Мoscou. La purge. Мikhaïl Gorbatchev vient de réussir un coup de maître: la démission de 110 cadres du comite central lui donne une majorité au sein du parlement du parti communiste (Figaro, 26 avril 1989) [51].

your teeth when you grin reflecting beams on tombstones [52] из Гамбурга в сидячем купе. Там финка, имя Килликки. Сокращённо Килл. Тёмный панк из города Лахти. Ей 17-ть. Ушла из лицея, чтобы начать реальную жизнь. Виски выбриты, волосы торчат иглами в разные стороны, намазаны, кажется, гуталином. Кругловатое детское лицо. Типичный северный румянец (щёки с морозом) слегка выбелен (не знаю, чем), глаза жирно подведены чёрной краской. Угольный лак на ногтях. Я видел панков только в Лондоне и в Германии. Во Франции их нет, но Килл утверждает, что она не панк (punk is dead), она – гот (Goth is undead) [53].

Знакомились в тамбуре. Выхожу курить, щупаю карманы, ни спичек, ни кресала. Она у двери, курит крутняк. Сквозь наушники слышу: Waiting for the death blow, waiting for the death blow, waiting for the death blow [54]. Протягивает зажигалку. На руке наколка в виде змеи. Впервые вижу женщину с татуировкой. Вместо благодарности, ору сквозь стук колёс: It doesn't matter if we all die. Ambition in the back of a black car. In a high building there is so much to do. Going home time. A story on the radio [55].

В ответ Килл вынимает наушник и вставляет мне в ухо. Затягиваемся, курим. Едем в Париж, mother fucker.

– I am Kill (она).

– I am Phil (я) [56].

Терпеть не могу, когда меня зовут Фил (но мне самому, в виде исключения, можно, тем более, когда в рифму). Прикид у Килл откатись. Всё чёрное, короткая юбка, две пары рваных колгот. Бутсы. На шее ошейник с тремя шипами. Серебряный браслет и три-четыре кольца. Уши и губа пробиты гвоздями под названием проколы (слышу слово впервые). Сходимся на любви к Роберту Смиту. Мы с Робертом одного года рождения, только он об этом не знает. У меня есть все его диски.

Ещё курим. Она даёт послушать Scary Monsters, потом Southern Death cult (обожаю песню Faith, ещё False Faces). Virgin prunes не катит, но Bauhaus прёт. Особенно Bela Lugosi’s Dead.

Хором: Undead! Undead! Undead! [57].

Не знал, что эта песня породила течение. Килл показывает лабрету на языке, играет ей. Языком Килликки выделывает чудеса, например, скручивает его пропеллером или достаёт кончиком до носа. Ручки худенькие, на запястье браслет, кожаный, тоже с шипами. На шее крест с петлёй.

– Это (она) Анкх.

Вампиры Боуи и Дёнёв резали свои жертвы пёрышком из такого креста в фильме Голод Тонни Скотта. Смотрели фильм с Шиной, у него на квартире. Освежая воспоминания, гогочем на весь вагон. Опять слушаем её плейер, она ставит кассету Siouxsie & the Banshees, потом Sex Gang Children. Я тащусь от Dieche и Shout and Scream.

Мне нравятся её бутсы, её драные колготки. Она говорит. Я молчу. Цель жизни – самоубийство. Мы говорим, курим, пьём пиво, опять пиздим. Под утро Килл на полуслове срубает сон. Видимо, тоже чёрный, с розовым подбоем. Я продолжаю сидеть, глядя в окно.

В детстве часть летних каникул я проводил в Финляндии, а потом меня везли на юг. Вспоминаю, как мы развлекались на севере, бегали по песку между сосен. Кувшинки. Морошка. Грибы. Жеребёнок на люпиновом поле. В Лупполово чуть в болоте не утонул (дырка в мшистых кочках была с блюдечко, я в неё наступил).

#22/1

Pékin. L’un des meneurs de la contestation estudiantine s’adresse aux 300 000 manifestants réunis place Tien An Мen. Derrière lui portrait géant de Sun Yat Sen, le fondateur de la République de Chine et la fin à la domination des Мandchous (Figaro, 5 mai 1989) [58]

Прохладный порывистый ветерок метёт красную пыль. Тень дерева плотная, почти чёрная, разгорячённый ребёнок, забежав в неё, может простудиться. Цикады звенят, сидя в траве, натачивают её обоюдоострые лезвия, как бритву.

Кайф разливается по всему телу. Я чувствую все его клеточки. Я ощущаю каждую пору его, каждый волосок. Хочется лечь на прозрачное дуновение щекой, закрыть глаза, раствориться, как аспирин в воде, пойти пузырями. Если бы можно было совокупиться с ветром, я бы сделал это немедленно. Я бы сделал это, не задумываясь ни на минуту.

