Всё зеленое

Наверное, уйди он из дома или свяжись с дурной компанией, ему светило бы будущее наркомана или воришки, но Амелин был одиночкой, скептиком и интеллектуалом. Ему просто нужен был нормальный дом и немного человеческого тепла.

Он отчаянно и до последнего искал любви у своей матери, не в силах понять, отчего она не может любить его так, как об этом пишут в книгах, и почему каждый раз вместо него выбирает какого-то чужого человека, почему прощает побои и никогда не может вступиться за собственного сына, тогда как сам он был готов умереть, защищая ее.

Из-за ожога сзади голые плечи Амелина напоминали лягушачью кожу, спину покрывали шрамы, а руки от запястий до локтя – порезы. Он слишком близко принимал все к сердцу и слишком много думал. А два года назад, защищая мать, убил избивавшего Милу ухажера. Ударил его по голове бутылкой и не рассчитал.

Был суд. Костика не могли не оправдать – он сам тогда еле выжил. Но с учетом прошлых попыток свести счеты с жизнью его все равно отправили в психиатрическую лечебницу на профилактику, а Милу лишили родительских прав.

Но что толку, когда Амелину в это время было уже шестнадцать, и почти все самое плохое, что могло случиться, случилось?

– Я тебя сейчас укушу, – сказала я ему на эскалаторе.

– Что я сделал?

– Просто хочу тебя укусить.

– Кусай. Мне не жалко, – он подставил руку. – Если тебе от этого будет приятно, то и мне тоже.

– Это плохо, когда смотришь на кого-то и очень-очень хочешь укусить – просто так, без всякого повода? Взять и сильно-сильно укусить, а может, даже не один раз.

– Можно хотеть укусить со зла, а можно из любви.

– Вот как это – хотеть укусить из любви? Это странно, да? Это какие-то отклонения? Скажи мне как специалист по патологиям.

– Есть такое слово – гиджил. Оно означает непреодолимое желание причинить боль от любви.

– Но почему?

– Потому что мы всё, что очень сильно любим, хотим присвоить. Сделать частью себя. Но это невозможно. Тогда человеку ничего не остается, как попытаться уничтожить то, что приносит ему страдания.

– Почему у тебя всегда все сводится к страданиям?

– Потому что жизнь – всегда боль.

– Амелин!

– Ладно-ладно. Шучу. Я не знаю, почему тебе хочется меня укусить. Просто кусай уже, и все. Я приготовился.

– Своими страданиями ты меня сбил.

– Ты перехотела меня кусать? Тогда я тебя укушу.

Он подул мне в шею. Было щекотно, смешно и приятно.

Центр есть центр. Все невысокое и компактное. Расстояния крохотные. Архитектура – дореволюционные особнячки и советские монументальные строения. Летом – рай для любознательных туристов.

Мы миновали несколько улиц, перешли через пару светофоров.

Дорога от метро заняла не больше пяти минут. Мы остановились в небольшом узком переулке среди старых домов с маленькими магазинчиками и кафе.

Амелин выпустил мою руку:

– Постой, пожалуйста, здесь. Я быстро.

Не дожидаясь вопросов, он быстро перебежал улицу и исчез под полукруглым козырьком с плохо различимой вывеской.

Постояв немного, я перешла дорогу и присмотрелась.

Под козырьком была металлическая коричневая дверь с небольшим окошком, а с двух сторон от нее – полуобнаженные неоновые девушки, зажигающиеся в темноте над надписью: «Strip Club».

Я осторожно потянула за ручку, и дверь мягко приоткрылась. С правой стороны в нише находилась стойка охранника, но его самого там не было. Сделав еще шаг, я отодвинула штору.

За ней обнаружился небольшой, тускло освещенный зал с черно-белой шахматной плиткой на полу и огромным дутым кожаным диваном у дальней стены. Слева и справа располагались массивные распашные двери. Над одними горела надпись: DANCE ZONE, а над другими – VIP.

Створки дверей в дэнс-зону остались приоткрытыми, и нетрудно было догадаться, что совсем недавно через них кто-то проходил.

Я увидела достаточно, чтобы сообразить, куда мы пришли.

Амелин старался как можно меньше говорить об этой стороне своей жизни, так что стоило вернуться и терпеливо дождаться его на улице, однако соблазн заглянуть за двери оказался настолько велик, что я несколько долгих секунд боролась с собой, чтобы заставить себя уйти.

Но тут шторы раздвинулись, и из-за них появилась высокая фигуристая женщина. Быстро окинула меня взглядом и поморщилась:

– Ты не подходишь.

