Девушка в белом с огромной собакой

– Я не был на вокзале, – ответил Лупцов.

– Никогда? – навалившись грудью на стол, искренне удивился доктор. Лупцов на секунду задумался и, четко выговаривая слова, произнес:

– Тогда поясните, какое именно мое посещение вокзала вас интересует? Полгода назад на Курском вокзале я встречал тетку из Мариуполя. Два месяца назад заходил на Киевский выпить стакан кофе…

– Нет-нет, – ласково перебил его врач. – Я имею в виду самое последнее. Третьего дня мы нашли тебя на Курском вокзале. Ты бегал по залу ожидания и кричал очень страшные вещи…

– Я этого не помню… Скорее всего, ничего этого не было, – раздраженно ответил Лупцов.

– Ну как же не было? – спросил врач. – А сюда ты как попал? Ты не торопись, Глупцов, попытайся вспомнить.

– Да не Глупцов я! – заорал Лупцов. – Лупцов-Лупцов-Лупцов!..

– Успокойся, – мягко потребовал врач и взглянул на санитара. По-женски поджав губы, он достал из ящика стола паспорт, раскрыл его и показал Лупцову фотографию. – Вот, пожалуйста: Глупцов Игорь Петрович, живешь во Втором Скотопрогонном переулке, дом тринадцать, квартира пятьдесят один. – Доктор сунул руку в ящик, извлек коричневые корочки с облезлой надписью «Пропуск» и прочитал: – Инженер-технолог завода «Клейтук». Вот, все правильно. Что это вы, Игорь Петрович, захандрили? Умный образованный человек. Кстати, и жена ваша здесь.

– А что это вы меня то на «ты», то на «вы» называете? – язвительно поинтересовался Лупцов.

– Хотите, на «они» буду обращаться. – Доктор кивнул санитару, и тот вышел из кабинета.

– Здесь какая-то ошибка, – все больше зверея, проговорил Лупцов. – Я, слава богу, не женат, никогда не работал на заводе «Клейтук» и даже не знаю, где он находится, я не живу в Скотопрогонном переулке, и вообще моя фамилия Лупцов. Доктор, умоляю вас, разберитесь. Не может один человек одновременно носить такую фамилию, работать на «Клейтуке» и жить в Скотопрогонном переулке! Не может!

В это время дверь раскрылась, и в кабинет вошла тетка с испуганным, помятым лицом. Лупцов мельком взглянул на вошедшую, и ее внешность показалась ему знакомой. Она стояла с носовым платком в одной руке и сумочкой – в другой и выжидающе смотрела на Лупцова. И тут Лупцов вспомнил, где он видел эту несчастную бабу. Это была та самая, с измученным, ярко раскрашенным лицом женщина из песочницы – жена то ли продавца, то ли официанта с двустволкой.

– Вот, Игорь Петрович, жена просит отпустить вас домой, – участливо вздохнув, сказал доктор. – Но как же вас отпускать, когда вы…

– Что вы мне чужую жену шьете? – с ненавистью воскликнул Лупцов и отвернулся от двери. – Еще раз повторяю: я не женат, моя фамилия Лупцов.

– Игорек, Игорек, – жалобно запричитала женщина. – Это же я, Люся. Ты не узнал меня, да?

– Узнал, – мрачно ответил Лупцов. – Вы – женщина из песочницы. Не понимаю, зачем вам нужно выдавать себя за мою жену? Я не миллионер, не генеральный секретарь.

– А кстати, кто вы? Кто по профессии? – воспользовался случаем доктор. Вопрос застал Лупцова врасплох. Он пару раз по-рыбьи разинул рот, гневно стрельнул глазами в сторону самозванки и ответил:

– Писатель-фантаст.

– Да-а? – изумился врач и на всякий случай посмотрел на женщину.

– Для себя пописывает, – уныло подтвердила она и вновь с надрывом затянула: – Игорек, это я, Люся. Посмотри на меня… – Она робко прошла на два шага вперед, наклонилась и попыталась заглянуть ему в глаза.

