Короткие истории

Почти сразу я подружился с Игорем – сухим и жилистым парнем. Разговорившись, мы нашли кое-что общее.

Кличка была у Игоря – Шахматист – он отлично играл в шашки и шахматы. Рассказывал очень смешно, как он обыгрывал маститых игроков в свое время. Брат его старший тоже отлично играет. Вместе они выигрывали на пару большие куши, играя на деньги, а подростками ездили на всевозможные олимпиады и брали первые места в области.

Убедился я в его профессиональной игре и в перерыве как-то, когда он одного за другим легко обыгрывал в шашки.

– Весь секрет в том, – говорил мне Игорь, – что противник делает первые свои два-три хода, и я уже знаю исход партии. Здесь чистая логика плюс математика. Больше ничего. Это весь секрет. Это все: именно логика и математика, – повторил он.

Я с детства увлекаюсь шахматами. В шашки очень плохо играю. С логикой и математикой у меня просто беда. Даже играя в шахматы, всегда руководствуюсь в основном тактическими маневрами, которые знаю, но никак не логикой и вычислениями. Не стать мне вторым Ботвинником.

С Игорем дружил Влад, огромный мужик. Владу было тридцать восемь лет, как и Игорю, примерно. Вместе они смотрелись, конечно, весело: Игорь, – невысокий, очень худощавый: жилы обтянутые кожей, и Влад – не человек, а какая-то гора с бритой башней. В прошлом его величали – «Медведь», признался Влад. Раньше он занимался боксом. Тоже был судим, как и Игорь, вроде.

Работали они бетонщиками-арматурщиками. Я, поскольку был разнорабочим, работал и с ними, так как меня постоянно бросали на разные задания к разным людям на объекте. Я и выполнял, трудился…

Все вместе мы были от одной конторы, через которую устраивались. Только я – на время, а они на всю вахту, на лето и осень, и, возможно, далее. Однако же Игорю и Владу не удалось доработать и до начала августа. Их уволили.

Дело было так: в обед, в раздевалке мужики пили, по-тихому, без палева, и тому подобного. Разливали в кружки, выпивали, пустую бутылку ставили под скамейку, или кидали в свои сумки. Пить, естественно, было запрещено. Мастера и прораб знали, что они пьют, но спалить никак не могли. Заходили в раздевалку, находили пустые водочные бутылки, ругались, выставляли их на стол. Спрашивали: кто пил. Но кто ж сознается?!

Так, в один день, в обед, Игорь и Влад прилично выпили, и, выйдя на объект, уснули за кладкой кирпичей, на картонках, там, где мы отделывали будущее подвальное помещение. Зашел Леха, мастер, увидел их спящих, пьяных, и сообщил им, что они уволены, и могут катиться на все четыре стороны. Влад с Игорем попытались извиниться, и как-то замять это дело, дескать, давай, договоримся, Леха; но Леха уже побежал все растрезвонивать прорабу, начальнику участка, и директору объекта, – не поленился тоже, – сгонял и сообщил.

К концу дня Игорь с Владом сидели злые в раздевалке, – материли Леху. Остальные мужики их поддержали, поскольку они-то тоже пили, и попасться мог любой из них.

– Вот сука! Вот пидорас, блять! Гондон! – кричал Влад. – Я же один раз его ебну и он не встанет. При этом он сидел напротив меня, потный, огромный, голый по пояс, и крутил своими пудовыми кулаками.

В том, что он действительно с одного удара убьет Леху, я ни капли не сомневался. Никто, пожалуй, не сомневался.

Игорь же, сидел, свесив голову, отходил от выпитого, и думал о том, что теперь ему будет, видимо, нечем платить за учебу дочери. Она учится у него в «ВолГУ» на третьем курсе. Он мне рассказывал, что с женой и с дочерью давно не живет, но исправно платит за ее обучение, а жене дает денег на жизнь. Сам же живет с женщиной в Красноармейском районе, и каждое утро встает в пять утра, чтобы в шесть сесть в электричку, и к восьми быть на стройке.

