Действительность

Виноват ли политик, из-за которого накалилась обстановка на границе? Виноват ли разведчик, который по снимкам с беспилотника ошибочно предположил, что противник занял пригород? Виноват ли командир, что приказал начать обстрел, не дожидаясь подтверждения полученных данных? Виноват ли расчет миномета, что, выполняя поставленную задачу, точно опустил мину во двор этого дома? И, наконец, виноват ли я, что теперь должен был предать огню триста пятьдесят тел безвинно убиенных людей?

Все мы, по отдельности, казалось бы, не были виноваты в том, что произошло. Все мы были в целом неплохими людьми и, в сущности не желали никому зла. У каждого из нас были те, кто любит нас, и те, кого любим мы.

Но вот я вижу, как огонь пожирает тела тех, кто как две капли воды был похож на тех людей, что ждут меня дома. Кто-то убил эту пожилую пару, что готовилась, наконец, выпустить своих птенцов из гнезда. Кто-то убил эту прелестную девушку, что еще только готовилась влюбиться в жизнь. И кто-то убил этого юношу, что был так похож на меня, что носил одежду одного со мной размера и любил ту же музыку, что и я.

Я мечтал быть врачом, помогать людям. Но вместо этого я уже был виновен во всех тех смертях, что случились в этом пригороде накануне ночью. Эта семья – лишь крохотная часть того мира, что разрушился вчера. Я был тем, кто его разрушил. Я убийца.

В горле встал ком, который я никак не мог проглотить.

– Нам надо идти, нельзя вот так просто стоять и смотреть. У нас тут еще уйма работы, – сказал сослуживец, стараясь не смотреть на меня.

– Усек! – ответил я без какого-либо выражения.

На разных берегах

Предисловие

Тихий, спокойный и ничем не примечательный воскресный вечер в середине марта. Всю прошедшую неделю весна уверенно выдавливала зиму с занятых ею позиций. Это было то самое время, когда, выйдя утром из дома и сделав первый вдох, ты сразу чувствуешь, что грядет теплая пора. Однако, как это часто бывает, данное чувство оказалось преждевременным, слишком уж уверенно весна наступала, и мы совершенно зря поверили в то, что она уже пришла насовсем.

И вот, именно сегодня, зима внезапно и коварно нанесла ответный удар. Утром поднялся очень холодный, порывистый ветер. Он как будто пытался остудить наши души, уже было немного оттаявшие под влиянием столь желанной, но недолгой оттепели. А когда стемнело, и вовсе ударил самый настоящий крепкий мороз, что превратил улицы в ледяные дорожки, отражавшие свет фонарей, словно зеркала.

Редкий человек сегодня вечером решался выбираться из дома, да то он лишь быстрым шагом проходил по улице, стремясь поскорее сделать свои дела, да вернуться восвояси. Все как будто отказывались верить, что весна нас обманула и сидели дома, ожидая, когда она вернется.

Однако даже в такой непогожий день находились люди, что никуда не спешили. Возможно, их никто не ждал? Или им некуда было идти? Спрашивать о таком не принято. Ведь чужая тоска заразна, словно вирус, и прикладывать к собственным проблемам чужое горе – излишняя ноша.

Вот и на старой лавке, в сиденье которой не хватало несколько досок, а краска, облупившись, обнажала многочисленные предшествующие слои самых разных оттенков, в полной тишине сидели два человека. Оба они ждали задержавшийся сегодня последний автобус. Конечно, логичней было бы ждать автобус в стоявшем совсем рядом павильоне остановки, ведь там можно спрятаться от пронизывающего ветра. Но там, судя по всему, недавно прошел какой-то праздник не слишком притязательных людей и теперь в радиусе десяти метров стоял смрад.

А лавка стояла так удачно, что подходящий автобус было видно чуть ли не за квартал и оба человека без проблем успели бы пройти на посадку, как только транспорт появится в поле зрения. По обе стороны лавки стояли фонари, один из них не горел, а второй то и дело помаргивал, угрожающе при этом гудя. Урна, стоявшая рядом с лавкой, была переполнена и из нее, трепеща на ветру, торчали самые разнообразные цветастые обертки, а рядом с урной в ряд стояли несколько пустых пивных бутылок.

