Полная версия
Беглец в просторах Средней Азии
Акбар однажды принёс домой приличный отрез материи, от чего все женщины превознеслись на седьмое небо от счастья, ведь их одежда была сплошь в лохмотьях и заплатах. Сразу сели резать и кроить, на что много времени не потребовалось, ибо резали просто и просто же сшивали. Через час уже всё семейство было в новом пошиве, и лица женщин и девчонок сияли от счастья. Последним, заодно, ещё прокололи ноздри и навесили в отверстия колечки. Одним словом – праздник для всех.
Здесь нужно пояснить, что по магометанскому обычаю уважающим себя сарткам появляться на базаре не подобает. Всё, что им необходимо или желательно, приобретается мужем или братом. И это несмотря на то, что женскому составу семейства Акбара не воспрещается днём ходить повсюду, где заблагорассудится, и даже в течение нескольких дней быть вне дома, когда дело касается разного рода визитов, но категорически нельзя ходить на базар.
Как-то раз вечером Акбар сообщил мне о своём намерении развестись со своей второй женой, с коей прожил он три года, и у которой был маленький сынишка. «Она мне бесполезна, – пояснил он, – по дому ничего не делает и на редкость ленива».
На следующий день к полудню явился мулла. Сели вкруг, мулла прочёл подобающую молитву, потом поели плова. На том церемония развода и завершилась. Часом позже Юлдаш отвёз разведённую женщину с ребёнком и пожитками в Ташкент, откуда та когда-то и явилась. Всё было так просто, будто уволили служанку.
Тем же вечером детишки принесли мне пригоршню земляных орехов, джирьянчак, которые во многих отношениях очень хороши: питательны и считаются полезными при неладах с желудком. Листья у этого растения небольшие, удлинённые дольчатые, но я не видел цветков, поэтому не мог судить, что же это за растение. А жаль, так как не встречал его раньше и ничего о нём не слышал.
Вскоре произошло следующее. Камар-джан вдруг через своего мужа предъявила Акбару своего рода ультиматум: он-де обязан купить ей отрез печатного ситца для нового платья, халат и новые сапожки с калошами, иначе покинет Юлдаша, уйдёт совсем. Бедный муж, преданно в свою супругу влюблённый, будучи в ужасе от перспективы её утратить, отлично сознавал всю невозможность исполнить требования при текущих обстоятельствах. Она же, разразившись бранью, выбежала прочь из дому, пропадала весь день и вернулась назад лишь поздно вечером. А вернувшись, устроила ещё Акбару скандал с воплями и плачем.
«Женщина рехнулась, тахир, – сокрушался Акбар, – немыслимо для меня купить ей то, что хочет. При большевиках всё безумно дорого, а мы и так едва сводим концы с концами. И если бы я в самом деле купил ей отрез на платье, то должен был бы сделать то же и для других женщин. А что я могу предложить своей бедной первой жене? Она работает вдвое больше, чем все остальные вместе взятые! Женщина чудесная, не просит ничего и не жалуется».
Да, воистину его первая жена была удивительна: умна, трудолюбива, в поведении проста, но исполнена собственного достоинства, что вообще редко бывает в семейных кругах у сартов. Тата-джан предложила самое простое средство: «Выдрать её как следует! – говорит, – Когда я упрямилась, Акбар лупил меня, так сразу делалась послушной». Но, как вскоре выяснилось, средство сие оказалось ненадёжным.
Между тем назрела ещё одна беда: несчастная старая лошадь, от труда которой зависело благополучие всего семейства, всё больше и больше слабела. Я лечил страшную гноящуюся рану не её спине посредством перманганата калия, коим успешно пользовался и при лечении диареи у детей. Вся семья считала это средство отличным лекарством. И вот как-то ночью всех нас разбудил пронзительный крик Камар-джан. Она впала в истерику, когда увидела, что несчастное старое животное лежит на боку, издавая сиплые хрипящие звуки. Тотчас всё семейство предалось плачу и мольбам. Действительно, то было тяжким горем для всех, ибо погибал, по сути, их друг, который кормил семью и верно служил ей на протяжении многих лет. Утром Акбар содрал с него шкуру, нарезал сухое и сизое на вид, жилистое мясо на полосы и вывесил его для сушки.