В сумерках Габриэль молодеет на глазах. Ещё немного и она превратится в девушку, отправившуюся с возлюбленным в далёкие страны. Я вижу счастливое лицо, по которому ползают веснушки. Мелкие цветки вплетены в рыжие волосы. Губы. Глаза. Нос. В сиюминутности ощущается безумное счастье. Вечность прекрасна мгновением и измеряется только его качеством. Полароид тут не поможет.

Огонь горит. Мы пьём шампанское, закусываем его хлебом, оливками. Едим. Мы насыщаемся ртом, зубами, языком, губами, глазами, ноздрями, ушами, кишками, желудком. Мясной сок проливается в вены, как кокаин. Мы жрём, мы смеёмся, мы лапаем жизнь, тискаем ей жопу, сосём её с хуем пизду, мы упиваемся плотью, не проводя границ между материями, чувствуя, что всё едино и свято, чисто и плодородно – всё наполнено жизнью. Хорошо. Пока жизнь бьёт в артериях горячим ключом, нужно радоваться её напору. Радоваться (блядь!), радоваться и веселиться! Потому что когда лежишь в гробу, бледная кожа трупа столь отвратительна, что даже рубашка не прилипает к ней, даже цветы вянут по обе стороны головы, и вдова смотрит на юношу. Любовь навсегда останется с жизнью. И суда не будет, потому что жизнь – это не преступление. Не ты – тебя убивают. Со смертью есть только забвение. С жизнью есть только правда. Нет большего преступления, чем лишать человека радости жить. Быть и есть, смеяться и плакать, ебаться и ненавидеть, любить и спать.

– T’as jamais mangé çà (спрашивает), dis! [49]

Не касаясь моего тела, она проходит мимо, как сквозняк от полы. Я чувствую её тепло. Оно набегает, а потом отступает прозрачными волнами. Там что-то такое. Там что-то искрится, как планктон, и щёлкает, как электрические заряды. Едим прованскую уху. Пьём вино. Цикады орут. Мы едим солнечник. Мы едим морского чёрта и триглу. Мы едим угрей и морского ерша. Мы едим барабулек и мелких крабов. Вчера всё это жило, плавало, росло и цвело, дышало и шевелилось. А сегодня не умерло потому, что живёт в нас, радует нас, становится незабываемым, оно сообщает нашей жизни смысл, который мы называем счастьем. Мы говорим смерти НЕТ. Мы говорим жизни ДА. Жизнь у всех одна. Не в единственном экземпляре, а общая. Никому не принадлежит и на всех не делится. Она есть, вот и всё. Просто есть. Все и всё связаны ею. Время или смерть разлучают. Делят. Это и есть то самое, что делит мир надвое, как Берлинская стена. Время – дьявол, которого нет.

Гаснущий воздух становится свежее и чище. Летучие мыши мелькают из стороны в сторону. Мы жуём артишоки и ветчину, козий сыр с шоколадом. Мы ходим босяком по росе. Мы слушаем соловья. Если я по-настоящему прожил секунды, минуты, питаясь со всех сторон всеми дырками и усиками моего существа, то часть этого пиздатого времени я определённо кайфую именно здесь, на этой старинной кровожадной ферме. Эта воистину прочувствованная жизнь есть по существу наиболее общая жизнь, ощутимая как часть целой, не принадлежащей мне и безвременной жизни, вселенского бытия, в котором связано всё, таракан – с луной, камень – с актрисой порнографического кинофильма.

Габриэль появилась, как призрак, кладёт передо мной деревяшку. Досточку. Я вижу, как напилена её сторона. На доске кусок сахара. Габриэль приносит крынку с молоком и стакан. Она наливает молока в стакан. Молоко проливается на поверхность стола, это (думаю) и есть живая вода.

– Я не змея.

– Ешь

– Молоко?

– Сахар.

Кладу сахар в рот. У сахара сахарный вкус. Во рту сахар, как положено, растворяется, тает, превращаясь в сладость. Я запиваю её молоком. Запил. Сижу.

– Понимаешь (говорит Габриэль), мы не хотели иметь ничего общего с их ложью. Ложь – это то, чего нет. Понимаешь? Мы не хотели быть тем, чего нет.

Габриэль часто спрашивала меня, понимаю ли я, что она говорит, как будто в словах, сказанных ею, было нечто не сразу доступное пониманию, и не все могли понять того, что она имеет в виду.