Мужчина, сидевший ближе к урне, от нечего делать разглядывал этикетки этих бутылок. Он нетерпеливо елозил на месте, то и дело менял позу и периодически потирал руки, чтобы хоть как-то согреться. На вид ему было около тридцати. Он был одет так, словно просто приходил в бутик, показывал продавцам обложку модного журнала и скупал все те вещи, что были представлены на модели. У него было гладковыбритое загорелое лицо, по которому можно судить, что он либо недавно был в теплых краях, либо пользовался услугами солярия. А модная стрижка лишь дополняла образ этого, безусловно, обеспеченного человека. Что же делает этот человек на автобусной остановке затерянной посреди серых «хрущевок» в столь поздний час? На этот вопрос я позволю себе ответить несколько позже.

Неожиданно человек, сидящий рядом с нашим холеным модником, тяжело закашлялся. Молодой человек крайне брезгливым взглядом окинул своего соседа и, следка отодвинувшись, с выражением полного презрения на лице вернулся к созерцанию пивных бутылок.

Его сосед совершенно не обратил внимания на этот акт презрения. Пожилой мужчина, которому на вид было уже далеко за семьдесят, сидел и, глубоко уйдя в свои мысли, смотрел куда-то вдаль. Иногда ход мыслей этого мужчины принимал приятный оборот, и тогда на его испещренном морщинами лице мелькала едва заметная улыбка.

На нем были надеты очень старые сапоги, подошва которых уже давно стопталась внутрь, а старенькие шерстяные брюки, покрывавшие ноги, хоть и были чистыми, но были поглажены кое-как и много раз латаны. Так же на мужчине была старая, потрескавшаяся от времени кожаная куртка, молнию на которой давным-давно заклинило, и застегивалась она теперь только на кнопки.

Отечное лицо мужчины было покрыто неровной недельной щетиной, а копна нечёсаных седых волос с самого утра хранила след от подушки. Подбородок и нос этого персонажа были покрыты паутинкой тонких красных прожилок – та черта, по которой можно было безошибочно определить сильно пьющего человека. Но прямо сейчас от него не пахло, более того, он давно был абсолютно трезв, это я могу вам гарантировать.

Вот к такому необычному соседству привела задержка последнего автобуса этим холодным весенним вечером.

1

Степан сидел на остановке и ждал этот проклятый автобус уже добрых сорок минут. Вообще, он редко когда пользовался общественным транспортом, и его гардероб был рассчитан так, что по городу он будет передвигаться исключительно на собственном автомобиле. Но сегодня ведь был особенный день. Счастливое воскресенье. Нынче такой день выпадает всего раз в неделю, а ведь еще каких-то пять лет назад, ему случалось уезжать этим автобусом пару раз в неделю, а бывало и чаще. Но те время осталось далеко позади, и Степан теперь жил лишь мечтами только о том, чтобы вернуть эти самые  «счастливые времена». Иногда он даже позволял себе желать чего-то большего, но пока это были лишь несбыточные грезы.

Последний автобус еще никогда не задерживался, куда чаще он приходил даже раньше расписания, ибо водителю, как и всем его пассажирам, хотелось только одного – поскорей попасть домой. Но именно сегодня что-то пошло не так, и теперь Степану приходится сидеть на лавочке и мерзнуть вместе с этим чахоточным пьяницей. Степан часто видел этого мужика, каждое воскресенье этот пьянчуга неизменно уезжал вместе с ним на последнем автобусе.

Интересно, что он тут делал? Может быть, как и у Степана, у него есть какая-то тайна?  Да увольте?! Какая у такого человечка может быть тайна? Скорее всего, по  воскресеньям у них товарищеская сходка в уютном подвале какого-нибудь неприметного подъезда какого-нибудь неприметного дома. Они там крепко выпивают и в жарких спорах решают судьбы нашего мира куда эффективней политиков, экономистов и топ-менеджеров вместе взятых.

Степан улыбнулся. От уголков его глаз по лицу разошлась паутинка морщин. Да, он выглядел заметно моложе своих лет, на самом деле его возраст уже приближался к пятому десятку, но, благодаря различным косметическим процедурам, на вид ему вряд ли можно было дать больше тридцати.

Он родился в семье банкира и домохозяйки, и все его детство прошло в их огромном загородном доме. Отец в ту пору редко бывал дома, ему хватало времени обращать внимание на Степана, только если тот добивался каких-либо успехов или, наоборот, в чем-то не преуспел. Матери же было откровенно плевать на ребенка, она думала только о том, что сегодня одеть, где это снять и куда завтра поехать.

