Семнадцатая осень

Они с Городовой познакомились, когда она была еще совсем молодой студенткой медицинского института, а Владимир Анатольевич подыскивал сотрудников в свой Особый отдел, требовавший вливания «свежих мозгов». В то время он частенько наведывался на различные занятия в медицинский институт, потому что среди уже набранных им специалистов не было ни одного медика. Молодые смешливые студентки считали, что сорокалетний опер запал на кого-то из их группы, потому что чаще всего он присутствовал именно на их занятиях. А когда Владимир Анатольевич начал оказывать повышенное внимание только одной из них – Городовой – все решили, что так и есть – подорвавший на службе здоровье полицейский, ищет молоденькую любовницу с медицинским образованием, чтобы совместить, так сказать, полезное с приятным. Городовой, что и говорить, льстило внимание, хоть и немного для нее староватого, но очень интересного, умного и внешне довольно привлекательного мужчины. Да и зависть девчонок, большинство из которых удостаивались внимания только прыщавых студентов-медиков, да мнящих себя повидавших жизнь профессионалами, интернов, тешила ее самолюбие. О том, что у него к ней только профессиональный интерес, Владимир Анатольевич объяснил лишь, когда она согласилась встретиться вне института. Он пригласил Городовую в легендарный, считавшийся не только среди студентов шикарным, ресторан. Она тогда решила, что пойдет на эту встречу уже только ради того, чтобы еще больше побесить смертельно завидовавших подружек, на каждом углу трезвонивших, что старый опер собирается сделать ей предложение.

Так и вышло – он действительно сделал предложение, которое изменило всю ее дальнейшую жизнь – и личную и профессиональную. Во время той встречи Владимир Анатольевич раскрыл все карты: рассказал о себе и об Отделе, который возглавлял, и предложил Городовой попробовать себя в следовательской работе. Ему нужен был толковый судмедэксперт, а она только заканчивала четвертый курс института, и поэтому сразу же отказалась, естественно считая себя не готовой принять такую большую ответственность. Но, Владимир Анатольевич убедил рискнуть и заверил, что если у нее не получится или не понравится работа, она сможет уйти в любой момент. Позже он говорил, что уже тогда увидел в Городовой огромный следовательский потенциал. А на той встрече, в ресторане, она согласилась скорее от неожиданности, не осознав важности и судьбоносности принятого решения. Подружки, сгоравшие весь вечер от нетерпения, и обрывавшие телефон Городовой, до тех пор, пока она все им не рассказала, порядком скисли, узнав, что за предложение сделал ей старый следователь. То ли из-за неоправданных ожиданий романтических историй, то ли просто из зависти, так называемые подруги какое-то время почти не общались с Городовой, а когда все же сменили гнев на милость – ей уже было совсем не до них.

У нее все получилось и работа зацепила. Зацепила так, что вся прошлая жизнь показалась всего лишь подготовкой к этой работе, к этой жизни – с постоянным недосыпом, командировками, сложными обстоятельствами и страшными загадками. Одновременно с учебой на пятом курсе мединститута, Городовая старалась совместить выезды с командой специалистов Отдела на происшествия в разные города. Сначала в качестве судмедэксперта, а чуть позже уже и в качестве следователя. К ее мнению вскоре стали прислушиваться коллеги, хотя официально коллегами они тогда еще не были. А спустя полтора года Городовая уже работала совершенно самостоятельно, практически не прибегая к помощи других следователей.

Каждое дело было для нее вызовом – интригующим, будоражащим и она как собака-ищейка вставала на след и не останавливалась, пока не находила искомое. Она чувствовала себя на своем месте настолько, словно всю жизнь она ждала именно этого, родилась для того, чтобы стать следователем Особого отдела. Владимир Анатольевич ликовал – он получил доказательство того, что не ошибся в этой молодой женщине. А та, окрыленная успехами и верой в то, что способна сделать этот мир чуточку лучше, приняла решение по окончании медицинского института поступать в ординатуру на кафедру судебно-медицинской экспертизы. Поступление в ординатуру совпало по времени с официальным оформлением Городовой на должность следователя в Особом отделе, возглавляемом Владимиром Анатольевичем.

