Мальтийское эхо

В этих первых двенадцати веках нашей эры профессор явно искал корни чего-то, пока не ясного Андрею. Логически он подходил к «повороту». И читать было настолько увлекательно, да и почерк был пока вполне сносным и знакомым, что за три часа была прочитана почти вся тетрадь. Кроме того, с половины тетради профессор начал оставлять большие пустые междустрочия, затем пустые страницы, а в конце вообще текст оборвался, оставив 10–15 листов свободными. Хотел вернуться к записям позже и продолжить, исправить? Кто знает? «Слепые» пятна истории?

В памяти всплыло, как еще на первых лекциях учитель цитировал остроумца Леца: «Если из истории выбросить всю ложь, это не означает, что останется одна только правда. Может вообще ничего не остаться». Однако если студент плохо отвечал на семинарах или экзаменах, он безжалостно ставил «двойки» и всякий раз говорил очень серьезно чей-то другой афоризм: «Историк – пророк, взгляд которого устремлен в прошлое».

Андрей взглянул в сторону дивана. Девушки не было. «Так, до ужина еще сорок минут, выйду-ка я в сад», – подумал он. «За этот ад, за этот бред пошли мне сад на старость лет», – вспомнились строчки Цветаевой.

Опять возникло чувство умиротворения, будто был уже здесь, но пошел-пошел и заблудился в чаще, и задержался лет на тридцать с прогулки. Ровный парковый лес, аллея прямой стрелой от задней террасы. Кое-где аккуратные скамейки, несколько клумб со скромными однолетниками. «Почему это непременно “на старость лет”?» – возникла в голове бодрая мысль. Затем другая: «Здесь мне легко и интересно».

Ужин был накрыт в гостиной – квадратной комнате, в каждом углу которой вдоль стен и вокруг небольшого овального стола стояли несколько стульев с высокими прямыми спинками. Шкаф Андрей уже видел. Странно, но когда утром он зашел в эту комнату, то не обратил внимания, что кроме замечательного шкафа здесь были и ковер во весь пол, и рояль в центре комнаты.

– Сядьте здесь, Андрей Петрович, – сказала Мария Родиславовна повелительно. Его это задело, и он съязвил:

– Извините, Мария Родиславовна, а вы своих крепостных, – он указал на себя, – в городок погулять на пару часов выпускаете?

Анна Никитична вкатила одну, затем другую тележку с едой. Ужин легкий, кефирно-молочный, фрукты, овощи.

– Если вам, Андрей Петрович, нужно в храм, Дмитрий Платонович может вас отвезти к литургии, – взглянула неодобрительно на Андрея.

– Да нет, я просто водочки хотел прикупить, – соврал Андрей назло.

Пауза.

Бабушка время от времени перебрасывалась с внучкой незначительными фразами хозяйственного плана, потом встала.

– Спасибо. Я пойду к себе. Спокойной ночи.

Ирина поцеловала бабушку, попрощалась и обернулась к Андрею, когда та вышла из гостиной. Девушке было явно неудобно за бабушку, но досталось преимущественно Андрею.

– У бабушки иногда к вечеру бывает дурное настроение, а чаще она после ужина просит меня поиграть на рояле. Ну зачем вы про крепостных? И про водку?

– А что она так строга со мной: «Сядьте, Андрей, здесь». Ладно, завтра за завтраком буду искать с вашей бабушкой самый нежный контакт. И, в конце концов, меня тоже можно понять. Я только «соскочил» в отпуск после всех этих идиотских зачетов и экзаменов – и вдруг попал на вашу… «планету». Здешний уклад мне по душе, но непривычен; я же сейчас «отвязанный», почти свободный отпускник.

Они улыбнулись друг другу.

– Вам, Андрей Петрович, ваша работа не по душе?

– В образовании всё без конца реформируют, историческую науку перекраивают. Людям моего поколения стало трудно работать, а молодежь в науку и преподавание не стремится.

– Не бойтесь перетасовать колоду жизни – может быть, ваши козыри ждут вас. И вообще, отнеситесь к положению «здесь и сейчас» с доверием, – она как будто заглянула ему в душу. – И еще: бабушка из средневекового рода Яромира, поэтому бывает и ярой, и миролюбивой, – она снова улыбнулась.

Андрей вновь внимательно и с любопытством посмотрел на девушку. На ней была кремовая шифоновая блузка, заправленная в юбку из тонкой джинсовой ткани цвета хаки; обута в туфельки – бежевые, на невысоком каблуке. Девушка заметила его взгляды и, судя по тому, что он втянул живот, поняла, что оценка была выше удовлетворительной.