На ней был светлый обтягивающий большую полную грудь топик и широкие, сидящие на самых бедрах бриджи. В пупке плоского загорелого живота блестело колечко пирсинга.

Громко цокая острыми каблучками плетеных босоножек, она прошла мимо меня, встряхнула длинными черными волосами и распахнула двери дэнс-зоны:

– Ладно. Давай заходи. Поговорим. Но сразу предупреждаю: с таким ростом почти без шансов.

Я растерялась.

– Заходи давай. У меня нет времени с вами возиться.

Мне ничего не стоило сказать, что я не собираюсь устраиваться на работу и просто жду друга. Или вообще развернуться и уйти, потому что так было бы правильно. Мне вовсе не обязательно было знать, как устроены стриптиз-клубы и что там находится внутри, но ее уверенный голос и приказной тон буквально втолкнули меня за дверь.

Там оказался обычный ресторанный зал со столиками и круглой сценой. Горели лампы дневного света, уборщица мыла полы.

Амелин стоял возле барной стойки и разговаривал с двумя женщинами.

– Да ладно?! – на весь зал воскликнула сопровождавшая меня брюнетка. – Глазам своим не верю! Малыш, это правда ты?

Они все втроем обернулись.

– Какой же он малыш? – отозвалась одна из женщин, ощупывая Амелину мышцы. – Иди поближе посмотри.

Быстрым шагом черноволосая ринулась вперед. Амелин сквозь нее смотрел на меня.

Я остановилась.

Она налетела на него, обхватила ладонями лицо, чмокнула прямо в губы и стала тискать, как маленького.

– Какой же ты пупсик. Какой хорошенький. На мамочку еще больше похож стал… Только оброс опять, как леший.

Амелин смущенно закрывался от ее поцелуев и уворачивался от щипков. Теперь было понятно, почему он не хотел, чтобы я шла с ним. Мое присутствие его явно тяготило.

Ужасно глупая, неловкая ситуация. Я просто ненавидела, когда родительские друзья устраивали нечто подобное. «Ой, как ты повзрослела, вытянулась», «Смотри-ка: глазки мамины, а носик в точности папин».

Он фактически вырос со всеми этими Милиными подружками, которые частенько жили у них в квартире. И до тех пор, пока кто-то из посетителей не нажаловался, что в клубе находится ребенок, Мила брала его с собой на работу. Эти женщины приносили ему вещи, подарки и даже стригли.

Попятившись, я тихо направилась к двери, но в ту же секунду он меня окликнул.

– Тоня! – разнеслось эхом по залу. – Иди сюда.

Теперь все смотрели на меня. Пришлось подойти.

– Это Тоня. Моя девушка, – объявил он им.

И стало еще хуже. Женщины уставились так, словно я была голая.

– А это Диана, Илона и Катерина. Мои, мои…

– Феи-крестные, – подсказала Катерина.

Ее пережаренное в солярии лицо в обрамлении золотых кудрей было покрыто толстенным слоем тональника. А огроменная грудь того и гляди норовила выскочить из декольте и покатиться по барной стойке, как шар в боулинге.

– Назовем это так, – Илона напоминала потасканную кантри-Барби – узкую, длинную, отливающую силиконовым блеском.

Амелин ехидно заулыбался, и я поняла, что это его месть за мое непослушание.

– Я решила, ты на работу к нам устраиваться собралась, – сказала Диана.

– С такими данными? – Катерина округлила глаза.

– Ну, может, на кухню подошла бы, – силиконовые губы Илоны растянулись в подобии улыбки.

– С какими такими данными? – Сдержаться я никак не могла.

– Рост, грудь, ноги, – Диана поморщилась. – Извини, но стриптиз – это не твое.

– А что у меня не так с ногами?

– Тебя за шестом никто не увидит, – попытался отшутиться Амелин, затем повернулся к Диане: – Вообще-то, я за деньгами.

– Ах да, – спохватилась та. – Ты знаешь, куда идти.

Поманив его пальцем, она направилась к красной двери в глубине зала. Амелин посмотрел на меня, но, ничего не сказав, пошел за ней.

– Мила рассказывала про тебя, – многозначительно произнесла Илона, и они обе снова уставились.

Я никогда не притворялась, что мне нравятся люди, если они мне не нравились. Ничего хорошего сказать про меня Мила не могла, так что и разговаривать с ними было не о чем.