– Не намерен ли ты употребить это когда-нибудь в пищу, Акбар? – спросил я.
– Нет, конечно же, нет. Но я намерен его продать, – и заметив мой укоризненный взгляд, добавил: – Всё в порядке, я тщательно вырезал больное и прочёл подобающие молитвы.
В тот день все были подавлены и несчастны; даже маленькие девчонки бросили свои игры. Я выделил Акбару некоторое количество денег, и в ближайший базарный день он приобрёл хорошую молодую лошадь, так что старая была вскоре забыта. Как раз в тот самый момент, когда Акбар покупал лошадь, к нему подступился один из комиссаров ЧК, возвращавшихся в составе группы красноармейцев с гор Чимгана:
– Мы искали в горах след Назарова, но не нашли. А я никогда не сомневался, что тебе, будь ты проклят, известно, где он!
Вскоре Тата-джан заглянула в моё убежище:
– Тахир, Камар-джан затевает недоброе. Грозит пойти и заявить Советам, что Акбар прячет русского в своём доме.
– Но ведь она же знает, что все мы будем за то расстреляны!
– Это, говорит, её не волнует. Тахир, дай ей сто рублей, и пусть затихнет.
Конечно же, я дал. Она сразу же просияла и поклялась молчать. А на следующий день Акбар послал за муллой, дабы тот урезонил её прекратить свои глупости и остаться с мужем. Я слышал мягкую убедительную речь муллы, которая, в конце концов, достигла определённого компромисса: жена согласна жить в мире с мужем при условии… что ей купят новые сапожки и калоши! После заключения такого «договора» в семье Акбара установились на время мир и спокойствие.
Приближалась Пасха. В начале Страстной Недели поползли слухи, будто в пасхальную ночь, когда Православная Церковь отправляет богослужения, будет назначен комендантский час, а караулы на дорогах будут удвоены. Акбар, сообщив мне об этом, предложил отправиться с ним вместе на пасхальную ночь в Ташкент, дабы я мог встретиться со своей женой. «У тебя отросла борода, ты выглядишь как сарт, и в одежде сарта ночью тебя никто не узнает, а к утру мы вернёмся». Мысль пришлась мне по душе, и я стал размышлять, как привести её в исполнение. Но, увы, всё сорвалось.
Неожиданно пришло ещё одно тревожное известие – особыми отрядами ЧК будет предпринят повальный обыск во всех населённых пунктах вдоль дорог и даже в отдалённых фермах, в каждом доме, сарае, во всех углах и закоулках. Ищут какого-то важного для них человека. Было ясно, что речь идёт обо мне. В среду Акбар вернулся с базара очень рано и сразу же заглянул ко мне в убежище: операция, говорит, начнётся завтра рано поутру; отряды уже прибывают, патруль на мосту усилен.
– Что делать, Акбар, – спрашиваю, – куда скрыться?
– Ума не приложу, Тахир, положение ужасно, надо думать.
– Если все дороги и мост перекрыты, остаётся вплавь через Чирчик и спрятаться на том берегу у киргизов в камышах. Помогла бы твоя лошадь.
– Река разлилась, придётся плыть около мили.
– Лучше утонуть, чем живым попасть в руки убийцам!
– Невелика разница, утонешь или нет, потому как киргизы, хоть и дадут тебе убежище, но живут открыто и болтуны такие, что в миг о тебе все вокруг будут знать, и попадёшь ты в большевистские клещи!
– Как же быть?
– Готов обед, Тахир, приходи и покушай, там что-нибудь придумаем.
Признаться, мне было не до обеда. Ели молча. Когда выпили чаю, Акбар предложил вот что: «Оставайся как есть, Тахир, а за ночь Юлдаш и я замуруем тебя в стене, замажем кладку сверху грязью, посыплем пылью и сажей. Стена будет выглядеть как старая, никто и не подумает, что внутри кто-то есть».
Ничего иного не оставалось, как согласиться быть заживо погребённым. Мы приволокли бак с водой, кучу глины и камней и принялись за работу. Ограда росла быстро и вскоре отрезала меня от внешнего мира. Осталось узенькое отверстие, но и оно скоро исчезло. В моей норе воцарился мрак, как в могиле. Я слышал лишь, как Акбар и Юлдаш лихорадочно трудятся в полном молчании.
