Общая культурно-историческая психология

Совершенно очевидно, что потеря сознания, как ее описывает язык, связана с некой потерей знаний или сведений, как способности ведать нечто, но точно так же она связана и со смертью – обморок – это обмирание, но одновременно и мрак. Значит, речь идет о и некой утрате света… вероятно, внутреннего. Что такое внутренний свет, пропадающий при обмороках, то есть потерях сознания, не объясняется, но он явно связан с потерей «здравого смысла», то есть способности давать отчет в собственных действиях, осознавать себя.

Следовательно, если дать определения тому, что такое осознавать, давать отчет и здравый смысл, то можно будет понять и что такое сознание, с потерей которого пропадают и все эти способности. Думаю, не ошибусь, если предположу, что вместе со здравым смыслом теряются разум и память: иное имя обморока – беспамятство. Хотя начать, конечно же, надо со знания, понимания и ведения.

Уже одного этого перечисления достаточно, чтобы понять, что сознание – понятие сложное, описывающее нечто, обладающее и устройством и содержанием. И то, что язык не сразу отметил все эти составляющие части понятия, не означает, что народ неверно видел само явление. Обмороки и потери сознания случались с людьми на протяжении всей истории человечества, значит, и само явление сознания сквозь них тоже было доступно народному наблюдению тысячелетиями.

А вот описания его рождались лишь тогда, когда в этом появлялась необходимость. И ее могло вовсе не быть у тех, кто писал книги в старину, что никак не свидетельствует о том, что не было таких людей, кому сознание было интересно, и кто изучал его сквозь различные проявления.

Наше время отличается от того, прежде всего, тем, что любопытствующих людей становится все больше, и потому языковеды вынуждены создавать все более подробные описания для тех же самых явлений, о которых еще век назад можно было писать кратко, как это делал Чудинов.

И вот академический «Словарь русского языка» описывает то же самое явление уже на ином уровне подробности:

«Сознание 1. Восприятие и понимание окружающей действительности, свойственное человеку, способность осмысленно воспринимать окружающее.

2. Философское и психологическое. Высшая, свойственная лишь человеку форма отражения объективной действительности.

3. Понимание, осознание общественной жизни человеком или группой людей.

4. Ясное понимание чего-либо.

5. Признание в своей вине, проступке».

Как видите, описания стали не только подробней, но и гораздо научней, что вовсе не так уж хорошо, потому что означает искусственную надуманность.

О том, как ученые старались приписать понятию «сознание» свои собственные смыслы, я очень подробно писал в первом томе «Очищения», прямо посвященном сознанию. Поэтому не буду повторяться. Лишь укажу, что подобных научных пониманий сознания было несколько.

Отменяя народное понимание, Декарт предложил считать сознанием ту «точку» – источник мысли, – которой ты осознаешь себя, когда думаешь о самом себе. Естественно, это допустимо, если просмотреть все предшествующие определения. Народное понятие о сознании шире, но в нем есть значение «осознавать», в том числе и «осознавать себя». Таким образом, картезианское определение сознания не противоречит истине, хотя и сужает понятие сознания лишь до одного его значения.

Это сужение, похоже, было очень важно для философов, потому что позволяло им ограничить себя узким набором понятийных знаков и так создать язык точных рассуждений, подобный логике. Поэтому философия билась в путах картезианского понимания сознания несколько веков, в общем-то, загнав себя в тупик. Именно из-за того, что так было проще рассуждать, философы-метафизики долго не принимали психоаналитическое понимание сознания, которое разрушало их стройные теории.

Основное, что требовало от философа и психолога картезианское понимание сознания – это видение сознания как «процесса», то есть чего-то изливающегося из точки Я подобно свету, кстати, свету разума, длящегося, возможно, развивающегося, но могущего быть выключенным, как лампочка…

Иное видение сознания пришло с Фрейдизмом, но Фрейдизм, как вы помните, долго не признавался не только психологией, но и академической медициной. Наверное, потому, что пытался отобрать у нее часть обжитой кормушки. Поэтому у философов был не только союзник, но и оправдание для того, чтобы не замечать истину: вон, и медицина не признает выскочку!..

