Вкус детства

Александр Алекс

Вкус детства

Конфета

Первое, что я вспоминаю из раннего детства – свою улицу в посёлке, пролегающую вдоль реки Самары. Одноэтажные домики с палисадниками у фасадов, пыльную дорогу летом и привычную грязь с лужами в непогоду.

Как-то в погожий весенний денёк я гулял на улице у калитки, мама белила в палисаднике фасад дома, смотрящий на дорогу одним окошечком, которое поблёскивало на солнце радужными зайчиками.

Наблюдал, как она ловко управляется с побелкой, и самому хотелось поработать щёткой.

На просьбу дать мне поработать, мама предложила найти другое занятие, сказав, что я испачкаюсь, и что мне еще рановато, вот подрасту, тогда она будет рада моей помощи.

Насупившись, стоял и не знал, чем заняться. Но вдруг увидел, как напротив нашего дома скрипнула дверь в высоких воротах, из нее вышел соседский мальчишка. Он был старше меня года на два, мы не дружили, но тот махнул рукой, подзывая к себе.

Я подошёл к соседу, который как-то заговорщицки спросил:

– Хочешь конфету?

Я кивнул. В послевоенное время, да ещё в сельской местности мы не были избалованы лакомствами…

Он сбегал внутрь, выйдя за ворота, вручил мне на зеленой крючковатой палочке нечто красное, изогнутое и утончённое на конце, сказав, чтобы я откусил.

Не ожидавший подвоха, я откусил хвостик, чуть разжевал и… ай, ай!

Слёзы брызнули из глаз, во рту заполыхало адским огнём. Я заревел.

Соседа это развеселило, он расхохотался, показывая на меня пальцем, приплясывая и приговаривая: «Обманули дурака на четыре кулака!»

Прибежала испуганная мама. Увидев в моих руках стручок красного горького перца, вырвала его, отбросив в сторону. Схватив за руку, быстро отвела домой и стала промывать водой нестерпимо горящий рот.

Так я получил свой первый в жизни урок коварства…

Крещение

Из того раннего периода жизни в памяти осталось ещё несколько важных событий.

Запомнились вечерние молитвы мамы под образами у коптящей лампадки, истовые поклоны.

А однажды мама решила нас с братом Славиком покрестить. Было мне тогда лет пять-шесть. По её настоянию, отец согласился на трудное по тем временам путешествие в соседнее село Платовку, где была единственная церковь на всю округу.

В памяти запечатлелась картинка: мы едем на телеге всей семьёй по оренбургской степи – степи моего детства.

Была поздняя весна или начало лета, точно не помню, всё цвело и благоухало. В тех краях уже к июлю неистовое солнце выжигает траву до обугленного состояния, особенно вдоль железной дороги Оренбург-Куйбышев (теперь Самара). Рядом с «железкой» асфальтовая трасса, появившаяся здесь гораздо позже.

И вот мы едем по грунтовой проселочной дороге, по наезженной колее из красноватой суглинистой почвы.

Я смотрел на нескончаемую степь, на небо без единого облачка, слушал пение жаворонков, восхищался порхающими бабочками и стрекозами, пролетающими мимо нас. Не выдерживая, спрыгивал с телеги, пытался ловить их и кузнечиков, бежал за телегой или впереди её.

Хотя мы выехали из дома очень рано, прибыли в село только к вечеру.

Помню озабоченное лицо отца, мечущегося в поисках ночлега, поскольку уже темнело.

Постоя на квартире он не нашёл, всё уже было занято, поэтому мы разместились в большом сарае у церкви, где находилось много людей. Они лежали вповалку на земле на своих подстилках, кто на соломе. Эти люди тоже приехали со своими нуждами: крестить детей, на исповедь, другие повенчаться, приурочив события к церковному празднику, кажется, это была Пасха.

Отец, не мудрствуя, по-крестьянски бросил на земляной пол большого сарая, с соломенной крышей охапку сена, где уже устроилось много приезжих. И мы улеглись на душистой сухой траве. Я лежал и видел, как в распахнутые двери сарая заглядывала луна, наблюдал яркое звёздное небо, ощущал запах остывающего знойного дня…

На этом воспоминания тают. Как крестили, что говорил батюшка, как возвращались из церкви, всё это кануло в небытие…

Не знаю почему, но правду говорят, что родная земля тянет к себе неодолимой силой. Без всякого преувеличения скажу, будучи более взрослым, когда приехал уже взрослым с Кавказа на родину, у меня словно крылья выросли, хотелось кричать от переполняющего душу необъяснимого, щенячьего восторга.