– Давай его отпиздим! – не унимался Влад.

– А-а, да ну его… – махал рукой Игорян, тянулся сухой рукой за сигаретами, поправлял свою растянутую серую майку, и вздыхал.

Леха же в это время, наверняка, стоял под дверью раздевалки и все слушал, потому что вошел он только после той тирады, что произнес в его адрес Владислав.

Леха, как ни в чем не бывало, позвал электрика, Иваныча, чтобы тот вышел на участок; и как бы невзначай обратился к двум «собутыльникам»:

– Зайдите в мастерскую, за документами. Там сейчас подписывают вам… – и, не дождавшись ответа, Леха пулей выскочил из раздевалки.

– Гондоооон! – крикнул ему в след Влад.

Алексей, очевидно, сделал вид, что не услышал.

Вся раздевалка была на стороне «невинно пострадавших», и поэтому, все присутствующие заржали: и монтажники, и бетонщики, и электрик, и я.

Я тоже был на стороне Влада и Игоря, так как было понятно, конечно, что мастер поступил по правилам, однако, при этом, поступил, естественно, не по-людски. Это видели все. И, потом, Леха, как я заметил, был подловатый парень по жизни, эта его подловатость так и сквозила из него. Даже в мелочах. Взять хотя бы то, что, сядешь, допустим, перекурить только, минералочки там выпить, – он тут как тут влетает в дверной проем, словно поджидал, в своем синем комбинезоне, и кричит: «Че сидим-то, а!?» – «Да только присели», – объясняете. А он: «Давай, давай, поехали, поехали, понесли!». И вскакиваешь, несешь дальше, то, что нес. Носилки с цементом, например, мусор строительный. Мусора было – не передать сколько. В основном это битые кирпичи, известка, куски арматуры, бумажные мешки из-под цемента. И в каждых носилках, если приглядеться, видны пустые пачки из-под сигарет. Курят все страшно на стройке.

Сколько мы таких носилок перетаскали, наверное, мне не сосчитать зараз.

Палыч так не поступал, как Леха. Он появлялся, матерился, что называется, «для порядку», как истинный советский прораб, и уходил. Рабочие его все же уважали, – делаю вывод.

Влада и Игоря уволили, поскольку дело дошло до высшего начальства, благодаря Лехе. Бить его Влад все же не стал. Может, Игорь отговорил, не знаю. Может, побил как-нибудь его потом, при встрече.

– Не будет работы, будет голяк, если полный, Лёньк, – звони, – на прощание сказал Игорь, улыбаясь черным от загара лицом, и черными своими зубами, – возьму тебя на какой-нибудь объект, помогу, – вон, например, заправки строить. Их по стране сейчас много лепят, дело прибыльное, платят нормально. Возможно в Самарской области… А может снова в Сибирь, на Енисей… На бетонщика ты почти что выучился…

Мы пожали друг другу руки, обменялись номерами телефонов. Номер только я твой потом похерил, Игорь, в старом телефоне, который у меня накрылся. Я помню, ты еще хотел найти какую-то свою подругу, Риту, кажется, с которой познакомился во время очередной вахты, и потом потерял ее, уехав. Я тебе советовал сделать это с помощью интернета, разыскать ее. Интересно, нашел ты ее или нет. Может, нашел, и вы теперь наконец-то вдвоем счастливы?

Влад мне на прощание сурово сказал: «Будут проблемы, Лёнька, на Жилгородке, в Городище, там, еще где-нибудь, – ищи меня, – все решим». Номер телефона твой, Влад, тоже канул в небытие, вместе со старой записной книжкой в моем мобильном.

Планам моим не суждено было сбыться, как написал я выше. А планы были грандиозные. Но, как говорится, хочешь насмешить Бога, поведай ему о своих намерениях.