А между тем истина была в том, что у сознания возможны содержания. Именно их и пытались не впускать в свои стройные рассуждения метафизики всех родов, поскольку тогда «процессы» переставали быть самодостаточны. К тому же содержания оказывались своего рода «вещами», хранящимися в сознании, а это уже предполагало некую вещественность для того, что только что было совершенно идеально…

При этом сопротивление это было совсем детским – сами же говорили о памяти, о переживаниях, да и о тех же процессах, но будто договорившись, не задавать вопроса: а где все это протекает или хранится? Очень облегчила жизнь ученых естественнонаучная революция. Она, конечно, уничтожила метафизику, но так, что метафизики сами перебежали в ряды естественников, только бы не признать, что сознание может само по себе хранить содержания.

Дело в том, что естественники предложили считать таким хранилищем не сознание, а мозг, то есть тело. И вопрос, как кажется, был снят. Это был очередной тупик, который кажется привлекательным научному сообществу еще и до сих пор, но поиск «носителя энграммы», то есть воспоминания, затянулся. И хоть с каждым десятилетием нейрофизиологи и увеличивают объем возможностей мозгового вещества, примерно, на порядок, ткань эта, со всеми ее нейронами и их связями, все равно не вмещает того, что теперь понимается под памятью, то есть под содержаниями сознания. Оценки объемов памяти растут еще стремительней.

Хуже того, в этой ткани по-прежнему не удается найти самих содержаний сознания…

Пока развивалась борьба между пониманием сознания как луча из лампочки осознавания и как хранилища содержаний, появились ученые, пытающиеся рассмотреть сознание через современные физические открытия. И к концу двадцатого века зазвучало все больше голосов, утверждающих, что сознание не есть работа мозга, оно находится вовне человека, между людьми, и вообще имеет материальную составляющую – если не вещественность, то уж точно некое энергетическое или полевое устройство…

Я не буду вдаваться в эту тему подробней. Свое мнение я высказал в работе, посвященной сознанию. Поэтому я просто продолжу исследовать сознание по тем его проявлениям, что наметились при изучении народного понимания.

Глава 2

Сознание есть знание…

Русский язык показывает, что сознание есть своего рода знание, вtдение. Оно же, если верить словарям и различным языковым речениям, является пониманием и памятью. При этом потерять сознание – значит потерять способность отдавать отчет в собственных действиях, заодно с потерей памяти, рассудка и здравого смысла.

Все перечисленные мною понятия требуют собственных определений и, что еще важней, общей увязки – они описывают разные стороны одного и того же огромного явления. Сделать это должны были бы психологи и, наверное, философы, но они все почему-то были заняты другими задачами… Воспользоваться их трудами почти невозможно, но я все равно исследую то, что они говорили об этих предметах, в следующих работах. Пока же мне придется обойтись лишь самым общим пониманием.

Начать, пожалуй, надо с того, что все это многообразие проявлений в действительности сводится всего к двум вещам: к образам и к способности сознания их творить. Однажды я проделаю все необходимые рассуждения с предельной наглядностью и доказательностью, но пока вынужден предложить читателю самому вглядеться в перечисленные понятия.

И если вы это сделаете, увидите, что знания и память, в сущности, одно и то же. Это наборы образов, которые различаются лишь по тому, хранятся они или используются для жизни. Если это стало видно, то с очевидностью проступит и то, что здравый смысл – это тоже всего лишь использование образов, оцениваемое людьми как наиболее правильное.

Но наиболее правильное использование образов не сразу становится здравым смыслом – он рождается с опытом. Вначале же этот опыт надо обрести, найдя лучшее решение повторяющейся жизненной задачи. Делает это разум, рассуждая. Следовательно, и разум и рассудок – лишь способы использования образов для решения жизненных задач. Наиболее удачные решения закрепляются в памяти народа и становятся наиболее одобряемыми из всех возможных, что и превращает их в здравый смысл.

