Филиант

– Чем же?

– Он ниспроверг.

– Мы слышим это со школьной скамьи… но что же именно он ниспроверг?

– Основы. И если вы спросите – какие основы – вы будете неправы. На этот вопрос нельзя ответить, потому что он ниспроверг все. Никто и никогда до него раньше и не задумывался, что произведением искусства может быть пустота, ничто, отсутствие чего бы то ни было…

– …вы мне поможете.

Понимаю, что это не вопрос, и даже не приказ – утверждение какое-то, что вот только так, и никак иначе, и черта с два я от него отверчусь, отстреля… м-да-а-а, мне-то отстреливаться нечем, в отличие от него, который направил на меня пушку…

– Вы мне поможете.

Стараюсь держать лицо:

– Да с удовольствием.

– Да вряд ли вам это удовольствие доставит… Мне бы вот мало было удовольствия, если бы мне пистолет в голову… вы извините, что так, дело-то серьезное… вопрос жизни и смерти…

Присматриваюсь, только сейчас узнаю:

– Так это вы… это вас ищут…

– …ага, там уже какие-то баснословные суммы за мою голову… эх, жалко, головы лишней нет…

– … разрушили творение Ниспровергателя…

Смотрит на меня, смеется:

– И скажите на милость, и как можно разрушить пустоту? Ничто? Там ничего нет!

Меня передергивает, я не хочу слышать это – ничего нет, я не хочу слышать кощунственную правду.

…правду?

Нет, нет, не думать, даже не думать…

– Так чем я могу быть вам полезен?

Он смотрит на меня, глаза стеклянные, жуткие какие-то:

– Мне надо в прошлое.

Меня передергивает, в прошлом-то он что забыл – тут же догадываюсь, а ведь все так просто, ну где еще можно затаиться так, чтобы не нашли, только сотни лет назад…

Настраиваю хроноход, все еще надеюсь что-нибудь сделать с этим, который вломился ко мне, ну хоть как-нибудь незаметно добраться до телефона, – незваный гость опережает меня, стреляет в притаившийся на полке телефон, тот падает, залитый кровью.

– Без глупостей мне тут давайте… – сжимает зубы, – сами ж понимаете, если пустоту Ниспровергателя уничтожил, то вас и подавно раз плюнуть…

Жму на старт.

Хроноход, дребезжа и покачиваясь, катится куда-то в прошлое, год, два, десять лет…

…пятьдесят…

…сто…

…двести…

…только сейчас понимаю, что он смотрит на часы, выверяет что-то, высчитывает, ищет какую-то определенную дату…

– …здесь.

Вынимает ключ из хронохода, – у меня холодок по спине:

– Я что, останусь…

– …не останетесь. Вместе назад вернемся.

– Меня же там…

– …никто вам ничего там не сделает, как и мне.

– Вы уве…

– …уверен. Так что давайте мне тут без глупостей…

Хлопает дверца хронохода, понимаю, что я в ловушке.

Холодеют руки, мерзко покалывают пальцы, я только сейчас догадываюсь, что он задумал. Отчаянно соображаю, как можно открыть хроноход, здесь, сейчас, немедленно, бегом-бегом-бегом, пока он не успел совершить непоправимое…

Но нет, нет, поздно, я уже вижу его, – не этого, которого привез сюда, а – Ниспровергателя, узнаю его чуть нескладный силуэт, здесь, на улице у полуразрушенного фонтана – он идет куда-то, нетерпеливо смотрит на часы, которые показывают неправильное время, он еще не знает, что он – величайший гений всех времен и народов, и…

…и он этого не узнает, никогда не узнает, потому что этот, сзади, уже взводит курок, уже готовится сделать роковой выстрел, уже…

Ниспровергатель (еще не Ниспровергатель) оборачивается, недоуменно смотрит, кажется, что-то говорит, отсюда не слышно, что, что-то вроде ты чего, парень, вообще рехнулся, что ли…

…мир замирает.

Секунды, растянутые в вечность.

Мой пассажир оборачивается, размашистыми шагами идет в сторону хронохода, отмыкает дверь, падает на сиденье, долго не может пристегнуться, в гневе бросает ремень, пряжка отскакивает с обиженным звяканьем.

– Назад давай… назад…

Я не понимаю, почему назад, на смерть, на погибель, я не понимаю, почему он не выстрелил, я не понимаю, и самое главное я не понимаю – почему у того, обернувшегося, было лицо моего пассажира, почему…

– Ну что молчишь? Рассказывать будем или нет?

