Короткие истории

Валентиныч в это время настраивал сварочный аппарат.

Первые секции забора мы отнесли на другой конец территории этого здания, и благополучно установили. Они же оказались и самыми тяжелыми.

Мы нашли трубы, примерно 12-го диаметра, вкопали их в землю, забетонировали. Получилось шикарно. Теперь к ним можно было крепить другие отрезки забора, что мы и продолжили делать.

21-го мая узнал от брата, что у него родилась дочка. Как сейчас помню: пилим мы забор, носимся туда-сюда, и приходит мне смс: «девочка!» – одно слово. Ну, тут все стало понятно. Я позвонил ему, поздравил, а вечером уже сидел с ним, и в окружении его друзей в кафе и бухал.

Потом, кстати, об этом случае написалось у меня стихотворение зимою этой. Само собой почти.

Это была замечательная вторая половина мая, как раньше, как когда-то. Часто шли дожди, и тут же выходило солнце, нас кусали комары, рос и цвел тутовник. Бойцы наши его жрали. Я давал им денег на пиво, чтобы стимулировать дополнительно их труд. Они бегали в ларек, приносили баклажки и сидели под деревьями пили. Мы им разрешали.

9.

Я бы мог написать про любую другую улицу, и любое другое место. Но я уже писал про другие вроде бы. Пусть не столь подробно. А может, и настала очередь написать вот о чем… Дело в том, что уже почти полтора года, идя на работу, я, естественным самым образом приезжаю на одно место, или правильнее, – в одно место. На Площадь Советскую. Затем иду по Баррикадной вниз.

Наш «красный» город пестрит советскими названиями побольше любого другого города России. Названия эти давным-давно утеряли свою «красность» и революционность, однако, сохранили при этом нехорошую черту всей этой «красности», – а именно облик людей, а вместе с ним и их жизненный стиль. Начну по порядку. Как смогу. Ибо, порядка в моем изложении я почти никогда не люблю, и признаю его, этот самый порядок не часто. Не часто я к нему прибегаю.

Такая же улица, как и миллион улиц. В сущности, не важно было бы о какой писать именно, – сказал я выше. Это так.

По всей ее длине тянется трамвайная линия, которая, несомненно, придает некоторую древность улице и этому месту. Линия поворачивает налево, если смотреть по направлению к Волге.

Улица напоминает старый Царицын, его часть, может. Здесь же, на Баррикадной находится ликероводочный завод. Вот названия его точного не знаю. В желтой когда-то стене завода проделано окошечко, из которого воняет. Здесь принимают бутылки. Каждое утро толкутся здесь люди очень сомнительной внешности. Я стараюсь быть лояльным к ним, когда иду мимо. Возможно, я также буду стоять с ними же когда-то. Не с ними, так с другими. Не исключено…

Место это воняет, как я уже сказал; асфальт сер и даже черен, особенно напротив этого окошечка – пункта приема. Сюда, на этот квадратик асфальта плюют, выливают оставшуюся пену, рыгают.

С опустившимися личностями любят сидеть рядом бродячие собаки. Дворовые, ничейные они мне очень нравятся, – у них умные и внимательные темные глазки. Возможно, из-за этих собак, я хорошо отношусь и к бродягам, стоящим или сидящим здесь же под деревьями. Собак обычно три: большая беспородная, отдаленно похожая на овчарку, ротвейлер крупных размеров, как выяснилось добрейшей души пес, случайно затесавшийся сюда (возможно, его бросили хозяева, или убежал, – на нем ошейник) и напоминающая лайку какая-то псина.

Прошлой зимой я купил им сосисок. Они их поглотали.

«Ротвейлерам полагается быть злыми. А ты добрый, – говорю я собаке, когда она жмется рядом, а я иду мимо».

Все три собаки боятся людей. Менее всего боится та, что похожа на овчарку. Гладиться они даются только людям, тусующимся у окошечка ликероводочного завода.

Я вспомнил, что я как-то ходил сюда заполнять резюме, хотел устроиться в охрану. Давно еще. Искал работу тогда, когда не было никакой работы. Хорошо, что не устроился. Я всегда радуюсь, когда не устраиваюсь.