Так было и в последнее моё посещение родных мест в двухтысячном году…

По нашей с женой просьбе муж сестры моей жены возил на своей машине к родственникам, по тем местам, где родились и жили родители жены и ее сестры.

Прибыв на родину их отца – Макара Елизаровича, искупались в озере, где я, ни с того, ни с сего стал кричать утробным криком во всю силу молодых легких. Так мне стало хорошо, невероятные чувства заполнили все мое существо, я кричал и хлопал по воде ладонями. Обеспокоенные родственники смотрели удивленно. Володя, муж сестры крикнул:

– Ты чё орешь, с тобой все в порядке?

Я понял, что выгляжу странно, замолчал. И еще долго плавал, нырял, а они, видимо, поняв мое состояние, терпеливо ждали, пока я охлажу свой пыл…

В другой день мы отправились на Соль-Илецкое озеро, посмотреть место, где с давних пор ведётся промышленная добыча соли.

Плавая, принимая солевые ванны. В нем невозможно утонуть, настолько оно насыщенное.

На обратном пути заехали к Виктору – старшему брату по матери в небольшой поселок Сырт, где перекусили и пообщались, поговорили, вспоминая прежние годы.

Не знал я тогда, что это была последняя наша встреча… Я теперь жалею, что не успел задать множество вопросов о родителях, о том, что помнит он и что теперь не даёт мне покоя…

Глупая детская самонадеянная беспечность. В молодости мы еще полагаем, что жить будем вечно, что всё ещё успеем наверстать…

Рождественские колядки

В те же годы запомнилось, как мы на Рождество ходили с ребятами нашей улицы по домам – славить Христа. Под предводительством старших и под завывание вьюги, гурьбой, перебегали от двора ко двору.

Смутно помню тревогу, что не знаю слов рождественской песни, пока не поделился со старшим товарищем своим опасением. Он сказал мне, что это не столь важно, главное, чтобы я открывал рот, пытаясь подпевать, произнося хотя бы отдельные слова.

Стучимся в очередной дом. Нас пустили на порог радушные хозяева. Ребята постарше бодро затянули:

Коляда, коляда

Отворяйте ворота,

Доставайте сундучки,

Подавайте пятачки.

Хоть рубь,

Хоть пятак,

Не уйдём из дома так!

Дайте нам конфетку,

А можно и монетку

Не жалейте ничего

Накануне рождество!

Малышня, и я в том числе, стояли в общей толпе, подтягивая за старшими.

Каждого одаривали, чем могли.

После посещения нескольких дворов, наше пение стало уверенней, и гостинцы обильнее посыпались в карманы.

Какие тогда были гостинцы, я плохо помню, кажется, это были кусочки колотого сахара, перепадали также пирожки с мясом или капустой, а то просто деревенская краюха хлеба, мелкие монеты, очень редко – конфеты.

Всё равно, радости и счастья было не меньше, не то, что у нынешней детворы, которую задаривают дорогущими современными подарками в огромных количествах. Святки для нас были настоящим праздником!

На нашей улице жила и моя крёстная мать, хорошая женщина. Теперь уже не помню ее лица. Эта добрая тётя постоянно звала меня к себе, но я почему-то упорно не шёл, всё откладывал, стеснялся.

Потом мы уехали на Дальний Восток, через четыре года вернулись уже без мамы, оставив ее в дальневосточной земле… И вскоре оказались с братом в детском доме.

После детского дома я неожиданно встретил её на улице.

Мы с отцом возвращались откуда-то домой, он задержался у киоска с пивом. Предложил мне – шестнадцатилетнему, уже работающему парню выпить по кружке пенного напитка.

Мне пиво не понравилось, оно горчило, и я отдал кружку отцу. Сказал, что мне нравится лимонад с настоящим фруктовым сиропом, он и стоил всего три копейки стакан! Но для нас, детдомовских, это было настоящим счастьем. Случалось, нас возили в город на слет хоров или на конкурс. У кого-то оказывались копейки, угощали. Автомат казался настоящим техническим чудом.