Ну, например, на тот момент, еще даже в самом начале лета планы были еще не мои, а тогда еще – наши: мои и моей девушки. Мы хотели уехать, предположительно, в столицу, вдвоем. Она бы занималась своей карьерой, а я бы занимался своей. Нашли бы работу, и жили долго, весело и счастливо. Она должна была поехать раньше, я же – несколько позже, ориентировочно, после защиты диссертации, то есть, в самом конце сентября месяца. Насколько это реально, и что я тогда вообще себе думал, – я сейчас понятия не имею. Но я был влюблен, целиком и без остатка, поэтому прощаю себе свою недальновидность и глупость. Было же хорошо в тот период жизни – и это главное.

Мне было двадцать четыре года.

Уже в начале лета, я понял, что все начинает идти не так, как было задумано.

Сначала она перестала звонить. Внезапно. Совсем. Я не стал надоедать, дабы не усугубить положение. Когда я все же дозванивался, то она разговаривала со мной, как правило – нехотя, беспричинно капризничая.

Спустя две недели, четырнадцатого числа, потянув необходимое, видимо, ей время, она соизволила встретиться со мной. Все мне сказала, что хорошего, как говорится, товарищ, всем понемножку, и не одному тебе такой красотой наслаждаться. Сказала, что уезжает она одна, без меня, в августе. Что ее влечение ко мне прошло, страсть тоже, и все такое прочее – тем более.

Сказать, что я расстроился, значит, ничего не сказать совсем. Я грустно бегал глазами по ее лицу, по ее фигуре, телу, которое принадлежало все это недолгое время только мне одному, я понимал, что это, скорее всего, последние часы, если не минуты, когда я могу еще вот так, относительно свободно обнимать это создание, трогать, где захочу, и даже пытаться его поцеловать.

Мы поднялись по центральной лестнице набережной вверх, а дальше – я не помню. Ей-богу, не помню, как я ушел, как ушла она, и что напоследок мы все же друг другу сказали. Я был абсолютно трезв. По-моему, мы даже не дошли до остановки, когда она тихо сказала:

– «Дальше не стоит. Я сама пойду. Зачем…»

И на этом все.

Естественно, даже после этого, я не сразу осознал, что она – именно ушла. Я тешил себя мерцающей надеждой, что вот она скоро вернется, передумает, перебесится, что нужно только мне немножко подождать, сжать волю в кулак, и подождать.

Подумаешь, – это у нее характер просто такой, – успокаивал я себя. Я же люблю ее, и поэтому ничего страшного не произошло, я должен, я обязан это нормально принять, и мириться с таким поведением. Она же – актриса, ну и пусть покапризничает, пусть, имеет, в конце концов, полное право, чтобы я тоже не расслаблялся, – в таком виде бродили мысли в моей несчастной голове.

Конечно, эти мысли и эти надежды мои были химеричны.

Денег у меня не было. Они кончились. Я все тратил на нее, без остатка. Всегда. Денег у меня не было совсем. Когда я сказал маме, что у меня порвались кроссовки, и неплохо было бы мне приобрести новые, она ехидно и весело ответила мне, что если учесть то, сколько я потратил на «эту свою фифу», то можно было уже давно купить себе хоть сто кроссовок, можно было купить себе фабрику по пошиву кроссовок.

Еще впереди маячила защита диссертации, от которой зависело дальше многое, хотя бы и то, пойду я в армию или нет; получу я степень или нет. Если получу, то автоматически стану лейтенантом запаса, кстати, в случае чего; и если устроюсь на работу в сферу образования, то буду получать чуть больше, везде, благодаря ученой степени. Но главное это то, что армия от меня отъебется.

Родители мне сказали, что всю защиту мне оплатить не смогут, а дадут мне лишь часть денег. Это обозначало, что я должен был пойти и заработать сам, и идти надо было на такую работу, где можно было заработать побольше. А значит, снова меня ждала стройка.