– Ложь – единственное, чего нет и никогда не было. Это бездарная пустота. Чёрная дырка. Ложь – это смерть. Нам хотелось жизни. Мы хотели правды. Потому что жизнь, это правда. А ложь, это смерть. Как и все на свете, мы хотели счастья. По ложным трафаретам и канонам мы не были счастливы. Их традиции, их рамки, их этикеты жали нас, как одежда, из которой мы выросли. Мы хотели быть счастливы, не жертвуя, а наслаждаясь, потому что счастье – это наслаждение жизнью. Это радость. Это удовольствие. А у радости и удовольствия не должно быть границ. Иначе они невозможны. Мы хотели наслаждаться любыми способами, наслаждаться потому, что нам говорили, что наслаждение – это плохо. Наслаждение – грех. Говорили, что у жизни есть высшие цели. Смиряться, каяться, жертвовать. Подчиняться, верить, служить. А нам показалось, что наслаждение – это хорошо. Нам показалось, что нет, и не может быть ничего лучше наслаждения. Наслаждение – смысл бытия. Так что их религия нам не понравились. Мы решили, что это религия печали и смерти. А печали и смерти должен прийти конец. Их религия говорила о конце света, но козлу было понятно, что ни начала, ни конца света быть не может. Конец и начало могут быть только у человека и его религии. Иными словами, всякой религии, рано или поздно, приходит конец. Всякая религия умирает. Иногда на её место приходит другая религия.

– Что это за религия?

– Почему ты меня спрашиваешь? Я не знаю. Никто не знает. Приходили, придут много таких, кто скажет, что они знают. Они будут говорить во имя её, но это лжецы. Новая религия не будет дана словом.

– А как же?

– Я – не пророк, говорю тебе. Я не знаю. Я знаю только то, что старая религия – это религия плача и страдания. Она не соединяет, как это должна делать религия по определению, а делит. Потому что страдание замыкает человека в его страдании, в его душе и теле, и он становится непроницаемым по отношению к миру. Понимаешь, что я хочу сказать? Нам не хотелось страдать. Тем более, что есть другие религии на земле, древнее их религии, которые отрицали страдание как способ достижения цели. Наоборот! Когда-то не было этой религии, люди просто исповедовали жизнь и её законы, они почитали богов жизни и молились явлениям природы. Люди боготворили и уважали жизнь, тело, любовь как творчество. Потом пришли какие-то люди и кровью с огнём насадили другую религию, которая требовала других жертв. Они сжигали на кострах и насаждали. Сжигали, уничтожали прежних богов и их идолов, и насаждали. Тогда, видя, что смерть побеждает жизнь, люди стали поклоняться богу смерти. И вместо живого яркого и светлого мира, явился тёмный карающий и осуждающий, мстящий потусторонний мир, которого следовало бояться всем живущим и радующимся. Радуйся и веселись, но знай, что за всё за это Бог приведёт тебя на суд. Другие религии были древнее, интереснее, веселее, ярче, музыкальнее, мудрее их религии. И, главное, терпимее. Они не занимались мессианством, справедливо полагая, что если цветок цветёт, то пчела сама найдёт его и на него сядет. Понимаешь? Смерть старого и рождение нового, а не воскресение трупа. Не Дракула, а Феникс. Никакого потом, только сейчас. Здесь и теперь. Немедленно! Каждую минуту, даже секунду. И чтобы жить – не надо умирать!

– Когда ты стала думать об этом?