– Ну, Ниспровергатель…

– Очень хорошо, дальше…

– Ниспроверг…

– Что ниспроверг?

– Ну… э… все…

– Единицу захотел или как?

– Ой, не надо, не надо единицу, ну пожалуйста-препожалуйста!

– Ну так рассказывай давай, что стоим-то?

– Про… про что?

– Про Ниспровергателя, горе ты мое!

– Ниспровергатель…

– Дальше! За одно имя Ниспровергателя тебе оценку не поставят!

– Э… ниспроверг…

– Что ниспроверг?

– Все?

– Да неужели так трудно запомнить, что было до Ниспровергателя?

– А… ничего.

– А конкретно?

– Да ничего…

– Да не просто – ничего, а люди поклонялись пустоте, понимаешь ты, пустоте, отсутствию чего бы то ни было! Люди смотрели на пустоту на пьедестале и поклонялись пустоте! И Ниспровергатель единственный догадался поместить в пустоту нечто бесконечно горячее, бесконечно малое, бесконечно тяжелое и бесконечно яркое – заполнить пустоту, вместо ничего сделать что-то, вместо нуля – единицу! Рассказывай, как он был казнен?

– Ну… э…

…общественность в растерянности – одни говорят, что преподаватель с многолетним стажем заслуживает снисхождения, другие уверяют, что за фразу «за одного Ниспровергателя оценку не поставят» учительница заслуживает не менее чем смерти…

– …это вы его надоумили?

– К чему… надоумила?

– Ну как же? Что он сделал с Творением?

– А… силы небесные… а что он сделал?

– Вот мы тоже не понимаем, что… видите как… он взорвал Творение.

– Взор… нет, что вы такие ужасы мне говорите… да как такое вообще может быть…

– А вот может… он взорвал Творение, оно разлетается с огромной скоростью во все стороны…

– Ужас какой… арестовали его?

– Да там уже нечего арестовывать, говорим же, взорвал он там все…

Неправильный мир

…на самом деле никакого Чесснайта не существовало – этот персонаж полностью выдуман автором. Нет смысла искать какие-то аналоги в реальном мире, перебирать биографии известных шахматистов, пытаться склеить из их судеб историю Чесснайта – у вас все равно ничего не получится, кусочки будут распадаться мелкими осколками. Многие читатели не могут принять правду, что их любимый герой не существует – они пишут письма на имя Чесснайта, кто-то даже признается ему в любви.

Тем не менее, уже научно доказано, что Чесснайта существовать не может, – вернее, не может существовать его непревзойденного стиля, с помощью которого он одерживал победу над самыми коварными и хитрыми противниками. Ученые доказали, что невозможно заставить человека идти не по прямой линии времени, а на две клетки вперед, одну вбок, в параллельное время. Люди неспособны пересекать временные потоки, ни один человек не способен сначала идти по реальности, в которой он выбрал служение творчеству, по вечерам сворачивать в мир, где он выбрал семью, забирать жену и пятерых детишек, и вместе с ними отправляться в мир, в котором он смыслом жизни сделал богатство – и сидеть в окружении близких людей в роскошном доме. Уникальные, можно сказать, паранормальные способности Чесснайта – не более, чем удачная выдумка автора…

…автор блестяще передает все тонкости вымышленной игры в шахты – кое-где в предыдущих редакциях эта игра названа шах-на-ты, но это, скорее, ошибка, какая-то бессмыслица. Многие пытались воспроизвести игру, воссоздать шахтные партии – и еще никому это не удавалось. Исследователи уверяют, что шахтная игра в принципе невозможна, её правила противоречат не только друг другу, но и всем законам физики и математики. Прежде всего, поражает выдумка автора, который вводит в повествование так называемых хуманов, – казалось бы, они описаны в романе максимально точно, подробно, и тем не менее, мы до сих пор не можем представить себе этих существ, шагающих по клеткам судьбы из вчера в завтра. Появляются даже целые шахтные клубы, где пешки, туры, а то и даже знатные ферзи делают деревянные фигурки людей и ставят их на доску. Иногда таким фигуркам внутри вырезают полости, подобно указанным в романе легким, сосудам, желудкам, сердцам, даже сбрызгивают все красной краской и кладут в желудок искусно вырезанный из дерева хлеб. Но на вопрос, можно ли создать настоящих хуманов, ученые отвечают однозначно – нет.