– Для себя! – злобно возмутился Лупцов. – Да что вы эту дуру спрашиваете? Что она может знать. Уведите меня в камеру, я больше так не могу.

– Ну, Игорь Петрович, – обиделся доктор. – У нас не камеры, а палаты.

– Хорошо, уведите меня в палату, – согласился Лупцов. – Я больше не хочу участвовать в этом спектакле.

Доктор подал рукой знак санитару, и тот быстро вывел из кабинета женщину. Когда дверь за ними закрылась, врач разочарованно проговорил:

– Нехорошо, Игорь Петрович. Обидели жену. Она, бедняжка, каждый день приходит и сидит здесь по полдня, ждет, когда вам станет лучше. Все встретиться хотела, помочь вам вспомнить…

– Мне не о чем говорить с этой незнакомой женщиной, – твердо ответил Лупцов. – Если вам угодно, можем с вами побеседовать. Меня, кстати, интересует, как я сюда попал. Я что, был сильно пьяный?

– А вы что, часто пьете? – участливо спросил врач.

– Как все, по праздникам, – ответил Лупцов.

– Так не было же никаких праздников, Игорь Петрович. Или вы по всем пьете? – поинтересовался доктор.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, – обиделся Лупцов. – Так как я все-таки попал сюда?

– Я же говорил, мы вас нашли на вокзале. К спящим приставали, у туристов чуть рюкзак не увели. А до этого, по словам вашей жены…

– Нет у меня никакой жены, – перебил его Лупцов.

– Хорошо, по словам женщины из песочницы, вы ушли из ее дома поздно вечером…

– А как я попал в ее дом? – удивился Лупцов.

– В ее дом? – переспросил врач. – Ну, я не знаю. Может, в гости зашли.

– Не мог я к ней в гости зайти! – закричал Лупцов. – Не мог, понимаете? Я ее не знаю, и муж у нее ненормальный, с ружьем не расстается!

Доктор вскочил со своего места, а вбежавший на крик Лупцова санитар кинулся к нему и припечатал его к стулу своими мощными волосатыми лапами.

– Сидеть, – приказал врач. – Игорь Петрович, я же не настаиваю. Холостой так холостой. Кстати, у вас, так сказать, частичная амнезия. Похоже, из-за неудовлетворенности своим положением. Писателем хотели стать?

– Какая еще амнезия, – ответил Лупцов. – Вот если бы вам привели чужую бабу и потребовали признать ее своей женой, что бы вы делали?

– Я здоров, – ответил доктор, и взгляд его затуманился, а лицо сделалось печальным. – А вы больны.

– Отпустите меня, – потребовал Лупцов, и доктор кивнул санитару. Тот убрал руки, но, словно хорошо вышколенный дворецкий, остался стоять за спиной у Лупцова. – Я хотел сказать: отпустите меня отсюда. Я хочу домой. Я совершенно здоров. Я не хочу лежать в больнице, да еще в компании с сумасшедшим.

– Нет, Игорь Петрович, – понимающе сказал врач. – Мы не можем вас отпустить. Да и куда вы пойдете? На вокзал? Свой дом вы признавать не желаете.

– Нет, – ответил Лупцов. – Я сейчас живу в собственном доме. Вернее, он не мой, но это не важно. Хозяева бросили его.

– И где же этот дом? – поинтересовался доктор. Лупцов удивленно посмотрел на него, попытался вспомнить, как называется тот населенный пункт, где он поселился с Люцифером, но так и не вспомнил.

– Я позабыл название деревни, – раздраженно ответил он. – По Мичуринскому проспекту часов шесть или больше на велосипеде.

Врач посмотрел на санитара, и тот, посмеиваясь, проговорил:

– Мичуринский проспект весь можно проехать за десять минут. Если только шесть часов туда-сюда кататься.

– Я имел в виду, по этому шоссе от Москвы, – едва сдерживая гнев, сказал Лупцов.