Два года пролетели мгновенно, но, в то же время, так насыщенно, словно была прожита целая отельная жизнь. Городовая успешно совмещала ординатуру и работу следователя, постепенно становясь отличным специалистом под наставничеством и покровительством своего начальника. Медицинское образование и опыт работы в качестве судмедэксперта очень помогали ей в этом. Полная, зачастую круглосуточная занятость нравилась молодой и амбициозной женщине, она чувствовала свою нужность, даже необходимость, гордилась собой. В бешеном ритме пролетели и следующие годы – третий, а за ним четвертый. Примерно в этот период Городовая стала замечать, что стала взрослее, мудрее, крепче за эти годы… но не счастливее… Какой момент стал точкой отсчета – неизвестно, но она все чаще стала обращать внимание на то, что преступлений не становится меньше, как бы эффективно и с какой бы самоотдачей она и ее команда специалистов ни работала, злодеяния не становятся менее ужасными и извращенными, как бы глубоко они не изучали и как бы верно не понимали психологию преступников. Насколько быстро специалисты находили преступников и отдавали их в руки правосудия, настолько же быстро их место непременно занимали другие, еще более жестокие и изощренные. Все чаще Городовая обнаруживала, что в ее работе до отчаяния мало смысла, и все чаще приходила к выводу, что способность менять мир к лучшему, всего лишь иллюзия. Постепенно, любимая ранее работа, превратилась в обременительную обязанность, выматывающую, высасывающую все жизненные силы. Последним аргументом в пользу увольнения стало то, что ее совершенно измотали сны, снившиеся в течении последних полутора лет с завидной регулярностью во время работы над каждым из дел.

Когда-то Городовая была даже рада этим снам – они были необычными, странными, страшными, но всегда помогали в работе. Словно кто-то свыше давал подсказки во снах… Это и веселило и немного пугало, будоражило, но не тревожило ее. Как специалист в медицине она знала, что ее сны являются не совсем обычным, но вполне закономерным следствием развитой интуиции, мощного интеллекта и следовательского опыта. Иногда сны были словно предвестниками того, какого рода предстоит работа – символично и не всегда понятно, но достоверно показывая то, с чем будет связано очередное дело. Городовая научилась достаточно точно их интерпретировать и почти всегда заранее знала, с чем ей предстоит столкнуться в том или ином деле. Иногда они помогали в развязке расследования, какими-либо подсказками. Какое-то время ей даже казалось, что она контролирует эти сны, и они приходят только в нужный ей момент. Но, со временем они все больше стали походить на кошмары и сниться не только в процессе работы над делами, или непосредственно перед тем, как она получала задания, но и в редкие периоды необходимого отдыха. Кошмары выматывали, становясь все более детальными и пугающими… Несмотря на всю их полезность во время работы над делами, ей хотелось во что бы то ни стало избавиться от них. Городовая поняла, что никак их не контролирует, стала бояться этой своей особенности, опасаться того, что с ее психикой возможно что-то не так.

Ни одна живая душа не знала об этих ее сновидениях. Сначала Городовая оберегала свою особенность от внимания других, боялась ее растратить или потерять. А после – никому не рассказывала, лишь потому, что ей не хотелось, чтобы кто-либо считал ее ненормальной. Да и, честно говоря, не было в ее окружении настолько близких людей, чтобы можно было доверить им такую информацию о себе. Хотя, был один смешной случай, когда Городовая решила обратиться со своей проблемой к медиуму – кто как не медиум способен помочь в подобной ситуации… Но медиум оказалась обычной шарлатанкой и явно позавидовав, что у клиентки действительно есть что-то похожее на дар, в весьма грубой форме выпроводила Городовую через несколько минут предоплаченного и далеко не дешевого приема, буркнув напоследок только, что способность видеть такие сны – благодать, а глупая капризная девчонка не способна оценить свой дар по достоинству. Это была первая и последняя попытка Городовой раскрыть перед кем-либо свою тайну.