Естественно, отдать ребенка в общеобразовательную школу родителям не позволил статус, и Степан пошел в специальную школу для таких же, как он. Элитная школа-интернат с забором столь же высоким, как и плата за обучение. Там он стал тем, кем должен был стать сын столь обеспеченного отца. Школа озлобила его, он научился понимать очевидные истины. Например, что все те, у кого меньше денег, чем у его отца, недостойны общения с ним. Круг его общения должен напоминать закрытый клуб, а на его личной карте города должны быть отмечены места, в которые положено ходить людям его статуса, ибо все остальное для плебеев.

В какой-то момент его отец спохватился и взялся за воспитание сына. Он часто ругал Степана за такой «денежный» подход к людям. Ибо сам отец никогда не бахвалился богатством, что лишь давало людям повод пошептаться у него за спиной, а его друзья-алкоголики, с которыми он сидел в дешевом баре или ходил на охоту, и вовсе заставляли Степана краснеть.

Мать заступалась за Степана, говоря, что мальчику повезло родиться у таких родителей, и он имеет полное право пожинать плоды такой жизни в полной мере. В ту пору Степан был благодарен ей за это. Но, ради справедливости стоит сказать, что ее участие в воспитании мальчика этим и ограничивалось.

Когда Степан подрос, отец пригласил в дом гувернантку. Ее звали Елизавета Сергеевна. Это была кроткая женщина сорока трех лет, муж которой, за месяц до найма пьяным замерз насмерть прямо под окнами их съемной квартиры. Он жила в их доме вместе со своей дочерью Машей, помогавшей матери в свободное от учебы время.

Степан не понимал, зачем они здесь вообще были нужны, но этих людей нанял отец, а его слово закон. Мать тоже была против этого, но отец пригрозил ей урезанием дотаций, и она перестала настаивать, хотя впредь никогда не упускала возможности насолить Елизавете Сергеевне и Маше. Степан с удовольствием перенял у матери эту необъяснимую злобу и очень часто доводил Машу до слез, делая какую-нибудь пакость. Например, прямо у нее на глазах мог вылить на только что вычищенный ковер чашку свежезаваренного кофе.

Но времена меняются, меняются и люди. С возрастом Степан сумел найти некий баланс между тем, что в него вбивали в школе, и тем, что пытался до него донести отец и вырос во вполне самодостаточного молодого человека. А Маша, в свою очередь, выросла в прекрасную в своем естестве девушку, увидев которую на улице невольно посмотришь ей вслед, просто чтобы попытаться сохранить в памяти ее светлый образ.

Степану теперь было стыдно за свои прошлые, и он, наоборот, даже принялся помогать Маше. Вскоре их связала дружба, а потом и нечто большее. Первая любовь, первый поцелуй – все эти прекрасные моменты Степан пережил именно с Машей, дочерью их гувернантки.

Но, та самая богатая жизнь, которую Степан столь высоко ценил, скоро сделала крутой вираж. Окончив институт, в котором он был ровно два раза, Степан устроился в банк отца на малопонятную должность с большим окладом, и казалось, что теперь все будет хорошо. Но однажды пьяный вдрызг отец зашел к нему в кабинет и показал фото какой-то девушки с накачанными губами и жутким синтетическим лицом.

Отец долго не решался что-либо сказать, затем почему-то расплакался и, наконец, собравшись с мыслями, сказал, что эта девушка будущая жена Степана. Оказалось, что эта ошибка хирурга – дочь его вероятного партнера. Отец сквозь слезы признался, что дела его идут очень плохо, и единственное, что теперь можно сделать, так это устроить слияние двух бизнесов через этот брак.

Степан был опустошен, он не знал что сказать. Перед глазами его почему-то появился образ Маши. Образ из того дня, когда он пообещал девушке, что обязательно женится на ней. Это было летом. Двое молодых людей сидели на лавочке, взявшись за руки и любовались алым закатом. На Маше было легкое платье кремового цвета, а волосы ее были подвязаны красной ленточкой. Смотря на нее, Степан не выдержал и сказал, что хотел бы видеть такой в день их свадьбы.

– Ты что делаешь мне предложение? – спросила она в шутку.

– Да, я обязательно женюсь на тебе.

– Правда? – она ухмыльнулась.

