Девушка в белом с огромной собакой

– Что это с вами, Иван Павлович? – испугался Лупцов.

– Не знаю, – сквозь зубы ответил сосед.

– Может, водички попить? – предложил Лупцов и встал, а Иван Павлович сразу выпрямился, откинулся на спинку и злобно процедил:

– Не подходи!

Лупцов снова сел на свое место.

– Да вы положите нож, – мягко сказал он, – не бойтесь, я настоящий. Между прочим, ко мне тоже сейчас заглянул гость. Точная копия вас. Сидел рядом со мной на диване и чревовещал. Страшно, честное слово. Кстати, – вспомнил Лупцов, – вы грозились накормить меня консервами с хлебом. Давайте угощайте.

– Погоди, Игорь, – признав, наконец, в Лупцове соседа, простонал Иван Павлович. – У меня что-то с животом. Схватки прямо родовые. Вроде ничего не ел сегодня. С утра только молока с хлебом. Ф-фу… – Иван Павлович сразу как-то обмяк, расслабился и через некоторое время пояснил: – Отпустило.

– Ну так кто у вас был, я, что ли? – поинтересовался Лупцов. Ему было страшно интересно узнать, в каком виде предстал перед соседом его двойник.

– Ты, ты, – ответил Иван Павлович. – Что б им сдохнуть всем!

– Ну и что? – тихо, будто боясь спугнуть, спросил Лупцов.

– Ничего. С тобой девка была. С седьмого этажа, школьница. – Лупцов смущенно и как-то неприлично хихикнул, и Иван Павлович сразу откликнулся: – Вот-вот. Я об вас швабру сломал. Начали здесь…

– Я даже не знаю, как ее звать, – начал оправдываться Лупцов. – Честное слово. Разве что… в мыслях позволял. – Он пожал плечами, задумчиво поскреб подбородок, и вдруг лицо его осветилось догадкой. – Кажется я понял, Иван Павлович. Это все наше паскудство на свет божий повылазило. Точно-точно. Видно, у него тоже имеется своя критическая масса. А эти «гости» просто вытащили из квартир и темных углов все наше непотребство. Я даже думаю, что они и не живые вовсе – двойники наши. Может, даже и не разумные. По-моему, они совершенно не соображают, что делают и говорят. В общем, это наши материализовавшиеся пороки. Вернее, отражения пороков. Вы заметили, они же совсем безобидные. Это не они громят магазины и грабят квартиры. Это делают люди, а они только подражают и зачем-то кривляются. Но вот увидите, когда все закончится… если закончится, все спишут на них.

– А эти – «дедушка, помоги» – тоже безобидные? – зло спросил Иван Павлович.

– А черт его знает, – ответил Лупцов.

– Ладно, – через силу проговорил Иван Павлович и, охнув, снова согнулся пополам. Даже при колеблющемся свете свечи видно было, как вздулась от напряжения его дряблая шея и побагровело лицо. Иван Павлович зарычал, как это бывает при рвотных спазмах, и упал на колени. Лупцов же сорвался с места и едва успел подхватить соседа.

– Да вы отравились, Иван Павлович, – всполошился Лупцов. – И телефон не работает, врача не вызовешь. Марганцовка у вас есть?

Сосед не ответил. Он хрипел, как умирающий, раскачивался из стороны в сторону и все норовил улечься на пол.

– Иван Павлович, вы только не умирайте, – не на шутку испугался Лупцов. – Этого нам еще не хватало. – Он устроил соседа поудобнее на полу, взял свечу и бросился в ванную комнату, где, как он помнил, висела домашняя аптечка.

Когда Лупцов вернулся на кухню с большим целлофановым мешком таблеток, Иван Павлович уже успокоился. Он лежал без движений, разбросав руки и ноги в разные стороны. Лупцов наклонился над ним, установил свечу поближе к изголовью соседа, и потряс его за плечо. Даже непрофессиональным глазом видно было, что Иван Павлович покинул этот мир. Нижняя челюсть у него отвисла, обнажив желтые, прокуренные зубы, глаза не мигая смотрели в потолок, а пламя свечи едва-едва отражалось в быстро помутневших, словно затянутых бельмами, зрачках.

Некоторое время Лупцов с недоумением и ужасом разглядывал своего соседа. Он никак не мог поверить в эту загадочную смерть. Одновременно его терзали обида и отчаяние от невозможности что-либо предпринять.