– Ну ладно. Все понятно, – не глядя на больного, подытожил врач. – Идите, Игорь Петрович, в свою палату, отдыхайте. Завтра увидимся.

– Что вам понятно? – закричал Лупцов и почувствовал на своих плечах тяжелые руки санитара. – Это вы, вы здесь все сумасшедшие! У меня высшее образование!

– Ну и что? У меня тоже высшее, – пожал плечами доктор.

– Ну и засунь его себе в жопу! – исступленно заорал Лупцов.

Врач сделал знак санитару, тот обхватил его поперек туловища железной хваткой борца и тут же получил локтем по носу. Одну руку Лупцов успел все-таки выдернуть.

На прощанье врач проинструктировал санитаров, сказав им какую-то непонятную фразу на профессиональном жаргоне:

– Два по два и полтора на сон грядущий. – После чего скрученного в кокон Лупцова поволокли в палату.

В палате Лупцова небрежно швырнули на кровать, врезали по почке так, что удар по очереди отозвался во всех органах, и придавили коленом.

– Я же тебя предупреждал, засранец, – без тени злобы сказал краснорожий. – Теперь держись.

Лупцов не видел, что происходит у него за спиной, слышал лишь кряхтенье санитаров, звон посуды и короткие фразы, которыми обменивался меж собой медицинский персонал. Кряхтел и сам Лупцов. Он пытался хоть немного освободиться из-под тяжелого гнета, боролся молча, чтобы не тратить силы понапрасну, но очень скоро выдохся и тогда сдавленным шепотом проговорил:

– «Пошел первый Ангел и вылил чашу свою на землю…»

– Ну вот, заголосил, – чему-то обрадовался краснорожий. А Лупцов, не обращая внимания, продолжал сипеть:

– «…и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертания зверя и поклоняющихся образу его».

Где-то через минуту Лупцов почувствовал, как с него рывком сорвали больничные штаны, а еще через пару секунд в ягодицу вошла толстая игла. И сразу свет померк у него в глазах, воздух застрял в бронхах на выдохе, и жидкий непереносимый огонь от места укола разлился по всему телу. В последнем яростном рывке Лупцов попытался защититься, оттолкнуть мучителей, но обе руки его оказались прикованными тяжелыми железными цепями к столбу. Лупцов лишь пошевелил пальцами, прижался к дереву затылком и посмотрел на чернильное беззвездное небо. Внизу, у штабелей вязанок с хворостом, все еще возился огромный рыжий монах в черной рясе. Он плеснул несколько ковшей расплавленного жира под ноги Лупцову, затем обошел с зажженным факелом все четыре угла и подпалил те места, где еще не было огня. Ветер помогал ему, раздувая занявшееся сухое дерево.

По краям пламя уже поднялось до уровня коленей, и пляшущие оранжевые языки ветром прибивало к ногам Лупцова, вызывая во всем теле какой-то леденящий трепет.

– «Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце! – хрипло закричал Лупцов. – И дано было ему жечь людей огнем!» – Безумным взглядом он посмотрел прямо перед собой и в нескольких метрах от костра увидел Люцифера. Освещенный неровным скачущим светом, тот сидел на колченогом стуле, положив ногу на ногу, и меланхолично наблюдал за аутодафе. Слева и справа от Люцифера, опустив лица долу, кружком расположилось с десяток монахов, и отблески пламени плясали на бледных плешках братьев во Христе. За спиной у Люцифера стояли епископ с судьей, оба в мантиях, соответствующих сану каждого, с раскрытыми книгами в руках и торжественностью на лицах. Затем до Лупцова донесся голос епископа. Он говорил негромко, но заученно внятно:

– Дабы ты спас свою душу и миновал смерти ада для тела и для души, мы попытались обратить тебя на путь спасения и употребили для этого различные способы. Однако обуянный низкими мыслями и как бы ведомый и совращенный злым духом, ты предпочел скорей быть пытаемым ужасными вечными мучениями в аду и быть телесно сожженным здесь, на земле, преходящим огнем, чем, следуя разумному совету, отстать от достойных проклятия и приносящих заразу лжеучений и стремиться в лоно и к милосердию святой матери-церкви. Так как Церковь Господня ничего более не знает, что она еще может для тебя сделать ввиду того, что она уже сделала все, что могла, мы, указанный епископ и судья…

– Люцифер! – не дожидаясь приговора, закричал Лупцов. Пламя, закручиваясь по спирали, уже облизывала ему бока, запах горелого мяса поднимался от ступней, которые Лупцов уже давно не чувствовал. Там, внизу, была лишь неописуемая боль, которая, заполняя мозг, мешала сосредоточиться на какой-то одной мысли… – Люцифер! – еще раз крикнул Лупцов, и тот откликнулся:

– Чего ты хочешь, смертный? Или тебе недостаточно тепло там? Кажется, епископ уже все сказал. – Чернявый посмотрел назад, и священнослужитель кивнул ему.

– Люцифер, если ты действительно есть!.. – задыхаясь от дыма и огня, выкрикнул Лупцов.

– Есть, есть, что надо, говори, – развязно ответил чернявый.

– Я хочу заключить с тобой договор, – чувствуя, как на голове загораются волосы, проорал Лупцов. – На любых условиях! Если тебе нужна моя душа, бери ее. Я много не попрошу!

– А я много и не дам, – хохотнул чернявый. – Так чего же ты хочешь, смертный?

– Хочу обратно в тот дом в деревне, где мы с тобой жили… Где я тебя спас, – из последних сил выкрикнул Лупцов.

– Любите вы, люди, напоминать об оказанных услугах. Бескорыстно палец о палец не ударите, – проворчал чернявый. – Ладно. Будь по-твоему. – Он лениво махнул рукой, и огонь погас, будто его и не было. – И это все, что ты хочешь? – спросил Люцифер.

– Ф-фу, – перевел дух Лупцов. – Нет. Я хочу, чтобы вся эта зараза, окутавшая Землю, исчезла. И эти нелюди тоже.

– А вот этого я не могу, – ответил чернявый.

– Ты?! Не можешь?! – с идиотским, надрывным смехом спросил Лупцов.

– Да, не могу. Это не моя область. Ты еще попроси Солнце поближе к Земле подвинуть или на Марс тебя забросить погулять. Кстати, тело твое останется здесь.

– Как это? – не понял Лупцов.

– Так. Все, дружок, отныне оно для тебя потеряно навсегда. Его здесь замуруют до самой твоей смерти. Но тебе нечего беспокоиться. Тебя-то я освобожу.

– Не морочь мне голову, Люцифер… – мотая головой, проговорил Лупцов.

– Я и не морочу. Тебя же не смущает, что после смерти твое созревшее для посадки тело, как зерно, положат в землю. Ну так и пусть оно дозревает здесь.

Лупцов обратил внимание, что монахи с епископом куда-то пропали. Он пошевелил руками и обнаружил, что они свободны. Бесследно исчезли и цепи со столбом, как и хворост, и черное беззвездное небо.

– Да, Люцифер, – неожиданно вспомнил Лупцов. – Я хочу, чтобы та женщина… ну, которая набивалась ко мне в жены, проснулась. В общем, нашла своего мужа.

– А тебе-то что до нее? – спросил чернявый.

– Да так, заодно. Тебе же не трудно, – ответил Лупцов.

– Ладно, попробую, – высокомерно пообещал Люцифер и поднялся со стула.

В палате, словно в тюремной камере, над дверью горела засиженная мухами, тусклая лампочка. Чернявый взял со своей тумбочки газету, свернул ее трубкой и опустился у кровати на четвереньки.

– Я полез в землянку, буду наблюдать в подзорную трубу за монахами, – пояснил он. – А ты поезжай в магазин, купи патронов. Знаешь, где? Угол Бродвея и проспекта Маркса, фирменный магазин «Патроны». Возьмешь десять пачек 136-го калибра.