В деревне пить его приходилось не часто: купить в магазине бутылку мы не могли, не было денег…

И вот, в тот жаркий летний вечер мы с отцом стоим у киоска, в этот момент появилась моя крёстная. Она сразу узнала меня, хотя я значительно повзрослел и, радостно поприветствовав отца, воскликнула: «Влас Николаевич, крестник-то вымахал, возмужал! На тебя очень похож – ну, просто маленький Влас!»

Повернувшись ко мне, с горестным лицом посочувствовала, сказав, что её подруга, моя мама ушла так рано.

Снова стала звать к себе домой. Я пообещал, но так и не собрался, думая, что ещё успею…

Вскоре уехал из тех мест навсегда, но меня до сих пор преследует чувство вины, что оказался робким, что не понимал тогда, что важное в этой жизни, а что проходящее…

Теперь я, кажется, понял, что останавливало меня. В советской школе нас воспитывали в атеизме, я не понимал слова «крестная». Нам внушали, что религия –

«опиумом для народа».

Решись я пойти к этой доброй женщине, многое мог бы расспросить про самого дорого в жизни человека, она бы рассказала о маме, о её жизни. Как я жалею, что оказался столь глупым, беспечным. Теперь рад был бы каждой крупице сведений, но узнать о своём прошлом уже не у кого…

Часто по неопытности мы разрушаем за собой мосты, а назад дороги нет…

* * *

Отцу было около пятидесяти четырех, а матери тридцать восемь, когда появился я, а через четыре года братишка Славик.

У родителей до нашего рождения были свои истории: семьи, дети. Поэтому у нас со Славиком есть братья по матери – Николай и Виктор. А по отцу – сестра Люба, три брата (один из которых Алексей, имена двоих других не помню). Видел Алексея десятилетним, когда умерла мама, отец спешно продавал только что отстроенный дом, хозяйство. Мы перебрались к брату по отцу в Благовещенск и жили у него примерно с месяц.

Только к концу года, закончив дела, отец привез нас в поселок, где мы родились, отдав меня на жительство к Виктору, а Славку оставил при себе, удачно найдя вдовушку с домом.

Я пошел в четвертый класс, а Славика согласилась воспитывать мачеха.

Позже он мне рассказывал, что она за всякую провинность ставила его на колени в угол на горох. А ему-то всего было четыре года…

Виктору я тоже был не в радость – еще один рот, своих – трое девчат, мал-мала меньше.

Отца пилила мачеха, быстро утолив жажду материнства, у нее никогда не было своих детей, а начинать любить чужих в возрасте за семьдесят, явно было поздновато.

Батя поддался давлению: отвез нас за полторы сотни километров в детский дом, который находился в селе Елшанка, недалеко от городка со смешным названием Бузулук.

Эх, саночки

Когда мне было года три, ещё до рождения младшего брата, с родителями жили мамины сыновья, подростки Виктор и Николай.

Кроме имени их отца я ничего о нем не знаю, видимо, не от хорошей жизни мама сошлась с моим отцом, но будучи уже старше, я никогда от старших братьев не слышал ничего худого о нашем со Славкой отце.

Родителям приходилось кормить всю ораву, отец где-то работал, мама управлялась по дому и хозяйству.

Дом, скорее всего, построил отец, потому что, когда мы переехали на Дальний Восток, он построил практически такой же: одноэтажное саманное здание с соломенной крышей, большие сенцы, рядом – хозпостройки.

Какую живность держали они в Переволоцке – не помню, а на новом месте была корова с телком, овцы, свиньи, гуси, куры.

До переезда старшие братья присматривали за нами с братишкой. Виктор, когда я приезжал уже из Сибири в отпуск на родину, рассказал мне одну историю.

«Сидеть дома, когда ты был еще карапузом целый день нам, братьям-подросткам, было не с руки, говорил Виктор, – хотелось на улицу, на реку, к друзьям.

Однажды, в зимний солнечный денёк, когда родителей дома не было, мы с Колькой решили отправиться на большую горку кататься на санках, где собиралась вся окрестная детвора.

Улица, на которой мы жили, пролегала вдоль реки Самары на возвышенном левом берегу.

Когда-то в этом месте река текла широким и полноводным руслом. Со временем сильно обмелела от края воды до прежнего берега, сбегавшего пологим долгим сходом, образовалась широкая коса, зимой служившая полигоном для ребячьих игр.