– «И вышел другой конь, рыжий, – с трудом сдерживая слезы, дрожащим голосом проговорил он. – И сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч».

Рядом с трупом соседа Лупцов просидел не менее часа. Все это время он мучительно доискивался причины скорой смерти. Искал ее в последних событиях, в приходе собственного двойника, который на удар шваброй мог ответить каким-нибудь совершенно неизвестным, невидимым глазу ударом.

Лупцов боялся уходить из незапертой квартиры Ивана Павловича. Чтобы вернуться к себе, ему потребовалось бы подняться по темной лестнице на этаж, и от одной мысли об этом кожа у него покрывалась мурашками. Однако дома его тоже не ожидало ничего хорошего, но остаться здесь означало провести ночь в компании с мертвецом.

Уходя Лупцов обратил внимание на старенький велосипед, подвешенный под потолком. Иван Павлович часто ездил на нем ловить рыбу на соседние пруды. Лупцов подумал, что велосипед больше никогда не понадобится хозяину и его домочадцам, а потому решил, как только рассветет, забрать машину и уехать из этого чертова города куда-нибудь поближе к природе.

Вернувшись к себе, Лупцов задвинул диван в дальний угол комнаты, на стол поставил зажженную свечу, рядом положил туристический топорик и, укрывшись одеялом, лег лицом к двери. Довольно долго он полулежал с открытыми глазами и прислушивался к каждому шороху. Едва ощутимый сквозняк трепал пламя свечи, отчего по стенам и мебели судорожно скакали замысловатые тени. Лупцов часто вздрагивал от неожиданности, когда, очнувшись от полузабытья, принимал скольжение теней за невесть откуда взявшихся нелюдей, с некоторых пор поселившихся в его квартире.

По проспекту, мимо дома, изредка проскакивали машины, Один раз где-то далеко трещоткой простучала автоматная очередь. Внизу, скорее всего на первом этаже, разбили стекло, и после этого послышался леденящий душу женский крик. Лупцов приподнялся на локтях, беспокойно обшарил взглядом комнату и снова лег.

И все же сон одолел его. Лупцов уснул, крепко сжав в руке топорик, словно этот походный инструмент мог пригодиться ему за пределами реального мира.

7

Проснулся Лупцов от того, что зазвонил будильник. Он открыл глаза и посмотрел на часы. Стрелки, как и вчера, показывали двенадцать, но будильник трезвонил, как порядочный, и не собирался умолкать.

Лупцов встал с дивана, постоял немного, приходя в себя со сна, и по привычке отправился в ванную. В полутемной прихожей он чуть не столкнулся с каким-то субьектом, в котором сразу признал своего двойника. Лупцов вздрогнул от неожиданности, отступил назад в комнату, а двойник с бесстрастным лицом проследовал мимо него, лег на диван и укрылся одеялом.

– Вот сволочь, – с ненавистью прошептал Лупцов. Надежда на то, что вчерашний кошмар привиделся ему во сне, сразу улетучилась. За окном все так же нависало тяжелое нефритовое небо, и это означало, что жизнь не только облачилась в другие одежды, но и «сожгла карму», а значит, привычного прошлого больше не существовало.

– Эй ты, – обратился Лупцов к пришельцу и дернул за край одеяла. Двойник приподнял голову и вдруг как-то очень некрасиво, рывками раскрыл рот и скрипучим голосом проговорил:

– Тихо, тихо, пеструшка, а то услышат. Тихо, тихо, не бойся. Все будет хорошо.

– Сволочь, – уже спокойнее повторил Лупцов. Он подумал о том, что ему все равно придется отсюда уходить, что в такие времена, когда нарушается привычный ход времени и событий, а люди превращаются в напуганных животных, дом перестает быть необходимым атрибутом человеческого существования и даже становится опасным, поскольку привлекает к себе охотников. Поэтому-то первыми и гибнут те, которые более всех привязаны к дому, а значит, правы буддисты, утверждающие, что все человеческие беды проистекают от привязанности.

Надев резиновые сапоги, Лупцов взял сумку с вещами, в последний раз окинул взглядом свое жилище и сказал двойнику:

– Прощай, засранец. Квартира – твоя.