Лупцов слушал его с возрастающим ужасом и не мог понять, шутит чернявый или говорит серьезно. Затем тихо, с каким-то злобным присвистом, Лупцов спросил:

– А на чем же я поеду?

Устраиваясь под кроватью, Люцифер кивнул в сторону стула и спокойно ответил:

– Возьми мою машину.

– Ясно, – едва не плача от разочарования и обиды, проговорил Лупцов. Ему вдруг открылся истинный смысл того, что происходит, и он вспомнил всю свою жизнь, которую прожил до катастрофы. Вся она пронеслась в его сознании за какое-то мгновение, и Лупцов одними губами проговорил: – Я Глупцов. Работаю на заводе «Клейтук», живу в Скотопрогонном переулке. Господи, за что мне все это? Мне одному. Не хочу! – После этого он тяжело поднялся с постели и, не спуская с чернявого глаз, подошел к двери.

– Куда, идиот?! – заорал чернявый. – Ложись, та сторона простреливается.

– Да, да, – ответил Лупцов и вдруг изо всех сил принялся молотить ногами и руками в дверь. – Откройте! – кричал он. – Сейчас же откройте! – При этом он смотрел под кровать на Люцифера, а тот скалил гнилые осколки зубов и, прищурив один глаз, рассматривал в подзорную трубу ноги соседа по палате.

Дверь наконец открылась, и Лупцов чуть не вывалился наружу. Его подхватил санитар, впихнул обратно и матернувшись рявкнул:

– Чего тебе?

– Я не хочу лежать с ним в одной палате. Он сумасшедший, – выпалил Лупцов.

– Ты на себя посмотри, – рассмеялся санитар. – Ладно, будешь шуметь, получишь сульфы. Очнулся, засранец. – Дверь захлопнулась, и чернявый, оторвавшись от подзорной трубы, насмешливо спросил:

– Ну что, дурак, решился?

– На что? – чувствуя себя совершенно разбитым и опустошенным, проговорил Лупцов.

– Да, собственно, на все, – просто ответил Люцифер. – Соглашайся, иначе останешься на всю жизнь Глупцовым… и в этом сумасшедшем доме. А я тебя выведу.

– Куда? – спросил Лупцов.

– Туда. В тот мир, куда ты сбежал со Скотопрогонного переулка.

– В этот бред? В сумасшествие?

– Да, – ответил чернявый и легкомысленно заявил: – Зато там красиво, не воняет дерьмом, как на твоем заводе.

– Может, там и красиво, но тот мир погибает, – сказал Лупцов.

– Ошибаешься. Он только-только рождается. Ну что, согласен?

Лупцов закрыл ладонями лицо, тяжело вздохнул и прошептал:

– Да.

– Хорошо, – сразу оживился Люцифер. – Патроны по дороге купим. – Он резво вынырнул из-под кровати и сел на стул.

10

Тяжелое нефритовое небо, темное на востоке и сильно разбеленное на западе, было совершенно пустым и безоблачным. В прозрачном, цвета прудовой воды, воздухе не было видно ни птицы, ни насекомого. Густые заросли плесени давно съели все неровности созданного человеком ландшафта, и местность напоминала холмистую степь с сочной луговой растительностью.

Автомобиль Люцифера по самые окна утопал в серебристо-голубом ворсе гигантского фантастического ковра. Это был роскошный автомобиль, с удобными кожаными сиденьями, открытым верхом и сдвоенным крупнокалиберным пулеметом, стволы которого торчали над бампером.

– Иди садись за руль, – распорядился Люцифер, и Лупцов, не заставляя себя ждать, перепрыгнул через дверцу и упал прямо в объятия мягкого, как подушка, сиденья. – Ну что, прорвемся? – весело спросил чернявый, не спеша пробираясь назад к пулемету.

– Не бойся, Люцик, прорвемся, – сжав зубы, ответил Лупцов. Он бросил прощальный взгляд на мрачную железобетонную коробку монастыря и тихо добавил: – Ну, с Богом!