Старые дома, полагаю даже, некоторые из них еще довоенные, – стоят и здесь. Я насчитал наверху улицы четыре таких дома и два дома – дореволюционной постройки. Внизу же, куда хожу я – дореволюционное здание одно – здание моей работы, построенное в 1903 году. Было здесь раньше некое «Собрание офицеров». Потом, здесь квартировали, во время войны, возможно, немцы. Поэтому осталось оно целым. Вокруг, однако же, выросло подобие нового мидл-класс райончика: высотки, дорогие машины, оборудованные детские баскетбольные площадки, и – рядом нищета, одинаковость и убогость пятиэтажек, волгоградских родимых «панелек».

Доля мистики здесь, конечно, присутствует, если разобраться; подумал я об этом относительно давно, а вот оформить это в настоящее содержание предложений смог какое-то время назад. И, не потому, что у меня много свободного времени появилось, а потому что пора об этом написать.

Мистичность вот в чем. В моих стихотворениях и некоторых других вещах фигурирует вода, а именно – река наша, и то, что мы имеем постоянно контакт с ней: ездим летом на пляж, смотрим на нее, когда гуляем. Зимой, бывает, выбираемся на лед, или просто идем вдруг гулять на какой-то затон в Красной Слободе.

У меня целый цикл есть вообще: «Прогулки по песку». Там, как минимум, в нескольких стихотворениях присутствует наша река.

А помните разговоры в университете на курсе «Социология»: человек должен часто менять свою сферу деятельности – работу, окружение, и т.д.? Я помню, сказано хорошо было. Правильно. Но, работа, если это не является любимым делом – убивает. Медленно деградируешь ты. В идеале – человеку бы хорошо вообще не работать, а скажем, заниматься тем, чем он хочет. Тут же скажут: а как он, человек, в таком случае будет себе добывать на поесть-попить? Как он будет вообще существовать? Я не знаю, сразу говорю. Не знаю. Нет у меня ответа на это. Может, весь труд должны взять на себя роботы и машины, и прочая там, техника, может еще кто-то или что-то. Но жить и мыслить экономическими выкладками – это не мое, собственно, как и вынужденная деятельность – работа.

Сложная все это задачка, конечно. На эту же тему ломал себе голову, очень уважаемый мною старик Прудон. «Собственность – это в любом случае кража, – говорил он, – и если у тебя что-то есть, то это только потому, что этого нет у меня».

Мне понравился, помню, спор в одной группе, посвященной панк-движению: «Кто где работает. И должен ли панк вообще работать?» Ответы были разными, но большинство сошлось на том, что панк в идеале должен сидеть на чьей-нибудь шее и нихуя не работать. Я согласен. И когда говорят: надо, надо. Я говорю в ответ – не надо, вот поэтому и тянет меня всегда на обочину жизни, некую, вот и стал я поэтом. А в поэзию я пришел из панка, и мой друг – поэт Иван Камон тоже пришел из панка. С этим у нас у всех все закономерно. Да так всегда было. Не мы ж, в конце концов, первые-то. Неустроенная личность нигилиста имеет свои корни в панке, поэзии, художественных течениях. В чем угодно, во всем, где есть зерно недовольства.

Утром на работе сижу у себя. За дверью, в коридоре слышу следующее. Зам по АХЧ отчитывает учащегося:

– Ты как джинсы одел, мне чуть плохо не стало! Я чуть было в обморок не упал!

На все остальные нарушения его он был готов закрыть глаза, – главное чтоб форму одежды соблюдал – ходил в брюках. У нас дресс-код. Старый, утопический, но дресс-код.

«Год назад, примерно в это же время, я сидел на вахте. Где-то в этих же числах, и думал о том, что было в это же время год назад.