В тот день, когда Городовая подала рапорт об увольнении, Владимир Анатольевич не стал ее останавливать. Он не настаивал на том, чтобы она осталась, обронив только, что у нее не выйдет убежать от себя. Он сказал, что то, чем она занималась все эти годы, не было просто работой. Это призвание, которое так переплелось с талантами ее личности, что она не сможет жить по-другому. Однако, Городовая ушла, категорически не согласившись с шефом и не желая прислушиваться к его словам.

Через полгода после увольнения, бывший начальник позвонил и предложил встретиться. Городовая на тот момент уже дико скучала по ребятам из Отдела, ставшим ее семьей, и по Владимиру Анатольевичу в частности, и поэтому, не смотря на свое решение ни с кем из них больше не встречаться – ведь уходя нужно уходить – все же согласилась прийти на ту встречу. Бывшие начальник и подчиненная мило поболтали, выпили кофе, даже немного посплетничали. Владимир Анатольевич не давил, не высказывал никаких обид, только предложил общаться иногда, по-дружески. Они с Городовой стали встречаться один – два раза в месяц, болтать о том, о сем… Она рассказывала о своей работе, Владимир Анатольевич о своей, иногда предлагая по старой памяти решить ту или иную головоломку из рабочих расследований, которыми Отдел занимался на текущий момент. Городовая с радостью бралась за них, так как к тому времени уже остро чувствовала нехватку ощущений, возникавших у нее раньше при работе над делами, но поначалу осторожничала – опасалась втянуться, боялась, что возобновятся кошмары. Однако, все проходило гладко и она пропустила момент, когда азарт следователя снова пробудился. Они с бывшим шефом стали встречаться все чаще, встречи эти все больше напоминали рабочие, а не дружеские и Городовая все чаще становилась их инициатором.

И вот, спустя три года, минувшей весной, неожиданно для себя, она снова надела полицейскую форму и вернулась в ряды следователей Особого отдела. Чуть позже она поняла, что это совершенно не неожиданно и вообще не случайно – Владимир Анатольевич четко рассчитал, просчитал все события по времени и все эти три года мягко, но бескомпромиссно подводил ее к возвращению в Отдел. Сам он вел себя по этому поводу очень сдержанно – будто боялся спугнуть: не ставил Городовую на расследование слишком сложных, головоломных дел, не требовал участия в еженедельных мозговых штурмах… Коллеги тоже проявили поразительную тактичность – никто ни о чем не расспрашивал, не требовал объяснений. Несколько месяцев после возвращения на службу она работала только в группе, в одиночное плавание ее не отправляли. Так что, душевное состояние Городовой было довольно комфортным и несмотря на ощущение некоторой нереальности происходящего, работа не напрягала и не раздражала, не было никаких кошмаров, время проходило легко и непринужденно.

До настоящего дела. Перед получением задания и отъездом в этот город, у Городовой с Владимиром Анатольевичем состоялся очень серьезный и долгий разговор, во время которого он, наконец, высказал одному из своих лучших следователей, все, что у него накопилось по поводу ее ухода и возвращения. Сказано было немало, но основной мыслью явилось то, что Городовая не должна была уходить, не должна была прятаться в свою раковину и терять время. Но все произошло именно так, как произошло и ничего изменить уже нельзя. Самое главное, что она снова на своем месте и что бы она там себе не думала, детство закончилось и пора воспринимать мир таким, какой он есть, не бегать от его реалий. Еще Владимир Анатольевич жестко и убедительно разъяснил Городовой, что ее способности и опыт уже не принадлежат ей одной – они принадлежат людям, нуждающимся в помощи, и она не вправе игнорировать их несчастья. Пора прекратить носиться со своими чувствами и метаниями – на это нет времени. Она должна решить наконец – один раз и навсегда – кто она – борец или обыватель, решить – на какой территории живет дальше – остается или же покидает Особый отдел окончательно. Владимир Анатольевич предложил один месяц на раздумья, после чего Городовая должна будет принять решение и сообщить о нем.

Этот разговор даже отдаленно не напоминал тот, первый, состоявшийся в студенческие годы, но оказался крайне своевременным и мог оказаться таким же судьбоносным. Он подействовал на Городовую как пощечина, в ее душе перемешалась масса чувств – от обиды до гнева, но итогом этой мешанины явилось понимание того, что начальник прав во всем и она действительно должна принять какое-то решение, раз и навсегда, поставить точку, и так или иначе жить дальше. Обратной дороги у нее нет.