– Давайте прогуляемся, – весело предложила девушка.

Еще не было прохладно, но она накинула на плечи коротенький вязаный жакетик. Надела спортивные брючки и кроссовки.

– Вы готовы, Андрей Петрович? – Она постучала в комнату мужчины.

У Андрея не было с собой такого разнообразного гардероба, да и вообще не было. Он лишь поменял брюки на еще приличные треники и туфли на кеды.

– Готов хоть на край света, – отозвался из-за двери.

– У нас в семье не любят фразу «край света».

Пошли другой тропинкой, нежели днем. Снова вышли к берегу Волхова, но в этом месте обрывистому, крутому. С этой точки обзора река была иной – серой, тревожной, с мощным напором течения. И это замечательное, вечернее ленинградское небо, тоже серое, с чередованием рваных черных и оранжевых пятен, пятен истории Петрограда.

«Да, – подумал Андрей, – понятно, почему на Ростральных колоннах одна из символических рек – Волхов. Струи – как гривы и бороды древних волхвов».

Андрей с обрыва посмотрел вниз. Гряда огромных валунов, как будто утоляющий жажду сказочный дракон, уходила в воду. Оттого и волнение в реке. Он не успел и рта открыть, как девушка, совершив какой-то невероятный слалом, оказалась на узкой полоске песка у реки.

– Я, Ирина, дорог вашей бабушке своим Назначением и не могу рисковать.

Мужчина осторожно, держась руками за что попало, позорно сползал с обрыва. Руки у него сильные, в отличие от ног.

Прогулка заняла примерно час, после чего девушка сказала:

– Нужно возвращаться – я должна заглянуть к бабушке. В десять она ложится спать, а сейчас уже без четверти.

– Не забудьте надеть красную шапочку, взять пирожков и спросить, почему у нее такие острые зубки, – сострил Андрей.

– Я оценила ваше остроумие, Андрей Петрович. Только вот про зубки – лишнее. Она добрая, просто сегодня день был непростой, она вас совсем не знает и… Наши семейные секреты раньше не открывали.

Зашли в дом.

– Спокойной ночи, – попрощалась девушка.

– Добрых снов, – протянул Андрей.

– Если завтра, – улыбнулась, – вы с бабулей не поцапаетесь, мы втроем после ужина посидим в гостиной или в библиотеке, я могу поиграть на рояле, а можем поиграть в лото или карты, бабушка научит вас гадать и раскладывать пасьянс. Если у нее будет хорошее расположение духа, она покажет вам семейные альбомы (старинные, жуть!). А какая она рассказчица! Еще у нас есть старинные гравюры, карты, описания походов русских мореплавателей.

– Спокойной ночи, Ирина!

– Я вам на стол поставила дядин парусник. Смотрите на него, мечтайте о дальних странах.

– Тогда мне приснятся детские сны.

– Вот и прекрасно.!

Первый день в этом заповеднике «тайн» действительно был чересчур насыщенным, и в надежде, что никто из призраков, полагающихся в приличном старинном доме, его не потревожит, Андрей сладко отдался Морфею.

– 5 —

Проснулся Андрей рано. Отлично выспался. Видимо, в природных (не городских) условиях солнце в окошко буквально стучится: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!». «Ну вот, поспал ночку в дворянском гнездышке – уже и граф!» – усмехнулся Андрей. Птицы пели как сумасшедшие. Зовут из дома. Эх, прямо на речку – искупаться!

Он подошел к крутому бережку, надеясь потренироваться и спуститься к воде как-то более удачно, чем вчера вечером. И без помощи рук! Это у него получилось.

Поплавал и быстро, как ящерица, взобрался наверх.

Завтрак был в столовой. Когда пришел Андрей, Мария Родиславовна пила чай. Пила, как положено дворянке и бывшей заведующей интернатом: сидя с прямой спиной, как-то торжественно, и в то же время неспешно, позволяя утренним облачкам размышлений растворяться в чайных парах. На ней было платье с белым кружевным воротничком. Чепчика, однако, не было. «Модничает бабуля. Как без чепчика-то?» – подумал Андрей. Но седые волосы были причесаны и уложены очень красиво.

– Доброе утро, – сказал Андрей.

– Доброе. Как вы, Андрей Петрович, провели ночь? – Бабуля была в добром расположении духа.

– Спасибо, отлично выспался.