…посвятил свою жизнь тому, что выискивает миры, которые чем-то отличаются от мира, описанного в романе «Шаг шахматиста» – например, мир, в котором не существует главного героя или мир, в котором нет указанной в романе игры. Почему он решил убивать эти миры, остается загадкой, но мы предупреждаем всех, кто прочитал роман и заметил, что в его мире что-то не соответствует истине – берегитесь, вас ожидает погибель, если вы не найдете способ, как отвратить от себя беду…

В кашемировом пальто

…я не могу видеть эту битву – она умерла две тысячи лет назад, так какого черта я е ё вижу, живую, настоящую, окружающую меня всем своим кроваво-лязгающим месивом. Почему я там, где арбалеты и мечи, когда я должен быть тут, где шустрые пальтомобили и трехглазые комильфоры. А я, тем не менее, здесь – где падает меч с простреленной головой и арбалет рвется с цепи. Роют копытами землю боевые кони, грохочут по полю боевые слоны, плывут боевые ладьи, мечутся боевые пешки. Мне так непривычно без кашемирового пальто, я уже и забыл про те времена, когда кони ходили без пальто, облаченные только в доспехи.

Мне страшно. Я хочу позвонить – хоть кому-нибудь – летефон вырывается из рук, вспархивает куда-то в никуда, я пытаюсь угнаться за ним, не могу. Мне страшно – потому что война умерла, черт её дери, она умерла две тысячи лет назад, так какого же черта.

Мне страшно.

Я не умру, говорю я себе.

Я не умру.

Потому что я не умер тогда, две тысячи лет назад, я не умер, я выжил в этой кровавой бойне. Я выжил – потому что не бросился на защиту своего города, вот сейчас, вот сию минуту, я отступил, я бежал с поля боя, я не видел, как жгли дома и улицы столицы столиц – и остался жив. Я отступаю, я бегу прочь, перескакиваю через трупы мечей, копий, стрел, скачу с клетки на клетку, две вперед, одна вправо, две вправо, одну вперед, – прочь, прочь, в жухлое редколесье сентября…

…я вырываюсь из битвы – внезапно, стремительно, мои копыта бьются о мостовую мегаполиса, я оглядываюсь – слишком поздно, когда стремительный пальтомобиль уже сбивает меня – навзничь, насмерть, я даже не успеваю спохватиться, что моего летефона со мной нет…

– …что на этот раз?

– Немного…

– А подробнее?

– Вот… эта штука… летает и звенит, летает и звенит…

– Гхм… любопытно… может… это дверной колокольчик?

– Да нет, похоже, что-то посложнее…

– Или что-то вроде шарманки, которая играет незамысловатые мелодии…

– …и снова мимо… мне кажется, это что-то большее, но черт возьми, что…

…сжимаю арбалет – сильнее, сильнее, арбалет рвется с цепи, хлопает крыльями, заливается оглушительным лаем, готовый бросится на графина и растерзать его в кровавые клочья. Графин еще пытается сохранить остатки самообладания, но у него это получается плохо, очень плохо – я вижу, как он бледнеет в ожидании неминуемой смерти. Понимаю, что не могу застрелить его просто так, что я ждал этого момента годы и годы, что я должен сказать ему многое, очень многое, – это тебе за войну, это тебе за убитых коней, за застреленные мечи, за павшие копья, за сломанные судьбы, которые уже не склеить, за…

…за Аделаиду.

Почему-то все по ошибке считают, что это женщина, почему-то я никого не разубеждаю, хорошо, пусть будет женщина, вам так проще, и мне так проще, не придется ничего объяснять, что это был город, дивный город, столица столиц, имя которой переживет века. Она появилась давно, бесконечно давно – я читал упоминания о ней в рукописях десятитысячелетней давности, – где-то на востоке. Потом столица столиц расположилась на западных берегах Европы, пару раз её видели в Африке, потом она перекочевала в устья Амазонки пятьсот лет назад, и, наконец, сюда – где жесточайшая битва не пощадила её, как и многие, многие города…

Графин смотрит на меня – только мертвецкая бледность выдает его страх – сжимает в руках что-то тренькающее, крылатое, с причудливыми раструбами и цифрами, у графина много таких штучек, не пойми каких – наконец, кивает:

– Вы пришли убить меня.