Той же ночью она проснулась в холодном поту от приснившегося кошмара – ей снилось бескрайнее, черно – зеленое мутное море, с кишащими в нем китами-убийцами, из окровавленных челюстей которых торчали части человеческих тел. Городовая не могла постичь смысла этого кошмара. Давным-давно, из какого-то девичьего сонника она вычитала, что киты снятся в случае сильнейшего внутреннего разлада у сновидца, но помимо этого, атмосфера сна, его яркость, реалистичность и ощущения после пробуждения, подвели ее к мысли, что интуиция таким способом подсказывает ей, что предстоящее дело будет решающим в ее судьбе. Когда она узнала подробности задания, то рассудила, что в такой далекой провинции, куда отправляет ее Владимир Анатольевич, вряд ли могло случиться нечто действительно ужасное, серьезное, опасное и поэтому у нее будет предостаточно времени для того, чтобы разобраться в себе и принять судьбоносное решение.

И только сейчас, в настоящий момент, в гостиной Хабаровых, ее накрыло отчаяние и чувство безысходности от понимания того, что в этом расследовании ей не только предстоит разбираться в себе, но и работать с полной отдачей, и в результате этой работы неизбежно раскроется очередное зло. И – да, это дело действительно поможет ей принять решение, уже помогает. Она не ребенок и может воспринимать мир таким, какой он есть, но в самом его дерьме вариться ей больше не хочется. Здесь и сейчас Городовая приняла решение, что это дело будет последним в ее следовательской карьере.

Наконец она пришла в себя и только теперь заметила, что в комнате помимо нее находится один только Крашников, который с беспокойством на нее поглядывает.

– А… где Геннадий Артемович? – выдавила Городовая осипшим голосом.

– Он отправился за супругой, возможно она не откажется поговорить со мной еще раз.

Крашников сделал акцент на последних двух словах, намекая на то, что он-то как раз с семейством Хабаровых уже работал, и сегодня инициатором приезда в этот дом была Городовая, но участия в беседе по какой-то причине не принимает.

– Извините, Дмитрий, голова закружилась… давление наверное поднялось, со мной такое бывает, – соврала Городовая, понимая, что Крашников не поверил ни единому ее слову.

– Хорошо. Если Елена все-таки спуститься, побеседуйте с ней сами, – коротко бросил Крашников и снова отошел к полюбившемуся ему окну.

Городовая молча кивнула, окончательно оправившись от стихийного потока воспоминаний и ощутив готовность к работе. Но вошедший в это время в гостиную Геннадий Артемович сообщил, что его супруга спит так крепко, что ему не удалось ее разбудить.

Следователи уже направлялись к выходу, попутно извиняясь за беспокойство, как вдруг Городовая вспомнила, что хотела бы видеть младшую дочь Хабаровых.

– Геннадий Артемович, а можем мы поговорить с вашей дочерью?

Мужчина замер как громом пораженный – он страшно растерялся, будто не знал где его дочь и вообще впервые, за последние несколько дней, вспомнил о ее существовании – горе порой делает с людьми необъяснимые вещи. Мгновение спустя он занервничал, поняв, что действительно не представляет, где находится его ребенок, начал оглядываться по сторонам. Он буквально мгновенно ожил, от монотонности речи и вялости движений не осталось и следа:

– Где Женька, Женька где?!– в отчаянии закричал он, ни к кому конкретно не обращаясь, но однозначно ожидая немедленного ответа на свой вопрос.

В комнату тут же вбежал Андрей, который был, по-видимому, единственным вменяемым человеком в этом доме и все эти дни присматривал за младшей племянницей и за хозяйством, в целом.

– Гена, она в парке, пошла с подружками в парк после школы, позвонила полчаса назад, сказала, что к обеду будет дома.