В прихожей у Ивана Павловича Лупцов поскользнулся и едва удержался на ногах. Пол квартиры тускло поблескивал голубоватой порослью той самой плесени, что он видел на обратном пути. Осторожно ступая, Лупцов вошел на кухню, и глазам его предстала сколь жуткая, столь и удивительная картина: Иван Павлович лежал на полу в той же позе, но как бы укрытый дорогой ворсистой тканью. Он был похож на гигантский кокон в этой поросли, которая особенно густо и высоко принялась на открытых участках тела. Лицо лишь угадывалось под мохнатой звериной маской цвета бирюзы, а изо рта высокими мясистыми стрелками поднимались толстые серебристые стебельки.

Стоя над трупом, Лупцов вспомнил, как вчера Иван Павлович легкомысленно потрогал на земле зловещего вида пятно. Вспомнил и сообразил, что именно из-за этого и умер сосед.

Покидая квартиру, Лупцов пнул наполовину заросшую плесенью сумку Ивана Павловича. Остановившись, он осторожно, будто имеет дело со взрывчаткой, расстегнул молнию и заглянул внутрь. Сверху лежали пакеты с супом, несколько пачек риса и соль. Все это Лупцов переложил в свою дорожную сумку и, сняв со стены велосипед, не мешкая покинул квартиру.

То, что Лупцов увидел на улице, поразило его не меньше, чем экзотическая смерть соседа. Если сутки назад попадались лишь отдельные островки необыкновенной плесени, то сейчас абсолютно все: и земля, и асфальт, и скамейки перед домом, и ощипанные кусты вдоль фасада – все было покрыто ровным серебристо-голубым ворсом. Плесень добралась даже до окон первого этажа, до половины окутала стволы деревьев, и даже страх перед неизвестной опасностью не помешал Лупцову восхититься этим фантастическим, неземным ковром с голубоватым металлическим блеском.

Лупцов пришел в себя, когда увидел на обратной стороне проспекта, у булочной, живой факел. Какой-то бедолага облил себя бензином и подпалил, а затем от невыносимой боли начал метаться по тротуару и истошно орать. Упав, несчастный принялся кататься по асфальту, пытаясь сбить пламя, но вскоре затих. Бензин прогорел довольно быстро, а обгоревшие лохмотья еще долго дотлевали на обуглившемся трупе.

Прикручивая сумку веревками к багажнику, Лупцов торопился. Он бормотал какие-то проклятия, искоса поглядывал на обгоревший труп и думал о том, что жизнь, в сущности, кончилась и для него и что отвоеванные у смерти несколько дней лишь продлят его мучения, а затем сделают невыносимой и саму мысль о смерти. Лупцов вспомнил, что когда-то он уже думал о возможной гибели человечества. Вспомнил о том, какой страшной показалась ему эта мысль, но если тогда это были досужие фантазии, то сейчас «зверь с семью головами и десятью рогами» предстал перед ним воочию. Вид развороченного фасада булочной на фоне холодного, леденящего душу апокалипсического пейзажа символизировал собой что-то глубоко враждебное человеку, какой-то новый исторический период в жизни планеты. Люди с такой легкостью были исключены, выброшены из общего хода жизни, что Лупцов подумал: «Нас просто выгоняют. Нас стало слишком много, и Некто решил провести дезинсекцию. А мог бы откачать воздух или погасить солнце. Люди больше не нужны. И неизвестно, сделали мы то, для чего появились, или нет? И спросить не у кого».

Он уже отъехал на порядочное расстояние от дома, миновал два перекрестка и свернул к Кольцевой автодороге. В абсолютной тишине слышно было, как под колесами велосипеда похрустывают сочные стебли плесени.

Страшная обида за все человечество душила Лупцова: их прогоняли, не предъявив никакого обвинения, хотя о содержании последнего легко можно было догадаться.

Изредка на своем пути Лупцов встречал все тех же странных лжелюдей. Они возникали на дороге вдруг, поодиночке и целыми компаниями, перебегали дорогу перед самым носом у Лупцова, занимались на обочине разным непотребством и гоготали, словно урловые подростки в последнем ряду кинотеатра при виде голой задницы на широкоформатном экране. Кривляния их походили на бестолковые и суетливые игры обезьян, и это было тем более страшно и непонятно, потому что выглядели они вполне нормальными людьми, гораздо более нормальными, чем некоторые сослуживцы или соседи Лупцова.

К вечеру Лупцов отмахал от Кольцевой дороги километров тридцать. На протяжении всего пути он видел одну и ту же картину: лес или густые заросли деревьев и кустарника напоминали инопланетные джунгли. Здесь, за городом, плесень, очевидно, росла еще быстрее: деревянные дома заросли по самые крыши, голубая бахрома свисала даже с проводов, и каждый населенный пункт напоминал Лупцову никогда не виденные им древние заброшенные города.