Понимаю, что мне нечего ответить, и так все ясно.

– За войну.

Снова хочу ответить, снова не отвечаю, и так уже понятно все.

– За Аделаиду.

Ёкает сердце. Сжимаю поводок рычащего арбалета.

– Вы, наверное, думаете, что я выжил из ума…

Снова ничего не отвечаю, потому что что тут думать, так оно и есть.

– …устроить кровавую бойню, похоронить десятки столиц…

Молчу.

– …позвольте же объясниться… если вы будете так любезны уделить мне немного внимания…

Он не ждет, пока я отвечу, он продолжает – медленно, плавно, не спеша, в этом он весь, вот в этой неспешной плавности, текучий, обволакивающий…

– Вот скажите мне, друг мой…

…меня передергивает от этого – друг мой, – стараюсь не подать виду.

– …вот скажите мне, какие события люди помнят лучше всего?

– Ну… э…

– Ну, вот скажите, вы что лучше запомните, как вы покупали хлеб у пекаря или вот эту битву?

Молчу. И так все понятно, и так все само собой разумеется.

– Ну и вот… знаете вот это ощущение… когда что-то было много лет назад, а как будто вчера? И спохватываетесь – а что, а неужели двадцать лет прошло?

Знаю, говорю я себе. Знаю. Аделаида. Аделаида, которая была бесконечно давно – и в то же время как будто вчера, лабиринты улиц, заблудившихся в самих себе, дома, устроившиеся на ночлег, летящие над городом сказки…

Вчера.

Не далее, как вчера…

– Ну и вот, понимаете, через много веков люди вспомнят эту битву, вспомнят, как будто она была вчера, и как вы думаете… это просто иллюзия? Игра воображения? Обман психики? Или… что-то большее?

Пожимаю плечами, как это может быть что-то большее – на всякий случай настораживаюсь, мало ли…

– Вот я вижу ваши сомнения, вы мне не верите, думаете, это просто психология… я тоже так думал… гхм, до поры до времени… но знаете… что вы скажете об этом?

Графин показывает мне монету, блестящую, новую, подкупить меня хочет, что ли…

– Взгляните… на дату, на дату посмотрите…

Уважительно склоняюсь, монете почти триста лет…

– А выглядит как? – графин прищуривается.

– Гхм… как новая…

– Как… или новая?

– Ну, она не может быть но…

– …вы так думаете?

– Но как же…

– …а ведь я подобрал её там… в той битве… тогда…

Выцарапываю из памяти познания в истории, вроде бы…

– …битва при Ордене?

– Верно говорите…

– Бойня, в которой не было выживших…

– Ну, не совсем… – графин многозначительно смотрит на меня, догадываюсь:

– Вы…

– …мне повезло… хотя не знаю, что было бы лучше, пасть там или вспоминать это месиво крови день за днем, год за годом…

Догадываюсь.

Бью словами – хлестко, больно:

– Вы бежали с поля боя?

Кажется, побледнеть еще больше невозможно, тем не менее, у графина это получилось, ага…

– Вы… да как вы…

Посмеиваюсь. Графин смотрит на монету в своей руке, вспоминает что-то бесконечно далекое, что было как будто вчера…

– Монета… я взял её оттуда, с поля боя… до сих пор не могу поверить, что это было наяву, не то сон, не то воспоминание, такое яркое… монета в пыли поля, блестит золотом… до сих пор толком не верится, что она настоящая, что на самом деле у меня в руках… Что… не верите?

Презрительно фыркаю.

– Хотите покажу еще несколько вещиц из прошлого?

– Да хоть целый музей…

– Понятно… тогда позвольте показать вам одну штуку совсем из другого времени…

Он показывает на непонятное, крылатое, с раструбами и цифрами, сидящее в птичьей клетке. Настораживаюсь, уж не подсунули ли мне под шумок оружие – нет, не то, не похоже на оружие, слишком не похоже…

– Знаете, откуда это?

– Гхм… даже не могу представить.

Он показывает куда-то в никуда, как я понимаю, не вперед и не вверх, а…

– Можете взглянуть на дату изготовления… если, конечно, будете так любезны, придержите свой арбалет.

Мне не по себе, я не хочу придерживать арбалет, я хочу спустить его на графина, какого черта я вместо этого тащу поводок на себя, подхожу к клетке, смотрю на что-то непонятное, прыгающее по жердочкам, читаю дату…

– …ничего не замечаете?