– Ну и как тебе? – Катерина с любопытством подалась вперед, от чего ее грудь вжалась в поверхность стойки с такой силой, что, казалось, могла взорваться в любой момент.

– Что как? – Я с трудом перевела взгляд на ее шоколадно-молочное лицо.

– Да все. Любопытно просто. Я малыша с семи лет помню. Такой он… впечатлительный.

– И доверчивый, – подхватила Илона. – Очень ласковый и ранимый мальчик. Я думала, ты прям порнозвезда, раз так настроила его против матери, а оказывается, просто мелкая школьница-неформалка.

– Неужели ты не понимаешь, что влезла к людям в жизнь и все испортила? – с неприкрытой агрессией подхватила Катерина. – Как подумаю об этом, сердце кровью обливается.

– Где же было ваше сердце, когда все эти люди издевались над ним?

– Кто это над ним издевался? – ахнула Илона.

– Вы, вообще, в курсе, что тот мужик, которого он убил, сломал ему три ребра? А ожоги на спине видели? А рубцы? А шрамы? С семи лет знаете? И? Вы что, не понимали, что происходит?

В глазах обеих вспыхнула ненависть:

– А ты типа спасительница?

– Типа – да! Человек из-за всех этих издевательств пытался покончить с собой! А всем по фиг.

– Это он тебе наговорил или ты сама придумала? – ядовито прошипела Илона.

– Это же из-за Дианки он тогда вскрылся? – Катерина вопросительно посмотрела на нее.

Илона кивнула:

– Любовь, ревность, шестнадцать лет, страсть, гормоны, все дела, – Илона мерзко разулыбалась. – Ты же видела Диану? Ходячий секс.

– Она же для него старая. – Я была так ошарашена, что не знала, что еще сказать.

– Она прекрасная. Он всегда ее любил, – томным голосом заверила Катерина.

– Не думаю, что что-то изменилось, – Илона подмигнула ей.

– Идите к черту!

На улице немного посвежело, однако дышать легче не стало.

Конечно, наивно и чересчур самонадеянно было считать, будто Амелин мог любить только меня, но я никогда не задумывалась ни о чем подобном, и представить, что раньше в его сердце был кто-то другой, тем более эта ужасная Диана, никак не получалось.

Перед глазами пестрым калейдоскопом закрутились воображаемые картинки из его прошлого.

Я дошла до перекрестка и остановилась на светофоре.

Кеды сильно запылились. Когда Амелин догнал меня, я продолжала их рассматривать.

– Не нужно было туда ходить, – он попытался взять ее за руку, но зажегся зеленый, и мы перешли на другую сторону. – Ты на меня за что-то обижаешься?

– Просто устала и еду домой.

– Давай поговорим.

Такой взгляд, голос и тон, будто ничего не произошло.

– Ты правда из-за нее кончал с собой?

На секунду лицо его сделалось каменным, затем жизнерадостно расцвело.

– Это невероятно! Я, конечно, надеялся, но, зная тебя, почти не рассчитывал, – он резко обхватил меня и, прижавшись щекой к моей щеке, крепко стиснул. – Ты представить себе не можешь, как я счастлив!

– Я думала, тебе так невыносимо жилось, а оказывается, просто любовно-истерический идиотизм. И вообще, как ты мог? Она же такая… У меня нет слов, Амелин.

Я попробовала высвободиться, но он удержал:

– Прости, но я все равно рад, что ты ревнуешь. У меня даже на сердце как-то легче стало. Так может быть? Вроде происходит что-то нехорошее, и я понимаю, что тебе неприятно, но ничего не могу с собой поделать.

– Значит, не будешь отвечать?

– Это было один раз. Просто как-то все наложилось в один момент.

Мы стояли посреди дороги, и людям приходилось обходить нас.

– Вообще-то, ей всегда нравилось, что я любил ее. Она смеялась и поощряла. Иногда сама провоцировала. Такое очень сложно объяснить. Только не думай, что я не понимал, что я малолетний пацан, а она – взрослая и красивая женщина. Ясное дело, понимал. Вот и бесился. Над этим тоже все смеялись. И она, и Мила, и остальные. И над стихами смеялись, и над подарками. Я ей даже песню на радио заказал. «Бель».

– «Бель»? Серьезно?

– В общем, глупо все было, и я знал, какой я глупый.

Возле нас остановился дед с палкой и принялся бухтеть, что мы «перегородили дорогу».