– Я училась в религиозной школе. Мне там ещё проели мозги. Недоёбанные эти монашки! Лучше бы ебались и рожали, чем мучить себя и других извращёнными формами сексуальности. Нам хотелось радоваться. Нам хотелось любить друг друга. Нам хотелось доставлять себе и другому удовольствие. Потому что удовольствие – это радость. А радость – это счастье. А счастье – это любовь. Единство. Просто любить. Нам казалось, что всё зависит именно от влюблённого взгляда. Человек, может быть, и влюбляется в поисках этого взгляда, который преображает мир. Всё зависит от взгляда, только от него. Это вроде алхимии, когда серость преобразуется в цвет. Если ты влюблён – мир прекрасен! Нашей религией стала любовь. Любовь на всех языках и с любым акцентом. Не любовь к палестинскому беженцу, которого прибили гвоздями к кресту две тысячи лет тому назад, а любовь друг к другу, ко всем, что живёт здесь и теперь – сегодня, с радостями и печалями, с хуём и пиздой. Не проклятыми хуем и пиздой, не вонючими нечистыми сатанинскими органами искушения и греха, которые нужно прятать под поясом верности в зловонном колодце своего стыда, а священными солнечными органами творения и наслаждения. Меня всегда отвращала идея первородного греха. Кто придумал, что младенец грешен уже потому, что предок его согрешил? И весь род человеческий проклят? Цель человечества – очиститься от греха! А единственный сын Бога (о дочери и речи быть не могло!) пришёл и искупил! Он страдал! Отец отдал сына своего на страдание, чтобы искупить грех! Надо же такое придумать! Пизданутые психоаналитики такого бы не придумали. Нет, они бы придумали! Именно они это и придумали! Придумали те, кто сегодня стал пизданутыми психоаналитиками. Пророки – это предки психоаналитиков. Мало того, что он породил его от девственницы! То есть баба даже удовольствия никакого не испытала! Натянул её во сне, надул святым духом, использовал, изнасиловал, по существу, и всё. А прежде сказал, что, дескать, будешь, сука, в муках рожать. Змея будет жалить тебя в жопу, а ты будешь бить её в голову. Чтобы была чистая, блядь, чтобы была, блядь, никем не тронутая. Чтобы не дай бог! Ревнивый, жадный, кровосмесительный монстр, а не отец! Сколько страданий, сколько войн, сколько несправедливости он допустил! И всё во имя себя. Чтобы поверили в него. Чтобы полюбили только его. Чтобы оставили мать свою и отца своего, и последовали за ним. Мы проклинали его. Нет никого ужаснее матери, которая тебя бросила, и отца, который тебя обманул! Горе тому, кто может пожертвовать своим ребёнком. Если бы я увидела его, если я увижу этого страшного отца однажды, то я скажу ему, что я о нём думаю! И пусть я исчезну навеки. А если он будет мучить меня, то пусть будет он проклят, он – дьявол! Зачем эти жертвы, за что? Значит, убивали, насиловали, пытали, сдирали с живых кожу ради того, чтобы возлюбили его? Да, это самый эгоцентричный Бог из всех бывших богов. Поэтому он подлежит суду и заслуживает забвения. Он не справился с ролью. Наверное, не был готов. Или в безумии своём переоценил свои возможности. Насрать и бумажкой накрыть. Это не религия, а культ личности. Ложь. Религия рабов. Религия мазохистов. Последние будут первыми. Страдай, мучайся, уважай власть, а потом, когда сдохнешь и пропоют над твоим трупом аллилуйю, воздастся тебе! Красивая догма! Особенно для тех, кто, действительно, правит миром.

– Может (говорю), твои рассуждения примитивны? Теологи там зубы крошат, ногти едят, пишут умное, я не знаю, я не читал. Нам в СССР тоже дули мозги атеизмом.

– Примитивные рассуждения? Они хотят, чтобы рассуждения были казуистически изысканными, и мы жили в символическом мире. Мы живём не в мире символов! Мы живём в мире тел и запахов, аромата и вони, ушибов и радости. Я живу. Потом я умру. Потом меня не будет. Но жизнь не исчезнет. Любовь не исчезнет. Не знаю, что у вас было в СССР, я там не жила, но если там строили общество без денег и без религии, что может быть лучше этого? Равенство и братство людей на земле, нет религии и нет денег! О чём ещё можно мечтать? Коммунисты просто долбоёбы, как наш Жорж Марше. Я в детстве думала, что он не политик, а клоун. Умный и благородный человек из мелочи создаст умное и благородное, а нищий после придёт и всё уничтожит своей убогостью. Блажены нищие духом!

Чувствую лёгкое беспокойство. Всё, что я вижу перед собой уплощается, становясь рисунком, прозрачные руки начинают медленно и бесшумно этот рисунок мять.

– Не бойся (словно чувствуя моё состояние, говорит Габриэль), я с тобой.

Как она чувствует, откуда она знает (думаю), откуда она знает? И почему я должен не боятся оттого, что она рядом. Может быть, мне как раз этого и стоит опасаться больше всего. Откуда же (думаю) она знает?

– Я (говорит) знаю.

Я даже рассмеялся, но смех не стёр беспокойства, которое налипало, накипало изнутри на рёбра.

– Мы уехали из Франции. Уехали в Штаты. Поехали с подругой, там болтались туда-сюда, потом примкнули к League for Spiritual Discovery. Нашим лозунгом было Turn on, tune in, drop out! [59] Тогда мы ещё верили в общественные движения. Верить приятно.

– Ты была хиппи?

– Кажется, я до сих пор хиппи. Мы потащились за Тимоти в Марокко, потом в Швейцарию. Но там его замели. Я хочу, чтобы ты знал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Конец ознакомительного фрагмента

Купить и скачать всю книгу

<1...6 7 8

На страницу:

Перейти

8 из 8