я готов бывать у него с делами хотя ежедневно, но для этого потребовалось бы мне не выходить из мундира. На это он отвечал приглашением приходить к нему в сюртуке. {Я находил неудобным это исключение, но впоследствии мы сговорились, что его} можно объяснить тем, что я захожу к нему с работ, на которых я не могу быть иначе, как в сюртуке.