– Обещаю.

Степан сказал это с таким горячим порывом, что Маша взглянула на него с какой-то невиданной доселе теплотой. И теперь это ее лицо стояло перед глазами Степана и терзало его сердце.

Отец Степана снова заплакал и признался, что ему в свое время пришлось поступить точно так же. Что его женитьба на матери Степана произошла лишь по причине того, что отцу нужен был стартовый капитал.

– Я всегда любил другую, сынок! – причитал отец. – Всю свою жизнь. И сейчас я, как никто, понимаю тебя.

– Да, – пробормотал Степан. – И кто же она?

– А ты не догадался до сих пор?

И в этот момент Степан все понял. Так вот почему в их доме появилась гувернантка. Вот почему Елизавета Сергеевна терпела все заскоки Степана и его матери и не увольнялась. Она тоже любила отца, и эта любовь пережила все, пережила свадьбу отца ради денег, пережила неудачный брак Елизаветы, после которого женщина с ребенком на руках осталась на улице, и, судя по тому, что сейчас творилось с отцом, эта любовь пережила даже смерть Елизаветы Сергеевны от рака два года назад.

Внутри Степан сгорал дотла. Больше всего в жизни он в ту минуту хотел прогнать отца и сдержать некогда данное Маше обещание. Но он так и не смог пойти на поводу эмоций. То, что дала ему элитная школа-интернат, так и осталось глубоко на подкорке. Он слишком ценил все те удобства, что дарят нам деньги. Посему он лишь дал сам себе обещание, что поступит точно так же, как его отец. Ради денег и общего благополучия он сумеет прожить жизнь с этой куклой, но когда-нибудь обязательно найдет способ воссоединиться с Машей, если та сумеет его принять.

И теперь-то вы уже верное дело догадались, куда скрытно на автобусе ездил Степан каждую неделю, пока его жена посещала элитный загородный спа-комплекс. Он приезжал к Маше. Здесь в этом районе, подальше от собственного дома, он купил ей уютную квартиру, и только здесь ровно один день в неделю он мог почувствовать себя дома. И сейчас он вынужден был вернуться «домой», где его ждали «любимая» жена, что невероятно устала после косметических процедур, и вечно орущий, избалованный сын, которому скоро стукнет пять лет.

Степан ненавидел своего сына. Он стеснялся этого, но его отеческое чувство практически сразу уступило место ненависти. Ведь именно пять лет назад, в момент рождения сына, закончились счастливые времена, когда Степан мог гостить у Маши два раза в неделю.

Однако, совсем скоро они с женой «обретут покой». Ведь они уже определили своего ребенка в тот же интернат, где некогда учился его отец. А сам Степан недавно открыл дизайнерское бюро и нанял туда невероятно перспективного специалиста – девушку по имени Маша. А, значит, все будет хорошо, и скоро снова настанут счастливые времена.

2

Анатолий Васильевич никуда не торопился, он сидел и покорно ждал, когда приедет автобус. Анатолий был бы даже рад, если бы автобус и вовсе не приехал, ведь тогда бы появился благовидный предлог вернуться туда, откуда он сегодня не хотел уходить. Но это было то, о чем Анатолий не смел и мечтать.

Рядом с ним на лавке сидел молодой щеголь, тот очень замерз и все время прямо-таки скакал по лавке в попытках согреться. Анатолий видел его пару раз, они уже встречались на этой остановке и уезжали вместе на последнем автобусе. Пожилой мужчина был уверен, что молодой щеголь приезжал сюда к своей любовнице. Богатые всегда живут так, будто бы им за их деньги будут прощены все грехи.

Когда этот экземпляр попадет на страшный суд, та чаша, на которой будут представлены его хорошие поступки, будет пуста, как и вся его жизнь: ни семьи, ни любви, только деньги. Щеголю не понять, что значит дом, в котором тебя ждут. Раз в неделю пошалить – вот его главная отрада.

Хотя если не лукавить, то Анатолий Васильевич и сам некогда утратил это прекрасное чувство домашнего уюта, правда, совсем по другой причине. Подумав об этом, ему стало тошно, и он закашлялся, удостоившись презрительного взгляда щеголя.