Пока он стоял и нудил, мы молчали, но с места не сдвинулись, а когда ушел, Амелин продолжил:

– Однажды перед тем случаем она пришла ко мне в школу, я уже не помню зачем, и, когда расспрашивала, где меня найти, сказала, что она моя девушка. Полшколы вывалило на нее посмотреть. Наверное, тогда я и обнадежился.

Диана в то время несколько месяцев жила у нас, и мы много времени проводили вместе. А потом она привела какого-то левого мужика. Я знал, что у нее их много. Она и раньше так делала, но в тот раз я не выдержал. Завалился к ним и устроил скандал. Мужик неплохой оказался, пальцем меня не тронул, хотя оснований было предостаточно. Просто оделся и ушел. А Дианка высказала мне много чего обидного. Очень много. Разного. Я пытался объяснить ей, что люблю ее и сделаю ради нее все, что ей захочется, тогда она выпалила на эмоциях: «Чтоб ты сдох». Ну а я на эмоциях попытался исполнить ее пожелание.

Амелин замолчал, выжидающе глядя на меня.

Конечно, у меня не было причин и прав обижаться на его прошлое. Наверное, это действительно была ревность, но я еще никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к нему.

Он любил меня, и это было само собой разумеющимся явлением, существующим, не подлежащим сомнению фактом. Как всходящее по утрам солнце или смена времен года. Так было, есть и будет.

Но как он вообще мог любить кого-то до меня?

– Знаешь, Амелин, я думала, у нас с тобой все серьезно, а ты, оказывается, уже умирал из-за кого-то. Значит, все это ерунда. И твоя любовь ничего не стоит.

– Да ты что, глупенькая? – Он отстранился, взволнованно потряс меня за плечи, потом снова прижал к себе. – Я же из-за тебя жить хочу, а не умереть, а это, если хочешь знать, гораздо сложнее.

После поездки в клуб остался неприятный осадок, и мы все-таки решили разойтись по домам, но остановились, прощаясь в сквере возле моего дома, и зависли на два часа, пытаясь избавиться от проскользнувшей отчужденности.

Он сидел на лавочке, а я в полудреме лежала у него на коленях, вытянувшись во всю ее длину. Наши рюкзаки валялись рядом.

– Ты раньше ездила в поездах?

– Конечно. Раз сто. Ладно. Не сто. Три раза.

– В детстве я садился на диван и представлял, как еду на поезде куда-нибудь очень-очень далеко. В самое счастливое место на земле, – он взял мою руку и поцеловал ладонь. – Вот и сейчас такое чувство, будто, сидя здесь, я туда еду… Мы вместе едем. Если ты не против. Ты же хочешь в самое счастливое место на земле?

– Очень. И желательно навсегда.

Он поводил по ладони пальцем:

– У тебя есть линия счастья.

Я раскрыла его испещренную кучей бледных хаотичных черточек руку.

– А у тебя она есть?

– У меня нет. Только шрам из подвала.

– Зато линия жизни до самого запястья.

– Я все равно в это не верю.

– Я тоже.

– А в поезд верю.

– И я.

На лавочку напротив уселась полная пожилая женщина в платке и беспардонно вперилась в нас пристальным взглядом.

– Чего она так смотрит? – поежилась я.

– Хочешь, чтобы я ее прогнал?

– Можно. Иначе я ей нагрублю.

– Есть один способ.

– Только умоляю – не стихи.

– Тогда другой – не самый действенный, но может сработать.

Он наклонился и поцеловал меня. Сообразив, что он решил ее смутить, я поддержала план. Мы целовались долго, с картинной страстностью, как в кино, но способ не сработал. Тетка продолжала смотреть. Так что в конце концов смутилась я и повернулась к ней спиной.

– Кстати… меня в универ взяли, – сказал он ни с того ни с сего. – Позавчера узнал. Времени как-то не было рассказать…

– Да ладно?! А чего таким тоном? Не рад, что ли?

– Не знаю.

– С ума сошел? Ты же столько занимался!

– Я не думал, что поступлю. А теперь с этим нужно что-то делать.

– Как что-то делать? Я тебя не понимаю, Амелин!

Растрепавшаяся челка занавешивала ему глаза, но я догадалась.

– Серьезно? Ты боишься? Боишься, да? Я угадала?

– Нет, – неуверенно ответил он.

– Да!

– Нет.

– Ладно, пусть «нет», но меня не обманешь, – я приподнялась, заглядывая ему в лицо. – В мире столько всего интересного, а ты просто хочешь забиться в нору и никогда оттуда не вылезать.