Лупцов включил зажигание, завел мотор, и, взревев, автомобиль рванулся вперед к заросшим плесенью, железным воротам. Не сбавляя скорости, Лупцов обернулся. На заднем сиденье важно восседал огромный черный дог. Он преданно смотрел хозяину в глаза и на кивок Лупцова ответил громогласным лаем.

– Держись, Люци-ик! – истошно заорал Лупцов и на большой скорости врезался в ворота. Металлическая громадина плавно, словно в рапиде, перелетела через машину и мягко погрузилась в плесень. Сзади послышались крики, затем автоматная очередь прошила бок автомобиля, но Лупцов резко повернул руль и лихо выскочил на дорогу.

Ехать на такой скорости было невообразимо приятно, ветер со свистом огибал ветровое стекло и завихрялся где-то у затылка водителя. Необыкновенное по остроте ощущение свободы распирало Лупцова изнутри. Одновременно ему хотелось и смеяться, и плакать, руки у него тряслись от возбуждения, но какая-то заноза все же сидела в сердце, мешая до конца насладиться полетом.

Через какие-нибудь пятнадцать минут Лупцов влетел в знакомый населенный пункт. Он торопился и потому, не сбавляя скорости, проскочил всю эту небольшую деревушку, и только когда увидел дом из свежеошкуренных бревен, резко затормозил. На скользкой от плесени дороге автомобиль повело юзом, несколько раз развернуло и бросило на обочину. Машина врезалась багажником в забор, повалила его и только после этого встала.

– Ну что, Люцик, приехали? – весело спросил Лупцов. Чернявый, вольготно развалившийся на заднем сиденье, сплюнул за борт и кивнул наверх.

– Посмотри, – сквозь зубы проговорил он.

Лупцов взглянул на небо и обомлел от страха: прямо на них с большой высоты пикировали две черные безобразные птицы.

– Ты же обещал! – дрожащим голосом крикнул Лупцов. Чернявый пожал плечами и распахнул дверцу.

– Беги, может, еще успеешь, – ответил он.

– Куда? – выпрыгивая из машины, спросил Лупцов.

– Сам знаешь. Пора.

– Знаю! – с ненавистью пробормотал Лупцов, убегая подальше от автомобиля. Он сдирал с себя на бегу одежду, нагибался, хватал руками плесень и запихивал в рот. Лупцов уже не оборачивался, знал, а скорее чувствовал, что Люцифер остался в машине или около нее. Он уже слышал шум погони – пронзительный свист крыльев, – а потому прибавил скорость и начал петлять, как заяц.

Миновав огороды, Лупцов поскользнулся, упал и кубарем прокатился по мягкой, влажной плесени до самого спуска в овраг. Там он быстро поднялся, мгновенно нашел глазами то место, где уже однажды ему приходилось стоять, и бросился вперед по склону.

– Эй ты! – задыхаясь, кричал он на бегу. – Я хочу помочь! Слышишь, ты просила меня помочь! Я готов! Я поцелуюсь с тобой, я поцелую твою задницу…

Уже у самого края ямы Лупцов посмотрел вверх. Одна из черных птиц пикировала ему прямо на голову. И тут в метре от себя он услышал знакомый спасительный голос:

– Я здесь, Игорек. Я здесь.

Закрыв голову руками, Лупцов прыгнул.

Полигон

Мертвецы всего мира химически идентичны.