Как вы видите, почти всё, что сказано про сознание, имеет в виду использование образов.

И остается всего пара понятий – понимание и сознавание – которые не используют образы или используют их иначе. Во всяком случае, по пониманию видно, что иногда нам все равно, с чем работать – творением рук человеческих или природным явлением, вроде твердого ореха, – главное – найти решение этой загадки, увидев, как она устроена. Если мы, созерцая орех, увидели, как его вскрыть, – мы поняли его устройство, можно сказать, поняли сам орех. Как поняли камень, которым смогли вскрыть орех, и как поняли червя, живущего в орехе, как то, что несъедобно.

Я описываю природные явления, а не замки или двигатели, затем, чтобы стало очевидным: мы можем понимать нечто, пытаясь рассмотреть те образы, которые другие люди вложили в его устройство, а можем понимать и то, что не содержит в себе человеческих образов. Но для понимания нам придется эти образы создать.

Значит, понимание как-то связано с творением нового образа – либо как выведение его из предшествующих, либо как обобщение восприятия.

И это перекидывает мостик к сознаванию. Оно тоже есть творение каких-то образов, даже если мы и не в состоянии эти образы видеть так же просто, как образы нашей памяти.

Но в сознавании отразилась сама творящая образы природа сознания. Сознавать – значит делать нечто воспринятое из мира или из внутреннего мира содержанием сознания. А значит, образом.

Слово «сознавать» строится по тому же принципу, что и слово «сжирать». Сознавать, значит, вбирать в себя, точнее, в сознание, так что нечто сознанное обретает самостоятельное бытие, позволяющее после этого всегда узнаваться и помниться, то есть храниться как самостоятельная вещь.

Делается это как раз за счет вычленения чего-то особого из потока восприятия, вырезания его неким «обрезом», то есть границей, кожицей, что и превращает этот кусочек восприятия в образ. Кстати, этимологически слово «образ» одного корня со словом «резать».

Вот самое краткое описание сознания как психической среды, то есть как той среды, что окружает душу. Но чтобы это принять, надо знать, что я исхожу из того понимания сознания, что жило в русском народе, в частности, у мазыков, считавших, что сознание – не процесс и не содержание, а тонкоматериальная среда, сродни физическому полю.

Называлась она по-русски Пfра.

Как показывает этнография, русский народ понимал под парой нечто, что отличается от души, но через что душа проявляется. Записи высказываний, вроде того, что у животных души нет, одна только пара, – показывают, что наблюдатель мог даже спутать пару с душой. Это свидетельствует о том, что, наблюдая душу, мы не можем видеть ее напрямую, не сквозь те самые содержания сознания, в которых она отражается. То есть помимо образов.

Поэтому, говоря о паре и о способности сознавать, то есть творить из ее вещества образы, мы говорим о той среде, в которой вынуждена жить душа, для того, чтобы воплощение в тель (телесное вещество) стало возможным, и о ее способности управлять этой средой и творить из нее орудия своего выживания в этом мире, точнее, орудия управления принявшим ее телом.

Это и есть суть и предмет культурно-исторической психологии.

Глава 3

Предмет КИ-психологии

Сознание как таковое не является предметом КИ-психологии. Оно – предмет психологии сознания. Но предмет этот чрезвычайно сложен для понимания. Во всяком случае, картезианская психология, считавшаяся психологией сознания, просуществовала три сотни лет, но так и не приблизилась к истине, о чем свидетельствует то, что наука потеряла к ней интерес с появлением естественнонаучной психологии.