– Мир злой и несправедливый. Ничего хорошего от него ждать не стоит. Я думал, ты это знаешь.

– Прекрасно. Будем прятаться в норе, – изображая укрытие, я натянула на голову подол его футболки и подула в голый живот.

Амелин со смехом выпрямился, и я, не удержавшись, кубарем скатилась с лавочки.

Упала на теплый, пыльный асфальт дорожки и от нелепости случившегося расхохоталась. Костик вскочил, стал поднимать, но он тоже смеялся, поэтому возился долго. Наконец поставил на ноги и отряхнул.

Тетка продолжала пристально смотреть.

– Что? – не выдержала я. – Что вы на нас так смотрите?

Первые секунды женщина словно зависла, затем очнулась и взглянула на меня.

– У меня сын умер, – сказала она. – Утром. Там, в Саратове. Лег спать и не проснулся.

Мы в растерянности помолчали. Потом я извинилась, и, забрав рюкзаки, мы пошли домой.

Поезд в счастье отправился дальше без нас.

Глава 5

Никита

В Москву мы тащились в ночи. Злые и вымотанные.

Трифонов злился из-за разрушенного корпуса, из-за того, что нас выперли из лагеря, но больше всего из-за Зои. Она все-таки уехала с Артёмом, а потом, сколько он ни звонил – не отвечала.

Свой мобильник Тифон потерял пару дней назад и всю дорогу запросто пользовался моим, названивая ей по сто раз в час до тех пор, пока она не заблокировала мой номер.

Тогда он набрал Артёму, но до него не дозвонился, зато Макс ответил сразу.

– Какого черта вы Зойку с собой прихватили? – сразу с наездом выкатил Тифон. – Сама она может придумать что угодно, но у вас-то голова есть? Я серьезно. Дело принципа. Слышь, Макс, я не хочу с тобой ссориться, но ты реально рискуешь. Че ржешь, придурок? Дай ей трубку! Быстро!

Вся электричка, в которой мы ехали, с интересом прислушивалась к его громкому и чересчур эмоциональному голосу.

– Зой, привет! Давай нормально поговорим. Да, свободный, свободный ты человек. Успокойся. Просто возвращайся, пожалуйста. Я сейчас пойду домой и буду тебя ждать. – Тифон вытер вспотевшую руку о штанины, но затем непроизвольно сжал ее в кулак так сильно, что костяшки побелели. – Ладно. Я понял. Уматывай куда хочешь. Это не угроза. Просто включи мозг. Я тебя очень прошу, прямо сейчас подумай – стоит ехать тебе или нет. Вот, очень хорошо подумай…

В начале разговора с Зоей голос его звучал дружелюбно, но по мере того, как она отвечала, становился все жестче, и, наконец процедив сквозь зубы: «Психичка», он вернул мне трубку:

– Ну и пусть катится.

Я тоже злился. Потому что перенервничал и устал.

Дятел не злился, но впал в трагическое уныние и, понуро свесив голову, всю дорогу молча грыз ногти и шмыгал носом, явно ожидая утешений. Но их у меня не было.

В половине первого мы завалились к Тифону в квартиру, где с некоторого времени он жил один, и, не став заморачиваться едой, легли спать.

Мы с Дятлом в его комнате на раскладном диване, сам Тиф в материной спальне.

Проснулся я от того, что мочевой пузырь грозил взорваться. Было утро. Сунулся в коридор и услышал доносившийся с кухни разговор.

И без того хриплый голос Трифонова по утрам звучал хуже несмазанных петель. Тетя Таня, его мама, всегда разговаривала спокойным, нравоучительным тоном. Она работала учительницей, и это было у нее профессиональное.

Когда она пришла, я не слышал. Спал как убитый. А открыл глаза – не сразу понял, где нахожусь.

– Андрей, пожалуйста, я тебя умоляю, можешь сделать это ради меня? Разве я часто тебя о чем-то прошу? Юрий Романович и так терпит твое неуважительное поведение и незаслуженное отношение к нему.

– Незаслуженное? Мам? Ты че?

– Ладно, это обсуждать мы не будем, но, если отбросить все обиды, ты должен взглянуть на ситуацию со стороны как взрослый, здравомыслящий человек, которым мне хочется тебя считать, несмотря на то что ты упорно пытаешься доказать обратное. Просто представь, что ты тоже мог бы очутиться в подобном положении.

– В каком еще подобном? После того как ты свалила, я и так в полной жопе.

– Прекрати выражаться!