– Летом мы рано ложимся и рано встаем.

– Мне такой режим вообще по душе, – ответил Андрей.

– Прошу вас. – Она не указала на стул, а сделала рукой обычную дугу приглашения.

В столовую вошла Ирина, легко вкатив две тележки с завтраком. От кастрюлек шел горячий аромат!

– Доброе утро, Андрей Петрович. – С бабушкой она, видимо, уже виделась.

– Доброе утро, добрая фея, – улыбнулся Андрей. – Позвольте полюбопытствовать: где раздобыли скатерть-самобранку? Что-то кухни я в доме не заметил.

– Готовит Анна Никитична во флигеле. Иногда я ей помогаю. А Дмитрий Платонович подвозит всё к дому.

Завтрак был обильный. Каши необыкновенно вкусные. Были и нарезки колбас, сыров, булочки, пирожки и соки. От пирожков было трудно оторваться.

– Нужно вашей Анне Никитичне воспеть какую-нибудь кулинарную оду. Напишу сегодня, – расплылся в улыбке Андрей, пережевывая шестой пирожок.

– Пейте чай, Андрей Петрович, – добродушно сказала Мария Родиславовна. – Чай у нас особенный. Вера привозит из Петербурга. Ее поклонник работает на таможне, контрабандистом, – и хохотнула.

Очевидно было, что у бабули и чувство юмора есть.

– А есть ли кофе? – спросил Андрей.

– Кофе вредно – настоящего в доме нет. Что-то во флигеле есть, для кулинарных целей. Могу принести, – сказала девушка.

– Нет-нет, спасибо. Раз таможня не дает «добро» на кофе, будем пить чай, крепкий.

Андрей посмотрел на Марию Родиславовну. Лицо у той было сосредоточенным. И она тоже смотрела на него. Изучающе. Прямо в глаза.

– Вас, Андрей Петрович, все ваши годы беспокоит ваш Дар – он и причина ваших болезней.

«Вот Ирина! Вот болтушка! Нельзя доверять девушкам!»

– Внучка здесь ни при чём, – прочитала мысли пожилая женщина. – Она мне ничего про это не говорила. Нам, во-первых, о вас рассказывал Геша. Он тоже умел Видеть. Во-вторых, ваши глаза время от времени фокусируются в одну точку, и вы тоже начинаете Видеть. Это точка Алефа.

– Дорогая Мария Родиславовна! Стоит ли так драматизировать в восемь утра?

Эту фразу Андрея она пропустила мимо ушей и продолжила:

– С утра до обеда мы работаем. Обед в два часа. Работа над материалами Георга очень непроста. Вы ведь пока прочли лишь первую тетрадь, там особых секретов нет. Это введение в «Канал времени».

«Пиковая дама» в своем амплуа.

– Профессор «копает» очень глубоко и на больших просторах пространства и времени. Мне интересно, – сказал Андрей.

– Копают археологи, а историки и философы Видят, – поправила пожилая женщина. – Ко мне можно обращаться «пани Мария».

Андрей поблагодарил за завтрак и, уходя, спросил разрешения поработать в саду.

– Я там усмотрел симпатичную ротонду.

– Конечно, – ответила Ирина. – Я сама люблю там читать. Я схожу ненадолго во флигель – помочь там кое в чём – и к вам присоединюсь, с вашего разрешения.

– Отлично!

Андрей ушел к себе в комнату, взял тетради Г.Н. и неспешно прогулялся до беседки. Она стояла в глубине сада, и из нее усадьба совсем не просматривалась из-за деревьев. А вот ряд строений неподалеку (видимо, флигель и хозпостройки) были видны отчетливо.

Он читал. Читал опять с необычным душевным подъемом. Этот душевный подъем передавался ему от профессора, который буквально источал своими записками запах начавшейся эпохи Возрождения. Пронзительная мощь гигантской волны культуры, проникавшей в умы и сердца человечества, от простых людей до сильных мира сего, дала заряд держаться «на плаву» гуманистическим открытиям и вообще европейской цивилизации еще несколько сотен лет. Флорентийская республика, высокородные банкиры Медичи, меценаты, вскормившие из своих ладоней, полных золота, многих художников, скульпторов, архитекторов. И гордо стоящий «Давид» Микеланджело, и «Джоконда» Леонардо, спокойно улыбающаяся «подобревшему» миру, и многое другое – величайшие подарки человечеству и подпорки ему от Высокого Возрождения. Наверно, именно потому, что слой общества, обладавший деньгами и властью, сам был религиозен и образован, увлекался искусством и философией, повсеместно появлялись талантливые ремесленники (тогда это звучало гордо). Эти ремесленники из своих рядов, в свою очередь, выдавали «на-гора» гениев. И простой люд, как бы включаясь в этот понятный ему уклад, готов был, чаще добровольно и сознательно, жертвуя личным, в первую очередь на новых заселениях, строить шедевры архитектуры.