– В парке? После школы? – Геннадий Артемович начал успокаиваться, забормотал, – слава Богу… слава Богу…– А через несколько секунд в голос зарыдал, закрыв лицо обеими руками. Это были первые слезы после исчезновения сына – слезы полные горя, отчаяния и безысходности, неконтролируемые, жгучие, но приносящие израненной душе такое необходимое, хотя и мимолетное облегчение.

Следователи знаками показали Андрею, который усадил своего зятя в мягкое кресло и ненавязчиво похлопывал того по плечу, что провожать их не нужно.

Уже подходя к машине, Городовой пришло на ум, что ее сегодняшний ночной кошмар был о старом большом доме, совсем не похожем на тот, из которого они только что вышли. Дом из сна был красивым и новым снаружи, но гнилым и уродливым изнутри. Во сне ей виделось, что вокруг дома растет множество невероятных, фантастических цветов и растений, опасных, ядовитых, зловещих, опутывающих и удушающих любого, кто к ним приблизится… Она резко обернулась, повинуясь какому – то безотчетному чувству, чтобы еще раз взглянуть на дом Хабаровых. Оттуда доносились приглушенные голоса мужчин – один вопрошающий, другой увещевающий – больше ничего ни слышно, ни видно не было. И тут боковым зрением Городовая заметила какое-то движение – в одном из окон дома на втором этаже пошевелилась занавеска. Но развернувшись в сторону этого окна и приглядевшись, она ничего не увидела. Молча открыв дверь, Городовая опустилась на пассажирское сиденье автомобиля, игнорируя вопросительный взгляд внимательно наблюдавшего за ней Крашникова.

11

Отъехав от дома Хабаровых, где Городовая вела себя крайне странно, они по ее просьбе сделали остановку в скейт-парке. Проходя по его аллеям, следователи пытались отыскать младшую дочь Хабаровых, останавливаясь возле каждой из многочисленных горок, встречающихся на пути. Не найдя девочку, уже на выходе из парка, следователи встретили группу подростков четырнадцати-пятнадцати лет, оказавшихся одноклассниками и друзьями Жени Хабаровой. Ребята рассказали, что сегодня после школы девочка вела себя странно, была чем-то встревожена и, отказавшись кататься на скейтах, сразу после уроков отправилась домой.

После встречи с подростками Крашников и Городовая решили прокатиться по городу в надежде, что встретят Женю где-нибудь, по дороге домой. Но стоило им отъехать от скейт-парка, как Крашникову на сотовый телефон позвонил Андрей, брат Елены Хабаровой и сообщил, что Женя только что вернулась домой, и он, подумав, что следователям, возможно, это будет интересно, решил сообщить об этом. Крашников поблагодарил Андрея и заверил, что сегодня следователи не будут беспокоить семью повторно, но обязательно заедут в другой раз и поговорят с девочкой.

С тех пор как следователи вышли из дома Хабаровых, за исключением беседы с подростками в парке, Городовая не проронила ни слова. В то, что она плохо себя чувствует в связи с повышенным давлением, Крашников не поверил ни на секунду. Конечно, горы, акклиматизация и все прочее, могли повлиять на Городовую, но она выглядела абсолютно здоровой физически, однако была угрюмой, сосредоточенной на своих мыслях и наполненной какой-то мрачной решимостью. В гостиной Хабаровых она словно испытала потрясение, приведшее к теперешнему ее состоянию. Крашников всегда был немногословен, но дьявольски наблюдателен, поэтому замечал такие мелочи, как малейшие изменения в настроении, поведении или внешнем виде коллег, знакомых, да и незнакомых людей, делая такие точные выводы о происходящем с ними, что иногда вызывал у некоторых из них сомнения в своем человеческом происхождении.

Городовую Крашников знал совсем недавно, и обычно такого промежутка времени ему хватало для того, чтобы сделать определенные выводы о человеке. Однако, эта женщина была для него словно закрытая книга – он никак не мог разобраться в ней, и хотя бы предположить ее дальнейшие действия. Тем больше, до странного сильно, ему хотелось выяснить, с чем связано сегодняшнее поведение коллеги. Но опасаясь, что ненароком может навредить ей, разбередив расспросами какие-нибудь старые душевные раны, да и просто проявить бестактность, он просто наблюдал, готовый в любую минуту оказать посильную помощь.