– И ведь ты бросила меня не по какой-то там болезни. А в полном здравии, трезвом уме и совершенно добровольно. Я точно так же остался один. Только меня почему-то никому не жалко.

– Ну что за выдумки, Андрей? Ты прекрасно знаешь, как я тебя люблю и всегда буду рядом. Неужели я не заслужила хоть немного счастья? Простого человеческого счастья?

– Ну, разумеется. А мне счастье типа не положено.

– У тебя еще вся жизнь впереди. А сейчас было бы хорошо, если бы ты пересмотрел свое отношение к Юрию Романовичу, как он того заслуживает.

– Он заслуживает хороших люлей. Жаль, что я опоздал с этим.

– Ну вот, опять начинается. Кажется, мы ходим по кругу.

– Точно. Я тебе сразу сказал, что тут без вариантов. Если бы ты попросила меня руку себе отрезать или глаз выколоть, толку и то было бы больше.

– Ну что ты за человек такой?! Я всего-навсего прошу тебя подружиться с Ярославом. Его мама больна, и жить ей осталось не так много. Отца он, как и ты, принимать не хочет. Андрей, вам по восемнадцать – это такой возраст, когда человеку все еще нужна поддержка. Ярослав может остаться совсем один.

– Ой, вот только не нужно давить на жалость. Яров – последний человек, которого я стал бы жалеть. Ты просто не знаешь, какой он. Вот хочешь честно? Я до сих пор не могу это переварить. Вот это все… Что я могу иметь отношение к этой отвратительной семейке. Все жду, что ты признаешься, что это был такой прикол.

– Это не прикол. И как бы тебя это ни огорчало, Ярослав твой брат. Понимаю, что ты удивлен, но так сложилось. Возможно, мы должны были раньше рассказать, однако прежде ни Юрий Романович, ни я, ни Ангелина Васильевна не были заинтересованы в огласке этого факта, которая никому не пошла бы на пользу.

– А сейчас типа пошла? Зашибись польза. Я раньше только Яровых ненавидел, а теперь еще и себя до кучи. Типа я тоже Яров, – он громко заржал. – Во, блин, попал.

– Ладно, Андрей, – тетя Таня тяжело вздохнула. – Вижу, мы с тобой не договоримся. Тогда пусть это все будет на твоей совести.

– Что? – возмущенно прохрипел Трифонов. – Вы все накосячили, устроили тут бразильский сериал, а теперь это на моей совести? Мам! Ты серьезно? Ты готова впрячься за какого-то чмошника, который твой телефон на сайте знакомств разместил?

– Что значит впрячься?

– Ничего. Просто это несправедливо. Это очень несправедливо, как ты сама не понимаешь?

– Ты такой упрямый, Андрей, и совершенно бесчувственный. Как я тебя таким воспитала? Я пойду. Разговаривать бесполезно. Если будешь еще куда-то надолго уезжать, перекрывай, пожалуйста, воду. Бачок в туалете подтекает. Да, и купаты убери в морозилку, а то испортятся. Ах, вот что еще…

Я услышал, как она вернулась.

– Помнишь, ты когда в больнице после аварии лежал, с тобой в палате был забавный такой дедушка? Ты мне сам рассказывал, что у него провалы в памяти.

– Он в соседней палате был, а к нам приходил, потому что забывал об этом.

– Ну так вот, мне дозвонился один мужчина – Антон. Кажется, юрист, но это не точно. Он сказал, что этот дедушка умер.

– Очень печально.

– Не ерничай, пожалуйста, и дослушай!

– Я не ерничаю. Дед зачетный был.

– Оказывается, несмотря на провалы, он вас тоже запомнил. Тебя и других ребят, которые там с тобой были. И, как ни странно, вы ему очень понравились.

– Еще бы не понравились. Мужики из его палаты на него орали все время. Набухаются и давай чмырить.

– Как это в больнице набухаются?

– А как обычно люди бухают? Один у них с переломом руки лежал. Вот он за водкой и бегал. Сестры иногда их залавливали, но толку? В общем, я как ходить начал, зашел к ним за деда перетереть. Нормально, кстати, начал, без наездов или чего-то такого. Просто сказал, чтобы оставили его в покое. Что он старый и немощный, а стариков гнобить – последнее дело. А они, мол, ты кто? Прикинь? Двое сорокалетние, жирномордые и толстобрюхие – обоих отправить отдыхать, как нечего делать, а третьему что-то около тридцатника. Такой весь на понтах – сразу бычиться полез. Но, знаешь, драка с переломанными конечностями выглядит тупо.