(Военный билет я недавно получил, и хуй бы там! Выдали как рядовому запаса. Но хоть выдали. Уже заебись.)

Узнав, что я окончил аспирантуру, «соратники» мои по строительству глядели на меня круглыми глазами:

– Ты че! А тут ты че забыл?! Нахера тебе тут корячиться? Ладно мы, – всю жизнь так хуярим. Но ты-то!

Я с улыбкой объяснял, что деваться мне некуда, надо еще защититься, а уж потом пойду в другое место. А сейчас деньги нужны: и на защиту, и так – на жизнь. На кроссовки те же…

Работали с нами студенты. В универе возобновили политику стройотрядов еще в 2007-м году, и вот, им предоставлялась возможность и поработать и подзаработать. Халтурили они, конечно, страшно, но я думаю это и должно было подразумеваться, так как приходили пацаны к девяти утра только в лучшем случае, а в четыре они уже сбегали. Трудовой кодекс предписывает учащихся сильно не напрягать. Работают, и хорошо. Уже какую-то пользу приносят. На какое-то время я попал в бригаду студентов. Сам, как бывший студент, я выделялся из них не сильно, и поэтому чувствовал себя как рыба в воде.

Мы занимались адским и почти сизифовым трудом: засыпали вручную яму за объектом, которая вплотную примыкала к зданию. С другой стороны стоял кирпичный забор. Экскаватор туда подъехать не мог.

Огромную кучу земли мы осилили за три недели, яма была засыпана с помощью двух носилок, лопаты, и шести человек. Обычно мы делали так: один насыпает – двое несут носилки, высыпают, возвращаются, садятся. Следующие носилки несут двое других. И так – по-очереди, с небольшими перекурами.

Насчет курения. Не курить на стройке, мне кажется, почти нельзя. Много раз пробовал не курить во время работы. Максимум меня хватало на день. На следующий день у меня уже была пачка. С куревом как-то чисто психологически, что ли легче.

Пока носили носилки и засыпали котлован, я рассказывал пацанам что-нибудь из мировой истории. Они слушали. Их же разговоры были чисто студенческими еще: про сдачу сессии, про то, что неплохо бы выпить пива, про телок каких-то, видимо, однокурсниц. Кто, какую из них хотел бы выебать. В общем, нормальные, по сути, разговоры.

Когда приходилось трудиться одному, монотонно, скажем, таская кирпичи, или плитку, я рассказывал сам себе все мне известные стихотворения, оттачивал свою манеру чтения, придумывал в уме новые. Точнее создавал в уме наброски новых.

Это стихотворение я как раз сочинил, когда таскал с улицы плитку вниз, в подвал. Оно есть в «красном» сборнике движения «Lost Poetry Front».

Только кузнечики весь день

на жаре со мной краснокрылые

Русская женщина Наташа

и июль

здесь же рядом имя Юлии

и ласковое сочетание букв

моего месяца

Мягкое сочетание

этих букв

Написал я накануне своего дня рождения.

Стихами своими я был окрылен, и все мне казалось нипочем. А потом мне было все же за что порадоваться, – в самом конце июня я выпустил-таки свой первый сборник стихов. Очень небольшим тиражом. Но это был мой собственный сборник. Первый. Я его весь раздарил знакомым, друзьям.

………….

«Но ничего, ничего, – говорил я себе, – защитишь диссертацию, – и все образумится».

Диссертацию я давно защитил успешно. Диплом получил я в начале марта 2013-го года. Не скажу, что все образумилось и кардинально изменилось. Да, появилась официальная работа, которая приносит очень недурные деньги, жаловаться, в общем, мне грешно будет. Должна выйти моя книга. Вышел за это время ряд наших сборников. В стихах я достиг, безусловно, определенной высоты, с которой стали считаться многие. Теперь меня периодически приглашают на всякие «пати» (не люблю это слово), на которые я нехотя, чаще всего, прихожу, отчитываю длинный сэт стихов, или два, получаю за это лавэ от очередного модного любителя новых всяких веяний и течений.