И психология Вундта, тоже называвшаяся психологией сознания, хотя и строилась по образцу естественных наук, также исчерпала себя, не сделав ничего такого, что с очевидностью узнавалось бы истинным. Как, кстати, не стал носителем истины и психоанализ, хотя хорошо научился облегчать кошельки пациентов…

Сознание нельзя постигнуть, просто дав ему умное определение или даже хорошее описание. Если наша цель – познание души, сознание перестает быть конечной точкой исследования. А значит, нельзя просто сказать в конце книги: и получается, что сознание – это то-то.

В конце книги должно быть: и поскольку сознание это то-то, то мы можем проделать с его помощью следующие упражнения, которые станут шагами на нашем пути к душе. Но чтобы проделать упражнения пути, надо действительно не только понять, что такое сознание, но и овладеть им на таком же уровне, на каком мы овладеваем предметами всех остальных наук, имеющих свои производственные воплощения. Иными словами, в итоге изучения сознания оно должно стать для нас видимо и осязаемо, как будто некое обычное вещество, из которого мы собираемся производить орудия постижения души и истины.

Это немалая задача. Поэтому ее нельзя решать с наскока. Эту победу надо готовить, и потому есть смысл пока ограничить себя тем, что проще, и что позволит понять само сознание.

Итак, предметом культурно-исторической психологии является содержание той психической среды, которая окружает душу, то есть сознания, или Пары, как говорили в старину. Содержанием ее является то, что рождается, если мы производим действие, на которое способно сознание – сознаем.

Сознавать – значит усваивать сознанием, делать знанием. Это в самом общем виде. Как это происходит, как делается, нам пока не столь важно, просто потому хотя бы, что слишком сложно для начинающего. Поэтому я искусственно ограничиваю себя и пока отсекаю этот вопрос, оставляя его для следующей книги.

Но бесспорно то, что в итоге некоего действия сознания нерасчленимый ранее поток восприятия, обращенный нами вовне, на внешние события, или внутрь себя, на созерцание того, что происходит внутри самого же сознания, вдруг становится неоднороден, и в нем выделяется нечто, что узнается или осознается нами, как самостоятельная единица восприятия.

Как только это происходит, мы закрепляем выделение тем, что вторим его своим сознанием, создавая точное его подобие, именуемое образом. И он тут же запоминается, то есть уходит на хранение в память, откуда теперь его всегда можно извлечь, чтобы посмотреть с его помощью на внешний мир.

Думаю, суть этого действия совершенно ясна: восприятие мира, как и творение его образов, необходимы для выживания, чтобы можно было легче решать те задачи, с которыми мы однажды уже сталкивались. Таким образом накапливаются знания о мире, и существо легче в нем выживает.

При этом у животных знания накапливаются несколько проще, поскольку для них основным миром все-таки является природа, а вот для людей мир сложней: со временем главной его частью становится общество – мир людей. И это более сложная часть мира, и более опасная для человека, который постепенно убирает всех естественных врагов, и защищается от природных опасностей. С людьми же спокойным и уверенным в своем будущем быть нельзя никогда.

Содержание сознания человека, выходящее за рамки, достаточные для выживания животному, и называется обычно культурой. Слой естественных знаний, то есть образов взаимодействий с природой, составляет в нем лишь некую основу, к которой крепятся образы культуры. Хотя по-русски стоило бы их назвать человеческими образами, то есть тем, что делает из двуногого прямоходячего существа без крыльев собственно человека.

Это содержание накапливается постепенно, все усложняясь, по мере того, как взрослеет человек.

Усложняется оно впитыванием воспитания и обучением, которые либо прямо есть воздействие на нас других людей, либо итог нашего собственного усилия вобрать в себя что-то от них. Лишь изредка мы обретаем знания, прямо обращаясь к природе. Это исследовательская деятельность, которая удается обычному человеку нечасто. Гораздо проще не сознавать, не творить новые образы самому, а впитывать уже готовые знания.

Знания эти, чаще всего, все-таки не совсем нам подходят, поскольку создавались другими людьми для решения сходных, но все же иных задач. К задачам всех последующих поколений обычные знания подходят лишь приблизительно. Поэтому в том, что составляет наш ум, то есть способность решать жизненные задачи лучше других людей, обычно живет изрядная доля мути и лишнего. Но мы предпочитаем не очищаться от него, потому что может случиться такое, что нам потребуется именно такое орудие.