Во второй тетради профессор время от времени возвращался к главному в записках – Византии. Сложные и непонятные Андрею споры на первых Вселенских Соборах IV–IX веков, как сгущавшиеся и чернеющие тучи, вели к расколу в 1054 году Западной (римско-католической) и Восточной (греко-православной) церквей.

Андрей оторвался от чтения и немного прошелся в раздумьях. Не давала покоя очередная записка учителя для него: «Как-то слишком внезапно наука перешла с латыни на арабский. Поговорите об этом с Верочкой – она превосходный филолог и лингвист. Знает несколько языков, в том числе латынь и арабский. И коль скоро я упомянул Веру Яновну, вы, Андрей, должны знать, что именно ей мы с Марией поручили разобрать семейный архив наших предков, и особенно… этот клочок древнего Пергамента…».

Далее текст в записке был тщательно зачеркнут, и в конце лишь: «Я умышленно оставляю в рукописи пустые строчки и листы – предлагаю вам с Верой при необходимости их заполнить».

Впечатляла фраза «семейный архив». «Сохранили! А как вам “клочок древнего Пергамента”? Ну, доберусь я до этого клочка!» – подумал Андрей Петрович.

В записках было много спорного. Бывало, касаясь тонкостей и темных пятен истории и работая лишь с Андреем, учитель цитировал А. Дюма: «История – это гвоздь, на который можно вешать свои картины». Андрей, когда писал повесть об апостоле Павле, прекрасно понимал, что дает критикам повод воспользоваться «ножом и вилкой». И тем не менее сам, вороша «темные ретроспективы», успокаивал себя афоризмом некоего мудрого человека, что «ложь расположена ниже правды, но художественный вымысел – выше»!

Андрей Петрович вернулся в беседку. Там сидела Ирина, очень задумчивая.

– Ох, извините, Андрей Петрович, я вас не заметила. Вот, с удовольствием читаю вашу повесть.

– Да это вы меня извините, – улыбнулся Андрей.

– За что?

– Оторвал от удовольствия.

– А как ваши успехи? – Она взглядом показала на тетради.

– Первую и вторую полосы препятствий я, кажется, прошел.

– Иронизируете, как обычно. А вообще, вы молодец – прочли две тетради! А я вот историю знаю поверхностно, да и Бог не дал мне столько таланта, как сестре.

– Простите еще раз, но мне с вашей сестрой предстоит работать и путешествовать. Не хотелось бы пускаться в дорогу в полном неведении о человеке, с которым предстоит пройти, наверное, сложный путь. Да и невежливо.

– Вы не похожи на человека, который робеет перед женщинами!

– Я не о робости говорю… А о вашей сестре самые общие сведения, ничего личного.

– О личном у нас не принято говорить без надобности. О вашей вот жизни личной мы ничего не знаем.

– Я думаю, гораздо важнее понять внутренний мир интересного тебе человека. – Андрей хотел еще что-то добавить, но воздержался.

– Вере тридцать семь, не замужем. Она красавица и доктор наук, лингвист, архивист. Достаточно? – Потом добавила: – А я вот сносно знаю лишь польский и английский. Она в бабулю: у той в багаже польский, естественно, но еще и французский, и итальянский, и немецкий. Разумеется, английский. Ах, да, у Верочки еще арабский в совершенстве. Легко переводит латынь, старославянский.

Андрей позавидовал и грустно подумал о своем английском.

– Компания та еще, любой заробеет, – нахмурился Андрей Петрович. Но лицо терять нельзя. – Вы, наверное, любите читать?

– Если вы о романах, то ценю и люблю пять десятков. Больше люблю стихи, рассказы, новеллы, – вскинула брови и уточнила доверчиво: – Люблю больше поэмы «без слов».

– Это что – живопись, музыка, архитектура?

– Да, но это меня «затягивает», поэтому я дозирую. В галерее три-четыре картины на один «заход», ну и тому подобное, – и загадочно: – но есть еще, самое любимое.

– Теряюсь в догадках.

– Да садоводство и дизайн!