Присутствующие телки на таких мероприятиях смотрят на меня чаще всего недоумевающим взглядом: «Типа, стихи чувак читает, гы, прикольно…»

Я же делаю то, что мне нравится. Читаю стихи, например. У меня это хорошо получается. Очень.

– Давайте жить по капитализму, а хули, – я согласен! Я вам стихи, а вы мне – деньги. Я вам, своего рода развлекуху даю, а вы – мне своих сисястых телок в купальниках. Я согласен.

Во второй половине июля, начальник участка, казах Азамат, поставил меня на погрузку опалубок. Это такая временная форма для бетона и подобных материалов. Штука тяжелая. Работал я в паре с Артуром – веселым армянином, таким типичным – очень загорелым, с носом, с черными глазами.

Мы цепляли скобой опалубку, накидывали стропы, и закидывали ее в прицеп. Точнее закидывал ее туда кран. Крановой. По строительному этикету, кстати, не говорят слово – «крановщик», надо говорить – «крановой». Почему так – я понятия не имею. Ни у кого не спрашивал.

Артур, узнав, что я по образованию историк, стал меня доставать, очевидно, своей излюбленной и больной темой: противостоянием армян и азербайджанцев. Как показывает жизнь – это тема самая излюбленная у всех армян. А когда я ему сказал, что моя тетя, сестра отца, замужем за армянином, дядей Андреем, он просто засиял от счастья. Спрашивал, ходили ли мы с ним на рыбалку, куда ездили, и все в таком роде. Я честно ответил, что да, в детстве мы виделись и дружили.

Догрузив опалубки, мы сели перекурить с Артуром. Прибежал Палыч.

– Садитесь в машину, – езжайте за листами!

– Какими листами? – возмутился я. – Куда ехать?

– Садитесь, сейчас все скажут!

Машина стояла рядом с краном, и уже тарахтела. Мы, схватив бутылку с водой, прыгнули в кабину ГАЗели.

Поехали в Советский район, по Электролесовской улице на какую-то «промку». Долго там колесили, в конце концов, нашли по накладным нужный адрес и цех. Нам отсчитали положенные наши не то шестьдесят, не то восемьдесят листов железа. Грузили мы их в кузов ГАЗели с Артуром около часа. Тонкий металл резал руки даже через грубую ткань рукавиц.

Когда вернулись назад – на объект, также долго вдвоем выгружали, подложив ряд кирпичей и досок.

Июль, солнце высоко стоит до самого захода. Пыльно. Всюду прыгает саранча. Пахнет сваркой. На самой верхотуре – маленький, но толстый монтажник Володя, похожий на известного персонажа Астрид Линдгрен, что-то кричит вниз.

Приближается вечер пятницы.

Пятнадцатого июля меня отпустил начальник участка пораньше. У нас сложились с ними доверительные отношения. В тот день я только и делал, что носил плитку с улицы вниз, в подвал. Брал упаковку, на нее ставил вторую и нес. Если не сильно уставал, хватал и третью. И так весь день. Однообразно, хорошо, мысли в голове приходят в нужный монотонный ритм. Можно думать о стихотворениях, о женщинах, об основах мироздания. Да, хороший, правильный задается ритм. Тренируются руки. Ноги тоже все время в движении – никаких ступенек вниз еще нет, поэтому по земляной насыпи аккуратно ступаешь, ставишь ногу в выдолбленные самодельные ступени. Ногам внутри рабочих ботинок жарко. Однако это лучше чем разгуливать по стройке в кедах или кроссовках – обязательно попадет песок, земля, быстро испачкаются, наступишь на гвоздь, торчащий из деревянной опалубки. В детстве я уже наступал на гвоздь голой ступней. Когда наступаешь на торчащий гвоздь в ботинках, подошва все же защищает. Носы у ботинок со стальным стаканом. Отличная обувь.