– Один девять пять один…

– Что скажете?

– Ну… это же не год выпуска…

– Отчего же? Он и есть… мы достали это оттуда…

– Вы… были там… в тысяча девятьсот… через полвека после нас…

– Не был… там был кто-то, переживший эту битву… вспоминавший её, как будто это случилось вчера… знаете… он был чем-то похож на вас, тот старый конь, обронивший это, – графин постукивает по клетке, – вы, случайно, не ускакали с поля боя?

– Да как вы сме…

– …черный конь с белой звездочкой на лбу, не закрывший собой городские врата…

Все переворачивается внутри, я не хочу вспоминать, как бежал, как пала Аделаида, не убереженная мной, это было не со мной, это был не я, не я, не я…

– …ну, вот видите, а еще вините меня в гибели Аделаиды… думаю, сейчас вы будете в бешенстве, вам захочется спустить на меня арбалет, только так вы ничего не узнаете… совсем ничего…

Тьма.

Не знаю, как это называется иначе, да это и не называется иначе, – тьма.

Глубокая, наползающая откуда-то из ниоткуда и отовсюду одновременно, пожирающая саму себя – тьма.

Бежать, бежать в никуда, спотыкаться, падать в ожидании неминуемого, в ужасе смотреть, как тьма проскальзывает мимо, куда-то в глубину комнат…

Выжидать. Выжидать целую вечность, чтобы кинуться в дальние комнаты, где кабинет графина, крикнуть в пустоту:

– Ну и что вы наделали? Что вы наделали, я спрашиваю?

Он не отвечает, он сидит спиной ко мне в кресле, которое терпеть не может, он делает вид, что не слышит меня, но я-то знаю – только делает вид…

– А вы молодец, ничего не скажешь… продолжили, так сказать, добрую традицию… воспоминания… воспоминания, которые не забыть… думаете, как далеко в прошлое они тянутся? Век? Два? Тысячи лет?

Молчит, делает вид, что не слышит, ну-ну, делай, делай вид…

– Мне так кажется, еще больше… и как вы думаете, для кого весь этот путь через тысячелетия из века в век? Как вы думаете, кто шел по этому пути? Боюсь, ответ вам не понравится. То, что я видел…

Не договариваю, смотрю на него, на прокушенное горло, на домашний халат, залитый кровью, вот черт…

Он даже не смотрит в мою сторону, зачем ему смотреть в мою сторону, у него таких было, и есть, и будет миллионы…

Он.

Парящий в пустоте космоса.

– …нам нужна война – говорит он, наконец, – битва… которая запомнится на века…

– Нам кто-то угрожает?

– Нет, ничего подобного.

– Вы хотите захватить какие-то земли?

– Да нет же…

– Тогда… для чего же…

– Нет, это совершенно невозможно объяснить… каждый раз не знаю, как сказать… – он смотирт на меня, смеется, первый раз вижу, чтобы он смеялся, – понимаете… нужна война, которая останется в памяти людей… …вот скажите мне, какие события люди помнят лучше всего?

– Ну… э…

– Ну, вот скажите, вы что лучше запомните, как вы покупали хлеб у пекаря или вот эту битву?

Молчу. И так все понятно, и так все само собой разумеется.

– Ну и вот… знаете вот это ощущение… когда что-то было много лет назад, а как будто вчера? И спохватываетесь – а что, а неужели двадцать лет прошло?

Знаю, говорю я себе. Знаю. Аделаида.

Киваю:

– Летефон… летефон в клетке… вы тогда так и не поняли, для чего он нужен…

Он оторопело смотрит на меня:

– Вы… вы? Но… но как… немыслимо… невозможно…

– Я тоже так думал, что невозможно… и немыслимо… что я лучше навсегда останусь в прошлом, чем пойду в будущее через войны…

– Но вы пошли…

– …пошел.

– …что-то я не припомню ни одной глобальной войны… без меня…

– Верно, и не припомните… я не устраивал войны.

– Но тогда как…

– Знаете… я и сам не ожидал, что окажутся другие способы…

– И какие же?