Андрей принялся рассматривать парк.

– Скажите, пани: а вам тут не страшновато одним?

– Нет, во-первых, еще с советских времен вся территория обнесена забором, во-вторых, мэр, который учредил музей, обеспечил нас сигнализацией и видеонаблюдением, в-третьих, Дмитрий Платонович имеет ружьё – он морской офицер в запасе и попадает в глаз чайке, что называется «на взмах ресниц».

Андрей сомневался, что чайки имеют ресницы, но почему-то моргнул.

– В-четвертых, – весело продолжала Ирина, – во флигеле у Платоныча живут две кавказские овчарки – Брэд и Пит. И, наконец, бабушка говорит, что зло само бежит от усадьбы. А вот, посмотрите – как раз идет наш Платоныч!

К ним приближался двухметровый худощавый мужчина с короткой седой стрижкой, с твердым взглядом серых глаз с прищуром. На плече он держал здоровенное бревно, а в правой руке топор. Андрей, как завороженный, смотрел на эту загорелую жилистую руку.

– Здравствуйте, Дмитрий Платонович! Я утром была у вас во флигеле, но вас не видела.

– Доброе утро, Иришка. Я рыбачил спозаранку, – голос у Платоныча был басовитый и добродушный.

– Здравствуйте, меня зовут Андрей.

– Здравствуйте. Дмитрий. Честь имею, – ответ был суховат, но лицо стало приветливей. Он двинулся дальше.

– Впечатляет охрана? – гордо спросила девушка.

– Вполне. Еще один вопрос: всё это хозяйство требует средств?

– Да всё просто: зарплаты, пенсии, экскурсии, мэрия выделяет крохотные средства на ремонтные работы. Натуральное хозяйство, в конце концов. Вот Верочка предложила построить в парке еще один флигель с большой крытой террасой – для отдыха и творческих занятий питерских интеллектуалов. Такое небольшое «Переделкино» и «Комарово» в перспективе. Кстати, бревно Платоныч тащил туда. Строит один.

Обед прошел в теплой дружеской атмосфере. Стороны обменялись несколькими фразами о прочитанном. Ириша сказала, что у Андрея Петровича определенный литературный талант, и спросила у него разрешения дать почитать повесть бабушке.

– Конечно. Но предупреждаю, что я – не Чехов, – сказал с опаской Андрей Петрович.

– Это ничего, – усмехнулась пани Мария, – что-то тревожное было в этом гении. И его пресловутая деликатность – как тонкая поющая стрела, направленная прямо в сердце. Я люблю из наших Тургенева и Набокова.

– Бабуля – литературный критик, была главным редактором одного «толстого» питерского журнала, сама писала, поддерживала молодые дарования… Давно, в 60–70-е годы…

– Да-да, помню, за публикацию в журнале эссе об образности в творчестве Бунина и Набокова получила строгий выговор, а за поддержку Иосифа Бродского «выперли» окончательно.

Но в литературный диспут Андрею вступать не хотелось. Он вспомнил, что всё в этом писательском террариуме зыбко: Евтушенко будто бы тоже поддержал Бродского, за что высокомерный нобелевский лауреат ответил «нерукопожатием».

После паузы Мария Родиславовна решила поменять тему разговора:

– Вас, Андрей Петрович, внучка еще не знакомила с хозяйством Анны Никитичны и ее мужа? Там, во флигеле, райский уголок, и у Иришки…

– Ах, бабуля, не рассказывай! Я потом сама покажу. А Платоныча сегодня видели в саду.

После обеда все разошлись по своим комнатам. Андрей заглянул в библиотеку, взял томик Пастернака и улегся на диван. Чуть почитал, чуть вздремнул и опять взял в руки тетради Г.Н. Сел в кресло, к столу.

Видно было и по почерку (профессор безжалостно выбрасывал то предлоги, то союзы, то суффиксы), и по стилю (перепрыгивал из столетия в столетние, с имени на имя, с факта на факт), что он торопился. И часто «соскакивал» в первое тысячелетие.

«Именно изучение истории Византии, этой Восточно-Римской империи, поможет раскрыть тайны Средневековья, и не только его.. Расположение Византии между Западом и Востоком имело и геополитическое значение для замыслов Константина и Юстиниана. Это Нить накала».

Андрей вспомнил, что минареты, окружившие потом этот храм, Бродский назвал «ракетами земля-воздух». В точку! Профессор искал причины образования теологической пропасти между католической и православной церквами. Мосты, связывавшие их, становились нитями, а нити становились Нитями накала!