К.Г. Юнг

1

По образованию сорокалетний Алексей Зайцев был психологом и на волне интереса к этой еще недавно редкой профессии не ощутил никакого дискомфорта при переходе из одной политической формации в другую. Напротив, его благосостояние резко улучшилось, он почувствовал доселе неведомый ему вкус бытовой свободы, которую могут дать только деньги, избавился от продовольственной неврастении и довольно быстро сделался сибаритом. Впрочем, в скромных российско-интеллигентских масштабах. О недавнем прошлом страны Алексей вспоминал, лишь когда по телевизору показывали старые фильмы, которые он смотрел с большим удовольствием, либо по новостям – обнищавшие коммунистические митинги. На частые жалобы менее удачливых соседей Зайцев скоро научился многозначительно пожимать плечами и душевно отвечать: «Да-да-да». С такими же, как он сам, любил порассуждать о паразитической психологии россиянина и как бы вскользь прихвастнуть не новым, но вполне презентабельным «ауди». В общем, Алексей был человеком во всех отношениях благополучным, в последнее время все чаще задумывался, не завести ли еще раз семью, но о детях уже не помышлял. Во-первых, у него уже имелось двое взрослых сыновей, а во-вторых, Зайцеву, наконец, хотелось пожить для себя.

Свой отпуск, выпавший на середину августа, Алексей решил провести на родине отца – в небольшом сибирском поселке с привлекательным и одновременно распутным названием Разгульное. Всю первую неделю он переходил от одних доселе неведомых родственников к другим. В каждом доме в честь редкого московского гостя устраивалось застолье, которое обычно длилось до утра, и в конце концов, это так утомило Зайцева, что он начал подумывать о побеге назад в столицу. Но уезжать, так и не попробовав хваленой сибирской охоты и ночной рыбалки, было и жаль, и обидно. Наслушавшись невероятных охотничьих рассказов, как-то утром Алексей отправился в одиночку побродить с ружьем по тайге. За полдня блуждания он не встретил никакой дичи, зато напал на россыпи брусники, которые и завели его в таежное болото. Только наевшись незрелой ягоды, Зайцев решил, что пора возвращаться, но солнце висело почти над головой, и определить, куда оно будет закатываться, не было никакой возможности. Алексей лишь помнил, что в Разгульном оно встает слева, а когда он отправлялся в тайгу, светило в спину.

Часа в четыре пополудни Зайцев наконец разобрался, в какой стороне находится село. Идти напрямик никак не получалось. Приходилось все время огибать обширные озера с обсидиановой тухлой водой, уклоняться то в одну, то в другую сторону, а ближе к вечеру ему вдруг показалось, что он вообще идет не в том направлении. Болото не только не кончалось, наоборот, оно становилось все безжизненнее, все чаще ему попадались целые рощицы березовых хлыстов, и все реже встречались оазисы обычной лесной растительности.

Первую ночь Алексей провел на небольшом островке-горбушке, у жалкого чадящего костерка, который он развел из бересты и поддерживал мелкими прутьями. Страх еще не овладел Зайцевым – утром он собирался добраться до первой же высокой сосны, забраться на нее и осмотреть окрестности. Его лишь слегка мучили голод и жажда: перед охотой он позавтракал стаканом молока и куском хлеба, а вода в алюминиевой литровой фляжке давно закончилась. Правда, днем он наелся недозрелой брусники, но от нее остался лишь легкий холодок в желудке да кисловатый привкус во рту.

Жажда давно уже напоминала о себе, тем более что болотной воды вокруг было сколько угодно. Алексей даже ощущал головокружение от ее сладковатого гнилостного запаха. Но самым докучливым было терпеть сонмища комаров и таежного гнуса. Назойливые кровопийцы почти не реагировали на едкую струйку дыма, лезли под охотничий брезентовый костюм, и единственным спасением от них была еловая лапа, которой Зайцев не переставая остервенело обмахивался.

Всю ночь Алексей воевал с насекомыми, а под утро, когда болото заволокло душным ядовитым туманом, комары вдруг исчезли, и он как-то сразу погрузился в глубокий сон. Но хорошенько выспаться Зайцеву так и не удалось. Вскоре над мертвым березовым сухостоем поднялось солнце, туман растворился в воздухе, и комары с гнусом вновь накинулись на свою жертву, возможно, единственную на много километров в округе. Щеки и подбородок Алексея уже серебрились суточной щетиной, глаза были воспалены, а лицо так распухло от укусов, что в зеркале он, пожалуй, себя бы и не узнал.