Улыбаюсь:

– Аделаида… Аделаида…

– Город, который вы предали…

– …и воссоздал… город жил веками, умирал, возрождался через тысячи лет, как феникс из пепла… потому что люди помнили о нем, помнили через века и века…

– Помнили… о городе? Немыслимо…

– …и тем не менее. Помнили о городе. Хранили воспоминания, которые перерождались в легенды, легенды прятались в книгах, спали в них веками, пробуждались от спячки, пускали корни в людские умы, и люди, вдохновленные, снова возводили город… снова и снова… так я и шел сюда от Аделаиды к Аделаиде… уважаемый… графин… или вы тогда были графин, сейчас вы уже кто-то другой… особенно мне понравилось, как вы разыграли меня с тьмой, я же был уверен, что это она вас пожрала, кто же знал, что вы и есть тьма, которая спряталась под оболочкой человека, покинула мертвое тело, которое стало ей не нужно…

Тьма надвигается на меня – вот теперь уже сомнений не остается, что это тьма, в которой не осталось ни капли человеческого, черты лица расплываются, выпуская тьму из глубины веков…

…почему я бью его арбалетом, вот так, по старинке, откуда у меня вообще этот арбалет, ах да, оттуда, из прошлого, из воспоминаний о прошедшей битве, там, где пала Аделаида, где лежали мечи с простреленными головами и копья, истекающие кровью. Арбалет вонзается в то, что осталось от тела, рвет на клочки – что-то невидимое, неуловимое ускользает прочь, я не успеваю его поймать, знаю, – не поймаю, он ускользает куда-то в завтрашние дни, в грядущие тысячелетия…

Смотрю на город, раскинувшийся в пустоте космоса, еще не верю, что Аделаида спасена.

Спасена…

И так хочется остаться здесь, передохнуть, снова заплутать на улицах, которые заблудились сами в себе, потеряться в толпе домов, спешащих домой к вечернему чаю… и понимаю, что не останусь, что поспешу туда, в грядущие годы, в пучину веков, от вехи к вехе, от города к городу, искать своего врага, спасать Аделаиду…

Кутаюсь в пальто – наконец-то они снова вошли в моду – встаю на дыбы, закусываю уздечку, скачу во весь опор…

Сбежавшая Сухаил

– …вы будете за ней следить.

– Мы…

– …будете за ней следить… куда ходит, с кем общается, какие кафе посещает, с кем сидит после работы…

– Но…

– …я вам заплачу, не беспокойтесь даже, вы таких деньжищ еще не видывали вообще…

– Однако…

– …посмотрите. Круг её общения. Ближайшие друзья. Враги. Кого она любит, кого ненавидит…

Не выдерживаю:

– Мы вообще-то… обсерватория.

Не добавляю, что обсерватория состоит из меня одного, какая разница в самом-то деле…

– Так я в курсе.

– Так мы…

– …так вы посмотрите за ней, да?

– Э…

– …говорю же вам, за ценой не постою, в золоте у меня ходить будете… только за Сухаил присмотрите…

– А…

– …она сбежала, понимаете, сбежала!

– Сочувствую…

– Да нет, даже не так… она продолжает сбегать… дальше и дальше…

– А почему…

– …вот вы и разберетесь, что с ней случилось.

Хочу снова повторить про обсерваторию. Что-то переклинивает, что-то напоминает мне, что обсерватория доживает последние месяцы, если не дни.

– А давайте.

– Вот хорошо, а я знал, что мы с вами договоримся… вот с умным человеком всегда договориться можно…

Думаю, кого тут считают умным человеком, меня или себя. Хочу спросить, разумеется, не спрашиваю.

– Ну вот… давайте… телескопы ваши настраивайте…

Откашливаюсь:

– Думаю, мы и без телескопов справимся… где она… Сухаил-то ваша?

– Ну, я не знаю, как вы без телескопов справитесь…

– Ну, по улице за ней пойдем…

– …без телескопов?

– Ну… э…

Хватает меня под локоть, сильно, больно, ч-ш-ш, что делаешь-то, ты мне еще руку сломай, хотя нет, ломай-ломай, я у тебя хоть денег отсужу, еще полгодика проживем…

– Вот… глядите…

Смотрю в темноту неба, не понимаю, чего от меня хотят…

– Видите? Видите?

Напрягаюсь, вспоминаю созвездие, ну не обязан я их все наизусть помнить, не обязан…

– Корма…

– …вот-вот, Корма… а там Сухаил… как думаете, почему она сбежала?

Хлопаю себя по лбу, только сейчас понимаю, что речь идет про звезду.

– Ну, конечно… Сухаил… Дзета Кормы…

– Вот-вот… вы видели, как она стремительно перемещается?