Андрей не интересовался особо религиоведением, а вот профессор-то вполне мог быть классным митрополитом! Задела мысль, что, в отличие от него, явно ориентированного на православие, Андрей симпатизировал обрядности католицизма. Ну ведь ерунда же! Однако подними кто-нибудь воинственные знамена за «истинную веру», да позомбируй всерьез – два интеллигентных человека, учитель и ученик, могли бы посмотреть друг на друга, мягко говоря, недоверчиво. А если еще поперчить национальным вопросом…

Андрей Петрович работал над рукописью столь серьезно и глубоко, как не работал уже лет десять. Глаза фокусировались в точку, туманились, но вместо обычной головной боли от напряженного труда мысли со странной скоростью и ясностью пронизывали века, память «выдавала на-гора» тьму фактов, имен и событий, кажется, им забытых.

Профессор среди оставленных пустых мест в тексте то и дело «уходил» в сторону, как бы отвлекаясь от некой главной линии. То он рассуждал о гениальности и религии, то его интересовала тема «Гений и злодейство». Мера того и другого интересовала Г.Н. Мера гениальности и мера злодейства. И в каком контексте. Если, например, в историческом, говоря о Наполеоне, – это одно, а в художественном, например говоря о Достоевском, – да, гениален, да, религиозен, но какой грешник! Старец Амвросий назвал его «Кающийся». Хорошо сказано!

Андрей попытался вспомнить «чистеньких» гениев. Или, точнее, без «известных» фактов биографии. На память пришло несколько имен, из которых он больше симпатизировал Лао-цзы. Вытекающий из его системы даосизма образ действий – это уступчивость, покорность, отказ от желаний и борьбы. Созерцание и мысль. Мысль в образах природы. Правитель-мудрец, по мнению Лао, должен, отвергнув роскошь и войну, направить народ к первозданной чистоте. Таковы, наверное, подумал Андрей, Старцы и сегодняшнего дня. В основе их поведения – истинная, сокровенная религиозность. Быть публичными и выказывать свою гениальность они не желают. И в то же время быть их духовными чадами желают и интеллектуалы, и сильные мира сего, и митрополиты, и даже Патриарх. Кирилл своим красноречием, образованностью и мудростью был симпатичен Андрею. Как и митрополит Илларион. Изредка бывая в православных храмах, он вглядывался в лица, вслушивался в речь тамошних батюшек и не находил отклика в своей душе.

Второе тысячелетие до его середины профессор считал самым сложным периодом в истории Европы. В XI–XIV веках византийские иконы пришли в Западную Европу. На них Христос изображался не только просто распятым, а мудрецом с величественным ликом. Всё более в архитектуре храмов чувствовались византийские мотивы. И вместе с тем это было время войн, бесконечных завоеваний и перекраивания территорий, зачастую под религиозным предлогом. Норманны и на Сицилии, и в Париже, нормандская династия в Англии. И уже храмы и замки в нормандском стиле не только в Англии, но и на Сицилии, и по всей Южной Европе. Появление университетов – сначала в Константинополе, Кембридже, Париже, Риме и т.д.

И вновь Г.Н. возвращается к главной теме: разломы в христианстве и, как следствие, всё возрастающая агрессивность ислама. В 1204 году крестоносцы (христиане!) взяли Константинополь и образовали в Византии Латинскую империю. Это был второй большой разлом в христианстве.

В самой Западной римско-католической церкви тоже назревали внутренние грозящие расколом события. И хотя умы католиков в начале XIII века завоевал великий святой и великий мистик Франциск Ассизский, и велико было могущество церкви, и ее роль в государственном управлении, и ее богатства множились, назревали следующие большие разломы: и гуситские войны, и Реформация, и позже Контрреформация, и появление протестантов, лютеран, англиканской церкви. Всё это красной обжигающий Нитью накала будет задавать траекторию развития Европы на несколько веков. А сплоченный мусульманский мир будет высматривать добычу, где бы вырвать кусок из тела Европы: в Византии, на Балканах и дальше в Австрии, Венгрии…

Но пока Византия оправлялась от ран. И XIII, и XIV века были относительно спокойными. В Византии появились знаменитые книжные базары, где можно было найти самые редкие книги, в большинстве своем на арабском языке. Вместе с тем характер византийцев отличался склонностью к суевериям, всякого рода приметам, знакам. Талисманы против сглаза были повсюду – сглаз связывали с завистью. Зависть и погубит Византию!