Первые дни я ходил в кроссовках, но довольно быстро сменил их на «ЧТЗ» – рабочие ботинки, их мне подогнал отец. «ЧТЗ» – челябинский тракторный завод. Такие ботинки носят рабочие заводов по всей стране, отсюда и привязка к такому названию.

Плитку уже было некуда класть в подвале, а ее все привозили и привозили, сгружая на улице, у восточного входа объекта.

После обеда на помощь мне прибыл Андрей, студент, подрабатывающий в стройотряде. Шустрый, умный деревенский парень, живший где-то за Краснослободском. Их у матери шестеро детей, – рассказывал мне Андрей. Он самый старший. Надо работать и учиться.

– Давай скажем, что у тебя день рождения сегодня, – сориентировался помощник, – нас и отпустят пораньше в честь такого дела!

– Давай, – без особенного энтузиазма сказал я. Мне было все равно. Отмечать мне было не с кем. Никого видеть не хотелось. Настроение тоже было крайне аскетично направленным. Все мысли внутрь себя.

– Сколько тебе сегодня исполнилось?

– Двадцать пять.

– Круто-круто, – порадовался Андрей.

– Круто, когда пизда надута, – сказал я гадость. – Пошли на брусья сходим, отожмемся.

– Пошли.

Во дворе объекта стояли одни единственные брусья. Кривые. Трактор еще не успел их смять.

– Да, не тот, не тот ты уже, – подколол меня Андрей, видя, как я с трудом делаю четвертый подход.

– Ну, так, а что ты хотел, – скалился я, – мне ж сегодня двадцать пять стукнуло! Вот тебе сколько?

– Девятнадцать. Двадцать будет…

– Вот видишь, доживи как я, спортсмен.

Мы одновременно заржали.

Вернулись вниз, в подвал, там прохладно; сели на упаковки с плиткой, хлебнули из баклажек воды, и достали по сигарете.

…Самая жесть заключалась в том, когда приходилось заливать бетон. На лебедке висит такой огромный бак, раскачивается у вас над головой, и вы лопатами всю эту жижу гребете вниз, в приготовленные поддоны, ведра. Все это надо быстро залить в деревянные опалубки, добавив щебня и колотого кирпича, и прировнять шпателем. Делать надо все быстро. Высота – третий этаж, примерно. Ерунда, конечно. Но без страховки на открытом пространстве все это чревато.

Орудовали мы с Андреем и с Бирюком Пашей. Палыч нас подгонял. Но, надо отдать ему должное, когда видел, что мы не успеваем, – помогал сам. Там как раз он мне и сказал, при заливке бетона:

– «Э-эх, не можешь подсчитать, сколько кубов залили, а еще с бородой!»

На что я ответил, что это не мое дело считать, да и калькулятора под рукой нету. Могу сбегать.

– Не надо, – краснел Палыч, – я в уме могу подсчитать, в отличие от вас.

– Давно бы подсчитал тогда.

– Ну, уж ты! – не всерьез злился Палыч.

С верхушки объекта открывался отличный вид на некоторые части города, как я для себя отметил. Так, с другой стороны, – как бы с обратной, – я увидел Планетарий. А ведь интереснейшее здание. Честно, мне оно напоминает древнюю лабораторию гномов или двемеров из вселенной «Морровинд». Кто играл если, тот понимает, о чем я. Особенно зеленится в жару под лучами солнца облицовка купола. Основного и обсерватории.

Пока я заливал бетон, краем глаза смотрел на эти купола, и вспоминал его историю.

Открыт был планетарий в 1954 году. Здание венчает скульптура «Мир» работы Веры Мухиной, известного советского скульптора. Это ее последняя работа, – помню, потому что нам это часто вдалбливали на парах «Эстетики» и «Этики». Илья Пермяков любил об этом говорить, – вел у нас как раз курс эстетики, устраивал первые в городе видеологии – фестивали авторского кино. Я ходил несколько раз ради интереса. А кликуха, между нами, у Ильи была как-раз-таки – «Эстет».