Время близилось к обеду. По небу низко плыли серые дождевые облака, но дождь, словно никак не решался пойти; утренний густой туман рассеялся, поднялся ветер и стали видны окружающие город скалистые горы.

В обеденный час город оживал: несмотря на пасмурную погоду и неприятный порывистый ветер, горожане не желали оставаться на обед в офисах и довольно быстро заполняли свободные столики уличных кафе и кондитерских, залы маленьких ресторанчиков и бистро. Крашников, решив, что им с Городовой небольшая передышка не повредит, предложил коллеге ненадолго остановиться, отдохнуть и пообедать. Получив задумчивый кивок головой в качестве положительного ответа, следователь свернул на подъездную дорожку к небольшому ресторанчику с разухабистой вывеской – «Застолье» в Верхнем городе – многие жители города, включая Крашникова, считали здешнего шеф-повара одним из лучших в своем деле.

Компактное двухэтажное здание ресторанчика «Застолье» располагалось на высоком холме и из окна на втором этаже, возле которого Крашникову и Городовой был предложен последний свободный столик, открывалась живописная панорама: на больничный городок, у самого подножия горы Альбатрос, на окраину Верхнего города, и, на плавно вытекающую из него, большую часть Центра.

Крашников удовлетворенно отметил, что Городовой пришлось по вкусу и внутреннее оформление ресторанчика в стиле старинной русской избы и вид на город из окна. Она сидела молча, глядя в окно, до того момента, когда к ним подошел официант с меню, после чего неожиданно предложила Крашникову заказать ей что-нибудь на свой вкус и отправилась в сторону уборной. Крашников снова подивился разительной перемене в поведении Городовой, после посещения Хабаровых. Ее деловитость, уверенность и высокомерие словно испарились в одночасье. Крашников поймал себя на мысли, что такой она нравится ему гораздо больше, но сразу же пресек свои размышления в этом направлении. И хотя он был чрезвычайно заинтригован тем, что же с ней происходит, а еще больше тем, что ему не удается определить этого самостоятельно, следователь решил, что не будет ни о чем ее спрашивать. Если захочет – расскажет обо всем сама.

Он решительно захлопнул меню, за годы холостяцкой жизни, изученное до мельчайших деталей и заказал два одинаковых обеда – стейк из семги с овощами, приготовленными на гриле, салат из морепродуктов, чизкейк «Нью-Йорк» на десерт и капучино без сахара. Крашников сделал заказ почти не раздумывая и был совершенно уверен, что это именно то, что нужно сейчас явно выбитой из колеи напарнице. Он получил подтверждение своему мнению, когда она через десять минут вернулась за столик, и официант подал им блюда с едой. Увидев семгу с овощами Городовая замерла на секунду, а потом взглянула на Крашникова и улыбнувшись сказала:

– Хороший выбор.

Эта ее улыбка оказалась такой искренней и пролилась таким поразительным теплом на сердце Крашникова, что он от неожиданности тоже заулыбался, но, спохватившись принял серьезное выражение лица и сдержанно кивнув головой, сосредоточился на еде.

Некоторое время над их столиком стояла тишина – спокойная, безмятежная расслабленная тишина, во время которой следователи наслаждались едой, приятной атмосферой ресторана и обществом друг друга.

Во время десерта и кофе, Городовая заговорила, и сразу стало ясно, что она наконец-то пришла в себя – вернулись те самые высокомерные и чуть насмешливые нотки в голосе, которые так раздражали, и в то же время чем-то привлекали Крашникова.

– А разве вас не ждут на обед дома? – спросила она, пробуя капучино.

– Я живу один, – просто ответил Крашников.

Городовая внимательно посмотрела на следователя, но решив не развивать тему его одиночества, продолжила пить кофе.

– Я заметила одну странность в доме Хабаровых, когда мы уже уходили, – через некоторое время заявила она, отламывая десертной вилкой кусочек чизкейка.

Крашников вопросительно посмотрел на Городовую:

– Видимо, Елена, которая вроде как крепко спала, пыталась подсмотреть за нами из своего окна.