Итак, мы спешим, весело болтаем о свои делах, санки весело катятся, поскрипывая на сухом снегу.

Вдруг Коля сообразил, что его руке стало легко везти санки. Обернувшись, увидел, что они едут полозьями вверх без пассажира.

Брат понял, что я «потерялся» и, крикнув: «Шурки нету, давай назад!», побежал назад. Вскоре я нашелся. Лежал недалеко за поворотом дороги, уткнувшись лицом в снег, укутанный с головой в полушубок.

Лихо подкатив, Коля развернул сани, братья водрузили меня на место и продолжили путь. А, чтобы я не вывалился снова, привязали к саням верёвкой, которая была заранее предусмотрительно намотана на санки.

Когда до горки оставалось совсем немного, Коля вновь почувствовал, что с санями что-то неладно: они стали слишком тяжело катиться.

Оглянувшись, увидел, что они перевёрнуты полозьями набок и едут вместе со мной.

Мне это явно не нравилось, хотя я не мог протестовать: в полушубок снова набился снег. Он попал в рот, за шиворот, я задыхался.

И потому, как только я смог набрать в лёгкие воздуха, с возмущением возвестил о том округу громким ревом.

Мы с Колей, – продолжал рассказ Виктор, – решили разделиться: он по-прежнему тащил санки за верёвку, а я толкал их сзади.

На горке давно уже кипели мальчишеские страсти. Ребятня с азартом атаковала склон, носилась сверху вниз на разных подручных средствах – жестянках, фанерках, досках.

Мы с Колей по очереди сажали тебя позади и скатывались вниз, ветер и снег летели навстречу».

Виктор рассказывал это с молодым азартом, словно только что вновь пережил прошлые забавы.

Почему именно это вспомнилось ему, не знаю, но теперь и я вижу в памяти эту картину, словно сам помню эту историю.

О предках и метаморфозах

Мои предки родом с Кубани. Дед, по словам отца, был конезаводчиком. Жили они вполне зажиточно.

Расскажу об одном эпизоде из жизни отца. Мне удалось выудить у него кое-что после детдома.

На верхней части его головы был глубокий синий шрам, заканчивающийся у лба. Мне страшновато было смотреть на него, но я решился спросить о нем, и он ответил просто, как о чём-то будничном, что это «память от бати, оставленная молотком…».

И, видя недоумение в моих глазах пояснил: «Когда я был подростком лет шести, отец решил отремонтировать входную дверь с улицы в сенцы.

Снял её с петель. Закончил ремонт, оставалось прикрепить к косяку. Поставил меня на стул и велел придерживать дверь. Я стоял на шатком стуле и с трудом держал тяжёлую дверь, подпёртую снизу кирпичом.

Налетел порыв ветра, дверь вырвалась из рук и упала на моего отца, видимо, больно ударив.

В сердцах старый казак, не раздумывая, запустил молоток в «непутёвого» сына. Молоток, как томагавк индейца, описав дугу, попав в переднюю часть черепа, чуть выше лба…»

От ужаса я онемел, представив эту картину…

Что тут сказать? Это показалось мне дикостью. Любой нормальный человек возмутился тоже бы и был бы тысячу раз прав.

Я тогда промолчал, не зная, как реагировать на дикую выходку своего деда, осознав всю трагичность ситуации гораздо позже. Отец же говорил спокойно о той давней истории, о том в прямом смысле ударе «судьбы», оставившей свою зарубку на голове отца…

Можно ужасаться подобным приступам бешенства и диким нравам того времени, но история, как говорится, не имеет сослагательного наклонения.

Слава богу, он выжил… Заботливый уход матери, моей бабушки (о которой я не знаю ничего, даже имени) всё-таки сохранили Власа.

Не судьба ему погибнуть от молотка, не погиб он и ещё во многих передрягах того времени, прожив долгую и трудную жизнь. Просто однажды пришло время, и он ушел из жизни в возрасте то ли семидесяти девяти лет, то ли в девяносто один. Его возраст называю со слов Виктора, так сказал мне брат, когда я спросил у него год рождения отца: он назвал дату – кажется 1896 или 1894 годы. Понадеялся на память, а она подвела…

По такой жизни это все же неплохо. Время было суровым: войны, репрессии… Тут и подумаешь: насколько всё относительно в этом мире.