Анатолия часто беспокоила боль в груди и в последнее время все чаще. Видимо, костлявая уже готовилась принять его в свои объятья, несмотря на то, сейчас Анатолию шел лишь шестой десяток. Врачи пытались бороться с его недугом и выписывали ему все более длинный список лекарств, а он, напротив, использовал их все реже, стараясь использовать дорогие пилюли только в те моменты, когда темнело перед глазами, на что была определенная причина.

Когда то этот побитый жизнью мужчина жил счастливой жизнью. Жизнью человека, которому есть что терять. У него были жена Татьяна и сын Женя. Его Танечка была школьной учительницей, она учила деток рисовать и лепить поделки из пластилина. Светлая и легкая, она так и осталась его Танечкой, даже когда она состарилась и стала прихрамывать на левую ногу. Их сын Женя был для них надеждой и опорой. Мальчик пошел в отца и с малых лет тянулся ко всему механическому, прогрессивному и автоматическому. Он стремился выяснить и понять, как работают все приборы в доме. Он хотел знать все и впитывал знания как губка. Немало приборов он разломал в попытках понять их принцип работы, покуда Анатолий Васильевич не отвел Женю на барахолку и не начал каждую неделю покупать мальчику на растерзание старые и практически неработающие приборы. Женя горел техникой и, естественно,  с легкостью поступил на бюджетное отделение известного столичного института. Благодаря чему юноша стал предметом гордости уже не родителей, но всего двора.

– Как у Жени дела в институте? – смущенно спрашивала девушка Тома, соседка Анатолия по лестничной клетке. Она была безумно влюблена в Женю, но так и не решилась тому признаться, покуда он не уехал.

– Все хорошо, он приедет в выходные, заходи на чай. – Отвечал Анатолий.

– Обязательно.

Но она так и не набралась смелости зайти к ним и поговорить с Женей. Кто знает, может, будь Тамара немного смелее, то все сложилось бы совсем по-другому.

И вот однажды им на квартиру позвонили из военкомата, к которому был прикреплен институт Жени  и спросили, давно ли родители видели своего сына. Родители всегда перегибают с беспокойством, особенно когда речь заходит об их детях, на то они и родители. Но Анатолий и Татьяна были настолько уверенны в своем сыне, в его целеустремленности и непогрешимости, что даже не допускали в свои головы мысли о том, что с их сыном что-то может пойти не так. Они решили, что в институте просто что-то перепутали и не передали вовремя бумаги в военкомат.

И уже в следующие выходные Женя явился лично подтвердить, что у него все хорошо. Они традиционно посидели с чаем и большим тортом. Анатолий традиционно предложил выпить вина, все традиционно отказались, и непочатая бутылка так и осталась стоять неприкосновенной, как она стояла уже пятый год.

Женя выглядел немного уставшим. Под его глазами залегли синяки, и он почему-то очень сильно потел, хотя в их квартире всегда было прохладно. Анатолий списал эти явления на приближающуюся сессию, ибо и сам был студентом, и знал, какого это совмещать учебу, веселье, девушек и подработку. От Жени немного пахло бензином, и тот признался, что подрабатывает в автосервисе недалеко от общежития, чем подтвердил догадки Анатолия и успокоил сердце Татьяны.

Вечером того же дня, выйдя в магазин за покупками, Анатолий Васильевич встретил на лестнице Тому. Та, к этому моменту уже окончила фармацевтический колледж и работала в аптеке рядом с домом. Анатолий Васильевич заметил, что на Тамаре отчего-то лица нет, и решил с той поговорить.

– Тамара, ты чего такая печальная? Сегодня Женька приезжал, все о тебе спрашивал. Уж отчаялись мы с Татьяной дождаться, когда вы, наконец, с Женей встретитесь за одним столом.

– Дядя Толя, я…

Тамара прикусила нижнюю губу. По ее щеке потекла слеза.

– Милочка моя, кто тебя обидел?

– Сегодня Женька ко мне в аптеку заходил…

– Как поговорили?

– Он меня не узнал, дядя Толь…

– И ты из-за этого в слезы?

– Он купил… Он сказал, что ему нужны инсулинки, физраствор и что-нибудь в стекле. Он сказал, что ему надо для кошки. Они всегда так говорят…

– У нас нет кошки! Может, это ты обозналась?

– Я ему продала все это, дядя Толя. Я всегда им продавала, я думала, что лучше пусть у меня все купят, чем бог знает где! Поэтому они все ко мне и ходят. Простите… Простите меня!

– Да за что, Томочка?