Остановился Лупцов из-за того, что порядком устал, а главное, крайний дом, с которым он поравнялся, был менее всего тронут голубой заразой. Он стоял свеженький, недавно отстроенный, внося ощутимый диссонанс в общую картину. Аккуратно ошкуренные бревенчатые стены дома прямо-таки сияли на однообразном серебристо-голубом фоне.

– Неужели?! – вырвалось у Лупцова. – Таинственный остров. Оазис в голубой пустыне. – Он подошел к калитке и заглянул во двор. Там было все то же самое, что и везде, с той лишь разницей, что плесень покрывала только землю, словно дом этот свалился с неба несколько секунд назад.

Лупцов толкнул велосипедным колесом калитку и прошел во двор. Не доходя до крыльца, он долго звал хозяев, но не докричавшись, поднялся по ступенькам, раскрыл дверь и вошел внутрь дома. Это человеческое жилище не казалось брошенным впопыхах. Все здесь стояло на своих местах, порядок был образцовый, словно хозяева вышли на минуту по каким-то своим делам.

Лупцов осмотрел все три комнаты, пытаясь угадать, кто здесь жил или живет. Он еще надеялся увидеть владельцев дома, ждал, что вот-вот появятся люди, но отсутствие следов во дворе говорило об обратном.

В одной из комнат у окна Лупцов обнаружил школьный телескоп, стоящий на самодельной, основательно построенной треноге. Этот совершенно ненужный в домашнем хозяйстве предмет натолкнул Лупцова на мысль, что в доме жил человек, который любил по ночам смотреть на звезды, и этого астронома либо заманило и сожрало чудовище из ямы, либо он заразился по неосторожности плесенью и превратился, как его сосед, в колосящийся холм.

Лупцов заглянул в круглый глазок телескопа и увидел темное окошко соседнего дома.

– М-да, на звезды ли? – огорчившись, проговорил он. Весь этот звездно-космический романтизм, навеянный видом телескопа в сельском доме, моментально улетучился.

Лупцов вышел из комнаты и обнаружил, что следы, оставленные им в прихожей и гостиной, уже засеребрились и даже обрели собственную толщину. Открытие напугало Лупцова, но совершенно неожиданно он набрел взглядом на паяльную лампу, и остаток вечера ушел у него на обеззараживание пола и крыльца.

Вскоре небо, как и в прошлый вечер, сделалось темно-зеленым, отчего казалось, будто свет в окна проникает через густые заросли кустов.

Не дожидаясь полной темноты, Лупцов достал хлеб и банку консервов. Заканчивал трапезу Лупцов на ощупь. Так же на ощупь добрался до дивана, скинул сапоги и не раздеваясь улегся.

Уснул Лупцов быстро, сказалась долгая велосипедная езда, к которой он не привык, и долгие переживания. Засыпая, Лупцов увидел, что комнату по диагонали пересекает едва видимая белесая фигура в длинном балахоне. Мерцание бестелесного существа было таким слабым, что Лупцов принял видение за многократно отразившийся от стен и потолка отблеск луны.

8

Проснулся Лупцов рано утром в абсолютной тишине, которая, возможно, и послужила причиной его пробуждения. Он долго лежал, глядя за окно на зеленое небо. Мысли его, вялые и путаные со сна, были лишь неясным отражением окружающего, бесформенными осколками тех событий и впечатлений, что он успел пережить за эти сумасшедшие дни.

Блуждая взглядом по комнате, Лупцов увидел рядом с собой, на тумбочке, небольшой изящный томик в сафьяновом переплете и пожалел, что не захватил с собой два последних сборника фантастики, которые он приобрел накануне. Он лениво дотянулся до книги, раскрыл ее и прочел первое, что попалось на глаза: «Бог Ям-Нахр говорит: Обращаюсь к тебе, отец наш Эль, Преданный тебе Река-судия. Отдайте, о Боги, того, кого приютили, того, кто у многих находит прибежище».

Читал Лупцов невнимательно, машинально повторяя про себя непонятные строчки. Затем отложил книгу и раздраженно пробормотал:

– Богов развели, хоть засаливай.

Надев сапоги, Лупцов вышел на крыльцо. Велосипед, который он прислонил к перильцам, по самый руль зарос плесенью. Следы, оставленные им вчера на дорожке, за ночь исчезли, как будто их и не было вовсе.