Или всё предопределено?

По малолетству я не расспрашивал отца о его жизни, а ведь мог узнать много чего. Достались тому поколению и невзгоды, и радости. Революция, Гражданская война, коллективизация, раскулачивание, ссылка…

Гораздо позже мне захотелось узнать, как занесла судьба его с Кубани на Дальний Восток?

Под Благовещенском, в селе с простым русским названием Михайловка жил Влас Николаевич сначала со своей первой женой и детьми.

Сбежал ли потом от первой жены в Оренбургскую область или она умерла, и он поехал искать счастья в наши края? Это уже навсегда для меня останется тайной.

Вспомнился ещё один рассказ отца.

Однажды он простудился и потом, как следствие, сильно болел всю жизнь, как он говорил, бруцеллезом.

Было это зимой. Отец пришёл поздно вечером с какой-то вечеринки. Еле держался на ногах, но, говорил, что знал всегда твёрдо – надо дойти до дому.

И зайдя в хату, свалился на пол, как раз головой к приоткрытой двери…

Всю ночь так и проспал. А под стоячий воротник полушубка задувал сквознячок. Жена даже не удосужилась разбудить или хотя бы оттащить в сторонку.

И потом всю жизнь мучился по ночам болями, не спал. Днём же чувствовал себя относительно нормально.

Встретив мою будущую мать Елену Михайловну, он стал отцом еще двоих сыновей – нас со Славиком.

Думаю, разрываясь между первой и второй семьями, он вскоре оставил нас и уехал к первой, пообещав вызвать нас к себе, как только обустроится.

В нашей стране многое было и есть такого, что покруче шекспировских трагедий. Можно взять любой кусок истории России – сплошные метаморфозы, в которых блуждали, пропадали или, наоборот, выживали чудным образом миллионы соотечественников.

Нет нужды напоминать о всех перипетиях и бесконечной чехарде событий в истории нашей многострадальной Отчизны…

Мы с братом были маленьким, когда пришло письмо от отца, и мама тут же собралась в дальнюю дорогу.

Каково было матери, уже немолодой тогда оставаться с двумя малыми детьми, не считая старших, которые тоже не до конца были устроены в жизни.

К счастью, отец оказался человеком слова.

И вот мы отправились через пол страны в невиданные места, на очень Дальний и загадочный Восток.

Удивительно, но мама доверилась отцовскому письму, бросив худой, но свой домишко, и отправиться к чёрту на кулички…

Виктор

Брат по матери Виктор Прокофьевич, после нашего отъезда на Дальний Восток, вскоре тоже переехал к нам на житьё. Он был предпризывного возраста и устроился на работу пастухом в колхоз, ожидая обещанную работу на машине. Но не дождался и был призван в армию.

Через год, на службе у него обнаружили огромную опухоль в голове. Врачи вынесли смертельный приговор.

Помню смутно про разговоры родителей, их переживания. Но неожиданно нашёлся светила-профессор, в порядке эксперимента он прооперировал и удачно, жизнь брату спасли, но комиссовали вчистую.

Перед этим с нашей родины неожиданно прибыла его невеста Галина, обещавшая ждать любимого, но Виктор, возможно, узнав о своем состоянии, не писал последнее время, не желая расстраивать любимую. И вот она сама примчалась, жаловалась маме, что ей тяжело ждать, но узнав, что Виктор в госпитале, отправилась в часть к своему избраннику.

Вернулась снова чем-то недовольная, высказывая родителям какие-то претензии. Кажется, она была беременной. Побыв немного, уехала на родину.

Вскоре появился спасенный и счастливый брат. Он любил Галину и умчался за ней.

Молодые поженились, и всё у них поначалу складывалось хорошо, о чем можно судить по появившимся трем дочкам, почти погодкам.

Виктор в армии стал классным шофером, и на родине повезло, он стал возить Первого секретаря райкома, приобрел авторитет у начальства, получил домик с печным отоплением, где мне пришлось пожить пред детдомом. Потом он добился благоустроенной квартиры.

То ли с жиру, то ли от глупости, уже после того, как они забрали меня из детдома, достигшего шестнадцати лет, Галина, работая уборщицей в райкоме, куда ее устроил муж, пошла на супружескую измену, связавшись с каким-то райкомовским хлюстом.