Поэтому нам проще не делать из какого-то образа одно точное орудие для определенного случая жизни, для чего надо просто подумать, а собирать как можно больше относительно подходящих образов, чтобы при случае можно было перебрать их, как отмычки, и вскрыть задачу, не думая…

Это дополнительно замутняет наше сознание и делает зависимым от того, как думали другие. Но именно это и составляет самую суть культуры. Как определяют эту зависимость мифологи: так делали предки, так поступаем мы…

Очевидно, древний человек хранил в своем сознании память об ужасных событиях, вроде оледенения, пропажи солнца, нашествия беспощадных врагов,…и потому старался не утерять ничего из тех решений, которые позволили тогда выжить всему крошечному человечеству. Те опасности не повторяются, но обычай требует хранить любую память, которая попадает в сознание, а сознание позволяет это.

Его устройство таково, что оно может хранить любые образы, и это лишь человеческий выбор – жить культурой, то есть знаниями и обычаями, передающимися из поколения в поколение, или же думать и решать возникающие задачи прямо сейчас.

В сущности, именно эти чрезмерные содержания сознания, уложенные во множественные слои, как они рождались по мере впитывания в себя разнообразного воспитания и обучения, и составляют главную помеху познанию души. Они закрывают ее слоями искаженных знаний, не позволяющих нам прямо созерцать ее или себя. Слои такого увязанного образами сознания на Руси, в частности, мазыки называли Лопотью – в переводе с офенского – одежками.

Именно лопоть, то есть сознание, заполненное образами в определенном историческом порядке, и есть предмет КИ-психологии.

Но если это принимается, то с неизбежностью придется принять и то, что задачей КИ-психологии является не простое описание всех этих беспорядочных порядков нашего сознания, а его очищение. Без очищения не будет достигнута главная цель, ради которой и нужна культурно-историческая психология – познание души.

Глава 4

Образ

Для академической психологии понятие образа, как мне кажется, является странным и не совсем привычным. Время от времени возникали психологические школы, которые занимались образами, – к примеру, Вюрцбургская школа Освальда Кюльпе, гештальтпсихология, писал об образах один из «тройки» Выготского – Алексей Леонтьев, представивший в своих «Лекциях по общей психологии» советское понимание образа.

Все эти школы были сильно ограничены в понимании образов теми или другими задачами, и вызывали нарекания последователей. Последняя из них по времени, советская, в сущности, передает каноническое отношение к понятию образа во всей мировой академической психологии. Поэтому я отсылаю желающих познакомиться с высшими достижениями психологов в этом направлении к первоисточнику, который, безусловно, считается классикой русской психологии до настоящего времени.

И тем знаменательней, что последние годы появляются работы молодых психологов, которые подвергают всю предыдущую теорию образов полному пересмотру, как это, например, сделано в очень интересной работе московского психиатра Сергея Полякова «Мифы и реальность современной психологии». Новое поколение русских психологов в предыдущей науке не удовлетворяет, можно сказать, все, и я с этим согласен: психология требует полного пересмотра.

Не хочу делать слишком большой крюк, чтобы доказывать это. Просто приведу несколько выдержек из основных психологических словарей, написанных классиками нашей психологии. Удовлетворит ли вас вот такое определение образа, созданное Петровским и Ярошевским?

«Образ – субъективная картина мира или его фрагментов, включающая самого субъекта, других людей, пространственное окружение и временную последовательность событий. С точки зрения марксистской теории познания образ – одна из форм отражения объективной реальности».

Похоже, эти люди вообще не думали о том, что стало предметом их статьи. Они явно решали какие-то иные задачи, наверное, связанные с тем, как распространять идеологию в массы, или как облегчить это идеологическим ведомствам.