– «И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри», – процитировал Лупцов, не переставая поражаться, как быстро исчезает все, что было сделано человеческими руками.

Он спустился с крыльца, не торопясь дошел до калитки и даже почувствовал удовольствие – идти по толстому слою плесени было так же приятно, как по лесному мху.

Неожиданно Лупцов услышал жалобное собачье повизгивание. Он привстал на цыпочки, заглянул за забор и увидел на дороге большого черного дога с серебристыми пятнами заразы на ляжках и боках. Собака была словно бы в чулках – лапы ее сплошь покрывала голубая плесень, и Лупцов подумал, что животное уже обречено, через несколько часов плесень сожрет пса и выйдет из собачьего нутра густым сочным снопом, как это случилось с его соседом.

Лупцов свистнул догу, и тот, повинуясь своей собачьей природе, бросился к человеку, навалился на калитку всей тяжестью мощного тела и легко распахнул ее. Повизгивая от радости, бедняга завилял обрубком хвоста, заиграл литым бревноподобным туловищем, заходил кругами вокруг Лупцова, а тот, испугавшись, запричитал:

– Только не прислоняйся ко мне! Только не прислоняйся! Вылечить я тебя все равно не смогу. Хотя… если попробовать… – Лупцов подумал, что собаку можно попытаться вымыть с мылом, а потом протереть любой ядовитой гадостью, которая найдется в доме, от керосина до дихлофоса или отбеливателя.

Еще вечером прошлого дня в сенях Лупцов заприметил двадцатилитровую автомобильную канистру. Как он и предполагал, в ней оказался бензин, и Лупцов, отыскав тряпку, хорошенько намочил ее и принялся лечить собаку. Дог, словно понимая, чего от него хочет человек, вертел головой, стараясь встретиться со спасителем взглядом, но стоял спокойно и даже помогал Лупцову – подставлял то один бок, то другой, приподнимал нужную лапу и часто фыркал – запах бензина был ему неприятен.

– Ну вот, кажется, все, – закончив, проговорил Лупцов и внимательно осмотрел собаку. Короткая черная шерсть дога лоснилась от бензина, мощные мускулы нервно подрагивали под кожей, а глаза смотрели на человека преданно и с благодарностью.

– Здоровый ты какой, – удовлетворенно сказал Лупцов. – Выживешь, подружимся. – Пес радостно взвизгнул, и Лупцов погладил его по голове. – Как тебя звать? У такой собаки и имя должно быть значительным. Лорд? Хотя для Лорда ты слишком черен. А может, Люцифер? – Пес ответил басистым лаем, и Лупцов подтвердил: – Значит, Люцифер.

В доме Люцифер освоился быстро. Он устроился на полу у дивана, положил морду на лапы и мгновенно уснул. Похоже, он много времени провел на ногах, по-звериному чувствуя, что ложиться на мягкий голубой ковер нельзя и для того, чтобы спастись от смертельной опасности, надо бежать, бежать и бежать.

Спал Люцифер крепко, шумно вздыхая и повизгивая во сне от кошмарных сновидений, в которых по новой переживал еще более кошмарную действительность.

А тем временем Лупцов нашел в доме большую кастрюлю и приготовил на паяльной лампе рисовую кашу. Половину он выложил в алюминиевую миску и поставил остывать – для собаки.

Плотно позавтракав, он бесцельно побродил по дому, еще раз заглянул в подзорную трубу и, чтобы чем-то занять себя, решил прогуляться до леса, посмотреть, что собой представляют эти убийственные джунгли вблизи. Лупцов даже повеселел, размышляя о собственной судьбе, зачем-то забросившей его на этот маленький островок, который, как и все остальное на Земле, вскоре должен был исчезнуть под чудовищным натиском невесть откуда появившейся голубой заразы. Вопрос откуда все это взялось, больше не интересовал его, поскольку даже правильный ответ не мог ничего изменить. Неизбежность конца больше не пугала его, тем более что смерть имела такой привлекательный вид, а сам процесс умирания не нес в себе ничего таинственного.

Люцифер проснулся, когда Лупцов снимал с гвоздя двустволку хозяина дома. Пес вопросительно посмотрел на человека, и тот сказал ему:

– Ты поешь. Со мной ходить не надо. Сиди дома. Ты же глупый, ткнешься мордой в эту гадость – и все, помрешь. – Словно понимая человеческую речь, Люцифер подошел к миске с кашей, обнюхал ее и, громко чавкая, принялся есть.