Брат, узнав об этом, все же пытался образумить супругу, но она обманывала его.

С отчаяния, бросив работу, семью, уехал в Казахстан крутить баранку огромного «Белаза» на урановом руднике.

Галина, поняла, что сделала глупость, оставшись с тремя детьми, и через некоторое время помчалась с ними к мужу.

Вновь склеенное семейное счастье длилось недолго, хотя Виктор, вроде и простил супругу, делая всё, чтобы жизнь наладилась, старая история повторилась.

Устроил её на не пыльную работу – в тепличный комплекс по выращиванию цветов… Хорошая зарплата, дети в детском саду.

У Галины вновь появилось свободное время, и возникли старые проблемы, связанные еще и с алкоголем…

Виктор в отчаянии снова уехал от них, возвратившись в Оренбургскую область, устроился на работу в другой поселок с интересным названием – Сырт, что недалеко от областного города, сошёлся с многодетной вдовой, у которой своих было четверо.

Галина же, потеряв последнее чувство приличия и контроля над собой, запила, её уволили с работы, и она вернулась на родину, чтобы оставить Виктору трёх дочерей…

К сожалению, я не знаю дальнейшую её судьбу…

Виктор достойно сумел поднять на ноги свою многодетную семью, его родные дети – прекрасные девчушки и сейчас поддерживают со мной связь по интернету…

После возвращения с Дальнего Востока полгода я жил в их семье. Они работали, порой оставляли девочек со мной. Мне было лишь десять лет. Я исполнял все наказы Галины: кормил приготовленной едой малышек, менял пеленки, играл с ними. Оказалось, этого было недостаточно: нас с братом всё равно отдали в детдом.

Николай

Николай Прокофьевич – старший брат по матери, отслужив в Белоруссии, привёз с тех краёв красавицу-жену Валентину. У молодых родились дочка Надя и сын Коля.

Жизнь не очень благоволила Николаю. Она была отравлена чрезмерной ревностью супруги.

Зная Николая, уверен, что все это было лишь в воображении его жены. Всю жизнь он проработал водителем на «скорой помощи». Трудяга до мозга костей и прекрасный семьянин. Построил собственный дом, несколько месяцев мне довелось пожить и у них после детдома, когда ушёл сначала от Виктора, потом от отца с мачехой.

Повторилась та же история: сначала всё было прекрасно, потом от снохи посыпались претензии на недостаточность квартплаты, а с ними и оскорбления. Пришлось снова искать квартиру. Меня пустила к себе женщина с какую-то глиняную хату на берегу Самары, у которой тоже были дети, я с ними купался в реке, мы ловили рыбу в свободное время. Как-то, помню, с дури поймали гуся на берегу и поспорили – утонет он или нет, если его подольше подержать под водой.

Как мы ни пытались, он все равно не утонул…

Жена Николая умерла рано, не знаю от чего, я уехал уже в то время в Сибирь со своей девушкой. Мы шутили: как декабрист. Ее после учебы направили на отработку. Мне уже никто не пытался помешать, отговорить, я практически не общался со своими родственниками.

О смерти Валентины мне сообщили не сразу, гораздо позже. Недолго прожил и их младший сын Коля, умер от диабета, будучи совсем молодым. Не соблюдал режим, начал пить…

Судьбу Надежды и вовсе не ведаю. Переписки с Николаем у меня не было. Он не любил писать, мне было тоже не до писем на новом месте.

Помню, когда мы с женой приехали из Сибири в свадебное путешествие после регистрации в ЗАГСе на свадьбу, у её родителей, сидя за накрытым столом, выпивший Николай жаловался мне, что его все игнорируют… Ему хотелось бы чаще общаться с нами, но из-за Валентины вынужден был сдерживать себя.

Расчувствовавшись до слёз, говорил, что даже с Виктором почти не общается.

Погиб Николай Прокофьевич ужасной, нелепой смертью, будучи уже на пенсии.

Представляю, как одиноко было ему, когда умерла его любимая и мучительница. Он остался совсем один и все чаще стал наведываться к Виктору в Сырт.

Однажды, после встречи Нового года у брата, возвращался он на своём «Запорожце» домой. Въехав на высокий железнодорожный переезд, стал спускаться с другой стороны насыпи. «Зюзик» заскользил по гололёду и свалился с крутого обрыва, метра на полтора вниз…