Сейчас я сижу в своем кабинете. У меня есть Интернет, который вырубает бухгалтерия в пятом часу, есть кое-как соображающий ноутбук, стулья черные, советский древний сейф, втиснутый непонятно каким образом в шкаф, открывающийся без ключа, одним поворотом рукоятки, много чего есть. Только кому оно все надо? – напрашивается старый как мир вопрос. Скажите – мне надо. Нет, не угадали, мне не надо. Зачем мне столько рухляди. Половина всего, как положено, не работает. Вот люстра лежит в шкафу, так ее и списать нельзя. Тот же завхоз говорит, пусть, мол, лежит. А списывать – нет, не будем. Анекдот, одним словом. При чем, я персонаж этого анекдота. Стал им. Здесь почти все анекдот, и куча глупости имеется».

Вот, Валерий Валентиныч только что выдал на завтраке учащемуся: « Я тебе покажу Варфоломеевскую ночь! Как вечера на хуторе близ Диканьки, читал? Как там черт верхом ездил!»

Набор слов? Глупость?! То-то же…

У наших учащихся у многих сами за себя говорящие фамилии, кстати: тот же Варфоломеев. Да-да. Без шуток. Есть такой. Божеволов. – Ну, это что-то библейское… Толстов. – Маленький такой худенький пацан. Спортсмен. Совсем не толстый.

Пребывая здесь, я написал уже много стихотворений, когда у меня было вдруг свободное время, да и когда не было – я писал.

Окна мои выходят на внешний двор. Поле, используемое, если так можно выразиться, под футбол; сетка забора, весьма самопальной работы, – и дальше – спуск вниз, к воде. Видно как плещется.

Остров Голодный. Он же Сарпинский. Во всем этом есть какая-то идиллия.

Я так же сидел на дежурстве, смотрел в окно зимой на сугробы и лед, покрывающий тот берег, так же смотрел летом прошлым, осенью, уже этой зимой, и так же делаю это весной, сейчас. Идиллия. Идиллия. Непоколебимость бытия переходящего в небытие где-то здесь. Это можно видеть в чем угодно, ведь так? Я увидел – в этом незамысловатом «пейзажике».

10.

За что не стоит любить так называемых «совков», так это за их двуличность, что ли. За прижимистость. Тихушность. Какую-то тихую боязливость постоянную, мол, как бы «кто б чего не подумал», или, «кто б не сказал чего», «не сделал бы, не дай бог», – такое читается по ним. В таком режиме их мысли вращаются в их лысеющих головах.

Ну, не буду всех сюда относить, уговорили, ладно. А то сейчас вы начнете: а как же наши родители? Да ты охуел, Лёнчик. И так далее…

И вот зачем я это написал, сейчас объясню.

Я вошел в кабинет, запыхавшись (бежал по лестнице). Они втроем сидели за столом. Естественно, бухло они спрятали.

В воздухе витал этот приличный спиртовой запах.

«От кого они шифруются, только?», – подумал я, – «совки, они и есть совки…»

От меня они шифровались, понятное дело.

Сидел бывший замполит (хотя и верно говорят, что их бывших не бывает), их во времена Союза Социалистических наплодили в достаточном количестве, – редких поборников пидорской нравственности… Еще завхоз там был, и бывший замдиректора этого чудного местечка. Впрочем, про последнего сказать плохого не могу.

Завхоз… Ну, тут даже слов матерных мне не подобрать. Завхоз. И точка. Снега зимой не даст. Русский жлобарь.

Невинно сказали мне:

– Чаю будешь?

– Давайте, – равнодушно ответил я.

Ну, дальше они пиздели про то, какие они молодцы, что женились рано, выслужились вовремя, и т.д.

Мне было противно все это слушать, естественно.

      Я все думал: нахуя вы бухло спрятали? Типа вы не пьющие? Пороки в других ищите? Во мне вот сейчас будете искать, и как бы невзначай их на поверхность доставать. Ну, валяйте…

– У меня вот уже в 21 год ребенок был, жена, все как полагается…, – говорил зампол. – А сейчас, что-то непонятное у вас…

У «Вас», – это очевидно и понятно – он меня имеет в виду.