Планетарий нам построили немцы, поэтому издалека он похож даже на рейхстаг, – как мы заметили. Ну, определенно, что-то немецкое есть в стиле, романское.

Какое ж государство мы проебали! Какой город. В мой город ехали толпы людей со всего мира, чтобы посмотреть на тот же планетарий, да вообще на все подряд. А я вот, имею честь, делать это все время. Нет, это хорошо, что у нас повышенное чувство патриотизма. Хорошо, что я именно в этом городе родился, правда. Это хотя бы не пошло, как скажем, было бы пошло родиться в каком-нибудь курортном городишке или же в столице.

Сталину и Гитлеру надо было объединиться и завоевать весь мир. Или же Сталину на обломках Берлина нужно было создать новую мировую столицу. Или где-нибудь на Гибралтаре, выкинув на хуй оттуда англичан.

Пот льет ручьем, сгребаю раствор в поддоны, а в голове моей уже глобальные проекты по возможному переустройству мира заняли места: планетарий, немцы, русские, скульпторы, развитие науки, империя от Гибралтара до Сахалина…

Смешной я человек, ей богу. Очень смешной.

Дни шли быстро. Иногда, я ловил моменты, и спокойно сидел в каком-нибудь укромном месте. Если сидеть было не на чем, то садился прямо на цементный пол, кидал рукавицы, и садился. Доставал сигарету. Смотрел в оконный зазор. Синее степное небо. У нас небо Великой Степи, не замечали?

Синий, голубой – наши исконные цвета, мы их и унаследовали интуитивно, вон, например, возьмите герб и флаг нашего «Ротора». Синий – цвет Волги, голубой цвет – цвет неба. Можно – наоборот. Улавливаете суть?

Приходил Игорь. Садился рядом. Вообще, на стройке если ты сидишь, то обязательно кто-то подойдет и сядет рядом. Тяга к некому коллективному, все равно, в чем это коллективное проявляется, – в нас заложена крепко.

– Ну че, не будешь искать Риту свою, – спрашивал я.

Игорь опускал голову, как будто бы стеснялся об этом говорить, лыбился в пол, и застенчиво отвечал:

– «Да не знаю я… Уже сколько времени прошло. Нужен я ей теперь? Она-то помнит?..»

– Попробовать никогда не поздно. По интернету попробуй. Наверняка, она у тебя сидит на всяких «одноклассниках», «фейсбуках»… Хочешь, я попробую тебе ее найти?

– Да не знаю, я, Лёнчик, не знаю, – уклончиво отвечал Игорян, – надо ли теперь это все кому…

– Ну смотри, – я тоже уже сидел как Игорь: скрестив руки, голову опустил в пол, рассматривал свои плевки, и растирал их пожелтевшим от песка и цемента носком ботинка.

КРЫШИ

На холоде пить коньяк с пятью звездочками вполне приятно. Но ноги начинали подмерзать, и надо было решать ситуацию с деньгами: их как всегда у нас практически не было. Только коньяк, пакет сока и лимон – набор «преуспевающего человека». Хотя сок можно отсюда вычеркнуть, оставив коньяк и лимон. Желтый пакет имелся, в котором были эти продукты. Они именно стояли в нем, а не лежали; стояли в пакете, на тронутой холодом старой скамейке во дворе дома, на «Портах». К тому же ребятам нужно было дунуть, и мы отправились в подъезд. Вернее, мы думали, – куда бы пойти. Хорошо, что кто-то вошел, приложив магнитный ключ к кругляшку домофона, и мы смогли беспрепятственно пройти внутрь. Заодно решив проверить крышу «№1», поскольку она была уже закрыта около года, по словам некоторых.