Вскоре я заснул. За ночь просыпался несколько раз, причём ощущал себя так, будто отгорожен могильной стеной от Нового Мира – того самого, что, вероятно, сулит нам учение Карла Маркса… Но я пребывал в абсолютном спокойствии, и в душе моей был мир.
А утром малютка-девочка Акбара неожиданно меня позабавила – она прильнула к стенке и своим детским голосочком осведомилась: – «Тахир, а как же ты будешь пить чай?»
Приблизительно около трёх часов пополудни во дворе послышался топот ног, поток богохульств, ругани и проклятий. Розыск, по-видимому, начался. Позже я узнал, что эти бесчеловечные тупицы подвергали допросу детей, пытаясь выяснить, не прячется ли где-нибудь поблизости русский. Но умницы сартские дети, заранее предупреждённые и наученные взрослыми, упорно утверждали, что ничего не знают. В пятницу вечером Акбар сообщил, что все красноармейцы покинули селение, и опасность миновала. Стенку он разрушил, и я с огромным облегчением выбрался на мир божий из места своего добровольного погребения и мог наконец распрямить свои затёкшие конечности.
В Пасхальную ночь я бодрствовал, более того – вылез на крышу и слушал звон колоколов, провозглашавших Благую Весть, в храме близрасположенной русской деревни. Жадно вдыхая благоухание цветущих деревьев, я вспоминал счастливые дни, когда справлял праздник Пасхи в семейном кругу моём: Пасха – торжество Весны связано с лучшими воспоминаниями детства. «И ныне, – думалось мне, – близкие молятся „о путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, и о спасении их“(27), вспоминают и обо мне, сущем с ними в разлуке, в семье магометанской!»
Дни текли дальше в относительном спокойствии. Подступала жара, и всё семейство Акбара ночевало теперь во дворе под навесом, а я перебрался в их комнату, дверь которой держалась под запором.
Весна – лучшая пора в Туркестане разливалась вокруг. Деревья увенчаны бутонами, акация в цвету. Ночи стояли тёплые, исполненные аромата благоухающих деревьев.
Женщины из молодых, и особенно Камар-джан, взялись за необычную работу – принялись копать довольно глубокую яму во дворе и приволокли несколько крупных брёвен.
«Мы готовим тебе нечто приятное», – пояснили они. Над ямой они водрузили котёл, могущий вместить в себя несколько вёдер воды. Туда добавили зерна пшеницы, льняного масла, муки и несколько хорошо отмытых булыжников. Под котлом запалили изрядный огонь и содержимое перемешивали неустанно особыми лопатками. «Это должно кипеть денно и нощно», – пояснили мне. И я всю ночь провёл во дворе; столь приятно было возлежать на воле близ пылающего очага и следить, как женщины по очереди дежурят у огня. Итогом усилий таковых явилась густая сладкая масса вроде патоки, особо приятная детям, давно не вкушавшим сладкого, ибо сахар к той поре из употребления вышел вовсе. Сарты каждую весну готовят подобное варево.
Часу в десятом утра я был разбужен вдруг дикими воплями, рыданиями и плачем: все женщины стенали, даже маленькие девочки плакали и пронзительно кричали. Решив, что случилось нечто ужасное и непоправимое, я был так испуган и потрясён, что не отважился показаться на вид из своего укрытия. Шум длился полчаса или час, а потом вдруг всё стихло. Тата-джан, зайдя ко мне, объяснила, что-то был реквием по ребёнку, умершему год назад. И вот что в связи с этим случаем любопытно. Как позже довелось узнать, сарты, жившие неподалёку от моего загородного дома (под Ташкентом – пер.), в мою честь также исполнили подобный реквием, ибо сочли, что я убит. Тогда один старик-предсказатель, после гадания на камушках, разъяснил им, что поминки вовсе бессмысленны, поскольку я не толко жив, но и нахожусь в относительно близости, только живу не с русскими, но среди сартов. Однако рыдания женские были так сильны, причитания столь убедительны, что нервы моей супруги, при том поминовении присутствовавшей и знавшей достоверно, что я жив, не выдержали, и с ней произошёл нервный припадок.