Я ж у них как типа подчиненный был, и вот они меня решили поучить и пожурить слегка. Заодно самоутвердиться. Типа – они пожилые и умные, а я молодой и глупый.

Сидят, а глазки у всех по-поросячьи поблескивают.

Бухло припрятали. Сидят так боязливенько, умничают. Это у них привычка такая – свое честное лицо прикрыть.

А знали бы вы, как им покоя не давала моя диссертация! Никак не могли смириться с тем, что я кандидат наук! Все время из них желчь так и текла…

В МАЕ МЕСЯЦЕ

Раньше лесопосадка подступала чуть ли не к дому. Сейчас от нее все меньше и меньше остается; тает «зеленка». Зато растут новостройки. Как когда-то наши дома были новостройками, так и эти перестанут ими быть лет через 10-ть – 15-ть.

Была точно такая же весна. Фуражка лежала на столе. Он бросил ее небрежным движением, и как бы попрощался со всем прошлым своим.

Ветка сирени, военная фуражка со звездой, – все это смотрелось, помню так, как если бы человеку довелось многое пройти. Он прошел, – это чувствовалось. И до него тоже многие прошли. Но это было еще раньше. Я тогда мало что помнил.

Большое значение уделялось предметам: кассеты, папиросы, зажигалки, брелки – сейчас все это уже забыто. И нет такого смысла в этом. Однако по-прежнему доносит те самые моменты, когда эти предметы вдруг находятся.

Некоторые моменты кажутся неизменными, вечными.

Сережка привез тельняшку; майку такую без рукавов, там шея открытая… Молодой, довольный, повзрослевший, как тогда полагалось, – рано. Лет в двадцать. Он улыбался, рассказывал про службу. Конечно, многого не договаривал, – я это сейчас понимаю. Взрослые понимали, но считалось, все нормальным, если что-то замалчивалось. Зато постоянно слышались фразы: «как мужчина», «правильно», и всякие такие фразы…

Нам больше двадцати. А мы совсем не взрослые. И плохо и хорошо. Плохо потому, что чего-то нам не хватает в таком положении, чего-то нет, как в тех людях. Хорошо то, что я все-таки не хотел бы быть как они. Очень уж предсказуемо их жизнь сложилась: детство – ПТУ – армия. Потом непонятная работа, невнятная семейная жизнь… Для чего? Что все это значит? Уж лучше б погибли, что ли, – думаешь, где-нибудь. Я бы стихотворение тогда о них написал. Глупость, конечно. Не так надо бы было говорить и писать. Совсем не так. Просто прожили они жизнь свою по чужой указке. И многие из них сейчас об этом догадываются, и видно – как им неудобно от этого и непонятно.

Детям их сейчас меньше лет, чем мне. Однако, с их дочерьми у меня вполне строятся отношения. А вот они – не нужны никому. Даже себе, наверное. Вы скажите: их бросило государство, их предали. Но все это общие слова, демагогия. Государство – это все мы, как ни странно, следуя вашему стилю рассуждения. А правители всегда будут исповедовать одну религию – религию самих себя. Да и не плохие они и не хорошие, в конечном итоге. У них есть функция, функция управления. Окажись она у вас, неизвестно еще что бы учудили.

Очень часто в мае месяце, особенно в первых его числах, так лежали ветки сирени и фуражки на столах.

СОДЕРЖАНИЕ

КОРОТКИЕ ИСТОРИИ. ТЕКСТЫ

Вместо предисловия

Короткие истории

Летом 2011го…

Крыши

Джульетты моей эпохи

Микрорайон

Поэт на вписке

Изнутри и снаружи

Свиные носы и другие

Текст

Блокноты, записные книжки

Волею мысли

Остальная «терминология»

Из самого начала нулевых

Великий Велимир

Топор «тридцатка»

Есть такие штуки…

Как в одном моем стихотворении

Вот что писали

Я тоже с пустынником Серапионом

Норманн Александр

Аралкум

Время прошло

Это было давно – это было недавно

Разговор. Рабочая тетрадь

В мае месяце

Литературно-художественное издание

Леонид Хлямин

Короткие истории. Тексты