– Уже поздно, тут уже не поможешь. Я такое не раз видела. Простите меня! Пожалуйста, простите, если сможете.

С этими словами, рыдая в голос Тома вбежала в свою квартиру и захлопнула за собой дверь, оставив Анатолия Васильевича стоять на лестнице в полном недоумении.

А на следующее утро Татьяна Викторовна не смогла найти свои серьги. У стариков было много свободного времени, и они обыскали весь дом, но серьги так и не нашли.

Татьяна списала это все на забывчивость, мол, запрятала получше, а теперь не знает, куда их засунула. Но, как позже выяснилось, это было только начало. Женя с того самого дня странно зачастил с визитами, и после каждого раза Татьяна снова «забывала», куда спрятала все новые и новые свои украшения.

Анатолий Васильевич не был глупцом, просто он был человеком старой закалки и не верил в то, что у этой жизни есть еще одна, темная сторона, и путь со света во тьму можно преодолеть всего за пару минут. Посему с большим опозданием Анатолий, наконец, впустил в сердце тревогу и начал действовать.

Первым делом, поняв, что что-то случилось, он позвонил в деканат, где ему сообщили, что его сына, который, по его мнению, учился на третьем курсе, отчислили после зимней сессии второго курса за академическую неуспеваемость.

Затем они попытались поговорить с Женей, но тот разозлился и в гневе пытаясь вырвать из рук отца старенький утюг, сломал Анатолию кисть. С тех пор Женя на пороге их дома больше не появлялся. А несчастные родители не стали заявлять в полицию на своего сына. Ведь так нельзя! Это же Женька… Их Женька.

И вот одним хмурым ноябрьским утром к ним домой пришли полицейские. Следователь, участковый и еще один человек в штатском. Участкового звали Митя. Он жил в соседнем подъезде. Когда-то давно его отец и Анатолий Васильевич вместе по распределению попали в этот город и были по сей день крепкими товарищами. Теперь, когда их дети стали взрослыми, а выходить на улицу становилось все труднее, они постоянно созванивались и рассказывали друг другу новости.

Митя прятал взор, топтался на месте и никак не мог выдавить из себя ни слова.

– Анатолий Васильевич, Татьяна Викторовна, – наконец промямлил он. – Это следователь Булычев из УБОП, и оперуполномоченный Лемов из ФСКН. У них к вам несколько вопросов.

Мужчины пожали руку Анатолию Васильевичу и кивнули Татьяне.

– И я… Это… Пойду наверно, да? – заискивающе спросил Митя своих коллег.

– Мы не задерживаем. – Спокойно сказал Лемов.

– Это он так помог, да? Так и знал, что он свалит. А началось-то как всегда. Помогу, поддержу, потом еще у них останусь на какое-то время. Тьфу, ты. – Пробурчал себе под нос Булычев, когда дверь за участковым закрылась.

Анатолий Васильевич проводил гостей на кухню. Они долго раскладывали свои бумаги и что-то тихо обсуждали между собой. Наконец слово взял Лемов.

– Присядьте, пожалуйста, должен сразу предупредить, что разговор будет непростым.

– Если у вас есть валерианка или вам может потребоваться что-то для сердца, то приготовьте, пожалуйста. – Сказал Булычев, оставшись стоять рядом со стариками. Видимо, на всякий случай.

Когда все приготовления были осуществлены, Лемов сел за стол напротив стариков и, стараясь говорить как можно четче, сказал: «Знаете ли вы, что Женя довольно продолжительное время употребляет героин?»

В ту секунду в голове Анатолия помутилось. Он слабо помнил, что говорил Лемов, лишь какие-то отдельные фразы. Хроническая зависимость от опиатов. Достиг дна. Подозревается в кустарном изготовлении и распространении. Это были по большей части незнакомые ему слова, но Анатолий почему-то понимал, что они значат для их семьи. Эти сухие формулировки таили за собой самый страшный приговор не только для Жени, но и для Анатолия и Татьяны.

Затем Булычев услужливо подал Анатолию стакан воды с лекарством. И к тому несколько вернулось самообладание. Анатолий помнил, что отрицал тот факт, что Женя у них что-то украл, а руку он, дескать, сломал сам, упав со стремянки, когда полез на антресоль. Полицейские не выразили никакого удивления услышав это, лишь зафиксировали на бумаге слова Анатолия и попросили эти бумаги подписать.