Зинченко и Мещеряков тоже не слишком утруждали свои мозги, для них также возможно определять образ через форму:

«Образ (англ. Image) – чувственная форма психического явления, имеющая в идеальном плане пространственную организацию и временную динамику».

Не знаю, надо ли мне разъяснять такие простые вещи, но если их не знают академики от психологии, то, наверное, надо, – строгое рассуждение невозможно, если вместо определения или объяснения просто подставлять иностранные слова. Сказать, что образ – это форма, значит сказать, что образ – это Image. Или bild, к примеру.

Только для русского интеллигента использование вместо определения перевода русского слова на иностранный язык является достаточным. Наверное, потому что он хочет куда-нибудь эмигрировать и так учит иностранный язык…

Но «форма» – это лишь латинское слово для обозначения того же явления, что в русском называлось «образом». Но что такое форма? Не в марксистско-гегелевском смысле, конечно, а исходно, как понимал это римский народ, создавая имя? Впрочем, какое мне до этого дело! Что такое образ?!

Академическая наука говорит об образах воображения, образах представлений, но исходно для нее образы связаны с восприятием. Именно восприятие и было той темой, где в академической психологии говорилось об образах. Все остальные темы и сами-то были не слишком существенны для психологов, а уж их образы и вовсе были лишь довесками к образам восприятия.

Начать разговор об образах с восприятия – значит начать его с попытки понять, как творятся образы нашим сознанием. И это смерть исследования. Особенно для академического психолога, которому запрещено самонаблюдение. Увидеть же миг творения образов из потока воспринимаемого можно только самонаблюдением, для объективного наблюдения этот предмет недоступен всегда и полностью! И именно так – избрав быть объективной, психология отрезала себе самый корень, связывающий ее с настоящим – теорию восприятия.

С победой объективной психологии теория восприятия стала невозможна…

Я могу пойти другим путем и начать с самонаблюдения над восприятием и творением образов. Но даже если мне это и допустимо, я так не сделаю все по той же причине: чтобы не обречь себя на поражение. Нельзя идти в неведомое, да еще и избирая начинать путь с самого трудного. До самонаблюдения над творением образов есть еще много гораздо более простых наблюдений, которые должны быть сделаны, если человек хочет стать действительно прикладным психологом.

Да и просто обретение школы самонаблюдения и наблюдения сложных внутренних явлений – тоже не лишняя часть в подготовке психолога.

Поэтому мы пойдем от простого: я постараюсь сначала описать не то, как творятся образы, а то, как они уложены и используются нами для решения наших жизненных задач. И описать, следуя за очевидным и общедоступным, проще говоря, всегда добиваясь от себя и слушателя узнавания и приятия того, что описывается.

Так, например, про определение Петровского и Ярошевского: «Образ – субъективная картина мира», – мне кажется, со всей очевидностью можно сказать: они ведут речь не об образе, как таковом, а об одном из его видов, который можно назвать Образом мира. Принимается ли такая поправка?

Но если она принимается, то столь же очевидным становится и то, что мы прекрасно различаем просто образ, как некое понятие, от его сложных прочтений, и вполне можем задать себе вытекающий из первой поправки вопрос: а что же такое образ?

И это, с той же очевидностью, будет чем-то, вроде простейшего кирпичика, из которых складываются такие сложные образы, как Образ мира.

Глава 5

Образ и образы культуры

Обычно я начинаю исследование какого-либо психологического предмета с подробного разбора того, что о нем сказали психологи. Но в отношении образов я намерен отступить от этого правила. Причин две. Во-первых, в России никто не смотрел на образы со стороны культурно-исторической психологии, смотрели со стороны общей, а значит физио-психологии. Во- вторых, как я это показал в предыдущей главе, смотрели так, что это наследие естественнонаучного подхода невозможно использовать – стыдливо пряча даже от себя, что делают это с помощью самонаблюдения, при этом громогласно изгоняли самонаблюдение из психологии…