Итак, весна настала. Однако, увы, закончилось с её приходом семейное счастье Юлдаша: строптивая Тата-джан снова принялась за свои выходки. Однажды во время скромной нашей дневной трапезы, как всегда состоявшей из овощной похлёбки и лепёшек, женщина вдруг взметнулась и, даже не накинув паранджи и чимбета, кинулась к воротам – опять ей срочно понадобился кази(28) для развода. Вскочил и Юлдаш, запер перед ней ворота, схватил жену за руку и вновь усадил за стол. Та противилась, не стала ничего есть, продолжала злиться и придираться ко всем, донельзя всех раздражая. В ответ начали орать и на неё, что окончательно привело женщину в ярость, хлынул поток брани и оскорблений. Воцарился всеобщий гвалт. А Тата-джан вовсе впала в бешенство: набросилась на самую добрую, беззлобную и мирную женщину в семействе – первую жену Акбара и вцепилась ей в волосы. С ликом искажённым, диким взором и разинутым ртом, она, казалось, была готова загрызть несчастную женщину, отступавшую в страхе. Этого Акбар вынести уже не мог; резким движением он опрокинул навзничь сию исступлённую мегеру и ударил ногой. Опасаясь, как бы не вышло худшее, я оттащил Тата-джан в свою комнату. Едва переводя дыхание, она вновь попыталась вырваться, но я преградил ей путь, заставил сесть и успокоиться.
«Не твоё это дело, Тахир!» – вскричала она и всё-таки вырвалась прежде, чем я смог её остановить. Прочие тут же сгрудились вокруг. Она же высказала нечто такое, что ввергло всех в неистовство. Юлдаш, будучи в гневе, подхватил тяжелый стальной прут и ринулся раздробить ей череп. Смертоубийство казалось неизбежным, когда Камар-джан встала меж ними, я же увлёк орущую женщину в свою комнату, где её и запер. Юлдаш было принялся взламывать дверь своим прутом, но я решительно тому воспрепятствовал. Он отступил тотчас.
Но утихомирить Тата-джан оказалось делом нелёгким. Она упорно стремилась вырваться через окно, но мне удалось прижать её к полу. Кружка холодной воды на голову и немного внутрь несколько привели её в чувство, но прошло ещё немало времени, прежде чем женщина утихомирилась. Зубы её стучали, тело трепетало как в лихорадке, глаза сверкали как у безумной. Только спустя часа два она успокоилась вполне. Позже, убедившись, что Акбар и Юлдаш также остыли, я женщину выпустил. Юлдаш впоследствии уверял, что в припадке гнева Тата-джан намеревалась идти не к кази, а к аксакалу, дабы сообщить, что в доме скрывается русский.
А вскоре настала очередь Камар-джан явить свою вздорность. Та вновь стала закатывать сцены мужу, грозя разводом, если требования её не будут исполнены. Юлдаш взял сторону своей излюбленной жены, отказался от трапез с отцом, потребовал денег для покупки ей платья. Несчастный старик, впав в отчаяние, жаловался мне, что Юлдаш с женой вознамерились отравить его, что Камар-джан давно уже разболтала всем подружкам своим, кого прячут в доме, и кто подарил ей сто рублей ради сохранения тайны. На следующее утро она вышла из дому, не объявив, куда и зачем. Юлдаш был в смятении. Вернулась часа через два и заявила решительно: не уступят ей того, что требует – заявит Советским властям, что Акбар укрывает русского.
Вновь предложил я решить вопрос посредством денег.
– Тахир, – печально молвил он, – теперь не купить того, что требует, к тому же, если дать, то назавтра потребует вдвое больше. И уж тогда все прочие женщины захотят того же. Нет, придётся тебе уходить.
Нужды нет говорить, что я и сам знал, что придётся. Но вот вопрос – куда?
Глава VI. О домашнем укладе сартов и киргизов
Европейцам мало что известно о жизни народа в Средней Азии. В тесных кварталах городов и кишлаков мало кому дано наблюдать семейный быт мусульман – он бдительно скрывается от постороннего взгляда. Помимо уже описанного мною периода пребывания в семействе сартов, довелось мне немало узнать о частной жизни народной во время многочисленных моих поездок по Туркестану и степям Киргизским. Так что я рискну прервать на время ход моего повествования очерком того, что именно довелось мне увидеть и узнать в этом плане.