Лупцов нажал на рычажок, разломил ружье пополам и, к своему удовлетворению, обнаружил там два патрона. Ружье оказалось заряженным.

Даже привыкнув к серебристо-голубому покрову, Лупцов был потрясен тем, что увидел в лесу. Глазам его предстала совершенно невероятная, живописная картина. Переплетенные кроны деревьев превратились в сплошной, без единого просвета, бирюзовый монолит, под которым невозможно было пройти в полный рост. Благодаря роскошным шубам расстояние между стволами сильно сократилось, а в некоторых местах деревья совершенно сомкнулись, образовав живую стену. Немногочисленные извилистые проходы соединялись в лабиринт, и Лупцов с содроганием представил, как эта колоссальная актиния пожирает где-то внутри себя все, что могло послужить ей пищей: птиц и зверей, пресмыкающихся и насекомых.

Сапоги Лупцова сантиметров на пятнадцать утопали в плесени, она отвратительно чавкала под ногами, сочные стрелки ее глухо лопались, оставляя на голенищах мокрые маслянистые следы.

Лупцов долго бродил по опушке и любовался этими дикими, фантасмагорическими пейзажами. Он думал о том, что Иоанн, в стремлении запугать своих современников, слишком переусердствовал в описании конца света. Все выглядело гораздо гуманней и приличнее, без эффектных аллегорических всадников и чудовищного зверя. На самом деле конец света был стерилен, как кипяченый скальпель, и столь же действенен. Гибель планеты можно было назвать даже красивой, поскольку все безобразное, все, что изуродовал человек, перестраивая мир на свой скудоумный лад, в считаные часы исчезло под этим удивительным покрывалом. Природа сама исправила свою ошибку. Получилось и гигиенично, и живописно.

Неожиданно Лупцов услышал треск сучьев. Он обернулся и увидел в нескольких метрах от себя лося. Огромный самец с лопатообразными рогами, шатаясь, вышел из леса и остановился. Первое, что пришло в голову Лупцову, это застрелить животное. Он снял с плеча ружье, но застыл на месте – вид у сохатого был настолько жалкий, а в глазах читались такие тоска и ужас, что Лупцов опустил ружье. Едва ли не впервые в жизни он вывел для себя зависимость таких двух понятий, как убийство живого существа и утоление голода.

За то время, пока человек и лесной зверь стояли друг против друга, Лупцов успел как следует разглядеть лося. Тот весь был покрыт голубым налетом, губы его слегка серебрились, а это означало, что животное отравлено и жить ему осталось каких-нибудь пару часов или того меньше.

– Иди, иди, – сказал ему Лупцов, и сохатый, опустив голову, медленно вернулся в лес.

На обратном пути Лупцова заставил вздрогнуть человеческий крик. Проходя мимо небольшого овражка, он услышал уже знакомую просьбу о помощи.

– Игорь, помоги! – каким-то знакомым женским голосом взывало к нему чудовище. Лупцов остановился, попытался вспомнить, кому он принадлежит, но так и не сумел. А существо в овраге, очевидно, приняв его остановку за колебания, закричало жалобнее и настойчивей:

– Игорек, милый, помоги же мне!

– Сейчас помогу, – зло ответил Лупцов. Взяв ружье наперевес, он осторожно пошел на голос. Ему было по-настоящему страшно, пальцы, лежащие на курках двустволки, сильно дрожали, и он боялся, что случайно может нажать посильнее и выпустить в воздух оба заряда, которые неизвестно еще как и когда могут пригодиться.

Чудовище из ямы в очередной раз дало о себе знать, и Лупцов понял, что подошел совсем близко. Оно было где-то под ним, на самом дне неглубокого овражка, среди махровых серебристо-голубых кустов.

Остановившись, Лупцов поискал глазами то место, где оно располагалось: едва заметная разница в цвете и редкие волнообразные движения выдавали искусного провокатора.

– Ну вот он я, – проговорил Лупцов, чувствуя, как его обволакивает теплым сладковатым туманом. Перед глазами у него все поплыло, и в этом тягучем и липком, как клей, воздухе начали прорисовываться какие-то неясные образы, которые, медленно сгущаясь, формировались в человеческие фигуры.

– Помоги, Игорек, – бессовестно лгал знакомый голос, и Лупцов, стряхнув с себя наваждение, вскинул ружье, навел стволы на шевелящуюся массу и с трудом прошептал:

– Сейчас помогу. Сейчас ты у меня пообедаешь картечью, поганая жаба.