Не только европейцы, но и русские, живущие в городах Туркестана, склонны видеть в женской части населения сартов, киргизов и туркмен, в женщинах Хивы, Бухары и Кашгара не более как рабынь, подчинённых капризам их хозяев, свою жизнь проводящих в гаремах. Полагают, что с женщинами обращаются как со скотиной, что в странах этих рабская торговля женщинами есть дело обычное и даже ссылаются на случаи продажи несовершеннолетних девочек.
Подобные взгляды совершенно неверны. Дабы понять положение женщины на Востоке, здесь я говорю о Туркестане, прежде всего, необходимо полностью освободиться от ряда иллюзий, связанных с европейскими представлениями о браке. В странах Востока сам институт брака совершенно иной, нежели у нас – возникший и развивавшийся под влиянием христианских понятий, по которым брак не есть обычный социальный договор, а таинство, узы, освященные церковью. В языке узбекско-тюркском(29), диалектах киргизском, кашгарском татаро-монгольском в сходных наречиях нет слова, соответствующего нашему «жениться». Можно лишь выразиться так: взять (себе) женщину. Равно нет и точного эквивалента слову «любить»; но есть выражение якши карамин, что буквально значит благосклонно смотрю на…, т. е., лишь по сути, люблю. Глагол карауга означает смотреть, наблюдать, держать, контролировать.
Семейный быт оседлого населения – т. е. сартов, с одной стороны, и кочевников, киргизов и туркмен, с другой – в корне различен, соответственно различно и отношение к женской части общества. Рассмотрим сначала сартов.
Сарты берут женщин и отказываются от них с такой же лёгкостью, с какой мы нанимаем и увольняем слуг. Размер выкупа, который должен выплатить жених родителям невесты – т. н. калым – напрямую зависит от общественного положения родителей, возраста невесты, её внешности; за девушку выкуп больше, чем за женщину. В последнем случае он может составлять чисто символическую величину – четыре-пять рублей. На женщину смотрят как на прислугу, род предмета, который удобно иметь в доме, не более. Разумеется, чисто человеческие чувства иногда заявляют о себе: почитание, любовь, дети могут укреплять связь, но, вообще говоря, отношение сартов к браку сродни отношению к любой гражданской сделке. Конечно, и торг уместен с благословения духовного лица, муллы, однако это чистая формальность. Любой добропорядочный мусульманин начинает дело с молитвы, будь то забой овцы, валка дерева, начало сбора урожая риса или винограда, покупка лошади или её продажа. В соответствии с таким подходом к браку находится и самоощущение жены касательно мужа: она его служанка. Довольно часто она не отказывает себе в небольших «кражах» домашних вещей или пищи, при их избытке, чтобы затем продать, а выручку припрятать. Развод, как мы видели из предыдущего, дело самое простейшее. Если сартскую женщину не устраивает муж, если тот обращается с ней плохо, пренебрегает ею, или, скажем, не обеспечивает одеждой, она просто идёт к кази за разводом и делает это запросто. Единственным препятствием может служить чисто материальный вопрос, как она сможет содержать себя после развода.
Развод не является препятствием для любой из сторон к тому, чтобы сочетаться браком вновь и развестись снова, хотя после седьмого развода, мужчина уже не может взять в жёны ту же самую женщину. Повторный брак запрещён также в том случае, когда при разводе муж заявит, что изгоняет женщину «навеки с глаз долой». Но закон гибок и предоставляет лазейки в обоих случаях. Всё, что нужно для разведённой – это временно выйти замуж за другого мужчину или просто к нему уйти хотя бы на день, дабы муж исходный мог оправдать себя в собственных глазах. После можно начать всё заново, продолжать жениться, разводиться и вновь жениться на жене исходной.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Супруга П.С. Назарова – Горбунова Надежда Алексеевна (ок. 1882–1957, Ташкент). Похоронена на Боткинском кладбище в Ташкенте. – Прим. переводчика.
2
На диалекте Djagatai Tartar – знак уважения, соответствует обращению сахиб (П.С. Назаров); арабское имя, указывающее на чистоту (перев.)
3
См. мою статью «Кух-и-Сим – сокровище Туркестана», опубликованную в журнале Blackwood’s Magazine в августе 1921 г., стр. 184–196. – Прим. П.С. Назарова.